Познавая прекрасное

Прошли часы, а они все лежали и лежали на огромной кровати, не отводя друг от друга глаз. Гермиона смутно понимала, что они находятся в той же спальне, в которой она провела предыдущую ночь. До сих пор они не произнесли ни слова и даже не дотронулись друг до друга. Невыносимо страстное первое слияние, сопровождаемое чувством свершения чего-то очень важного в их жизнях, обернулось сейчас такой негой и покоем, что слова казались лишними. Наконец тишину нарушило громкое урчание в животе Гермионы. Она хихикнула и Люциус, в свою очередь, хитро улыбнулся ей в ответ. Эта женщина казалась ему бесконечно очаровательной. Снаружи уже стемнело, наступил поздний вечер, и они осознали, что потеряли счет времени. Люциус смутно припомнил, что за целый день оба практически ничего не ели. Неохотно оторвав от нее взгляд, он обернулся и взял с тумбочки палочку. Пробормотав что-то, положил ее назад и повернулся к Гермионе. — Чего бы ты хотела поесть? — его голос прозвучал неожиданно громко в тишине комнаты. Гермиона глубоко вдохнула и медленно перекатилась на спину. Шелковые простыни холодили кожу, и она потянулась, чувствуя в теле каждую мышцу, и невольно вспоминая недавно пережитые ощущения. — Ну... можно... просто бутерброд или что-то вроде того. Хотя… по поводу десерта у меня есть кое-какие идеи… — чуть повернувшись к Малфою, она приподняла бровь. Люциус, подразнивая, сделал в ответ то же самое. Смущенная Гермиона засмеялась над собственным легкомыслием. Тем не менее, это не остановило его, и, положив на ее живот большую теплую руку, Люциус начал неспешно поглаживать его. Откинувшись на подушку и прикрыв глаза, Гермиона поняла, что снова становится для него влажной. В эту же секунду раздался стук в дверь. Люциус, не отрывая глаз и руки от ее тела, спокойно протянул: — Войдите. В дверном проеме возникла Тибби. Гермиона спохватилась и, покраснев от смущения, быстро натянула на себя простынь. Это было неправильно: показываться перед домовихой абсолютно голой. Да еще и лежащей в постели рядом с ее, таким же голым, хозяином. В отличии от нее, Люциус даже не попытался прикрыться и, невозмутимо глядя на Тибби, коротко, но достаточно вежливо, заказал в комнату бутерброды и напитки. Эльфийка кивнула, щелчком зажгла в камине огонь, и ушла, закрыв за собой дверь. Внимание Люциуса тут же переключилось на Гермиону: — Итак... на чем мы остановились? «Мерзавец…» Его голос действовал так же, как и руки, которые уже начали снова горячить ее плоть. Гермиона рассеянно отбросила простынь, открываясь для него, как можно сильней: на этот раз, мягко обхватив грудь, чувствуя ее тяжесть, он начал нежно поглаживать сосок большим пальцем. Она еле слышно застонала, выгибаясь навстречу, Люциус наклонился, и вот уже его язык начал ласкать чувствительную точку все сильней и сильней. Гермиона с опаской ждала, что он снова сожмет сосок зубами, но нет… Сейчас Малфой дарил лишь бесконечную нежность, и от этого желание только усиливалось. Опустив руку, Гермиона почувствовала, какой твердый и нетерпеливый он снова. Люциус резко вдохнул, когда тоненькие пальчики сжали гладкую головку, поглаживая ее так же чувственно, как дразнил ее грудь он. Уже не в состоянии сдерживаться, он потянулся к ее рту и обрушился на него, врываясь языком в теплую бархатистую влажность. Открываясь ему навстречу и углубляя поцелуй, Гермиона снова застонала. Неожиданно Малфой раздвинул ей ноги коленом, схватил за бедра и с силой перевернул прямо на себя. Гермиона тут же почувствовала, как кончик плоти мучительно подрагивает у входа в нее. Толчок возбуждения, похожий на удар электрического