Незнакомый мирок
13 октября 2016 г. в 23:24
Солнце, блуждающее по изумрудному лугу, потускнело, спрятавшись за длинной рваное облако, и в следующий же миг опять насквозь пронизало каждую травинку густым медовым светом.
Бофур выглянул с веранды крохотного придорожного трактира и уставился на сипло скрипящую мельницу, почёсывая нос и пережёвывая ветчину. "Ведь не заброшена, а будто полвека не чинили". — Он проводил взглядом криво повернувшуюся лопасть. — "Да и не по-здешнему оно как-то…" Пожалуй, не больше недели они с Двалином ехали через этот край тягучего покоя, но и любому прохожему эта мельница показалась бы странной по сравнению с любым самым захолустным местным домом — уж слишком обшарпанная.
Дородный трактирщик, протиравший большую кружку аккуратно сложенной втрое тряпочкой, украдкой посматривал на гостей и переглядывался с сидящим подле блаженно улыбающимся пузатым стариком — видимо, местным завсегдатаем. Тот изредка пожимал плечами и продолжал равнодушно дремать в тени деревянного навеса.
— Нам ещё по одной, — сказал Двалин, кивнув содержателю. Тот кивнул, не переставая разглядывать гномов.
— Слушайте, — решился спросить Бофур. Трактирщик с неопределённым выражением гладкого краснощёкого лица уставился на него. "Я дурак" — подумалось гному. И правда, представить себе: заезжает в трактир какой-то чужак издалека и начинает ни с того ни с сего про мельницу расспрашивать — что подумать можно?
Но спросить всё-таки решил.
— Вот у вас всё вокруг чуть не до блеска вычищено и каждая ладонь земли обхожена — а мельница заброшенная, что ли?
По пересекшей блестящий лоб полурослика морщине было понятно, что тот задумался. Наконец он сглотнул, моргнул и, пожав плечами, ответил:
— Вот уж не вы первые спрашиваете. Мельница с год как ничейная, всё никак её ни продадут, ни снесут.
— И она просто стоит и разваливается?
— Выходит, что так. Лезть-то туда никто не хочет — говорят, нехорошие вещи там происходят.
Бофур снова представил себя со стороны: гном, не самого ухоженного вида, приходит непонятно откуда в местный кабачок, где гость из соседнего города — уже нечасто, и вдруг решает поинтересоваться, почему деревня ухоженная, а мельница на ладан дышит. Потом он представил себе, что подумал бы тот, кто со стороны услышал, как местный с полным спокойствием и обыденностью отвечает, что мельницу не трогают, чтобы не беспокоить привидение. Наверное, это могло бы стать одной из тех крохотных историй в духе "а вот там-то я встретил…", которые рассказывают родственникам после недолгого путешествия, чтобы вместе посмеяться над странными проезжими.
Мориец кивнул и улыбнулся — снова не зная, зачем.
Вообще, после нежданного "приключения" в Бри этот вопрос часто приходил ему на ум. Раньше всё было понятно: были полностью свободные люди и свободные гномы, был он и его сородичи, все понимали, кто кого выше и кто кому должен кланяться — и так повелось в местах, где он жил. Но теперь он забрался сюда, в даль дальнюю, и с каждым шагом от промозглых горных городков и затерявшихся в туманных скалах деревень порядок терялся. Понятной оставалась необходимость отдать свой долг Двалину, а потом где-то пристроиться, но вот вопрос о том, как и с кем нужно держаться, возникать стал довольно часто. Бофур начинал чувствовать себя чужим уже не из-за происхождения, а из-за неприкаянности, и появилась навязчивая мысль — а можно вообще ему где-нибудь как следует осесть? Чем он, собственно, хуже всех тех, кто жил где-то целую жизнь и кому доставались, не всегда понятно как, немалые деньги — тех, кому нужно кланяться и не мозолить глаза, потому что они "судари"? Ведь если начать думать, то всё, чем Бофур за своё дитьё-бытьё занимался — это горбатился на тех, кто плевать на него хотел, чтобы родня (и, чтобы быть совсем честным, он сам в первую очередь) могли забиться в какую-нибудь тихую дыру, где меньше бьют. Законный вопрос — в каком месте ему всё это время мерещилась собственная вина?
Понятное дело, что вопрос этот никому задавать и ни с кем обсуждать нельзя, но он возникал, и мориец его обдумывал. Может, слишком тщательно — и именно поэтому теперь тянуло задавать другие вопросы, дурацкие, такие, как нынешнее любопытство о разваливающейся мельнице посреди аккуратного жилья местных мирных хозяев.
