Будем мириться?

Несмотря на всю важность подобного события, оно было очень скромным и очень тихим. Пришло довольно мало человек – близких родственников у Надежды Григорьевны почти не осталось, а те, кто имелся, жили очень далеко и не могли приехать. Кто же был на похоронах? Отец, дочь, пару друзей семьи, да священник. Больше и не нужно было – слышать плачь и всяческие слова жалости просто не было сил. А еще потому что мужчины не любят, когда кто-то видит их слезы. В этот день Данил Николаевич плакал очень много. Яна пришла в единственном своем платье – как раз черном, достающий ей до колен с плечами-фонариками и шелковым воротничком, самое нужное для ранней весны, самое красивое, что ей когда-либо покупала мама. В ее голове до сих пор крутился тот момент, когда отец неожиданно позвонил посреди урока – геометрии, где была самая суровая учительница – и попросил срочно вернуться домой. Его голос в тот момент был жутким – хриплым, срывающимся, словно он умирал. По сущности, так и было. Помнила то недоумение, когда папа, заливаясь слезами в полушепоте рассказал ей страшные вещи, крепко стискивая руку, заставляя девочку морщиться от боли. Конечно, она сначала не поверила – кто бы поверил? Но чем больше она смотрела на мучавшегося родителя, тем тяжелее становилось на сердце, пока оно окончательно не сплющилось в лепешку, как она думает, навсегда. И теперь в ушах слышится собственный голос и одно единственное слово: «Нет». Нет, нет, нет. Как она могла так ответить в тот момент? Как могла не подбежать, не обнять ее, не остановить, закричав, что это опасно? Если бы нам только знать, какие вещи и когда мы совершаем в последний раз… Когда в последний раз она обнимала мать? От усердных напряжений памяти даже голова разболелась. Не помнит – как же больно. Нет, нет. Она тогда действительно улыбнулась ей, хотела, чтобы уезжая, чувствовала, что оставляет позади дом родных людей, которые ее любят и ждут, а не держут обиду и бросают убийственные взгляды на прощание. Может, она знала? Ощущала каким-то образом, что сейчас необходимо помириться,иначе потом уже не выдастся шанса? Как она могла отказать? Так странно, что после определенных происшествий мы осознаем всю нелепость и глупость вещей, о которых переживали. Как бессмысленна была их размолвка, эти крики, споры, руганья – неужели Яна действительно считала это проблемой? Знай она, знай она хоть бы наполовину, что может произойти, ни за что бы просто так не ответила, не отвернулась от нее. В первую очередь нужно было первой понять свою безоговорочную вину, и первой подойти с извинениями. Что теперь? Как смотреть на свою комнату, в которой каждая частичка пропита ее теплым запахом, каждая вещь в шкафу была аккуратно разложена ее руками, каждая книжка принесена ею из книжного за углом, каждая мягкая игрушка была подарена ею? Как мыть посуду в раковине, самостоятельно наливать чай по утрам, развешивать одежду на стуле? Она ходила по квартире очень тихо, почти незаметно – такой спокойный домашний страж, заботившийся о своем семействе, и все равно без нее стало так пусто… как будто со стен скребли все обои, а пол вскрыли, обнажив острые гвозди, по которым Яна с отцом теперь ходят каждый день. Нет. Она до сих пор пытается сохранять в памяти ее редкую улыбку, линии ее ладоней, выпирающие косточки бледных запястий, родимое пятно чуть ниже правой лопатки, мягкость коротко подстриженных кудрявых волос, голубизну глаз. Такие простые и очевидные явления, присутствующие рядом всегда. Как они могли исчезнуть так быстро? Как она могла оставить ее, маленькую, глупую дочь, которая так нуждается в ее поддержке и воспитании, и которая так и не успела сказать «Прости?...» Нет. Как резко прерываются жизни людей по глупости других – выживи тот паршивый водитель, Яна сама бы придушила его собственными руками за содеянное. Машина застряла на рельсах, резкий удар, пять душ взлетели к небесам. Краем уха Яна услышала, что с мамой ехали ее сотрудники, и один из них – Иван Киров, о котором она всегда отзывалась как о приятном и хорошем человеке, оставил свою жену и двух годовалых близняшек. Все, находившиеся в том фургоне оставили своих детей без отцов, а Надежда Григорьевна – без матери. Как легко и неожиданно происходят моменты, разламывающие твою жизнь на «до» и «после». Нет. Она до конца своих дней будет винить себя за то утро, и проклинать себя за то единственное, последнее слово которое сказала самому дорогому человеку. В той четверти она стала единственной отличницей своего класса, а бледно- голубые джинсы были сожжены на заднем дворе.