тока, пробежал сквозь тело, и она откинула голову назад, низко и радостно смеясь от удовольствия. Выражение откровенного желания и удивления явно читалось в его взгляде. И Гермиона почувствовала, как торжествует сейчас от той очевидной власти, которую имеет над этим, доминирующим во всем, самцом. Конечно, она позволит ему диктовать ей что-то, но лишь зная, что в самое ближайшее время сможет делать с ним все, что угодно, и уже на своих условиях. Сейчас же, в эту минуту, ей хотелось разрешить ему повелевать — так горячо она упивалась их взаимным вожделением. Почувствовав молчаливое согласие, Люциус властно произнес всего одно слово и его голос уже почти подвел ее к краю. — Опускайся. Мучительно медленно, для начала помогая себе рукой, дюйм за дюймом она начала неторопливо опускаться на него, с каждой секундой чувствуя, как пылающие стенки влагалища растягиваются, приспосабливаясь к его величине. Голова невольно откинулась назад, и Гермиона страстно застонала, не сумев обуздать себя. Будто отвечая на этот стон, Люциус снова резко схватил ее бедра и насадил на себя полностью. Оба замерли, он — наслаждаясь ощущением тесноты обхвата, она — невероятным ощущением наполненности. Потом поднял Гермиону так, что кончик члена чуть не выскользнул, и снова медленно, очень медленно, опустил на себя вниз, не сумев сдержать тихого рычания, когда почувствовал, как крепко сжимаются тугие мышцы влагалища. Гермиона с трудом выдерживала эту муку — хотелось двигаться на нем быстрее, глубже, но Малфой не позволял, крепко держа за бедра и контролируя темп. Невольно скользнув ладошками вверх, она нашла свою грудь и зажала соски между большими и указательными пальцами. Увидев это, глаза Люциуса расширились, и Гермиона почувствовала, как он пульсирует внутри нее, увеличиваясь еще больше. Темп тут же ускорился и, наконец, Малфой позволил ей двигаться на себе так, как хотелось. Не рассчитав, она даже опустилась настолько сильно, что вскрикнула, ощутив удар о шейку матки. И все же это было прекрасно… Внутренности медленно плавились, но Гермиона продолжала двигаться на нем быстрей и быстрей, когда почувствовала себя на грани. Посмотрев на Люциуса сверху вниз, увидела, что глаза его не отрываются от нее, а рот исказился в чувственном бреду. И застонала от блаженства сама, когда он опустил правую руку и большим пальцем нашел клитор, начиная с силой поглаживать его круговыми движениями. Этого было более чем достаточно. Гермиона опустилась еще несколько раз, когда внутренности превратились в лаву. Оргазм обрушился на нее слепящей вспышкой света, обжигающей глазные яблоки, заставляя стенки влагалища яростно пульсировать и сжиматься. Заставляя своей женской сущностью ощущать его собственный взрыв, бьющий в нее раз, два, три, чувствуя, как он приподнимает бедра, пытаясь проникнуть в нее так глубоко, как только можно. Первобытный стон мужского экстаза заполнил комнату, и Малфой запрокинул голову на подушку в мучительном, но бесконечно сладком удовольствии. Когда все кончилось, Гермиона наклонилась, тяжело дыша и пристально глядя в его глаза, которые казались ей сейчас самыми живыми из всех глаз на земле, что она когда-либо видела. А потом, почти сразу же раздался стук в дверь. До сих пор пребывая в состоянии чувственного бреда, она уже ни капельки не волновалась, что кто-то увидит ее голой верхом на Люциусе, но Малфой, взяв себя в руки, мягко столкнул ее в сторону и, прижав к себе, натянул простынь на обоих, и только после этого произнес: — Войдите. Снова застонав от чувства потери, Гермиона упала рядом, смутно осознавая, что должна быть благодарна ему за то, что Тибби не видела