Познавая прекрасное

Обнявшись, они пролежали на диване несколько часов, и Гермионе снова казалось, что она, будто коконом, обернута его крупными сильными руками. Прислонившись щекой к груди Люциуса, она невольно слышала биение его сердца. Сознание туманилось от всего того, что узнала сегодня. Мысли мелькали в голове с калейдоскопической быстротой: маленький Люциус, играющий с детьми-маглами и роющий с ними траншеи; Абраксас Малфой, бросающий Круциатус в скорченную фигурку собственного сына, а дальше... Откровенный рассказ о первой юношеской близости. Признание, что его отец убил Эви. Подавляющими чувствами, владеющими сейчас, стали ужас и одновременно печаль. Атмосфера зверства, в которой жил Люциус, во многом объясняла, как и почему он вырос таким… каким в итоге и вырос. «А видеть и знать, что твой отец — убийца... это… слишком!» Невольно мысли Гермионы скользнули к его ласкам и нежностям с той девочкой. Даже теперь, спустя много лет, узнав об этом, Гермиона чувствовала острую болезненную ревность. Она не хотела делить его ни с кем: ни сейчас, ни в прошлом. Беспокойство уже кольнуло, когда увидела полный шкаф одежды, хотя и быстро успокоила себя тем, что одежда приготовлена именно для нее, но… Но ведь в его жизни была еще и Нарцисса. Которая была хозяйкой Малфой-мэнора много лет. «Конечно, у него есть прошлое! Мерлин, о чем это я? У него много лет была семья — жена и сын! И уж, конечно, его несомненная опытность в любви взялась не просто так. Но почему тогда мне так больно думать о нем, находящимся рядом с другими женщинами?! Нет! Сейчас, здесь, в его объятьях лежу я! И это я нужна ему! Он хочет меня! Господи, и я тоже хочу его… Он нужен мне… Очень нужен!» Гермионе стало стыдно за свои ревнивые, собственнические мысли, но отогнать их не получалось. В конце концов, усталость одолела и, вдыхая знакомый и такой желанный аромат, она провалилась в сон, чувствуя по замедленному дыханию, что Люциус тоже уснул. Проснувшись уже на закате и лишь только открыв глаза, она начала рассматривать его лицо, находящееся сейчас так близко и освещенное мягким вечерним светом солнца. Люциус еще спал и казался таким спокойным и безмятежным в янтарном свете, заливавшем комнату, будто и не было того тяжкого разговора. «Как же будет здорово, если сон прогонит его мучительное отчаяние, так откровенно прорвавшееся днем». Потянувшись, Гермиона поняла, что тело болезненно затекло. Осторожно, чтобы не разбудить Люциуса, она поднялась и, подойдя к окну, выглянула в парк. Брызги фонтанов радужно мерцали в лучах вечернего солнца, а через лужайку гордо шествовал белый павлин. Красота и изысканное великолепие Малфой-мэнора не могли не взять за душу. Закрыв глаза, Гермиона глубоко вздохнула, наслаждаясь ароматами вечернего летнего воздуха. Вокруг стояла невероятная, до звона в ушах, тишина. И все чувства странно усилились в этой насыщенной запахами и эмоциями атмосфере, которую можно было резать ножом. Страшная болезненная напряженность, вызванная откровениями Люциуса, еще оставалась, но ощущение ужаса прошло, и Гермиона лишь чувствовала, как в душе что-то нервно подрагивает. Реакция на все, о чем она узнала сегодня, окружающая красота и запахи густого вечернего летнего воздуха, довело сейчас почти до полуобморочного состояния. И даже несмотря на это — она чувствовала себя как никогда живой. «Нет! Нет… Я и в самом деле сейчас по-настоящему живая!» Дыхание невольно ускорилось, и где-то глубоко внутри, где-то на самом дне души, снова начала возникать знакомая боль. Немного поколебавшись, она откинула голову и снова осторожно, но глубоко вдохнула ароматный воздух. И когда привычное ощущение боли уже готово было охватить, Гермиона поняла, кто приблизился сзади. Этот запах, его запах, уже смешался со сводящим с ума ароматом летних сумерек. Дыхание стало еще быстрей, а внутренности тут же скрутило от желания. Гермиона не шевельнулась, но, казалось, сама ее кожа потянулась к нему, тоскуя о прикосновениях. Наконец-то ожидание подошло к концу. Люциус осторожно коснулся ее спины, медленно, чувственно гладя подушечками пальцев. Почувствовав его дыхание на волосах, Гермиона невольно вздрогнула. Положив голову ему на плечо, она поняла, что не может сделать