***
За лёгкой беседой дорога к дому для Тсуны закончилась неожиданно быстро. Подойдя к калитке, он хотел пригласить женщину на чай, но она сказала, что им с дочкой надо идти, дала обещание, что зайдёт в гости как-нибудь в следующий раз и, распрощавшись, ушла дальше по улице. Девочка на прощанье молча махнула рукой, и Савада, улыбаясь, помахал в ответ. Дом оказался заперт. Видимо, родители куда-то ушли. Недолго думая, Тсуна решил исполнить своё давнее желание, осуществление которого мама всегда пресекала ещё на стадии, когда мальчик только собирался пойти в нужном направлении, думая, что его не видят: попасть в дом нестандартным методом, забравшись на дерево, что росло аккурат под окном его комнаты. Вы же понимаете, что это значит? Тсунаёши ещё никогда так не радовался от удачно проделанной шалости, а проникновение в комнату с помощью дерева иначе не назовёшь. Опасная, но шалость. Окно на удачу было открыто, видимо для проветривания. Вам это могло показаться странным: взрослая женщина — хозяйка и мама — оставила окно открытым, а сама ушла в неизвестном направлении. Немного безответственно с её стороны, согласны? Но давайте не будем рубить с плеча, а понаблюдаем, и возможно, нам расскажут причину такого поведения. Когда Тсуна смог попасть в свою комнату, то сразу услышал звуки включённого телевизора. Значит родичи дома. Малыш решил поскорее обрадовать их, что вернулся домой, ведь они ждут его, да и он очень соскучился. Едва слышно спустившись, чтобы не портить сюрприз, Тсунаёши остановился напротив входа в гостиную и замер. Вся эйфория от скорого воссоединения с родителями в миг улетучилась, стоило ему увидеть свою фотографию и две зажжённые ароматные палочки перед ней. Он знал, что это означало. Видел однажды, когда ходил с мамой на похороны бабушки. Конечно, две ароматные палочки значили не только это, но он, к сожалению, запомнил лишь одно значение. Словно никого и ничего не замечая, Тсуна медленно сделал пару шагов, оказываясь таким образом в проходе, разделяющем гостиную и коридор[1], и не моргая смотрел на своё изображение. Тут Емицу от просмотра телепередачи отвлекла тень мелькнувшей в окне птицы. Он пару раз сонно моргнул и покрутил головой, разминая затёкшую шею. К как раз в этот момент он взглядом наткнулся на сына, замершего на пороге комнаты, и полузадушено произнес: «Тсуна». Нана, которая сидела здесь же с мужем в обнимку, устроив голову на его плече и обняв поперёк туловища, тут же обернулась к выходу. «Вернулся! Живой!» — мелькнула в её голове радостная мысль. Она резко встала и хотела уже подбежать к сыну, чтобы обнять, но вовремя заметила немигающий взгляд своего ребёнка и проследила за ним до самой фотографии. Две ароматные палочки[2] — сначала женщина не поняла, что могло вызвать подобную реакцию у её сына, но потом вспомнила, что рассказывала Тсуне лишь одно из немногих значений этого жизненного нюанса. В глазах женщины мелькнуло понимание, и она со страхом посмотрела на Тсуну. — Сынок…? Малыш, почувствовавший сильные эмоции от родителей, отвернулся от фотографии и посмотрел на отца и мать полными слёз глазами. Нана сделала нерешительный шаг к сыну, раскрывая свои объятья, но Тсуна, тихо всхлипнув, внезапно сорвался с места, и, выскочив в коридор и стрелой взлетев по лестнице на второй этаж, с громким хлопком запер дверь на замок. И, упав на кровать и забравшись под одеяло, тихо заплакал. Когда ребёнок сорвался с места, Нана хотела направиться за ним, но почему-то остановилась и прижала руку к губам, сдерживая начинающиеся рыдания. — «Почему всё случилось именно так?» — убито подумала женщина. Весьма абстрактное высказывание для данной ситуации. А как оно должно было быть произойти так? Или, точнее, чего не должно было произойти? А вот чего: она не должна была слушать Емицу, который смирился с пропажей сына; она не должна была прекращать поиски Тсуны; она не должна была так легкомысленно воспринимать столь частые просьбы сына оставить его дома. А тот «больничный» на полгода? Вот чего не должно было произойти! Не замечая мужа, который, подойдя сзади, хотел утешающие обнять жену за плечи, Нана, всхлипнув, затем рвано, глубоко вздохнув, бросилась за Тсуной наверх. — Сынок! Тсунаёши! Нана взбежала по лестнице, перескакивая через ступеньку и подергала ручку двери, ведшую в комнату сына. Ожидаемо дверь оказалась заперта, а за ней раздавались тихие рыдания. Нана снова прижала руку к губам, а по щекам пробежали ещё две дорожки слёз. Как же так получилось, что сынок, её маленький Тсунаёши, снова плачет, но на этот раз из-за её ошибки? Он и так после того похищения не восстановился полностью, несмотря на то, что ничего о том страшном событии не помнил. Так теперь ещё и такое предательство (а иначе это не назвать) со стороны собственных родителей. Еле совладав с собой, Нана тихонько постучала, и детские всхлипы стихли. — Тсуна, — её голос дрогнул, но проглотив новый ком в горле, продолжила: — родной, это мама. Открой, пожалуйста. Давай