их в таком вопиюще неприличном состоянии. На низком столике у камина, домовиха аккуратно разместила поднос с красиво нарезанными бутербродами, салатом, ломтиками багета, тщательно украшенной тарелкой с морепродуктами, включая омара, клубникой и бутылкой шампанского. Едва пришедшая в себя, Гермиона ахнула от изумления: — Это так сильно отличается от ночных закусок, к которым я привыкла. Большое спасибо, Тибби. Та удовлетворенно улыбнулась и осторожно взглянула на хозяина. Гермиона не думала, что он собирается благодарить домовиху, но Люциус вдруг заговорил, совершенно искренне, хотя и сдержано: — Молодец, Тибби. На сегодня — все. Можешь отдыхать. Улыбнувшись еще шире, эльфийка поклонилась и с тихим хлопком исчезла. Гермиона повернулась к Малфою. — Вот видишь, что происходит, когда ты добр к кому-то? Он искоса посмотрел на нее и с ухмылкой повторил: — Вот видишь, что происходит, когда к кому-то добра ты? Гермиона приподнялась на локте и пристально посмотрела на него: — Думаешь, мое отношение к тебе — всего лишь доброта? Ответ Люциуса прозвучал почти сухо: — Думаю, мы оба знаем, что все обстоит гораздо сложнее... — Ну, да... — Гермиона отвернулась, глядя в пространство комнаты и пытаясь разобраться в путающихся мыслях. — Все, безусловно, намного сложнее... Какое-то время они неловко молчали, обдумывая, что именно собирался сказать друг другу каждый. И четко осознавая то, что именно было сказано. А потом Гермиона глубоко вздохнула и села на кровати. Бросив взгляд на Люциуса, нарочито весело проговорила: — Давай продолжим эту тему позже, я просто умираю от голода, — а потом, игриво запустив в него подушкой, выскочила из кровати и опустилась на колени рядом столиком, полным аппетитнейших яств. Тот коротко улыбнулся, сверкнув в пламени камина, глазами, тоже поднялся и присоединился к ней. Какое-то время они просто молча ели, жадно утоляя внезапно настигнувший голод. Гермиона заметила, как пристально Люциус наблюдает за ней; наблюдает, как она ест, будто движения ее рта очаровывали его. И уже видела это раньше, во время ланча. Опустив глаза, она смущенно улыбнулась, и румянец тут же омыл щеки. Заметив это, Люциус слегка прищурился и тоже улыбнулся. Он был счастлив, что может считывать эмоции с ее выразительного лица: с самого начала это юное существо не могло скрыть от него своих мыслей и чувств — никогда еще он не знал и не чувствовал ничего подобного. Насытившись, они снова вернулись в постель — да и как можно было оставить ее сейчас? И Гермиона снова уютно устроилась в его объятиях, глядя на балдахин кровати, пока Малфой лениво поглаживал ее по руке горячими, обжигающими пальцами. Не удержавшись и удивляясь самой себе, все же задала мучающий ее вопрос: — Почему именно я? — она не была уверена, кого сейчас спрашивает: его или саму себя и, может быть, даже не ожидала ответа. Поглаживающая ее ладонь замерла, но через секунду медленно двинулась снова. — Такой, как ты — больше нет... Такой… невероятной. Услышав это, Гермиона не знала, смеяться ей или плакать. Его слова столь глубоко волновали, но все же с трудом верилось, что они именно о ней. — По правде говоря, я не совсем понимаю тебя, Люциус. Мужчина, как ты... особенно сейчас, когда ты свободен... мог бы заполучить любую женщину в этом мире. Ты забыл, кто я? — А кто ты? — тут же раздался встречный вопрос. Она приподнялась на локте, чтобы взглянуть на него, глубоко вздохнула, но все-таки произнесла то, что должна была произнести: — Маленькая грязнокровная заучка, подруга Гарри Поттера, да еще и живущая с предателем крови Роном Уизли. Ей была очень важна реакция Малфоя на эту тираду. В