ни вдоха. Потом Малфой наклонился, и Гермиона ощутила на своем плече, там, где оно соединялось с шеей, теплые настойчивые губы. Опускаясь все ниже и ниже, они целовали, лизали, слегка пощипывали кожу — и это было прекрасно. Подняв обе руки, она потянула его за волосы, желая прижать еще ближе, отчаянно желая насладиться его телом больше. Люциус что-то невнятно застонал, и звук его голоса заставил Гермиону задрожать еще сильней. В этом глухом, низком стоне смогла разобрать лишь: «Нужна мне... очень… сейчас...» Правая рука легла на ее живот и скользнула под топик. Его пальцы обожгли, но это был сладкий ожог, заставивший невольно дернуться. Кончики пальцев двинулись, ласково поглаживая, вверх, пока не достигли полушарий груди. Гермиона выгнула спину в надежде, что сейчас он дотронется, потрет, зажмет ее соски снова, так же, как вчера. Он опустил бюстгальтер, и ее грудь оказалась возбуждающе зажатой между ним и топом, который Малфой поднял наверх. Не прерывая мучительных поцелуев, Люциус начал ласкать ее грудь, и тело Гермионы невольно дернулось, выгибаясь навстречу его рукам. Будто поняв ее желание, он мягко провел ладонями по соскам, заставляя их напрячься. А уже в следующую минуту кончики пальцев закружили по ним в безумном танце: то сжимая, а то просто легко поглаживая. Продолжая губами сладко мучить ее горло, Малфой опустился почти до ключицы. Застонав, Гермиона схватила его за волосы еще сильней, дернув длинный локон снова. Люциус зашипел и крепко ущипнул сразу оба соска. Это было грубо, и Гермиона гортанно вскрикнула, одновременно удивляясь той восхитительной агонии, которая, выгибая ее тело, почему-то безумно возбуждала. Он продолжал зажимать, потирать и покручивать соски, пока стоны Гермионы не стали бесконечными. До этого момента она даже представить не могла, что столь острое удовольствие может исходить от боли. Невероятной чувственной боли. Гермиона повернула голову и вынуждена была замолчать, потому что губы Люциуса уже накинулись на ее собственные, заставляя их открыться и позволить его языку нырнуть в горячую влажную сладость рта. Языки встретились и яростно закружились, когда Гермиона подумала, что хотела бы исчезнуть в нем, раствориться полностью и без остатка. Казалось, что рот и руки Люциуса — не что иное, как целая вселенная. Ее персональная вселенная… Внезапно он оторвался от груди и повернул Гермиону к себе. Обхватив ладонями ее лицо, Малфой поцеловал еще глубже, и она ответила ему так же — пылко и страстно. Сняв кардиган, он через голову стащил топик и сразу же расстегнул застежку бюстгальтера, позволяя тому упасть на пол. И застонал, в первый раз увидев ее почти обнаженной. Отчаянно желая почувствовать то же самое, Гермиона потянулась к его рубашке: несколько пуговиц полетели прочь, и она почти плакала от досады, возясь с оставшимися. Наконец, стащила рубашку с широких плеч и уставилась на голый мужской торс. Тяжело и рвано дыша, они жадно глядели друг на друга. Глубоко вздохнув от жажды и восхищения, Гермиона потянулась и положила ладошки на гладкую, рельефную, словно у изваяния, грудь. Эта мужская грудь была еще прекрасней, чем представлялась в мечтах. Дразняще медленно она начала гладить ее, восхищаясь силой и упругостью мышц под своими ладонями. «О, я, кажется, уже чувствовала это, тогда, в книжном магазине…» Подражая Малфою, Гермиона тоже опустила голову и лизнула его сосок. Поласкав для начала языком, она всосала его так крепко, как только могла. Люциус снова зашипел, но теперь уже не от боли. Гермиона улыбнулась и скользнула ко второму, повторяя с ним то же самое, но в конце еще и куснув. Для Люциуса это оказалось слишком. — Черт! Не так сильно, ведьма… — охнул он и резко потянул Гермиону за голову, заставляя посмотреть на себя. Уставившись друг на друга, они видели лишь обоюдную огненную жажду, горящую в глазах. Внезапно Люциус поднял ее и понес к тяжелому дубовому столу, покрытому бумагами и книгами. Шум от сброшенных на пол предметов был единственным, что прозвучало в комнате, кроме их тяжелого дыхания и негромких стонов Гермионы. Люциус снова нашел губами ее тело и уже обжигал поцелуями живот, опускаясь ниже и ниже, к промокшей сердцевине. Наступила ее очередь мучиться, одновременно