Кружка стукнула о стол прямо перед его носом и вырвала Бофура из раздражающей пучины хороводом носящихся вокруг мыслей. Недолго думая, он прикрыл глаза и, хлюпнув горьковатой пеной, принялся за содержимое, стараясь не думать ни о чём, кроме заметного даже сквозь закрытые веки медового осеннего света и постепенно наполнявшего тело тепла.
"Всё-таки, это не тот мир, который там — дальше. Спокойнее здесь как-то". Двалин, судя по умиротворённому виду, вполне мог думать так же. Значит, есть надежда, что он забудет на время о самолюбии, уязвлённом в людском городе, и Бофуру удастся просто присоединиться к всепоглощающему спокойствию без беспокойства рассердить своего высокородного спутника.
Бофур млел: его оставили в покое. Пусть на время — но сама мысль наполняла его некоторой гордостью. Ну, точнее — благодарностью за снисходительность. Или действительно гордостью, что сумел вырваться с привязи неизвестно кем придуманных обычаев. Но это пока что спорно.
Море пахучего разнотравья раскинулось по обе стороны чистенькой дороги, ровной и иногда добротными каменными мостиками перескакивающей через прозрачные ленивые речушки, которые размеренно бежали мимо смарагдово-муравых пушистых берегов и пучков камыша или тростника. Шепчущие шелестом листьев свежие прохладные рощи и горбатые холмы, заросшие клевером и подорожником, невысокие и всегда побелённые и крытые черепицей или ровными досками ветряные, но чаще водяные мельницы, кряжистые трактиры, оплетённые свежим плющом или малиновой бугенвиллией, сами обитатели травяных морей и дремлющих холмов, степенные, солидные, неспешно копошащиеся в пёстрых садах или огородах, с видимым наслаждением курящие на свежевыкрашенном крыльце, беседовавшие с соседями или прогуливающиеся по своим зелёным владениям — всё купалось в струящемся живом золоте ещё тёплого солнца. После хмурых гор в дождевой мантии и с неотступно шедшими по следу орочьимм ватагами, комариных пустошей и пустых, одиноких рощ людской город казался на удивление приветливым и необычно тёплым местом. Что оставалось думать, когда в пряной дымке мимо проплывала такая роскошь?
Бофур испытывал уважение к местным, нашедшим способ построить вокруг себя такое спокойствие и не терявшим, как было видно из всего, хозяйственности. Однако вечерами, в зеленоватом сумраке гостевых комнат утопающих в зелени трактиров, морийца то и дело точила тихая злоба — за то, что они не сталкивались с миром снаружи. Двалин выглядел то глубоком погрузившимся в собственные тяжкие думы, то отчего-то хмурым, то вдруг будто поддавался общей размеренности и дышал умиротворением. Мориец слегка успокоился, когда обнаружил, что на нём перемены настроения благородного спутника почти никакого отражения не имеют, но иногда всё же беспокоился о нём просто как о знакомом.
Бофур вышел на крыльцо — просто подышать и подремать под мягким вечерним солнцем. Иногда и ему было трудно не поддаться общему спокойствию.
— Куда?! — С дороги донёсся отчаянный женский крик. Гном вздрогнул, начавшие слипаться глаза раскрылись сами собой.
По дороге нёсся косматый белый пони. В него вцепился растрёпанный мальчуган, чудом державшийся верхом. За ними бежала, взметая подолом расшитой кружевами юбки дорожную пыль, дородная женщина, ещё больше растрепавшаяся и задыхавшаяся на ходу.
— Помогите! Догоните! — врезавшись в накрывавший трактир своей тенью дуб, завопила она, размахивая руками у указывая на пони.
Бофур, не успев подумать, кинулся вперёд.
У мельницы пони резко остановился, будто в силок попал, и мальчуган свалился прямо Бофуру на руки. Тот, с трудом понимая, что только что увидел, поставил его на землю и оглядел.
Женщина — голос её донёсся как-то глухо и словно издалека — опять закричала, мальчик дёрнулся и стрелой юркнул в покосившуюся дверь мельницы.
— Верните! — всё надрывалась никак не могущая отдышаться женщина.
Бофур заглянул в мельницу и позвал:
— Эй! Ты тут?
В спину чувствительно толкнули, он похвалился лицом в широкую маслянистую лужу посреди земляного пола. За спиной зашелестело.