Выбор

Саурон утопал в воспоминаниях. Он словно бы видел себя со стороны во всех воплощениях: величественный и прекрасный, пугающий, ужасный, побежденный и почти что сломленный, обезумевший и ещё не сокрушённый. Майа видел жесты многих себя, пытаясь найти хоть какую-то схожесть с собой нынешним. - За что, Мастер? - юный майа непонимающе наблюдает за тем как плавится металл, как искажается и, наконец, тает в руках валы железная роза. Ауле разочарован: это видно по тому, как он напряжен, как сведены густые брови и как смотрит на Майрона. Болотная радужка глаз, казалось, помутнела. Майар в кузне сдавленно охают и расходятся, но не уходят совсем, а рыжий юнец едва сдерживается, чтобы не встать на защиту своей работы. Бесполезно. Саурон усмехается. Оказывается, он был таким неуемным, светлым и невинным. Юный майа - совсем ещё ребенок, которому всего лишь хочется творить. Если бы Мастер сумел понять это тогда, до появления Мелькора. Если бы заметил, как Майрон среди прочих айнур подхватил тему тёмного вала, он мог бы ещё вернуть кузнеца к свету. С Мелькором все было ново, и даже обыденные вещи вновь и вновь показывали себя с неожиданной стороны. Вала, возможно сам того не понимая, вызывал в майа весь спектр эмоций, заставлял чувствовать. Саурон ощущал себя живым и всегда знал, что его примут в крепости. - Я…, - Майрон замолкает, словно готовясь с места нырнуть в ледяную воду, - сдал им остров. Это все пес! Если бы не он, - ладони в бессильной злобе сжимаются в кулаки. Оправдания бессмысленны – Мелькор не станет их слушать, недовольный проступком своего ученика. И дело даже не в проклятом сильмарилле: голова после его кражи стала болеть меньше, хотя об этом майа не мог и догадываться. Корона с зияющей дырой украденного камня валялась между троном и сжавшимся на полу Сауроном. - Убирайся! Покуда не вернешь остров, не смей являться обратно. - Сильмарилл тоже прикажете вернуть? – лицо майа перекошено жутким оскалом, а слова наполнены ядом. Кажется, что язвить он сможет, даже умирая. Даже тогда, в изгнании, он чувствовал, что проклятье Лютиэн исполнилось лишь наполовину. Конечно, после, Мелькор ещё какое-то время был холоден с майа, и это пугало поначалу. Потом привык, принял такое отношение как данность. - Майрон, они идут. Мой брат объявил нам войну, - Мелькор говорит это так просто, словно валар слетаются под стены Ангбанда едва ли не каждую неделю. - Мне страшно, - тихим шелестом слетает с губ майа шепот, прежде чем тот успевает подумать. Бояться - значит быть слабым, но того, кого эльфы прозвали Жестоким, трясёт вовсе не от холода или предвкушения битвы. Он знает уже, что обречён проиграть. Он знает, что от Ангбанда не останется и камня. Он знает, что его будут искать так же, как знает, что его не найдут. Он знает, что ещё увидит Владыку. Он знает, но все равно трясётся от страха, прижимаясь щекой к холодному металлу доспехов. *** Тяжело дышать. Легкие буквально разрывает, выжигает изнутри водой. Он не может поверить, что все должно кончиться именно так. Он не понимает, почему все это происходит, и почему оно происходит сейчас. Нет, он, конечно, понимает, что даже терпение Эру имеет границы. А еще понимает, что ему не хватило самую малость. На самом деле им всем не хватило немного. Времени, сил, возможностей. Жизни, наконец. И тем больнее было осознавать, что это своеобразный конец. Тот рубеж, после которого прошлое останется в прошлом. Его хоронили со всеми почестями, как и положено хоронить царственную особу. Народ не мог поверить, что это случилось, и что молодой еще принц ушел из жизни. Слухи облетали королевство со страшной силой, а тело его должны были сжечь рано утром. Тень нависла над землями дунэдайн, однако ещё никто не замечал ее. Храм загорелся сам собой, словно погребальный костер тому, кто так и не стал правителем. Тому, чьего тела не было под белоснежными сводами ритуального зала. Улыбка едва трогает губы Ильмарена. Он и забыл, что значит быть живым: ощущать, чувствовать, нуждаться в простых человеческих вещах. Он не помнил, как оказался во власти Саурона, но ни разу не пожалел, хотя и совершил много того, чего бы не смог, живя и далее в Арноре. Впервые за долгое время он вдохнул настоящую жизнь и осознал, насколько одинок. Вечный король. Некромант. Мастер-чародей и ужас людей, правитель одной единственной крепости-государства. И хотя в городе не осталось уже ни одного живого жителя, он каждую ночь оживал: зажигались огни в окнах домов, на стенах и у ворот стояли стражники, гуляли дети, не знающие страха, а в небо взлетали причудливые фейерверки. Королевство жило, непобедимое, мощное и пугающее. Из груди начальника караула торчал обломок стрелы. Зияла дыра в боку его напарника. По улице бежал мальчишка, прижимая маленькую ладонь к плечу. Каждую ночь город оживал, чтобы уже к обеду обратиться в мрачные руины. Король-чародей