Точка зрения

Мой сквиб-психиатр утверждал, что меня преследует образ Азкабана от того, что родители вовремя не купили мне щенка. Он утверждал, что навязчивая идея о дружбе с собакой могла бы покинуть мою голову раз и навсегда, если бы мама с папой подарили мне настоящего пушистого приятеля или братика — на худой конец. Одиночество, говорил мой психиатр, это временная воронка бытия, которая затягивает человека всё глубже и глубже. От идеи со щенком или братиком мама рассеянно отмахнулась, сказав, что выдуманные друзья лучше живых. Она не слишком-то тяготела к большим коллективам. Папа охотно бы приглашал гостей и ходил бы в гости сам, но к тому времени, когда мама умерла, за ним уже укрепилась прочная репутация домоседа. Все Лавгуды немножко одиночки, говорила мне мама, которая была больше Лавгуд, чем папа. Я вспомнила её слова, глядя с высокого холма на белое от многочисленных парусов море. Королевская пристань пестрела разноцветными шляпками и зонтиками. Небо заливало нас солнцем. У магглов большая парусная регата проходила в августе, но волшебники устраивали её в самом начале весны, до того, как в Фалмуте появлялись туристы. В дни регаты здесь наколдовывалась теплая, солнечная погода, и многие бросали все свои дела, чтобы погреться на солнышке и вдоволь посплетничать, глазея на изящные парусники и пышные мантии. Мне не хотелось спускаться вниз, в эту толпу, и я с смутной надеждой вцепилась в загривок стоящего рядом со мной пса. Ланселот неподкупно мотнул головой. В его гриву была заплетена желтая лента — из-за этого мы прибыли сюда так поздно. Утром я купала Ланселота в старой лохани у очага, а потом долго и с удовольствием расчесывала его шерсть, до тех пор, пока она не стала искриться. Ланселот охотно подставлял свои бока и лапы, но зарычал на меня, когда я попыталась вплести в его загривок желтую ленту — точно такую же, как в своих волосах. Тогда я рассказала ему про своего сквиба-психиатра и про идентичность этих желтых лент, и о том, что это было бы символично и печально одновременно, девочка и собака с одинаковыми лентами в волосах, и что желтые цвета — это на счастье, а вот мой папа… и где-то здесь Ланселот сдался, лишь раздраженно рыкнув на меня снова. И вот он стоял теперь рядом со мной — чистый, с лоснящейся черной шерстью, с лентой в волосах — и ни один дементор не признал бы в этом псе своего бывшего узника, похожего на вампира. — Ладно, — сказала я неуверенно, — надо идти. Цепкие жесткие пальцы ухватили меня за локоть сразу, как только я шагнула на пристань. — Ну-ну, — проскрипело за моей спиной, — девчонка Лавгуд собственной персоной. Я говорила давеча Ксенофилиусу, что напрасно он потворствует тебе. Покинуть Хогвартс ни с того ни с сего! В наше время женщинам не приходится рассчитывать на мужчин. Образование — вот что на самом деле важно. Крючковатый нос, розовая шляпка с перьями, глубокие морщины на тощем лице. Это была старая волшебница, известная всему миру как всеобщая тетушка Мюриэль, и это не имело никакого отношения к родственным связям. В последний раз мы виделись с ней на свадьбе Билла и Флер в «Норе», в тот самый день, когда Гарри Поттера все окружающие называли «Барни», а потом… Потом многие очень быстро бежали прочь. А вот эта самая немощная старушка, засучив рукава, наравне с членами Ордена Феникса защищала «Нору» от обрушившейся на неё ярости Волдеморта. Мастер Олливандер писал мне, что во время войны тетушка Мюриэль приютила не только беглого изготовителя волшебных палочек, но и всю семью Уизли, несмотря на то, что это было смертельно опасным гостеприимством. Фред и Джордж превратили её жизнь в полный хаос, и каждый новый день начинался с того, что она сообщала им, что вычеркнула их из завещания. «Она невыносимо сварлива, но душа у неё добрая», — всякий раз добавлял мастер Олливандер, когда его письмо превращалось в одну сплошную жалобу на характер старой дамы. — Помоги мне сесть, — велела тетушка Мюрриэль, тяжело