поговорим? Послышался тихий всхлип, за которым последовала новая волна рыданий, таких же тихих, но от которых материнское сердце рвалось на части. С первого этажа слышался гулкий голос Емицу, который разговаривал по телефону, сообщая Вонголе, что сын вернулся домой. Нана прислонилась лбом к холодной поверхности единственной преграды между ней и мальчиком и прикрыла глаза. — Тсуна, солнышко, — снова позвала она малыша. — Открой дверь. Пожалуйста, сынок. Тсуна, — прошептала имя женщина, не в силах сдержать новых слёз и всхлип, который постаралась заглушить рукой. Но который всё же услышали, и дверной замок в тишине звонко щёлкнул. Нана нерешительно потянула за ручку и заглянула в комнату. Тсуна стоял в двух шагах от двери и выжидающе смотрел на женщину. Нана легким, плавным, но быстрым движением оказалась рядом с ним и крепко обняла, облегчённо выдыхая. Младший Савада несмело, словно сомневаясь, обнял маму в ответ. — Сынок, прости меня. Прости, пожалуйста, — Нана принялась целовать личико сына, прерываясь, чтобы продолжить просить прощение. Она не знала, что чувствует ее мальчик, но точно знала, что ей придется постараться, чтобы Тсуна не стал отчужденным. Емицу молча смотрел на всю эту картину, облокотившись плечом об косяк. Потом тяжело вздохнул и, подойдя к жене и сыну, крепко обнял обоих. «Что же сейчас чувствует мой мальчик? Как мне исправить то, что случилось? А вдруг ему придется ходить к психологу? Я плохая мать…» «Вот же… И что прикажите делать? Тимотео я сообщил, что Тсуна нашелся, но ему не понравилось самовольство Тсуны. Это может вылиться в некоторые проблемы. Черт, лишь бы у старика «по фазе» крыша не пошла. Проблем потом не оберемся. Хм, странно… Пламени в Тсуне я больше не чувствую. Печать наконец сработала?».***
— Предлагаю отметить возвращение Тсуны походом в парк на пикник. Что скажете? — предложил на следующее утро Емицу, когда вся семья собралась за завтраком. — Это, конечно, не то, что на Ханами, то тоже должно быть интересно. Скоро у Тсуны начнутся занятия в школе, и будет не до походов. Всё-таки третий класс, а он и так первый триместр пропустил. Нана заулыбалась, а Тсуна рефлекторно вздрогнул, когда отец упомянул школу. Но потом вспомнил, что тот кошмар, который был до обучения у дедушки Талбота, больше не повторится, и тоже несмело улыбнулся, и кивнул, соглашаясь на внеплановую прогулку с пикником. Август в этом году не сильно баловал жарой, но установилась на редкость приятная теплая погода с небольшими дождями раз в неделю. Грех не воспользоваться случаем. Счастливая Нана, закончив завтрак, принялась составлять список вещей, которые понадобятся на пикнике. Емицу ушел смотреть телевизор, а Тсуна, вымыв за собой посуду, поднялся к себе. Убедившись, что никто его не увидит и не почувствует, Тсунаёши зажёг огонёк Предсмертной Воли на руке и сосредоточился, «добавляя» к нему несколько «лепестков», которые отвечали за дальность ощущений эмоций, за эмоциональный окрас, ещё парочку… а также лепесток, отвечающий за то, что его почувствуют другие носители Пламени, и прислушался к эмоциям отца. Эмофон Емицу на мгновение полыхнул удивлением и готовностью в любой момент напасть на обладателя неизвестного атрибута — лепесток «атрибутной принадлежности собственного Пламени» добавлен не был. Тсуна не говорил Талботу о том, что придумал лепесток, отвечающий за «стихийный» окрас Пламени, по которому определяют его тип. Он решил придумать этот лепесток после слов Талбота о том, что если Пламя сделать полностью прозрачным, то другие носители «огня души» не почувствуют его. После недолгих рассуждений и нескольких тренировок, Тсунаёши решил, что лишаться привычных гипер-чувств только ради того, чтобы его не почувствовали другие, — не самый лучший вариант, и придумал поистине читерскую идею — создать лепесток Пламени, отвечающий за его принадлежность к атрибуту. Савада-младший медленно убрал последний лепесток, благодаря которому его Пламя могут ощутить — как словно увидеть на радаре, и эмоциональное состояние Емицу сменилось постепенно затухающей настороженностью. Когда от старшего Савады исходил лишь «дежурный мониторинг местности», Тсуна проказливо хихикнул и, увеличив высоту огонька, принялся экспериментировать с комбинациями лепестков, более не трогая «радарные». Через время он любовался на яркое Пламя, не добавив в общую «кучу» лишь те два «компонента», благодаря которым его могли засечь другие. После полудня вся семья Савада пришла в парк, как и собиралась. Разложив плед и продукты, все расселись. Когда первый голод был утолён, Емицу достал из пакета воздушного змея, и они вместе с сыном запускали его в чистое небо. Благо, ветер позволял. Тсуну никто не спрашивал: где он все это время был, что делал, чем питался. Как он прочитал в мыслях родителей — мама решила не травмировать психику ребенка, которого потом обязательно сводит к психологу, а отец был уверен, что раз с сыном ничего плохого не случилось, то особо не о чем беспокоиться.