не мог или не хотел отпускать свой народ, из раза в раз воскрешая и наслаждаясь призрачным шумом крепости. И эльфы, и люди, и темные твари обходили стороной проклятый Ангмар. Терять жителя за жителем было мучительно больно, и оттого не хотелось отпускать их. Сейчас, поди, и не найти города-крепости, которой правил чародей. Он готов был все отдать, чтобы вновь оказаться там, среди тех, ради кого он заключил сделку с тем-кому-нельзя-доверять. Он знал из истории, что королевство его стоит так давно, что его предки застали падение Моргота. Наследному принцу была интересна история, ставшая для него лишь вымыслом позже. У короля были другие заботы, а сил на все не хватало. Мор погубил изрядно людей, заставив многих перебраться в города из практически опустевших сел, бросив там все хозяйство. Кхамул ломал голову над тем, как устроить быт своего народа, но советники, заботящиеся лишь о своей выгоде, пытались как можно сильнее влиять на своего повелителя. Их не интересовали насущные проблемы простого люда. А королю не хватало силы для того, чтобы управлять. Пользуясь авторитетом среди граждан, он не имел реальной власти над верхами и страстно желал изменить такое положение дел. Кольцо пришлось точно по размеру и начало получать власть над волей своего владельца. Королевство же расцветало все больше по мере того, как Кхамул набирал власть, не гнушаясь помощью странного артефакта. Жизнь уходила так медленно, что о нем стали слагать легенды сменившиеся поколения его потомков и потомков тех, кого он помнил еще молодыми. Высокую цену пришлось заплатить тогда, но и по сей день его родной Харад стоял и процветал. Кхамул, пожалуй, даже был счастлив. Он не помнит уже, к какому роду принадлежит и где его дом. Воспоминания настолько блеклые, что уже и не понять, почему он стал Призраком, рабом жалкого кольца. Интересно, как он жил раньше? Кажется, у него была жена. От нее пахло медом и травами, а тугая коса почти всегда была перекинута через плечо. Под расшитыми балахонами скрывалась хрупкая женщина с усталой улыбкой и нежными руками. Кажется, ее звали…Впрочем, этого он точно не помнил. Кажется, у них были дети. Двое или трое. Мальчики и девочка (бойкая и до невозможности любопытная). Кажется, она была маленькой. И, кажется, она давно умерла под опавшими стенами конюшни. Двое (несомненно, сыновей у него было двое) выросли и возмужали. Кажется, их убили люди из Руна. Настолько разбитым Тарунтай чувствовал себя впервые. Образы родных и близких практически стерлись из памяти, заставляя сердце болезненно сжиматься. У него не было дома, и в родной стране никто не ждал своего короля. Наоборот, о нем, поддавшемся искушению, старались не вспоминать. А он не помнил, почему отдался во власть Врага. Его царство, хотя и враждовало с Руном, все же объединилось в борьбе против Гондора. За этим король наблюдал почти что со стороны, позволяя истории писать саму себя. Золотом сияло кольцо на пальце. Кольцо, которое имело свою волю и говорило с ним, правителем вариагов.* Память о тех днях возвращалась тягуче-медленно. Так же, как возвращались к Кароту силы. Королевство, полное рабов, всегда было его родным домом, однако никто не спешил давать хоть какое-то образование населению. Необразованное, грубое, оно так и осталось на уровне развития периода первой эпохи. Впрочем, Теомира все устраивало. Стадом управлять было намного сподручнее, а неограниченная власть давала поистине необыкновенные возможности. Люди и не смели думать, что можно жить как-то иначе. Он скучал по тем временам, когда вершил судьбы многих, когда мог решать, кому жить, а кому умереть. И сейчас, смотря на лежащего в беспамятстве полуэльфа, он мечтал о возможности вновь почувствовать ту безграничную власть. Этот, как ему казалось, наглый щенок, не то, что не был королем – не был даже приближен ко двору. Кажется, он говорил, что из семьи Верных Нуменорцев. Сейчас, когда Саурон был занят, он надеялся на славу повеселиться с остроухим назгулом. Он был уверен – на помощь шестому никто не придет. Он смутно еще помнил, кем был в те далекие дни. Он – тот, кто мог стать королем, лишь убив своих дражайших родственников. Этого он делать, впрочем, не собирался. Известный как законодатель нуменорской моды, Аллор и не мечтал о королевском венце, не желая нести ответственность за кого-либо, кроме себя самого. Однако происходил он из королевского рода, это точно. Девятый назгул рассеянно посмотрел в сторону: туда, где совсем не по-королевски дремал Ар-Фаразон. Брат** позволил себе лечь прямо так, не снимая облачения, позабыв о статусе и приличиях. Аллор качает головой, вздыхает и бурчит что-то себе под нос. Он чувствует, что тоскует по дому. А еще не помнит, как умирал. __________________ *Вариаги – наименование жителей Кханда. **Аллор приходится двоюродным братом Ар-Фаразона и, соответственно, племянником Гимильхада.