Познавая прекрасное

Доставив Гермиону в квартиру, все трое, не останавливаясь, начали хлопотать над ней, непрерывно предлагая то воду, то еду, то зелья. Все они видели, насколько сильно волшебница казалась расстроенной, но каждый четко ощущал, что обсуждать происшедшее она явно не готова. Поэтому мужчины с облегчением вздохнули, когда уже скоро Гермиона успокоилась и присела на диван, отрешенно потягивая воду. Шло время. Ее молчание стало напрягать – растерянные Ормус и Кингсли все еще оставались в квартире, не зная, что делать дальше. Внезапно Гермиона ощутила напряженность, повисшую в воздухе, и бросила на них быстрый взгляд, в котором одновременно мелькнули удивление и легкое раздражение. – Все хорошо. Вам незачем больше беспокоиться. – Дорогая, ты уверена? – мягко спросил Кингсли, снова вспоминая недавнее состояние этой молодой сильной ведьмы. – Да, – решительно ответила Гермиона, бросая на него категоричный взгляд. Немного обескураженные Кингсли с Ормусом собрались, и Рон, слегка смущенный поведением подруги, проводил их вниз до входной двери. Возвратившись несколько минут спустя, он увидел, что диван пуст; Гермиона уже легла в кровать. Заглянув в спальню, Рон мягко позвал: – Гермиона, – и с облегчением услышал спокойный ответ. – Со мной все в порядке, Рон. Просто – вечер, музыка, встреча с родителями… Как-то странно подействовало. Мне нужно немного побыть одной… Конечно же, Рон принял объяснение, хотя и понимал, что за истерикой в театре стоит нечто большее. Кингсли рассказал ему о реакции Гермионы на Люциуса Малфой, и Рон мог вообразить, как это подействовало на нее. Но сейчас поверил, что Гермиона успокоилась. Поэтому тихо пожелал «спокойной ночи», сказал, что ляжет приблизительно через час и аккуратно закрыл дверь. Водоворот эмоций и воспоминаний о прошедшем вечере непрерывно кружился в сознании Гермионы, лежащей в уже таком знакомом состоянии пристального вглядывания в темноту спальни. Как обычно, она анализировала все детали произошедшего, снова и снова проигрывая в памяти слова Люциуса Малфоя. Во-первых, то, что он считал посещение магловского театра целой толпой волшебников редкой глупостью – было абсолютно правильно. Сама эта идея казалась ей сейчас опрометчивой и непродуманной. Гермиона ведь тоже обратила внимание, как непривычно для маглов были одеты некоторые волшебники. И странные взгляды маглов, обращенные на эти нелепости. Да и музыка вызывала в волшебниках такие глубокие эмоции, что стихийная магия могла проявиться просто в любой момент. Во-вторых, Гермиона признала, что падение с лестницы могло вызвать еще один виток проблем. Друзья наверняка использовали бы заклинания, чтобы исцелить ее, и сделали бы это, не задумавшись. Или же маглы могли отправить ее в одну из своих больниц, и никто даже не узнал об этом. И Бог знает, не проявилась ли бы там ее собственная природная магия? Люциус Малфой, определенно, был прав, давая ей понять, что волшебники находились в очень уязвимом положении среди огромного скопления обычных людей. Кольнуло воспоминание о том, что он считает ее неуклюжей и по-детски незрелой. Но чего еще было ждать от Люциуса Малфоя? Гермиона усмехнулась, вспоминая рассуждения Кингсли об «изменившемся Малфое». Снова и снова в голове звучали слова Люциуса:«…я не мог позволить неуклюжей маглорожденной ведьме навернуться вниз по лестнице на глазах у сотни маглов. Это было бы глупо, не правда ли? А вы, мисс Грейнджер, по-видимому, снова и снова пытаетесь привлечь к себе всеобщее внимание. Не кажется, что пришло время повзрослеть?» Она почувствовала, как опять захлестывают гнев