Будем мириться?

Утром, когда Яна проснулась и в ее мысли ворвались воспоминания о вчерашнем вечере, она долго лежала с закрытыми глазами в надежде снова заснуть. Но сон не возвращался, как она не старалась, а мама не приходила будить ее, хотя на электронных часах время показывало, что уже пора вставать в школу. Яна и не ждала ее – она понимала, что после такой крупной ссоры ее не собираются ласково трепать за плечо и звать завтракать. На сердце было гадко и неприятно – такие скандалы в их семье случались не часто, да что там – довольно редко, хотя поводов для разногласий возникало множество еще с далекого детства девочки. Просто в последнее время все пошло как-то не так – эта дурацкая поездка в лагерь, новые джинсы, плохая учеба… Может, ничего и бы не было, скажи Яна обо всем с самого начала или не злись она на мать за тот поход в магазин. Однако извиняться она не собиралась – мама накричала на нее, не имея на это веских причин, да еще так..! Нет, она определенно не будет делать первый шаг к перемирию, пусть даже все семейство объявит ей байкот или перестанет кормить. Чувствовала ли Яна вину? Совсем немножко, но по большей мере – злость. Не на маму – на нее всю яростьь она выплеснула вчера – а на всю эту ситуацию и историю, которая началась еще в начале четверти. Откуда взялись эти неожиданные акты неповиновения и вспышки злости? Раньше Яна так никогда не поступала, хоть и не соглашалась с родителями во многом, впрочем, как и все нормальные дети. Может, это и есть тот самый критический подростковый возраст? Если это так, то худо же придется ей в ближайшее время… Почему никто не зовет ее? Хотя бы в дверь стукнула, мол: «Вставай и иди учись, преступница». Рискнув, Яна открыла глаза и прислушалась к звукам за стеной. Журчала вода на кухне, потом что-то шебуршало, очевидно, какая-то ткань. И тут Яну осенило – она же совсем забыла, что сегодня мама отправляется в командировку в соседний город по работе. Она говорила об этом еще неделю назад, предупреждая, что встанет слишком рано и ей придется просыпаться и идти в школу самой. Что ж, может так будет лучше – они отдохнут от ссор, о многом подумают, сделают выводы, да и просто не будут прожигать взглядом друг друга? Отец до сих пор спал – интересно, будет ли он разговаривать с Яной после уезда матери, настаивать на скорейшем извинении или еще что-то в этом роде? Совершенно не хочется. После резкого срыва уже нет сил снова его обсуждать. Все равно встать придется. Глубоко вдохнув, Яна, рывком, как всегда, поднялась с кровати и пошла на кухню, откуда доносились какие-то звуки. И вправду – у входа стояла дорожная черная сумка матери, а сама она ходила из комнаты в комнату с разными вещами, вроде мешочка с гигиеническими принадлежностями, документными папками и запасной обувью. На лице – довольно таки оживленное выражение, никаких следов пролитых слез или раздражения, злобы. Впрочем, мама Яны никогда не плакала. Отец мог, когда выпьет и что-то вспомнит, но не мать. Скрестив руки на груди, девочка прислонилась к стене, не зная, как смотреть на маму. Надежда Григорьевна подняла глаза на дочь, и на секунду задержав, вернулась к своей сборке. Воцарилось молчание, прерываемое глухим стуком пластика и шелестом салфеток. Прочистив горло, Яна как можно отстраненнее произнесла: - Ну… удачи в поездке. Это было все, на что она была способна в этот момент. И каково же было ее внутренне огорчение, когда мама ничего не ответила. Ну замечательно. Она теперь уж точно ни слова не произнесет. Надежда Григорьевна перестала копаться в сумке, и обернувшись через плечо, взглянула на стоявшую у стены дочь. - Ну что, Ян, будем мириться? – спросила она, вздернув брови в примирительном жесте. Девочка недовольно хмыкнула. Она не была ни капризного, ни упрямого нрава, но