Милисса

Никогда не думала, что стану такое делать, но я всеми силами просила маму с папой, чтобы у меня всё получилось, всё повторяла: «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», задыхаясь от того, что приходилось напрягать каждую клеточку тела, вдавливая пальцы, которые уже давно ничего не чувствовали, в острый камень. Мне нечего было терять. Либо я остаюсь на этой дурацкой скале и жду, пока не умру от скуки и голода, либо пытаюсь, пытаюсь, пытаюсь покорить эту обледеневшую дырку, в которую можно воткнуть ногу! Но раз за разом страх побеждал, я проверяла, не почудилось ли мне, что это невозможно, и убеждалась, что не смогу. Но Ширк в одном из писем говорил, что не бывает безвыходных ситуаций. Тогда я спустилась обратно на уступ и стала думать. Если бы только дать ему знать, что я здесь! Медитировать в такой мороз не получалось, приходилось двигаться, чтобы согреться, или дрожать. В обоих случаях силы меня покидали и на ментальный вызов я была не способна, хоть у меня и был амулет... не работал и он. Сил становилось всё меньше каждый раз, когда я слезала после очередной неудачной попытки. Мне казалось, они не были напрасными, ведь с каждой новой попыткой я открывала новые неровности и трещины, но этот тупой лёд! Я струсила, когда думала, перепрыгивать ту щель или нет, и это было ошибкой. Что если я сильно растянусь и с этого льда быстренько переберусь на более безопасное место? Но сначала надо отдохнуть, руки слишком трясутся. В который раз вытащив гармошку из кармана, подобрала песню с простым мотивом и попыталась повторить. С каждым разом получалось всё лучше и, хоть и надоедало, помогало представить, что рядом кто-то есть. «Прости меня...» Я раз за разом повторяла про себя эти слова: «Прости, Лис», «Я чувствую себя кретином». У меня внутри всё перевернулось тогда. Наверное, это было так ярко, потому что было настоящей редкостью. Потому что, если дома ты можешь хоть тайру заварить, хоть сладкий сок выжать, а в горах услышать журчание ручья – уже настоящее счастье. Всё! Я больше не могу! Даже гармошка не помогает успокоиться, сидеть на месте – это оказывается, бывает так тяжело! Особенно, когда ты знаешь, что можешь рискнуть. Всё или ничего. И я полезла. Ширк говорил, экзамен у студентов, это не контрольная в школе. Тут нельзя получить тройку, четвёрку или пятёрку. Ты либо сдал... либо не сдал. Сейчас я, как никогда, понимала, почему же Ширк так сильно ненавидит экзамены. Но медлить было нельзя. Я прыгнула и сорвалась. Слабые пальцы, слабые руки, всё было так очевидно. О, как же я себя ненавидела. Весь ужас длился не более двух секунд, но, казалось, растянулся на минуту специально для того, чтобы я мучилась дольше. В такие моменты начинаешь верить в чудеса. Потому что воздух подо мной неожиданно стал материальным, мягким и пружинистым. Я оттолкнулась от чего-то и полетела наверх. А затем оказалась в лапах у зверя. «Вот так драконы и учатся летать!» – весело сказал знакомый голос. – «Ты либо упадёшь, либо полетишь»,– затем он рассмеялся, но быстро перестал, будто вдумался в смысл своих слов. А я расплакалась. Тогда. Тогда мне показалось, что я сделала это, не задумываясь. Ширк говорил, когда вырабатываешь привычку колдовать, подсознательно тянешь к себе кружку с тайрой без помощи рук, или шнурки завязываются сами собой уже на ходу, потому что нет времени завязывать их самому. Я поверила, что паломничество мне по силам, что я справлюсь. Я поверила в чудо. А этим чудом оказался совсем другой человек. Вит сказал, я выжила благодаря Реке. И прилетать он ко мне не стал по этой же причине. Ширк дал Виту камушек, который мог передавать носителю моё состояние. Её тепло, тепло спящего внутри меня огнедышащего существа не позволило мне замёрзнуть насмерть. И Вит не знал, что я в ловушке. А Ширк был слишком далеко, поэтому я не могла с ним связаться. Из глаз снова невольно полились слёзы, потому что, когда мы оказались в тепле, руки начало нестерпимо щипать, как и нос, и щёки, и пальцы ног. Вит осторожно осмотрел царапины на руках и велел помыться и переодеться во что-нибудь лёгкое, например, платье без рукавов, чтобы ткань не тревожила порезы. Вит со мной был очень добрым, таким, каким Ширк, наверное, никогда не будет. Он рассказал, почему болят руки и почему их нельзя тереть, когда хочешь согреться. – Кровь замерзает, превращается в злые колючки, которые тревожат кожу. – Злые колючки? – я шмыгнула носом, смотря на свои покрасневшие руки. – Очень злые, – подтвердил Вит, осторожно беря мои руки в свои. – И когда ты трёшь руки, колючки начинают злиться по-настоящему, и колют кожу сильнее, – он провёл пальцем там, где покраснений было меньше, а я никак не среагировала, потому что не чувствовала, и от этого стало ещё грустнее. – Поэтому мойся под чуть тёплой водой, чтобы они медленно растаяли. Поняла? – Угу. А вы можете?.. Ну... – я замялась. – Вылечить? Прости, солнце, я бы с радостью, но Ширк запретил. Хочет, чтобы ты привыкала к такой боли, была с ней знакома. Сильно расстроилась? Угрюмо покачала головой. Ширк всё же пришёл. Совсем не так я представляла нашу встречу, думала, он сразу начнёт меня хвалить. Ага, как же! Хвалил меня только Вит. Похоже, Ширк далеко не всегда был в курсе, что со мной происходило. Я хотела подольше смотреть на выражение его лица, когда Вит рассказывал, какая я молодец, но в глазах всё расплывалось от недосыпа, обмёрзшие руки не давали насладиться теплом и чувством, что я, наконец, вернулась домой. К концу разговора я совсем перестала соображать, тогда Ширк приобнял меня и сказал, чтобы шла спать. Как бы мне хотелось ещё вот так посидеть у него под боком, но рано или поздно я вырублюсь, тогда он точно меня распихает и отправит в постель. Поэтому препираться не стала. Из-за того, что мышцы болели, я старалась мало двигаться, оставила покалеченные руки на холодном воздухе, не укрывая их одеялом. Думала, не смогу уснуть из-за обморожения, но постепенно почти перестала обращать внимание на боль, всё больше успокаиваясь, как вдруг мою руку накрыла чья-то тёплая сухая ладонь. Наверное, это был сон, или он был уверен, что я сплю. Потому что сказал это вслух. – Прости.