наслаждаясь его прикосновениями. Нежный зародыш уже давно болел, желая, чтобы его тронули, и Гермиона всхлипнула, умоляюще поднимая бедра навстречу Малфою. Она молчала, но чувства её были ясны. Люциус чуть отстранился, и Гермиона протестующе дернулась на столе, снова почувствовав, как внутренности скручиваются в узел. Он пристально глянул на нее сверху вниз, и взгляд этот был полон желания. Люциус не скрывал своей жажды, хотя его отчаянная эмоциональная потребность в ней, горевшая утром, слегка утихла, и сейчас Гермиона увидела, как по лицу скользнуло знакомое выражение малфоевского высокомерия. Вот только теперь оно возбуждало еще сильней, и она не смогла удержать стон страсти, не поддающейся никакому контролю. Люциус слегка усмехнулся и заговорил, надменно растягивая слова, будто пытаясь вывести ее из себя. — Скажи мне, чего ты хочешь... Скажи, что мне сделать с твоим невероятным телом. Проси меня, Гермиона... Я хочу слышать это. От низкого чувственного тембра его голоса внутри все задрожало, желание стало невыносимым. Гермиона никогда не думала, что сможет сказать что-то вроде этого, но услышала, как произносит слова, рвущиеся откуда-то глубоко, из самого ее существа: — Пожалуйста... Господи... Я хочу, чтобы ты взял меня... Сейчас, скорей... жестко… Прошу тебя, Люциус… Я умру, если ты не войдешь в меня сейчас же... Малфой самодовольно улыбнулся, и жажда вспыхнула в глазах еще сильней, когда он склонился к уху и прошептал: — Терпение должно быть, наконец, вознаграждено... — и коснулся пуговички на ее джинсах. Запутавшись пальцами в его волосах, и невольно дергая их, Гермиона почти непрерывно дрожала, когда Люциус медленно расстегивал джинсы. Когда, стащив их вниз, увидел ее кружевные трусики и затаил дыхание. А потом, когда глухой стон слетел с его губ, выдавая возбуждение, она снова дернулась ему навстречу. И уже пылала, когда губы Люциуса опять коснулись ее живота. Стянув трусики, он раздвинул ей ноги и склонился, замерев, разглядывая ее женскую сущность. Сейчас его рот был так близко, что Гермиона почувствовала, как горячее дыхание обжигает ее, возбуждая еще больше. Как же она жаждала сейчас его прикосновения. Наконец, Малфой наклонился еще ниже и медленно лизнул складочки, аккуратно раздвигая их пальцами. Не сдержав крика, Гермиона яростно толкнулась вперед, но тут же оказалась остановлена сильными руками. Люциус, жестко схватив ее бедра, придавил их к столу, не давая шевельнуться, и склонился к ней снова. Медленно дразня Гермиону языком, он кружил и кружил вокруг нежного зародыша, так и не дотрагиваясь до него, хотя это было как раз тем, чего ей безумно хотелось. Но Люциус кружил вокруг… так близко... И это заставляло ее всхлипывать от отчаянья и удовольствия одновременно. Почувствовав проникновение пальца, она все же толкнулась навстречу и уже спустя секунду поняла, что сил выносить эту сладкую муку больше не осталось, и, вцепившись ему в волосы, Гермиона запрокинула голову и лихорадочно забормотала: — Пожалуйста... ну же… я хочу по-настоящему… Хочу тебя внутри! — ослабив хватку, она убрала руку, надеясь, что Люциус послушается, но он, подняв голову, продолжал двигать пальцем, глядя на Гермиону с легкой и самодовольной усмешкой. С губ невольно сорвалось рыдание. Но нет — опасалась напрасно... Гермиона увидела, как он уже коснулся пояса брюк и торопливо расстегивает пуговицы. Даже сейчас было заметно, насколько возбужден Малфой, но когда одежда упала на пол, и Гермиона увидела его… Она задохнулась от желания и шока одновременно. Увиденное превзошло все ожидания: член гордо возвышался, будто пылая в вечернем свете. Гермионе всегда было интересно и чуточку странно, как люди могут восторгаться такой странной вещью, как мужской фаллос. Но глядя на него сейчас (такой великолепный, большой, гладкий и твердый), вдруг поняла, что это — самое прекрасное из когда-либо виденного ею. И это — то, в чем сейчас она отчаянно нуждалась: немедленно, полностью… так глубоко, как только можно. Снова откинувшись назад, она выгнула спину, и в гостиной раздался глубокий стон желания. Терпеть дольше он уже не мог, это было выше его сил. Люциус и так ждал бесконечно долго, мучая и дразня их обоих, и теперь, пристально глядя вниз