Твоя корона — моя победа.

      «Ничего не вижу».       Не способное совершить хотя бы единственное шевеление, мое тело стягивалось нерушимыми цепями, прикованными титаническими обручами к запястьям и ступням. Упругий кругловатый объект, защелкнутый на затылке, практически доводил меня до тошнотворных позывов: вгрызаясь в кляп, я огорченно стонал, отчаянно желая вырваться из плена – однако, зря. Тяжелые капли пара, кои скопились в углах каменного потолка, грузно разбивались о нижние плиты, разнося собой омерзительные отголоски пустоты в четырех стенах. «Значит, я проиграл..?» — смирившись с очевидной истинной, я в безысходности склонил голову на грудь, но... — «Скрип..?»       Тяжелые створки, притупившие слух присущим им скрежетом, бойко захлопнулись в течение мимолетных вздохов: неясно ощущавшиеся шаги, шелестение наточенных игл, что величественно украшали собой парфорс, предназначенный для, в основном, охотничьих псов, и, конечно же... — Ф-франц... — огрубелая материя перчаток, чуть соприкоснувшись с острым очертанием моего подбородка, довела меня до окончательного исступления: тот голос невозможно было спутать с чьим-либо – ведь во всей чертовой вселенной существовал исключительно один на всех... «Димитрий!!» — слова врывались и таяли в объеме затыкавшей меня «игрушки», а плоть, пробивавшаяся судорогой, победоносно оборвала даже самые малейшие попытки бороться с реальностью. — «То есть, ты...» — Погоди, погоди, — торопливо запричитал блондин, срывая с моих очей плотную, бархатистую ткань, и расцепляя защелку кляпа: я беспрерывно закашлял, чувствуя, как прозрачная слизь неприятно вытекала из уголков рта, и, крепче сжав губы, унял накат блевоты. — Блядь, как же не вовремя...       Звенья оков рухнули наземь, и я, пав на колени, уже взглянул себе на ладони проясненным зрением: рыхлые шрамы жгуче ныли, а сам я был... — Им, кажется, импонирует твое нагое тело, — рыкнул кареглазый, опускаясь на корточки и взирая на запекшиеся, бурые рубцы, которые «обугливали» мне скулы. Я огорченно взвыл, со всем накопившимся во мне гневом пробив кулаком булыжный рельеф. — Ну-ну, спокойнее, агнец... — Прекрати так звать меня!! — глухой крик ворвался Пройссу в душу, и, безостановочно всматриваясь в мои раны, он неожиданно сплел свои пальцы с моими, поднеся тыльную сторону моей ладони к губам и кратко прильнув ими к ней.       Перевернувшаяся в подсознании действительность рычала развалившимся мотором, кой не поглощал топлива долгие годы, пылясь где-то в позабытом всеми подвале: непонимающе перекосившись, я попытался залепить Фойгту оплеуху, но он ловко обездвижил меня, всем собой навалившись мне на торакс и обделив возможностью беспрепятственно дышать – его жаркое, и в то же время морозное дыхание распирало меня. — Прошло уже несколько дней, — частое, прерывистое дыхание опаляло мне щеки, и белокурый, зарывшись носом мне в локоны, параллельно вынул из углубленного кармана занятных размеров, неприятно звякнувшие наручники: я безмолвно наблюдал за действиями светловолосого, мысленно готовясь к плачевному исходу, — ... и теперь-то я готов вынести вердикт...       Он бессовестно заломил мне руки, лишив меня единственного способа противостоять ему: серебряные обручи болезненно врезались в кожу, да наталкивали на неизменную ничем мысль: «Уж лучше б меня четвертовали». — Мне все равно, — огрызнулся я, пытаясь разделиться с влажными от сырости булыжниками, что не обвенчалось успехом. — Ну же... Отпори меня, давай!! Может, еще, оттрахаешь, как проститутку?! Ведь сам Людвиг Эшфорд назначил тебя..!! — Заткнись...       Мое бедро предательски вспыхнуло от каторжного хлестка плети, и, изогнувшись, словно в агонии, я... «Он...» — стремительно преодолев незначительные дюймы меж нами, Димитрий слился со мной в требовательном поцелуе, по-хозяйски притягивая ближе к себе и придерживая за талию. — «Должен был быть королем...» — Я... Слышу твою... Борьбу... — нескладно бормотал блондин, кончиком языка очерчивая контур моих губ и, будто испытывая лихорадку, заливался постыдным румянцем. — И... Именно ты... Был рожден для трона...       