The world and I love you

17 – [Пак Чанёль] – Лишь поборов гордость, я вспомнил о том, что любил Не знаю, как я ушел с телестанции. На обратном пути в голове была лишь абсолютная пустота, и все, чего я хотел, — увидеть его как можно скорее. Но, встретившись с ним лицом к лицу, что я должен сказать ему? Что должен делать? Я не имел не малейшего понятия. Прохожие спешили по своим делам, мир продолжал жить своим чередом, прошедшие минуты ничем не отличались от последующих, но для меня мир полностью изменился. Внезапно мне стало страшно, что он больше не будет смотреть на меня как прежде. Я вернулся в общежитие, но оно оказалось пустым. Разве он не должен оставаться дома и отдыхать? Я застыл на пару секунд, прежде чем достать телефон и набрать номер. На секунду на экране загорелось «Бен Бэкхен», затем в спальне раздалась мелодия его звонка. ……Ушел даже не взяв телефон. Я тут же набрал номер Лухана. — Привет, Лухан, ты не знаешь, где… Прежде чем я договорил, он перебил меня: — Чанель! Ты уже освободился? Приезжай быстрее, Бэкхен в больнице! — Он… Что с ним?! — Говорят, утром он снова потерял сознание. Мы не можем приехать, мы еще не закончили работать, — судя по голосу, Лухан не находил себе места. – Чанель, скажи… Бэкхен, он… с ним что-то серьезное? Я знаю людей с гастроэнтеритом, но никому не нужны никакие операции! От этих слов по спине пробежали мурашки. Узнав адрес больницы и номер его палаты, я бросил трубку и тут же рванул вниз по лестнице. В момент, когда я резко толкнул дверь палаты, Бэкхен вздрогнул от неожиданности. Он сидел, опираясь на спинку кровати, с безжизненно бледным лицом и выглядел ужасно слабым. Он смотрел на меня с ожиданием и одновременно ужасом. Кроме него в палате находилось еще несколько пациентов, всех окружали их родные и близкие. Солнце близилось к закату, и родственники всех пациентов помогали им справиться с их ужином. И только Бэкхен сидел там совсем один. Я подошел к нему; он пугливо отстранился. — Что с тобой? — Все в порядке. — Это называется "в порядке"? — … Он ничего не ответил, все еще поглядывая на меня с опаской. Я вспомнил несколько последних дней, и теперь мне кажется, что я здорово перегнул палку. Прости меня. Я все еще даже не знаю, как должен смотреть на тебя. С таким суровым выражением, как сейчас, должно быть, я слишком тебя пугаю. Я попытался начать говорить более мягко: — Тебе уже лучше? Он кивнул. — Почему ты опять потерял сознание? Он помолчал какое-то время, затем потряс головой. — Я не знаю. Я тихо вздохнул, понимая, что нам будет непросто продолжать разговор. Атмосфера стала неловкой. — Жди меня здесь, — не подумав бросил я и выбежал из палаты. Я должен сделать хоть что-нибудь. Выбежав из больницы, я на ходу достал телефон и открыл интернет поиск. Бен Бэкхен. Пробел. Любимое Ввод. Я замедлил шаг и открыл первую страницу результатов, внимательно просматривая абзац за абзацем. "Бэкхен любит Чанеля, конечно же!" ……Что за черт. Я с раздражением закрыл страницу и еще раз ввел в поиск "Любимая еда Бен Бэкхена". Я чувствовал себя полнейшим идиотом. В конце концов в черт знает каком профайле я наткнулся на две строки: "Любимая еда: корейские блюда, китайские блюда, клубника. Предпочитает в последнее время: шоколадное печенье Michel&Augustin." Ничего себе. Откуда фанатам все это известно? Почему, даже находясь с ним рядом каждый день, я понятия не имел обо всем этом. Я спрятал телефон в карман и побежал. Пробежав приличное расстояние, я заметил вывеску небольшого супермаркета. Купив печенье необходимой марки и уже возвращаясь к больнице, после недолгих колебаний я высокопарно решил купить еще и небольшой букет цветов. И когда я появился перед ним снова, он был более чем удивлен. Я подошел к его кровати и, все еще ощущая небольшую неловкость, положил цветы на его тумбочку, после чего сел рядом. — В этой больнице лежит твой друг? – он смотрел на букет. — А разве это не ты? Его глаза округлились. — Эти цветы… мне?.. — Да, — просто ответил я. Но заметил его озадаченное выражение. — Чанель, что… что с тобой? От одного этого вопроса я упал духом. Казалось, он хотел даже протянуть руку и дотронуться до моего лба, чтобы проверить, не заболел ли я. Я с тоской вытащил из пакета коробку печенья, помог открыть ее и вручил ему. — Держи. Думаю, тебе должны нравиться такие, — я избегал его взгляда, притворяясь, будто мне почти все равно. Он растерялся и завис, как казалось, на целую вечность, прежде чем отреагировать и наконец взять коробку. — Спасибо. Я поднял