что-то ее побудило ответить: - Нет. Не хочу. И она отвернулась от матери, не желая видеть разочарование на ее лице. Ей самой не нравилось расставаться в натянутой атмосфере, но фраза «Давай мириться» звучит так, словно они обе виноваты в ссоре. А Яна ждала извинений. Она надеялась услышать: «Прости, доча, я наговорила лишнего» или что-то подобное. Девочка ждала еще каких-то слов, но мама только тяжело вздохнула, разорвала тишину визжанием молнии, и повесила суку на плечо. - Тогда пока. Увидимся через неделю. – Надежда Григорьевна махнула рукой на прощанье, но Яна этого не увидела – она обернулась только тогда, когда входная дверь со скрипом закрылась. И хотя Данил Николаевич храпит так громко, что услышавший это мог подумать, будто заблудший медведь решил зазимовать в городской квартире, у него был очень чуткий и неспокойный сон, который мог прервать самый тихий и тоненький скрип половицы, не говоря уже о телефонном звонке в пол третьего ночи. Сонно застонав, мужчина сполз с кровати и прошлепав в тумбочке, взял трезвонивший мобильник. - Да? Он уселся на стул и облокотившись на колени, стал потирать слипшиеся глаза. - Здравствуйте, вы – Данил Николаевич Сафронов? – послышался в трубке мужской голос, ровный и незнакомый. - Ага. Кому понадобилось звонить в такой поздний час?! - Ваша жена – Надежда Григорьевна? - Угу. – Мужчина уронил лицо в раскрытую ладонь. - Это сотрудник полиции Михаил Еременко, простите, что звоню в такое время. Час двадцать минут назад на железной дороге серебристый фургон был сбит грузовым поездом. Как стало известно, в нем находилось пять человек, в том числе и ваша жена. Все пассажиры погибли на месте. Вам необходимо приехать в пятую городскую больницу для опознания. – Секундная пауза полной тишины. – Мне жаль. Данил Николаевич хмыкнул в трубку, после чего зевнул и встал со стула. - Очень смешная шутка, я оценил. Но еще раз такое повторится – позвоню в настоящую полицию. Ложитесь спать, молодой человек, и не занимайтесь больше такой ерундой. Нажав «отключить», и бросив телефон на тумбочку, мужчина вернулся в еще не остывшую постель и завернувшись в одеяло, повернулся к стене. До самого утра у него, на удивление, был очень крепкий сон. - Пап, подай варенье. – Яна постукивала чайной ложечкой по кухонному столу в такт игравшей на маленьком телевизоре песенке. Она еще не переоделась в школьную форму, прибежав завтракать в своей клетчатой помятой пижаме. - Жуй быстрей, ты уже в школу опаздываешь. – Предупредил отец, протягивая девочке блюдце. – Ты все уроки сделала? Яна удивленного повела бровью. - Чего это ты вдруг интересуешься? - До этого в учебе тебя всегда мать контролировала. Нужно же мне ее обязанности выполнять, а то еще распустишься. – Вздохнул отец папа, откусывая кусочек сыра. Девочка закатила глаза, доедая свой бутерброд. - Ладно, пойду одеваться. – Сказала она, опуская всю грязную посуду в раковину. – А ты помой чашки. - Умыться не забудь! Покачав головой, Данил Григорьевич сладко потянулся – давно он так не отдыхал. Лучший день недели – вторник, заслуженный выходной, когда он может посвятить себя телевизионным передачам про рыбалку или охоту, если нет никаких домашних хлопот. А сегодня как раз такой день – ничего не нужно делать, и вся квартиру до вечера будет в его распоряжении. Изредка каждому нужно бывать одному. Яна вышла из коридора, уже в форме, на ходу заплетавшая толстую русую косу. На правом плече – тяжелый, коричневый ранец, на серой юбке небольшое не отстиравшееся пятно от кофе, которое она закрываем подолом пиджака. - Ну все, я пошла. До вечера! – Девочка помахала еще сидящему за столом отцу на прощание, после чего вышла за дверь и быстро побежала вниз по лестнице подъезда. Поднявшись, Данил Николаевич включил воду в кране раковины, и