***

Брат подавился тайрой и откашливался несколько секунд. Я растерянно стояла перед ним, не понимая, что такого сказала. – Ты ведь... пошутила? – осторожно уточнил он, чтобы убедиться, не показалось ли ему. Я покачала головой. – Когда мы сидели у костра, Кэри сказала, что не против ещё так повеселиться. Ей понравились твои каракули на светляках. И петь вечером под звёздами, и жарить хлеб всем вместе... – К... каракули? – чуть возмущённо произнёс Ширк, но быстро сменил тему. – Ты уверена, что они захотят повторить событие с приступом лунатизма? – Я уже придумала, что делать! Я просто привяжу себя верёвкой к дереву или к кому-нибудь из друзей или... – Ты на все сто уверена, что они захотят снова брать на себя такую ответственность? – перебил меня Ширк, придавая голосом значение словам. Моя голова обречённо опустилась. – У них есть родители, с которыми я не хочу иметь дело, когда они обвинят меня в таких опасных испытаниях, куда я завлёк их детей. – Но это же не твоя вина... – тихо проговорила я. Ширк нахмурился, будто тяжело о чём-то задумавшись. – Моя или нет, я единственный взрослый, кто к этому причастен. Знаешь, что будет, если узнают, на какие риски я тебя толкаю? Покачала головой, всё больше теряя веру в новый весёлый поход с ориентированием по волшебным фонарикам. – Если нажалуются властям, они могут решить, что я не в состоянии о тебе позаботиться и отправят к бабушке, – Ширк рассказывал всё это, как страшную историю, начиная тихим завывающим голосом и заканчивая неожиданно громко. Брат довольно прикрыл глаза. Он знал, это безотказный метод решить любой спор. Но это же не повод унывать? Зато я буду ходить в походы с ним, а это гораздо веселее, чем одной. Кстати о походах. – Ширк... Смотри, фокус! – я быстро сгоняла в прихожую и вернулась с тем, что осталось от пуховой куртки. На первый взгляд она была цела, но если взять да просунуть туда руку... – Та-да! – оглянулась на брата и надулась. – Ну, ты не смотришь! Неужели после месяца отсутствия он совсем не может уделить мне внимание? Вид за окном куда занимательней! Ширк лениво повернул голову, но тут же отвёл её в сторону, закрывшись рукой, и обречённо простонал. Я хихикнула и полезла в карман пуховой куртки за письмом. Понизив голос, смешно подражая брату, начала читать заученные наизусть места. – «А теперь вторая плохая новость: тебе придётся читать, как я извиняюсь, потому что вслух меня это сказать никто никогда не заставит...» – Лис, дай сюда. – «С чего бы начать?» – Я сказал, отдай! – он вскочил со стула и попытался быстрым движением отобрать у меня листок, но я вовремя увернулась и побежала от него, смеясь. Ширк со мной церемониться не стал. В то время, как я прыгала через диван, он навалился сверху и прижал к подушке. Я изо всей силы прижала к груди письмо двумя руками. Ширк попытался отодрать – не вышло. – Сама напросилась. Я засмеялась, когда он обеими руками начал меня щекотать и лишь яростней защищала ценный листок бумаги. – Ты думаешь, я твои слабые места забыл? Ведь реветь потом будешь. Лучше отдай по-хорошему. От бесконечных сильных мурашек, бегающих по телу и сбивающих дыхание я совсем перестала соображать и лишь покачала головой, захлёбываясь смехом. Тогда Ширк убрал руки, но лишь для того, чтобы переместить их. Я завизжала, из глаз, правда, покатились слёзы, а дышать стало совсем невозможно. Я просто не успевала делать вдохи, смеясь так, будто это последний день в моей жизни. Чтобы прекратить страдания, я с силой сжалась, защищая рёбра руками, и тогда Ширк всё же смог выхватить письмо. Мне казалось, после всего, что было я больше не смогу говорить – всё пыталась отдышаться, а живот болел от смеха, но испугалась, что он уйдёт, поэтому спросила: – Ширк, а что значат слова в конце? Твой брат большой кто? Он задумался над чем-то, приподнялся надо мной на локтях и ткнул два раза пальцем в мой лоб. Я растерянно заморгала. Думала, он щелбан дать собирается. Но он не злился, а улыбался: – У тебя на лбу всё написано. – Это как? – не поняла я. – Друзья подскажут.

