Глиняный светильник

      Каждый раз, когда Двалин проезжал мимо трактира или придорожной харчевни, местные неизменно таранили взглядом его спину. Безо всякого страха — разве что с лёгким ленивым опасением. Но больше с любопытством: видно, чужаком здесь считался даже заезжий из соседнего более или менее крупного селения.       Бофур им завидовал, Двалин это видел. Он и сам иногда задумывался — а что если хоть на время осесть в каком-нибудь местечке потише, перестать метаться? Но только у него-то были и титул, и почёт при дворе, и какое-никакое состояние, и при большом желании он вполне мог себе такое позволить; он просто знал, что оставаться долго на месте и оставить службу сам себе не позволит. А вот для морийца такая возможность значила больше. Гораздо больше. «Это как не пить на посту, когда остальные веселятся на празднике, — подумал Двалин. — Ты мог бы сидеть с ними. Но если ты пойдёшь ко всем, то потом отвечать придётся».       Морийца пришлось оставить на попечение трактирщика и благодарной женщины из полуросликов: дорога и так затянулась порядочно. Местные народ незлой, может, здесь его попутчик и осядет… Его, конечно, первое время дичиться будут.       Вообще, Двалин редко встречался с морийцами. Знал, что они есть, знал, что изгои, но сам навряд ли так уж презирал. Доверять не стал бы, но и гнобить незачем. Что они ему сделали? А за прежние грехи они расплатились сполна… Да и считать ли виновными потомков? Тем более, что от семей тех, кто действительно презрение заслужил, мало что осталось. Об этом Двалин тоже раньше не много думал.       Но, так или иначе, расплачивался весь их род — это он успел увидеть своими глазами. Когда-то они жили в богатейших горах в роскошных чертогах… а теперь не каждому из их потомков позволят себя гномом назвать.       Но Бофур представлял из себя нечто особенное. Когда они только встретились, Двалин был уверен, что такого низкопоклонника он едва ли ещё встретит. Но после ему начало казаться, что почувствовать себя чем-либо стоящим тому просто не представлялось случая. И как бы странно ни звучала эта фраза, однако чем дальше, тем больше посол убеждался, что это недалёко от истины. Руки из нужного места растут, голова на плечах имеется, совесть, кажется, на месте — а взглянешь, и разглядишь ли?       Над головой вальяжно плыли изжелта-белые облака и то тут, то там осеняли поля своей тенью. Дорога входила в небольшой перелесок.       Что Двалина успокаивало — так это то, что пути оставалось не так много. Скоро он отсюда выедет на простор, а там и своих встретить недолго. Так что надежда доставить послание вовремя оставалась.       "А он что?" — промелькнула мысль. "А он — ответил сам себе Двалин, — устроится. Голова на плечах есть, найдёт себе место". Отыскал же он своих в людском городе. А их там оказалось немало… и все — такие же изгои. Вообще, о морийцах маловато думали. Вот сколько из них готовы взять в руки оружие? Это Бофур такой — мирный, а ведь найдутся и побойчее. И держатся они друг за дружку крепко. А ну, как соберутся они вместе да пойдут своё горе своими же силами исправлять? "Надо бы Торину намекнуть… Пускай из Синегорья гонцов отправят — так, чай, быстрее будет".       И так вдруг мерзко сделалось у Двалина на душе. Сколько раз ему мориец жизнь спас? А за брата своего как дрожал? А в мельницу за чужим дитятей как бросился? Притулится он где-нибудь, остепениться мало-мальски — и тут его с собратьями и возьмут: вот, мол, спасибо тебе от сударя-посла, за услуги твои. И другим подарок знатный: вы вот в грязи сидели — извольте-ка в неё с головой нырнуть, да ножки нам целовать не забывайте! "Нехорошо оно выходит-от, нескладно".       За спиной послышался стук копыт и чьи-то выкрики. Двалин оглянулся, гадая, что такого ещё стряслось в этом тихом краю.       Из-за поворота дороги выскочил пони, на нём нёсся Бофур в съехавшей набекрень шапке и с сумкой в руке. И ведь его, Двалина, была сумка.       "Ещё один раз", — отметил Двалин. И ведь спохватился бы на привале, пришлось бы ещё невесть сколько времени потратить.       — Ты назад-то когда поедёшь? — спросил Двалин морийца, когда они доехали до ближайшей развилки.       — А куда мне ехать прикажете? — "Смотри-ка, без «сударя» уже иногда обходится…" — Я всяко в горы подался бы: не возвращаться же.       — Своих-то ты нашёл.       — Ваша правда! И отблагодарить бы не худо, но ведь в горах-то, с гномами — лучше!       Горы встретили путников холодным туманом и птичьими воплями. И от самых полей — хоть бы кто на пути встретился. Когда ещё ехали полями, где-то впереди по тракту или вдалеке за лугом ещё виднелось изредка какое-то движение. Но чем дальше, тем мертвее становился путь.       Оживлённее было в предгорьях — по разбитым дорогам разъезжали торгаши, в лощинах и на утёсах скрывались дремотные деревеньки, но пока всё больше людские.       Однако потом большак вновь опустел. Теперь он жался к скалам и извивался вдоль русла какой-то мелкой речушки. И — никого. День никого, два никого. Только в небе изредка тёмными крестами промелькивают тени коршунов, да по ночам в патлах тумана гогочут невидимые пичуги.       В ту ночь туман выдался особенно густой — как в тот день, когда Двалин постучался в дверь к морийцу в Мглистых горах. Но всё равно ехали: время поджимало, к тому же не первое утро у берега потока они находили человеческие следы. А может, и не люди то были. Выяснять особенно не хотелось. Сперва, конечно, оглядывали немного вокруг — на всякий случай, но никто не показывался, а потому решили просто быть начеку.       Пони ехали неохотно и часто фыркали. Двалин их отчасти понимал: сам не видел дальше десяти шагов. И ведь не остановишься же прямо посреди дороги! Бофур ехал бок о бок с Двалином и что-то неразборчиво мурлыкал себе под нос. Он, видимо, не слишком беспокоился. Сколько так ещё ехать по безлюдью, долго ли до перепутья, и кто за ними по пятам тащится — непонятно. Остаётся просто ехать. Мориец вдруг замолчал.       — Эге! Да там свет!       Двалин вгляделся туда, куда указывал палец его спутника. И правда, за бесформенными клочьями дымки виднелся одинокий огонёк.       Грамоту королевскую показывать было не след, в окрестностях Эред Луин люди всякие встречаются; грозить и вламываться не хотелось — после большого пути и с усталости драться с работниками местного хуторянина Двалину никак не улыбалось. Бофур взялся договариваться. И договаривался с хозяином долго — тот всё недовольно кривился и косил глазом на ножны на поясе у Двалина. И стоило морийцу замолкнуть, как начинал ворчать про опасных гостей и проходимцев незнамо откуда. Уболтать себя он в конечном счёте дал, но выглядел при этом так, будто к нему пришли ночевать гоблины.       — А ведь ты малый непростой, — сказал он Двалину, пока трое работников-морийцев распрягали лошадей. — Не местный, это видно, и не какой оборванец — вон у тебя сколько всего на поясе… И на лихого не схож… Откудова такой чудной взялся?       — С Одинокой я. Из Эребора. — Гном скрестил руки на груди.       — Ну, так что ты с этой голью перекатной связался? — хозяин кивнул в сторону Бофура. — Кто он тебе?       — Денщик, — ответил мориец, предже чем Двалин успел открыть рот.       Хуторянин хмыкнул и тупо уставился на бритую макушку Двалина пустыми глазами. Заезжий не без денег и не без роду — это он видел и понимал.       — Эй! — Он наконец отмер и прикрикнул на работников. — Сообразите-ка гостю!       Один из троих ушёл в дом, двое ещё делали что-то в дальнем углу двора. На гостей они не озирались.       Туман вдруг сдёрнуло, как рукой сняло, и дощатая крыша дома стала в свете луны совсем белой. Хозяин почесал шею и взял в руку светильник.       — Так что, в дом пойдёшь, ли как?       Двалин кивнул.       Хуторянин напоследок как-то мельком сморщил и без того морщинистое лицо и скрипнул тяжёлой дверью.       Двалин оглянулся на Бофура — тот стоял, немного похожий в своих обносках на промокшего сыча, и пожимал плечами. Не к лицу тебе, дескать, говорить, что просто так с собой такого, как я, взял, сударь. И ведь он ничего для себя самого зазорного не сделал, рад, наверное, что хоть до тепла добрались, а что хозяин на него как на мокрое место глядит — это для него обыденность, причём обыденность не только привычная, но и само собой разумеющаяся. "Ага, поменялся он, гляди!" Двалин закрыл за собой дверь.       Утром он проснулся от гомона. В дверях стоял дрожащий хуторянин с перекошенным лицом.       Двалин сел на лежанке, мельком бросив взгляд в сторону оставленного подле топора, и посмотрел ему в глаза. Хозяин дрожать перестал.       Как оказалось, ночью ушли куда-то все трое его работников — и Бофур вместе с ними