потихоньку начал мыть чашки, а вдруг услышал звон телефона из своей комнаты. Выключив воду и вытерев полотенцем руки, мужчина прошел к себе и взяв телефон, произнес: - Да? - Данил Григорьевич, это начальник полиции Олег Тимофеев. Сегодня ночью вам звонил мой коллега, которому вы не поверили. У меня убедительная просьба – приезжайте в пятую больницу, нам необходимы ваши показания. Если вы мне не верите, то позвоните в полицию, и убедитесь, что звоню именно оттуда. Если вы сами не объявитесь, мы приедем к вам домой. Мужчина прервал его, завершив вызов. Нахмурившись, он пробормотал под нос: «Что за…», и набрал номер жены. Не то, чтобы он поверил в эту телефонную ерунду – просто хотелось рассказать об этом Наде, чтобы вместе посмеяться, а заодно узнать, как у нее дела. Телефон был выключен. - Странно… - Произнес вслух Данил Григорьевич, непонимающе смотря на свой синий дисплей, словно тот мог все объяснить. Пожав плечами, он решил, что она просто занята и выключила телефон, чтобы никто не мешал. Придя на кухню, Данил домыл посуду, и улегшись на диван в зале, включил телевизор, однако спустя несколько минут поднялся и стал ходить взад-вперед. Маялся. Чего это с ним? Просто не сидится на месте. Ни понимая смысла своих действий, мужчина сам не заметил, как оделся, вышел из квартиры, сел в машину и поехал в больницу. Уверенной походкой зайдя в морг, Данил Григорьевич был абсолютно уверен, что его зря вызвали. Здесь его уже ждали – крупный мужчина лет тридцати с тонкими мышиными волосами в форме сотрудника полиции и молодая женщина в белом халате с какими-то документами в руках. Оба сочувственно взглянули на подошедшего, отчего ему захотелось ухмыльнуться. Атмосфера в морге, конечно, немного жуткая. На койках, накрытые белыми простынями лежат погибшие и умершие, бездыханные тела в холодном воздухе, каждое из которых ожидает своей очереди. Подойдя к мужчине с женщиной, Данил пожал руку первому и кивнул второй. - Вы меня ждали. - Да. Вы… - Тимофеев кашлянул, взглянув на стоящего рядом врача. Она поджала губы, и наклонилась, чтобы отбросить белую простыню с кого-то, лежавшего на койке рядом с ними. Данил Григорьевич опустил глаза. Белые торчащие из под простыни ноги, на левой из них на большом пальце висит карточка с какими-то записями. Как мерзко и глупо… Все это выглядит так жалко. Будто они все – поломанные игрушки с приклеенным знаком негодности, собранные на одном складе. И хотя Данил Николаевич знал, что женщина перед ним – не Надежда, а какая-то другая несчастная, попавшая в страшную аварию, в эту секунду в душу тихо проскользнула мысль сомнения. Один миг – а он уже успел подумать, что все в этом мире возможно, что, как он часто убеждался, мы ни от чего не защищены. А если, а если… А если. У нее была холодная посиневшая кожа, отверденевшая как цемент, правая щека пробита насквозь, левый глаз раздроблен, половина уха оторвано, скальп жестоко сдернут, обнажая череп. Кровавые разводы застилали каждый миллиметр, на лице не осталось нетронутого кусочка. Это было истерзанное, измученное, бездыханное тело женщины, попавшей в ненужное время в ненужное место, и это была его жена. Мужчина, стоявший напротив койки застыл с полуоткрытым ртом, словно окаменевшая статуя. На губах еще не исчезнувшая улыбка неверия, в глазах - образовавшийся за секунду шок. Что произошло? Почему ? Словно в другой реальности он подтвердил, что это его Надя, его любимая, и что она действительно ехала с коллегами в командировку. В полуобмороке он слушал соболезнования врачей и полиции, разговор о всех нужных документах и просьбе скорейших похорон. Тогда у Данила Николаевича мелькнула простая, очевидная мысль – во время утраты окружающие тебя люди говорят так много лишнего… Никто не понимает, что в такие моменты нужно молчать.