***

Друзья подсказали. Только сначала они вскочили с мест, завидев целую и невидимую меня – даже руки за ночь каким-то чудом вылечились. Что удивило, первым ко мне подошёл учитель, обвил руками и прижал к себе. Было приятно, но я потрясённо молчала – такого он раньше никогда не делал. Только хлопал нас по ладоням, как знак одобрения и работы в команде после выступления. – Слава богам, живая! Ты заставила нас поволноваться. Как же тебя угораздило? – Мисси! – Кэри подскочила второй. – Ты нас прости. Мы должны были дежурить по очереди, но Элай уснул сам, не разбудив меня, – рассерженный взгляд в сторону флейтиста. – Я рад, что ты пришла, – Момо выпустил меня из объятий. – Но разве тебе не надо отдыхать после такого? Только люди с железным горлом способны столько времени провести на морозе и не простыть. И, Мисси... – он озадаченно наклонил голову. – Что у тебя на лбу? – Что? Где? Кэри достала из кармана раскладное зеркальце и открыла перед моим лицом. Те самые руны, которые я не смогла разобрать, а после них в квадратных скобках, прямо как в учебнике, транскрипция и перевод. – «Зануда?» Ты что, ночью учила драконий, а потом уснула головой на листе? Я тихо зарычала, пытаясь стереть. И, конечно, ничего не вышло. «Брат постарался?» – понимающе улыбнулся Элай. Он был единственным, кто так и не подошёл, чтобы обнять. Даже Кэри быстро стиснула и отпустила. Странно... Раньше я бы подумала, что он просто не хочет или показывает, что я сама слишком к нему липну, и это надоедает. А сейчас мне казалось, что не решается, мнётся, что ему стыдно и неловко. Я не была уверена, правильно ли поняла его улыбку и поставленные домиком брови, но на всякий случай сказала: – Я в порядке, вы не причём. Просто у меня бывает... мм-м... бывает, я луначу по ночам. – Сразу сказать нельзя было? – возмущённо развела руками Кэри. Элай улыбнулся опять, но более расслабленно. Значит, угадала? Чувствовала я себя не так плохо, как все думали: болели только мышцы рук и ног. Покоя не давала лишь надпись на лбу. Вот почему люди перешёптывались, смеялись и пальцами тыкали на улице. После того, что я пережила, это казалось ерундой, но сейчас перед друзьями мне было жутко стыдно. Поэтому, когда Момо начал настаивать на том, что мне нужен отдых, быстро сдалась и ушла домой, натянув шапку по самые брови.