ответ Люциус лишь непонятно улыбнулся и, обведя глазами ее лицо, попытался привести в порядок спутавшуюся каштановую гриву, но так ничего и не сказал. Разочарованная его молчанием, Гермиона снова легла. Малфой ощутил короткую вспышку ее недовольства и глубоко вздохнул. И только после того, как продолжил нежно поглаживать ее еще несколько минут, заговорил, и голос его сладко ласкал слух, растягивая слова без привычного сарказма. — Ты являешь собой... совершенство, Гермиона. Ты — то, чего я уже не ждал. И даже никогда не думал, что может у меня быть. Ты — радость, страсть, счастье... ты — сама жизнь. Глаза тут же кольнуло, и Гермиона ощутила, как слезы непрошено покатились по лицу. Люциус продолжил: — Я знаю, что отвратительно испортил своего сына, морально уродуя его год за годом, невольно заставляя расти похожим на меня самого, но клянусь: я никогда не относился к нему так, как ко мне относился мой отец! Я никогда не делал с Драко то, что мой отец делал со мной: бил, мучил, топтал мою душу, заставлял меня совершать совсем не то, что я хочу; преследуя свои собственные интересы; направляя исключительно по своему пути. Но, как ни странно, с Драко случилось именно то, чего я пытался избежать — не имея оснований бунтовать против меня, сопротивляться мне, он принял мой путь и мой выбор целиком и полностью. Люциус помолчал, а затем продолжил снова: — Единственное, чего я когда-либо требовал от Драко — были его успехи в учебе. То, что было важно и для меня, когда рос сам. Я хотел действительно гордиться своим сыном, также как отец гордился мной. Я был самым лучшим студентом Хогвартса своего поколения, и хотел, чтобы Драко стал таким же. Потому что знал: после выпуска именно блестящие результаты смогут открыть для него, как можно больше нужных и полезных дверей. Но всякий раз, когда я спрашивал его об этом, звучало только одно имя, разрушающее мою маленькую мечту: Гермиона Грейнджер! Не только самая талантливая ведьма своего поколения, но еще и очаровательная, популярная, красивая, в конце концов. — И кто же тебе обо всем этом рассказывал? — все еще задыхаясь от слез, недоверчиво спросила Гермиона. — Естественно, Драко. — Что?.. — изумление ее казалось беспредельным. — Мерлин, тебя это так удивляет? О тебе часто говорили за обеденным столом Малфоев, дорогая, поверь мне. Более того, могу сказать, что твое имя звучало гораздо чаще, чем имя Гарри Поттера. — Но... Драко... он же ненавидел меня. И по-хамски вел себя с самого начала, Люциус. Он… он был просто ужасен. — Конечно, ведь он ревновал тебя к учителям и завидовал, не справляясь со своими эмоциями. Я давал ему все, что он хотел — материально, но мне нечего было дать ему эмоционально, я так и не смог научить его чувствовать. И все это в сочетании с чистокровными методами воспитания, за которые несу ответственность только я, заставило его реагировать единственным возможным для него способом. Думаю, что какое-то время ты даже нравилась моему сыну, хотя его симпатия скоро прошла, потому что и я, и Темный Лорд продолжали влиять на него. Малфой сделал паузу, прежде чем продолжить. — В этой жизни мы всегда хотим больше всего то, чего не можем получить... Это закономерно. Гермионе было очень трудно поверить, что в детстве Драко чувствовал к ней что-то, кроме холодной вражды и ненависти. Не говоря уже о том, чтобы так ярко описывать ее перед своей семьей. Так, что она даже сама себя не узнавала. — Для меня же ты была таким ребенком, каким я хотел видеть своего собственного… А то, что ты была еще и маглорожденной, лишь подчеркивало мои собственные недостатки, недостатки отца и человека. Я ненавидел тебя