Слабый разряд электричества привел мой мозг к нежданной погибели, и я, безжизненно гипнотизируя пустым взором кареокого, в конце концов опустил веер ресниц. — Мне все равно, — вновь повторился я, ожидая очередного взмаха хлыста, которого так и не последовало: мне послышался не суливший добро шорох, и, слегка разлепив веки, я воззрился в сторону пакета, из недр коего начали вывалиться разнообразные приспособления, предназначенные для пыток, насилия да наслаждения – сквозь сладостную истому мук. — Значит, все-таки совершишь это..?       Фойгт оцепенел, зажимая фалангами перстов крупный вибратор, что, чрез секундный протяжный выдох, бесшумно выскользнул из рук. — Произнеси это, — хрипло отчеканил майор, оборачиваясь ко мне и ожидая ответа. — Это? — я самодовольно хмыкнул, скривив рот в скверной полуулыбке. — Ни за что.       Мысленно разразившись гулким хохотом досады, я увернулся от мощной плети, грозно выкрикнув имя блондина, из-за чего тот в сотый раз остолбенел, будто скульптура. «Больше... Нет смысла терпеть!!» — на удивление, как Фойгта, так и на мое, я в мгновение ока разорвал цепи наручников, а звенья ливнем атаковали каменные стены, повергнув Димитрия в финальную стадию бездейственности. — «Теперь я... Растопчу тебя!!»       Со всей мочи врезав коленом блондину под дых, я вшиб его в объятия горизонтально расположенной платформы, со слезами, что застилали мне обзор, стискивая нагрудный ворот его мундира. — Ты мне жизнь травишь, Димитрий!! — он бы все равно не понял моих чувств, и всего, чему я смог научиться с того самого дня – когда скромный, молчаливый шестнадцатилетний подросток протянул мне ладошку, дабы поприветствовать, а я лишь отмахнулся, с презрением посмеиваясь, – до этих самых пор, когда мы обменялись ролями. — Я... — Кха... Людвигу удалось присоединить Германию к Британскому королевству... — горько процедил юноша, уткнувшись носом мне в шею и обессиленно добавив: — Ради госпожи Бернхард... Ты обязан уберечь нашу монархию...       Меня пробрала дрожь, стоило широким ладоням Фойгта сомкнуться у меня за спиной и пригладить разорванные серебром кисти: его пшеничные пряди, растрепавшись и неопрятно спутавшись, рассыпались по плечам, чуть щекоча мне шею и вызывая слабую усмешку. «Когда в последний раз ты понимал меня?» — задался я вопросом, слабо прикусив парню мочку уха, отчего тот со страхом согнулся в три погибели, сползая по стене и вяло упираясь о пол локтями, взирая мне в глаза и с волнением проталкивая вглубь мешавший речи комок. — «Знаешь...» — А я только сейчас заметил, насколько неотразимы твои бирюзовые очи, — эти слова прозвучали настолько искренне, что я ощерился в порыве вины, между делом высвобождаясь от оставшейся пары ужимавших меня ремней. Впервые я заметил за майором подобную чистоту признания, свойственную лишь лесному ручью, омывавшему собой дробленную гальку да ил. — Франциск Рейнхард... — Димитрий Фойгт Пройсс... — отшвырнув лишние объекты куда подальше, я бережно накрыл губы блондина своими, лепеча все взбредавшее мне на ум, и лишь безмятежный бархат тембра метиса смог уберечь меня от той самой виселицы, сопровождавшей каждый мой бренный шаг. — Я должен признаться...       Но он попросил меня не сознаваться ему в своей не угасавшей, ключом бившей любви — для начала Димитрий пожелал сообщить мне кое-о-чем, на что я, как раньше думал, никогда и в мечтах расчитывать не смогу, как внезапно... — Я беспамятно влюбился в Вас, королева... — не помню, честно. Не помню, на протяжение скольких часов мы целовали друг друга, желанно лишали нас всех забот, что горами прогибали нам совести.       Я не помню, как сумел подчинить себе вольного, жестокого, насмехавшегося над всеми, не чистокровного немца, с, воистину, врожденной немецкой выдержкой и стальным характером. Я не помню. Не помню. Не помню. — Да... Ты выиграл... — и мы оба это признали. — Я люблю тебя, Франциск Рейнхард...