и раздражение, но тут же со стыдом вспомнила, насколько глупо и невоспитанно вела себя с Кингсли. Да еще на глазах у магловского политика. «Ну почему я не могу управлять своими эмоциями?» Несмотря на злость, Гермиона неохотно признала, что все, о чем говорил Люциус Малфой – было справедливо и умно. Все, о чем говорил! Внезапно вспомнилось еще об одном. Не обратив на это внимания поначалу, сейчас она вздрогнула: Люциус назвал ее «маглорожденной». С какой стати он не бросил свое обычное «грязнокровка», которое раньше использовал, не задумываясь? Гермионе не верилось. Не было никакого сомнения, что Малфой хотел обидеть и оттолкнуть ее, это было абсолютно точно. Но… почему не выбрал самое обидное, самое ненавистное для нее оскорбление? От невозможности понять этого человека разболелась голова. Почему в театре он повернулся и уставился ей в глаза? Почему так бесконечно долго не отводил взгляд? Как Люциус Малфой оказался в нужном месте в нужное время, успев подхватить, когда она падала? Неужели следил? И почему прижимал ее к себе так сильно? Почему так близко, дразняще близко, наклонился, столь резко отстранившись потом? Тогда ей, охваченной смущением и гневом, казалось, что он развлекается, забавляясь ее реакцией на своё поведение. Но сейчас воспоминания о глазах Малфоя ярко вспыхнули в сознании, и она вспомнила его дыхание. Тяжелое. Быстрое. Да… взаимная жажда была осязаема, даже воздух вокруг них был пропитан этой жаждой, Гермиона окончательно уверилась в этом. И, наконец, она вспомнила последние, ужасные слова Люциуса и яркие детали, нарочито подчеркнутые им. Его прошлое, прошлое Пожирателя Смерти, снова кольнуло память. Это был человек, который видел и делал множество мерзких и отвратительных вещей. И все, что он сказал, лишний раз напоминало об этом... Его слова вызывали отвращение, но почему-то она знала, что произнесены они нарочно, в ожидании от нее подобной реакции. Анализируя последнюю фразу Малфоя снова и снова, Гермиона поняла одну вещь: фактически Люциус сказал, что был бы счастлив, видеть ее мертвой «всего несколько лет назад», но не сейчас. Это прозвучало достаточно ясно. Действительно, для нее не было новостью то, что во времена возвышения Волдеморта, Малфой и все остальные Пожиратели Смерти преследовали ее лишь за то, что она – маглорожденная. И он мог бы убить ее или ее друзей не единожды, особенно тогда, в Отделе тайн. Но хотел ли он этого на самом деле: сам, лично? Или побуждали интересы Волдеморта? Где она, эта самая правда? Да, все, что говорил Люциус Малфой, было сказано Пожирателем Смерти. Бывшим Пожирателем, так или иначе сумевшим после войны избежать Азкабана, хотя Министерство магии было бы невероятно счастливо запереть его там, появись для этого хоть малейшая возможность. И будет счастливо сделать это и теперь, соверши Малфой хоть какой-то проступок. Возможно, именно это и стало истинной причиной его поведения в театре – он должен вести себя безупречно. Прокручивая в мыслях мельчайшие детали, Гермиона так и не могла понять, что этот человек для нее – угроза или та бесконечная абсолютная защищенность, испытанная в его руках… Ее здравому смыслу был брошен вызов, и решение, наконец, пришло: если встретит Малфоя снова, то поведет себя спокойно и рассудительно, больше не позволяя юношеским эмоциям взять верх. Он был загадкой. Малфой казался чем-то таинственным, что она должна разгадать, и Гермиона надеялась, что у нее будет шанс узнать и понять об этом человеке хоть чуточку больше. Может быть, тогда поймет и то, почему он вызывает такую сильную реакцию у нее самой – эмоциональную, да