опираясь на мою руку. — Эти развлечения с каждым годом всё невыносимее. Я сказала Олли, что ему нипочем не выдержать такого безудержного веселья… — Олли? — переспросила я, а Ланселот громко фыркнул. И тут тетушка Мюрриэль опустила глаза и внимательным, острым взглядом уставилась прямиком на Ланселота. — Молодость, — отчетливо сказала она, — всегда чревата тем, что так легко связаться с неподобающей для юной девушки компанией… Наверное то, что тетушка Мюрриэль одной ногой уже попирала невидимый порожек, ведущий на другую сторону, делало её более проницательной. — Впрочем, Вальбурга могла бы и одобрить этот брак, — добавила она задумчиво. — Лавгуды, конечно, слегка не в себе, но зато в их венах течет чистая кровь. При словах «чистая кровь» Ланселот едва слышно зарычал, его шерсть встала дыбом. — Ты росла без матери, — продолжала тетушка Мюриэль, безмятежно переведя взгляд на меня, — а твой отец слишком мягок, чтобы дать тебе соответствующее воспитание. Но сбегать из школы с мужчиной — даже в моё время казалось легкомысленным. А в моё время мужчины женились на тех девицах, которые… — Вы знаете, — громко сказала я, так, словно бы тетушка Мюрриэль плохо слышала, — кажется, я заразилась мозгочехоточной болезнью, апчхххи! Ланселот с шумом отряхнулся и неторопливо пошел к воде. Ему предстояло вплавь добраться до ближайшей яхты и вырвать зубами кусок паруса. — От этой болезни появляются серо-буро-малиновые сопли из ушей, — вслед ему сказала я. Тетушка Мюриэль хмыкнула. — Спорим, ты знать не знаешь, как половчее отделаться от такой старой перечницы, как я, — сказала она весело. — Но я хочу тебе сказать одну вещь: твой парень слегка нечёткий. — Это потому, что я его придумала, — ответила я, перестав чихать. — Мне уже сто семь лет, — сказала тетушка Мюриэль, — и я точно знаю, что иные придумки гораздо крепче того, что настоящее. Парусники были красивыми, похожими на диковинных огромных птиц, которые никак не могут взлететь, потому что под водой их крепко держат за деревянные лапы зеленые великаны. Солнечные феи прыгали по морской ряби и по парусам, и по блестящим бокам яхт, безуспешно пытаясь вырвать птиц из рук подводных злодеев, но их сил не хватало. Я вгляделась с спокойную, едва мерцающую гладь, представляя себе на чьей стороне многоцветные рыбы и какие вояки получаются из крабов, а потом я подумала, что Сириусу Блэку давно уже пора бы вернуться с куском паруса в зубах. Эта мысль была такой холодной, что я сразу, влёт, замерзла, как будто надо мной не припекало по-летнему жаркое солнце. Безуспешно оглядываясь вокруг в поисках черной огромной собаки, я подходила всё ближе и ближе к пирсу. Ланселота не было видно. — Где ты? — закричала я довольно сердито, потому что терпеть не могла, когда мои друзья исчезали просто так, ни с того ни с сего. Никогда не знаешь заранее, где потом их сможешь отыскать заново. Черного пса по-прежнему не было видно, а Ланселот был не из тех, кто легко терялся в толпе. Он всегда бросался в глаза — слишком крупный, слишком черный, слишком зловещий. Я пробиралась сквозь праздничное многолюдье, сквозь смех и обрывки разговоров, толкалась локтями и кому-то наступила на ногу. Моя ленточка развязалась и полетела вдоль моря, беспомощно развеваясь на ветру. Временная воронка одиночества раскрутилась и поглотила меня. Быть здесь стало хуже, чем среди дементоров, а уж среди этих несчастных я за свою жизнь побывала достаточно. В уши бросилась чужая досужесть: — Бедняжка, она и до войны-то была себе на уме… — Говорят, Беллатрикс Лестрейндж пытала её каждую ночь «круциато»… — Мисс, сюда нельзя… Голоса сливались с шумом моря, свистом ветра и оголтелым криком чаек. Ррраз — и на меня набросилась стая самых плохих мыслей: Сириус Блэк, мой Ланселот, утонул, опять ушел за занавес, запутался в снастях, и его утащили на дно тритоны. Вода приняла меня жестко, негостеприимно, я сразу ушла вниз с головой, задохнулась, вынырнула, потеряла в упавших