Выбор

      — Брат мой, ты слышал? Это же… — Послышался звон множества маленьких колокольчиков, прежде чем Намо почувствовал, что брат здесь. Он видел, ощущал, насколько обеспокоен Ирмо. По мягкому сиянию, исходящему от младшего Феантури, проходила легкая радужная рябь.       Лориэн выглядел встревоженно: тонкие ленты с колокольчиками были хаотично вплетены в светлые локоны, непослушными кудрями спадающие по плечам. Глаза цвета только начавших раскрываться листьев обеспокоенно смотрели на фигуру неподвижно застывшего впереди брата, величественного, грозного и абсолютно спокойного, в отличие от Ирмо, на щеках которого едва заметно выделялся румянец от долгого бега по коридорам Мандоса.       Казалось бы, неподвижный, словно каменное изваяние, Намо медленно повернулся к брату, откинул глубокий капюшон, и сделал несколько шагов в сторону родного дрожащего духа, укутывая его в теплую мантию. Ему хотелось увидеть, какой сейчас солнечный владыка Лориэна, но сегодня, он знал, Ирмо пришел совсем по другой причине.       Слепыми глазами вала смотрел на пшеничную макушку дорогого брата. И видь его глаза хоть что-то, не будь они застланы белой пеленой, наверняка потеплели бы и, быть может, даже счастливо заблестели. С губ Владыки Судеб сорвался вздох, слишком громкий для его чертогов. Теплые руки Ирмо крепче обняли Намо, мягко погладили того по напряженной спине. Тихо зазвенели колокольчики на лентах, а миниатюрный по сравнению со старшим братом вала поднял голову и, едва касаясь, провел кончиками пальцев по щеке склонившейся над ним фигуры, улыбнувшись тому в ответ.       — Случилось то, что должно было, — голос Намо мощной волной прокатился по коридорам Мандоса, раскатами поднимаясь ввысь и приговором опадая на Валинор. И лишь стихии не убоялись, хотя и вздрогнули каждый в своих чертогах и там, где застало их пророчество.       — Эта песнь, мой брат, я слышал ее лишь мгновение, но она не похожа ни на что из того, что мне было дано постичь. Неужели это и есть второй хор? Почему отец не сказал нам? — Спрашивая Намо, младший Феантури и не ждал ответа, но тот, вопреки всем ожиданиям, заговорил практически на грани осанвэ: — Это не новая тема, но музыка, прочно вплетающаяся в звуки Арды. Я вижу, как она украшает кружевами пространство вокруг, как переплетается с замыслом, не противореча ему, но тема эта — не музыка айнур и не песнь валар. Даже я не знаю точно, где ее начало.       Тишина воцарилась в зале, мягко окутав братьев.       — Скоро твои чертоги опустеют, но тебе уже одиноко. Я слышал, брат, Вайрэ почти все время проводит в Тирионе и Альквалондэ. Прошу, хоть раз, идем со мной — тебе стоит отдохнуть, — шелестящим шепотом обратился Ирмо к Намо и почувствовал, как тот откликается, принимает его тепло и видит картины из головы младшего.       Звон колокольчиков в волосах, шелест листвы над головой. Щебетание птиц и журчание ручья, разговоры на грани слышимости и аромат множества целебных трав: бледных и тонких, ярких и изменчивых. В садах все цветет, зреют плоды на лориэнских деревьях, и даже ночью мягкий лунный свет, опускаясь, не дает появиться и тени, зачаровывая и погружая все в сияющий полумрак.       Ирмо тянется, чуть приподнимается на носочках и целует брата в уголок губ. Поцелуй его невесом, ощущается, словно прикосновение нераскрывшегося бутона к коже. Губы у Лориэна мягкие, а сам он кажется настолько хрупким и тонким, что Намо мог бы бояться неосторожным движением что-нибудь повредить брату, если бы не знал, сколько силы в этом, на вид, детском и слабом теле. Ирмо принимает, тянется и телом, и своим фэа, лишь крепче обнимая, прогибаясь назад и цепляясь пальцами в плечи Мандоса. Ему тепло и уютно сейчас, когда брат наклоняется и смотрит на него белыми, без зрачков, глазами. И хочется ему знать, какого же они цвета за этой пеленой. Можно сказать, что Феантури в этот момент были по-настоящему счастливы, и ничто не омрачало их дум.       По залу разнеслись гулкие шаги. Тот, кто направлялся сюда, был еще далеко, чтобы суметь увидеть соединенные фигуры: черную, мрачную и воздушную, сияющую. Впрочем, Намо уже знал, кто идет, а потому не спешил выпускать Ирмо из объятий.       Эонвэ, а это, несомненно, был именно он: белые локоны волос, незамысловатое украшение в виде крыльев — почти таких же, что были сложены за спиной, бело-голубое одеяние с едва заметной серебристой вышивкой, словно потоки воздуха, нанесенные на легкую ткань, — остановился, с почтением кивнул Феантури и едва заметно качнул головой. Мандосу не обязательно было видеть майа Манвэ, он итак знал, что тот придет, и непременно жестом выкажет немой укор в адрес владык душ.       Легкий майа казался в Чертогах практически неуместным: это была не сияющая воздушность Лориэна, но решительная сила, облеченная в плоть. Намо повернул голову, прямо смотря на Эонвэ, и сокрыл брата тяжелым плащом. Дальнейшее ему хотя и стоило услышать, но Мандос не хотел допустить, чтобы Ирмо увидел и показал ему.       Это должен был быть суд над герольдом Манвэ, и Намо должен был вынести справедливый приговор.       — Я знаю, зачем ты здесь, и скажу тебе то же, что недавно сказал брату: даже мне не ведомо, какую музыку мы услышали, и откуда она вплелась в ткань мира.       Эонвэ молчал, раздумывая над словами Судьи; притих в задумчивости Лориэн, что казалось, словно его и вовсе тут не было: настолько неслышно было ни шороха, ни дыхания; и Намо продолжил: — Я вижу твое беспокойство, мой друг, и чувствую тревогу, поселившуюся в твоей душе, как и знаю, откуда она там зародилась. И ты прав в своем беспокойстве, ибо не мне судить правильность ваших помыслов.       — Владыка судеб, я обращаюсь к тебе: если ведомы тебе жизни всех создателей Илуватара, то прошу — открой мне судьбу моего друга.       Намо качает головой, улыбается одними уголками губ и раскрывает плащ, обращаясь к брату по осанвэ: «Ты владеешь над чужими душами и можешь видеть все куда лучше меня. Не переживай, я направлю тебя».       И Ирмо порхнул вперед, мягко приблизился к майа и поднял голову, чтобы видеть его глаза.       — Ты хочешь помочь ему? — звоном множества колокольчиков звучит голос Феантури, но Эонвэ не дают ответить, поднося ладонь к его губам, — Молчи, я знаю, что ты сейчас скажешь. И мы трое знаем, кому стоит отправиться за грань мира. Мы поможем тебе: я, мой брат и наша сестра. Но тебе придется молчать, не думать о будущем и предать Манвэ. Готов ли ты отступиться от службы ради собственных желаний? Предашь ли?