и физическую. И почему, черт возьми, Малфой не скрывая своего интереса к ней, вдруг резко и безжалостно отталкивает в следующую минуту. «Ну уж нет! Я не могу позволить ему взять над собою вверх. В конце концов, нет проблемы, которую нельзя было бы решить. И этот ребус, этого человека, я тоже решу. Головоломку под названием «Люциус Малфой» я разгадаю!» Уже проваливаясь в сон, Гермиона поняла, что больше не ощущает ни обиды, ни сожаления, но… кое-что она все-таки чувствует. Не могла врать сама себе – жгло отнюдь не негодование на Кингсли и не воспоминания о прошлых пытках. О нет, это был жгучий гнев на Люциуса Малфоя; на мерзавца, что отстранился, когда она… так отчаянно его хотела. Проснувшись следующим утром, Гермиона тут же встретила взгляд Рона, с тревогой ожидающего ее пробуждения. – Все хорошо, любимая? – стараясь не показать, что волнуется, спросил он. Гермиона кивнула. Выбросив из головы все, что мучило ее предыдущие недели, она успокоилась, как только приняла решение «разгадать загадку по имени Малфой». – Да, спасибо, – Гермиона понимала, что вчерашние события придется как-то объяснить и не желала, чтобы Рон начал выпытывать то, говорить о чем совершенно не хотелось. – Правда, Рон, я в полном порядке. Просто… вечером все оказалось – чересчур. Меня впечатлила реставрация Ковент Гардена и то, что вижу родителей рядом с волшебниками, что нахожусь в магловском мире с тобой, да и Кингсли тоже постарался. Мне вдруг стало неловко и неуютно в том мире, который раньше я считала родным, понимаешь? Иногда такое происходит: человеку становится больно, даже если причину этой боли объяснить невозможно… – Кингсли сказал, что ты ужасно разозлилась, когда увидела на спектакле Малфоя, – осторожно проговорил Рон, удивленный, что Гермиона почему-то не упоминает об этом. И она почувствовала, как внутри что-то екнуло. Надежда избежать любого упоминания о происшедшем оказалась тщетна. Взяв себя в руки, Гермиона заговорила как можно спокойней, хотя знала – румянец уже полыхнул по щекам. – Ах, да, и это тоже… Как-то не ожидала, что окажусь в магловском театре в компании Пожирателя. Забавно, не находишь?! Так или иначе, я высказала Кингсли все, что думала на эту тему! – и неловко засмеявшись, поднялась с кровати, давая понять, что разговор окончен. Рона, конечно же, ни капельки не убедили ее слова, но он отчетливо осознал, что продолжать не стоит, и начал собираться на работу. Его, в принципе, удовлетворило то, что Гермиона чувствует себя достаточно хорошо, чтобы отправиться в Министерство. Ее невероятная моральная выносливость не переставала поражать. Уже усевшийся завтракать, в то время как Гермиона одевалась в спальне, он поднял голову, лишь услышав, как она входит в кухню. Ложка невольно упала в кукурузные хлопья. Для того, кто накануне вечером бился в истерике от необъяснимой боли, Гермиона выглядела невероятно. Пышная блестящая копна волос, завитки которой она подобрала наверх, выпустив только пару локонов по бокам, обрамляла нежное личико. На ней был надет строгий, но очень сексуальный облегающий жакет. Широкий пояс, обвязанный вокруг талии, заставлял обратить внимание на вызывающую стройность, а юбка, казалось, обнимала бедра. Даже каблуки Гермиона надела сегодня выше, чем обычно, и ошеломленный Рон с интересом отметил это, когда понял, что не может отвести глаз от ее ног. – Вот это да! Ты выглядишь ... – И как же? – не удивившись, задала вопрос Гермиона. – Великолепно... – ничего не понимая, пробормотал Рон. – Спасибо, дорогой, – улыбнувшись, она на ходу куснула тост и, быстро поцеловав его в макушку, направилась