за это и всеми силами заставлял Драко почувствовать то же самое. Любое уважение или влечение, которое он испытывал к тебе, было уничтожено еще на первых курсах Хогвартса. А для меня... после войны, когда потерял все, во что верил: свое достоинство, свою гордость… Многое из того, что у меня было... Даже свою жену. И увидел то, чего ты и твои друзья достигли… благодаря своим убеждениям, которые многие годы казались мне редкой нелепицей… Думаю, что именно это осознание и спасло меня... Я понял, как сильно ошибался большую часть своей жизни. Понял, что эти ошибки разрушили мою жизнь. И практически уничтожили меня самого. Мерлин, хотя бы на это мужества у меня хватило… Люциус опять замолчал, и Гермиона почувствовала, как он судорожно глотнул. — А потом осталось лишь самое страшное — признать, что больше мне терять нечего. Чем я мог рисковать в этой жизни еще, кроме бесплодной изможденной души. И ради чего? Единственная моя ценность — мой сын. И он был наконец в безопасности... Чего желать еще? Как и зачем жить дальше? И как бороться с демонами, тащившими меня в бездну еще с юности… после смерти Эви?.. — И вот, в один прекрасный день в моей жизни снова появилась ты, буквально свалившись на меня: мы столкнулись в книжном магазине, помнишь? Гермиона прикрыла глаза и мягко улыбнулась. «Неужели он не понимает, как этот день повлиял на меня?» Но ответила лишь: — Да, помню. — Ты вцепилась в мою мантию. И казалось, чувствовала себя немного... нехорошо... вполне понятно — почему. Но потом посмотрела на меня, и в твоих глазах плескалось столько эмоций, что мне стало не по себе. Разве Люциус Малфой мог внушать только такие чувства? В тот момент я ощутил себя достаточно сильным и уверенным, чтобы победить маленькую испуганную мисс Грейнджер; чувствовал себя таким же, как и раньше, но мне стало... страшно. Странное чувство: с одной стороны страх, а с другой — облегчение. Именно ты и вернула мне тогда внутреннюю силу и желание жить. Я вдруг отчетливо понял, что девушка, стоящая сейчас передо мной — и есть ответ на мои самые главные вопросы. И с той минуты ты стала нужна мне, как воздух… — его голос затих. Не веря своим ушам, Гермиона не двигалась. Она понятия не имела, что он тоже помнит их первую встречу. И помнит именно так. Краем сознания она понимала, что в тот день испытала по отношению к Люциусу лишь ужас, хотя позже и признала, что именно тот момент стал началом ее невероятных, необъяснимых чувств к Люциусу Малфою. Гермиона не знала, как реагировать, но, в конце концов, заговорила. — Но... ты был так суров и холоден в тот день. И даже испугал меня. — Старые привычки умирают с трудом. Я и сам оказался очень уязвим тогда. Не мог показать тебе, насколько потрясен, поэтому и отреагировал единственным способом, который знал — пытаясь запугать. Но... ммм ... ты так… жарко реагировала на меня... — Малфой глубоко вздохнул. И в воздухе повисло молчание, оставляя многие вопросы без ответа. Поняв это, Гермиона пришла в отчаянье и, не желая давить на него, вернулась к их следующей встрече, которая измучила и ее душу, и ее тело. — А в следующий раз, в опере... Почему ты не… — Не забрал тебя оттуда? — отрывисто закончил за нее Люциус. — Да, — Гермиона слегка покраснела. — Я хотел, правда. Мне казалось, что подохну, если не сделаю тебя своей тем же вечером. Это было невыносимо. Я сгорал от того, как ты нужна мне, как я хочу тебя. Но... ты открыла уже так много для меня... и это было слишком. Когда нес тебя на руках, ты так доверчиво прижималась ко мне, что я понял, насколько сильно не заслуживаю твоего доверия; я был противен тогда сам себе. И подобные ощущения