глаза: похоже, он был очень рад, хотя боялся показать это. Ну что за дурак. То, как он поднес к губам одну печенюшку, откусил немного и аккуратно прожевал, делало его похожим на маленького милого зверька. Внезапно мне стало очень спокойно. Но прежде, чем он доел вторую, за спиной раздался пронзительный женский голос: — Эй! Почему ты опять это ешь! Медсестра нахмурившись смотрела на Бэкхена, пока несла к столику тарелку с чем-то отдаленно напоминающим кашу. — Мне просто захотелось есть, — попытался объясниться он. — Хочется – значит сразу можно есть все, что хочешь?! Уже ведь говорили тебе, что такое есть нельзя! Сейчас можно только жидкое! Если от этого будут проблемы, кто будет отвечать? Бэкхен послушно кивнул. Медсестра проверила капельницу и быстро удалилась. В мгновение я снова отчаялся. Как можно было забыть, что у него проблемы с желудком? Видя, как он снова тянется к печенью, я тут же забрал его. — Не ешь его, — мое лицо, должно быть, выглядело слишком угрюмым. Я выбросил все печенье в мусорку. — Но… — он не препятствовал, но обиделся, словно маленький ребенок, — я правда хочу есть… — Ешь кашу. В этот момент я чувствовал презрение к самому себе. Я был тем, кто ошибся, и в то же время я срывал свою злость на других. Он без слов взял со стола тарелку. В его руке все еще была игла капельницы. На это было больно смотреть. — Дай мне, — я забрал у него тарелку. Он застыл, не понимая, что я собираюсь делать. Я набрал кашу в ложку и поднес к его рту. Он по-прежнему смотрел на меня с сомнением. — Ешь. Когда он медленно выпил содержимое первой ложки, я набрал еще одну. Затем еще. Внезапно его глаза наполнились слезами. — Что такое? Почему ты плачешь? – я замер, нахмурившись. — Ничего, — невнятно пробормотал он с полным ртом и затряс головой, по его лицу казалось, что ему больно. Я растерялся, но затем все понял. Я зачерпнул ложку и попробовал сам – язык вмиг обожгло. И он съел три ложки этого. Было бы странно, если бы он не заплакал. — Твою мать!.. Почему ты не говоришь, что горячо, ты что, немой, что ли?! – заорал я. — Я думал… ты специально. Он сказал это совсем тихо, но я все равно мог расслышать. Думаешь, я снова хочу тебя мучить? Опять хочу сделать больно? Я хотел бы объясниться, но, когда я думаю обо всем, что я делал, то не могу найти себе никаких оправданий. Глядя в его все еще блестящие от слез глаза, я никогда еще не чувствовал себя таким разбитым. Я снова поднял тарелку, чтобы продолжить, но теперь тщательно следил за тем, чтобы каша не была такой горячей. Он по-прежнему колебался, не сводя с меня глаз, словно рассмотрел в них что-то сверхъестественное; много раз он будто хотел что-то сказать, но никак не решался. Во всей этой ситуации было что-то неуловимо неловкое. Я кашлянул, прочистив горло, и попытался завязать разговор. — Почему в этот раз не в одноместной палате? — Тэсин еще не успел разобраться с этим. — Я думал, он должен был решить это сразу же. — Меня привез какой-то незнакомец. Но здесь тоже комфортно, никто даже не узнает меня. Я обвел взглядом остальных пациентов и их родственников: все они были достаточно взрослыми. — Незнакомец? Где это произошло? — На дороге перед общежитием. — Зачем тебе было выходить? — Хотел кое-что купить… Заметив его обеспокоенный взгляд, я понял, что мои вопросы напоминают допрос. Внезапно я понял, что не знаю, как должен с ним разговаривать. Моя гордость и чертово самолюбие изо всех сил пытались подавить вину и чувство паники. Мы замолчали, пока он не нахмурился, отстраняясь от ложки. — Я не хочу больше. Я молча отставил тарелку и с напускным безразличием начал перебирать лепестки цветов из букета. Он тоже молчал, опустив голову. Время словно остановилось. Голоса окружающих людей рассеялись, остались лишь мы вдвоем, сидящие друг напротив друга в полной тишине. Было так тихо, что, казалось, можно расслышать каждую каплю в капельнице и каждый удар моего сердца. — Эй. — М? — Чем ты, в конце концов, болен? В его лице ничего не изменилось, когда он ответил: — Гастроэнтеритом. Ну что за дурак, серьезно. — Зачем ты врешь? — … — Ответь на вопрос. — Я не вру, — он отвернулся от меня. — В любом случае, — я запнулся. — Надеюсь… что ты скоро поправишься. Он снова посмотрел на меня, словно не веря тому, что сейчас услышал. — Тебе лучше выздороветь как можно скорее, мелкий. Пусть это будет… Хоть я и все еще не совсем представляю, что я могу сделать, и не знаю, как мне измениться, Но ты точно должен продолжать жить. Пусть это будет мой второй шанс.