к двери. – Пока, Рон! Удачного дня! Вскоре входная дверь хлопнула, оставляя смущенного и изумленного Рона одного. В тихой и пустой квартире. В кабинете Гермиону уже ждала сова с запиской от Кингсли Шеклбота: он извинялся за вчерашний вечер и просил зайти к нему сразу же, как только придет на работу. Догадываясь, о чем хочет поговорить министр, она направилась в его кабинет, собираясь чистосердечно извиниться за свое поведение и объяснить все точно так же, как утром объяснила Рону. Дейдра была уже на месте, и они с Гермионой снова обменялись весьма нелюбезными взглядами, как и несколько дней назад. Торопясь покинуть приемную, она решительно прошла к министру и увидела на его лице то же самое беспокойство, что и накануне. – Гермиона, – мрачно произнес Кингсли. – Спасибо, что пришла так быстро. Присаживайся. Для начала, хочу извиниться за то, что пришлось пережить тебе вчерашним вечером. Я знал, что рискую, приглашая Малфоя, но на такую острую реакцию, честно говоря, не рассчитывал... – не дав ему закончить, Гермиона перебила. – Ох, нет, Кингсли, это я должна извиниться перед тобой. Я вела себя опрометчиво и по-детски, прости. Ты правильно сказал – время не стоит на месте, и я не имею права не доверять, когда ты утверждаешь, что Люциус Малфой изменился. Просто вчера нахлынуло так много всего – музыка, встреча с родителями, и с бывшим Пожирателем Смерти... Это оказалось для меня чересчур. Но я действительно должна учиться, лучше управлять своими эмоциями. И я постараюсь, правда. Кингсли Шеклбот приоткрыл рот от удивления. Он не мог поверить, что перед ним сидит девушка, бившаяся лишь прошлым вечером в жуткой истерике. Некоторое время, пока министр думал, как перейти к следующему вопросу, в кабинете царила тишина. – Хорошо, хорошо… Я рад, что ты чувствуешь себя лучше. Если могу чем-то помочь... – неуверенно начал он. Гермиона же продолжила с удвоенной энергией. – Итак, господин министр, вчера вечером, в процессе нашей... ммм... беседы... Вы упомянули, что планировали мою встречу с Люциусом Малфоем, подразумевая некую конкретную ситуацию. Что именно имелось в виду? – ясно и спокойно проговорила Гермиона, произнеся имя человека, встреча с которым уже не раз довела ее до слез, без малейшего намека на нервозность в голосе. Чем оказался поражен Шеклбот, который выдал свои объяснения скорей и откровенней, чем собирался. – Мда… Хорошо, Гермиона, если для тебя это возможно, то я собирался попросить… Только если тебе это не в тягость, конечно… Не могла бы ты лично взяться за одну из частей реабилитационной программы Малфоя? Я уже говорил, что сейчас он проходит... реабилитацию, скажем так, и у меня есть основания утверждать, что проходит успешно. Часть этой программы – всестороннее исследование мира маглов, – Шеклбот немного помолчал. – Я было подумал, что ты идеально подходишь для того, чтобы ознакомить его с некоторыми из чудес магловского мира, увлечь, заинтересовать их жизнью, культурой, наукой. Ведь ты, в конце концов, самая талантливая ведьма своего поколения, и при этом дитя маглов – прекрасная комбинация, с нашей точки зрения. Да и Люциус Малфой, если он не дурак, а он, безусловно, не дурак, не может не уважать твои способности. Но… после вчерашней твоей реакции, наверное, глупо просить об этом… – уже несколько неуверенно закончил он. – Ну почему же? Нет, я возьмусь за это! – стремительно проговорила Гермиона, натолкнувшись на изумленный взгляд министра. – Ты уверена? Я имею в виду... – Да, абсолютно! И думаю, что это – замечательная идея! – Гермиона не могла поверить своим ушам. Будто сама судьба услышала