казались такими необычными для меня, такими удивительными… Я четко осознал, что хочу заслужить тебя. Хотя бы чуть-чуть. И это засело у меня в голове, которая и так уже раскалывалась от мыслей... А ты продолжала прижиматься — так естественно, будто уже делала подобное сотни раз. И сводила меня с ума… Да и как было не сойти? Когда красивое, изысканное, прекраснейшее существо добровольно отдалось на мою волю... даже несмотря на то, что пережило из-за меня когда-то. Мне стало страшно, Гермиона. Очень страшно. Пришлось сознательно оттолкнуть тебя... и это получилось, я знаю. Ни слова не смогла выдавить из себя Гермиона: то, как он выворачивал себя перед ней наизнанку, примиряло со многим. А потом снова услышала шепот: — Прости меня, девочка… за все. Со слезами на глазах, Гермиона чуть приподняла голову и посмотрела на него: — Не надо, Люциус. Не извиняйся, прошу тебя... Малфой непонимающе глянул в ее лицо: — Нет, сейчас я хочу и должен попросить прощения, поверь. Тем более что нам предстоит еще долгий путь — и ты нечасто будешь слышать мои извинения. Некоторое время Гермиона молчала, позволяя себе осознать то, что он только что произнес. Но в голове крутилось так много вопросов, что она снова тихо и нежно продолжила: — А наша первая встреча в моем кабинете? Я же разозлила тебя тогда? — Безумно. — Странно, но в тот день я совсем не боялась тебя. Мне даже казалось, что я должна была это сделать, Люциус. Он усмехнулся: — Маленькая моя умница, тебе удалось с легкостью вскрыть настолько глубоко похороненные воспоминания, что я был поражен, как быстро рассказал тебе о том, чего никогда не раскрывал никому. Даже своей жене. Твоя отчаянная смелость, твое стремление понять меня, волновало и зажигало ярость одновременно. Никогда еще в своей жизни я не подпускал к себе кого-то так близко! А ты, глядя со смесью неповиновения и упрямства, невероятно выводила меня из себя. Я почти готов был убить тебя легким движением руки, и мы оба знаем, что пять лет назад я, возможно, и сделал бы это, легко и не задумываясь… Но потом… потом ты лежала передо мной на столе и отдавалась полностью... вся. И я знал, что мог бы взять тебя сейчас… Мерлин, никогда еще не видел чего-то, более прекрасного. Люциус прижал ее к себе крепче. — Именно тогда я и понял, что ты освободила меня, сорвала маску, которую я носил долгие годы. Осознал, что и сам хочу принадлежать тебе... Целиком. И не только в постели... — он замолчал, оставив предложение незаконченным. Смиренно и благоговейно Гермиона подняла на него глаза: еще никогда в своей жизни она не слышала ничего подобного, и слезы невольно текли по лицу, когда она смотрела на Люциуса. Встретившись с ней глазами, Малфой слегка нахмурился и добавил мягко, но убедительно: — Не обольщайся. Я не буду таким каждый день. Даже не жди ничего подобного, чтобы не разочароваться. Последняя фраза немного напрягла, но Гермиона приняла его слова, как должное. В конце концов, она услышала их не от кого-то, а от Люциуса Малфоя. Потянувшись, лишь нежно поцеловала его в губы, уже привычно взглянув в серые омуты глаз, и ничего не ответила. А потом, устроившись у него на груди, залюбовалась лебедем на гобелене — в обрамлении алых роз он казался просто прекрасным. Люциус снова заключил ее в чудесный кокон сильных и теплых рук, их глаза закрылись и, в конце концов, усталые, оба уснули. Ночью, Гермиона смутно осознавала это, пару раз они просыпались, лаская и обнимая друг друга: полусонные, но все равно вожделеющие. Их тела снова сливались. И только стоны чувственного наслаждения раздавались в тишине ночного мэнора. А потом снова проваливались в сон...