на лицо волосах небо, закричала снова, едва не плача: — Где ты?! И попыталась выругаться ругательствам, которым научилась у садовых гномов Уизли, но захлебнулась соленостью моря. Черная тень мелькнула рядом, подняв волну брызг. Из-под воды Сириус уже появился человеком. Крепко обхватил меня за плечи: — Что случилось? Я так сильно вцепилась в воротник его мантии, что у меня свело пальцы. В пляске губ не сразу получилось ответить: — Где ты был? — Пытался утащить сосиску со стола мадам Пинс, — ответил Сириус с недоумением. Он всё еще пытался понять, что заставило меня броситься в море. Это был один из тех поступков, после которых говорили, что все Лавгуды немного не в себе. В объятиях Сириуса я стала не то чтобы невидимой, нет. Просто люди перестали на меня глазеть и занялись своими делами. — Давай выбираться отсюда, пока нас не сбило каким-нибудь парусником, — озабоченно сказал Сириус. — Держись за меня крепче. Об этом он мог бы не просить — я все равно была не в состоянии отцепиться от него хоть на миг. Так мы и вылезли на берег — Сириус обнимал меня за плечи, а я намертво держалась за его одежду. На берегу мы отошли подальше от пристани, в густую тень раскидистого дерева. И только здесь расцепились друг с другом, что далось мне крайне тяжело. После перенесенной потери и находки мне хотелось все время держаться за Сириуса. — Луна, — сказал он, с жалостью разглядывая совершенно мокрую меня. — Кажется, ты говорила, что учишься на Рейвенкло? Неужели уровень образования в Хогвартсе упал так низко? — Почему сегодня все говорят со мной об образовании? — удивилась я. — И что значит «женились на девицах, которых»… Которых — что? Полюбили? Которым спасли жизнь? Которых сманили из Хогвартса? Сириус моргнул и попятился. Кажется, он подумал, что я потащу его под венец сию же минуту. — Зачем тебе воровать сосиски? Ты разве собака? — сменила я тему, пока он не сбежал. Достала волшебную палочку и принялась сушить одежду. — Ты же знаешь, что я всегда тебя ищу, снова и снова. В море, в Азкабане, везде. Даже в Хогвартсе, где найти кого-то невозможно. Он посмотрел на меня с пронзительной грустью, такой, какая иногда появлялась на лице Невилла, когда речь заходила о его родителях. — На твоем месте я бы подружился с более… живыми и молодыми друзьями, — произнес Сириус как-то неуверенно. — Это уж мне решать, — возразила я. — К тому же, у меня есть молодые и живые друзья! Это Гарри Поттер, и Джинни Уизли, и Невилл Лонгботтом, и даже Гермиона Грейнджер, хотя она так до конца и не поверила в морщерогих кизляков… Их имена написаны на потолке моей комнаты… Были написаны до тех пор, пока дом не взорвался, — поправилась я. — Это давняя история, Сириус. И тогда мой папочка… он не был на высоте, хотя это не свойственно Лавгудам. Но это очень грустная история и я тебе не стану её рассказывать… В моих ушах оставалась вода, и я запрыгала, чтобы избавиться от неё. — Правда странно, что мы пока не встретили ни одного пикси? — спросила я. — Мне казалось, они тут сидят в засаде под каждым кустом и только и думают о том, как бы половчее тебя сцапать. Но возможно, сейчас у них не сезон? Может, они впадают в спячку, как барсуки? Сириус Блэк сидел под деревом и молча смотрел на меня. «Дорогой Гарри Поттер! Это Луна Лавгуд. Как ты живешь? У меня всё хорошо, я покинула Хогвартс и сейчас нахожусь в Корнуолле. Флер и Билл передают тебе приветы. Еще я навестила Добби и, кажется, устроила переполох на большой парусной регате. По крайней мере, «Пророк» напечатал мою фотографию в море. Но ты не беспокойся, я вовсе не замерзла, потому что вода была теплой. Милый Гарри, очень тебя прошу — нужно оправдать твоего крестного, Сириуса Блэка. Для многих британцев, особенно для тех, кто не читал «Придиру» он так и остался убийцей и беглым преступником. Надеюсь, ты не простудился — март очень опасный месяц. К тому же в это время особенно активны гоблины-весноеды. Будь осторожен. Целую, Луна Лавгуд.»