ее вчерашние мысли и тут же вмешалась. Чувствуя, как ускорился пульс, изо всех сил пыталась казаться спокойной. – Ты же сам говорил, что Малфой нужен нам, нужен на нашей стороне. И что необходимо познакомить его с истинным величием магловского мира. Я возьмусь за эту задачу, Кингсли. – О, конечно, поначалу я был уверен, но теперь… твоя вчерашняя реакция на него… я подумал, что не стоит и просить… – Пожалуйста, Кингсли, не придавай этому значения. По поводу вчерашнего вечера я уже все объяснила. Дело не только в Люц... в господине Малфое... я повела себя так по нескольким причинам, но, так или иначе, повела недопустимо. Дай мне это задание. Когда нужно приступить? – Гермиона почти тараторила, ужасно боясь, что Шеклбот откажет ей. Тот и впрямь казался неуверенным и осторожно проговорил: – А тебе не нужно время, чтобы подумать? – Нужно. Как сможешь, пришли мне информацию о том, когда мы должны встретиться с Люциусом Малфоем, а я пойду думать, – она поднялась со стула, чтобы скорей уйти, не давая ему шанса изменить решение. – Что ж, хорошо, Гермиона, но только потому, что ты выглядишь совершенно уверенной. Должен сказать, я даже не ожидал подобной реакции. – Все в порядке. Спасибо, Кингсли, это – превосходная идея. Мне на самом деле будет интересно заняться чем-то подобным, – повернувшись, чтобы уйти, Гермиона вдруг остановилась, замерев от неожиданно царапнувшей мысли. Затем повернулась к министру и, снова стараясь, чтобы голос звучал нейтрально, спокойно спросила: – А что насчет Нарциссы и Драко? Разве они не нуждаются в подобной «реабилитации»? Или это общая программа? Шеклбот усмехнулся и неопределенно махнул рукой. – Драко знает о магловском мире более чем достаточно, и уже был замечен в нем даже за пределами Британии… да и ведет он себя с маглами нормально... конечно, с волшебной точки зрения. – А Нарцисса? – Гермиона не могла понять, почему так внезапно начала нервничать. – Говоря между нами, дорогая, сразу после войны пошли слухи о напряженности между супругами Малфой. И, кажется, небезосновательно… Обидно, конечно. Они всегда были крепкой семьей – это то, что их всегда и спасало, собственно. Но кто знает, что происходило за стенами Малфой-мэнора? Скажем так, реабилитация Люциуса не имеет никакого отношения к его жене. Говорят даже, что она вообще уехала из страны. Их уже очень давно не видели вместе… Гермиона почувствовала, как внутри что-то сжалось, и невольно схватилась за ручку двери. – Да, действительно, жаль… Я поняла... – не совсем внятно пробормотала она, но, поправившись, заговорила ясней. – Еще раз спасибо, Кингсли. Я не подведу тебя, обещаю. С этим Гермиона Грейнджер развернулась и стремительно вышла, оставляя министра Магии и Волшебства в изумлении от своей способности – поражать и удивлять. «Право, этой ведьме удается подобное, как никому». А уже по дороге в кабинет ее охватила необъяснимая и какая-то невероятная эйфория. Она и подумать не могла, что уже на следующий день после того, как решит разобраться в Люциусе Малфое, сам Шеклбот преподнесет его разве что не на блюдечке. И никакой при этом Нарциссы! Гермиону тут же охватило чувство вины, и она попыталась снизить накал, бушующего в ней восторга. Уже закрыв за собой дверь, девушка невольно расхохоталась – казалось, кровь превратилась вдруг в шампанское, и это оно течет сейчас, пузырясь по венам. Откинув голову назад, она снова громко рассмеялась. И сознание, и тело странно покалывало, когда Гермиона обхватила себя руками, наслаждаясь собственными прикосновениями, которые напоминали, как дотрагивался этот мужчина, неся ее… на руках.