на это изящное существо, раскинувшееся на столе для него с затуманенным от жажды лицом, со вздымающейся грудью, и раздвинутыми для него бедрами, понял, что эта женщина должна, наконец, стать его. В последний раз скользнув глазами по ее телу и лицу, он слегка потер головкой члена клитор и опустился ниже. Остановился у самого входа. Повернув голову, Гермиона встретилась с ним глазами. И тогда Малфой толкнулся внутрь, заполняя ее целиком и полностью. Неземной низкий стон сорвался с губ, но он не отводил взгляда, продолжая пристально смотреть на нее. Глаза Гермионы расширились, и рот невольно распахнулся в немом крике, когда она осознала. «Наконец! Наконец, мы связаны! Всем — мыслями, душами и телами…» Какое-то время оба не двигались, но Гермиона чувствовала, как жарко пульсирует в ней его возбужденный член, и это было прекрасно... Она чувствовала себя заполненной. И уже скоро, когда ожидание стало окончательно невозможно, жажда вспыхнула в его глазах еще сильней, и он вышел из нее только для того, чтобы почти немедленно толкнуться снова. Поражаясь силе и глубине его толчков, Гермиона дрожала на столе. Продолжая двигаться, Люциус склонился к ней. Обняв за спину, Гермиона сжала его так сильно, как только могла, и ногти ее невольно впились в гладкую кожу, заставляя его стонать в восхитительной муке. И этот стон в который уже раз заставил ее внутренности свернуться. Двигаясь навстречу друг другу, оба уже не понимали, где заканчивается один и начинается другой. Движения Малфоя становились все быстрее, глубже, и Гермиона ощутила, как начинает таять, настолько невыносимо близко он уже подвел ее к краю. Все существо сосредоточилось на этой восхитительной мужской твердости, заполняющей ее и дарующей наслаждение. Лицо же самого Люциуса казалось картиной чувственного восторга. Не отводя от нее пристального взгляда, он простонал: — Хочу слышать тебя... Слышать, как ты кричишь, когда кончаешь подо мной, когда я кончаю в тебя, заполняю тебя... кричи мое имя, ведьма, прошу тебя… Ну же! Он нашел рукой набухший клитор и жестко потер его большим пальцем, продолжая двигаться. Все ее существо сжалось, и чувство парения над пропастью охватило Гермиону перед тем, как упасть в нее в самом невероятном, самом необыкновенном наслаждении. И уже падая, она поняла, что тело растаяло под ним, и может сейчас лишь неудержимо дергаться в разрушительном оргазме. Свет перед глазами погас. Гермионе показалось, что она ослепла. А достигнув самого высокого пика, она невольно открыла рот, и имя его сорвалось с губ, будто подтверждая, кто теперь есть смысл ее существования: — ЛЮЦИУС! Ее голос, зовущий по имени, и восхитительная пульсация мышц влагалища, дрожащего вокруг него, казалось, отправили его в рай. Голова откинулась, глаза закрылись, судорожно пытаясь вдохнуть, Малфой содрогнулся в нескольких длинных рваных судорогах, глубоко изливаясь в тело вожделенной женщины, и собственный крик наслаждения повис в тяжелом воздухе. Тяжело дыша, Люциус почти упал на нее. Гермиона попыталась поднять ноги, чтобы обернуть их вокруг него, но поняла, что это невозможно: казалось, кости будто превратились в желе. Крепко обняв его спину, потную и горячую, она прижала Малфоя к себе так сильно, как будто боялась, что он исчезнет. Они еще долго лежали так, дыша одним дыханием, тело к телу, кожа к коже. И Гермиона до сих пор чувствовала его внутри, поражаясь мощи и выносливости этого невероятного мужчины. В конце концов, Люциус подхватил ее под спину и потянул на себя, заставляя подняться и сесть, так до сих пор и не выйдя из нее. Глаза их встретились снова, хотя ни слова произнесено не было. Неспешно наклонившись, Люциус поцеловал ее в губы: нежно и мягко раздвигая их и скользя языком в сладкую теплоту рта. И это было так восхитительно после их безумного, почти животного соития, что Гермиона почувствовала, как навернувшиеся слезы уже бегут по щекам. Оторвавшись от ее рта, он начал сцеловывать слезинки губами. Наконец выскользнул из нее, и Гермиона застонала от болезненного ощущения потери. Обняв ее лицо ладонями, Люциус вытер последние капельки и ласково убрал с лица прилипшие пряди волос. Потом наклонился, подобрал палочку и аппарировал обоих прямо в спальню. В кровать.