Познавая прекрасное

Прошло невесть сколько времени и в конце концов оба ощутили, как же жестко и неудобно лежать на полу коридора. Вынырнув из чувственной дымки, они повернулись друг к другу и Гермиона мягко прошептала: — Не пора ли нам наконец добраться до спальни? Коротко улыбнувшись, Малфой неохотно откатился и, поднявшись на ноги, уже во второй раз за вечер протянул ей руку, помогая встать. Гермиона неспешно поднялась, опираясь на протянутую ладонь: ноги предательски подкашивались от невыразимого удовольствия, пережитого недавно раз за разом. Люциус приобнял ее за талию и тихо выдохнул на ухо: — Пойдем… Держись за меня. Они поднялись наверх и снова оказались в спальне с лебедем на гобелене, которая теперь, когда Гермиона знала о лебеде Фаберже, стала для нее еще более уютной и милой сердцу. Войдя, она тут же обратила внимание, что на небольшом низеньком столике у камина уже расставлено угощение и напитки, и невольно улыбнулась предусмотрительности Люциуса. И безукоризненной исполнительности Тибби, вспомнив о которой, Гермиона ощутила неловкость и даже стыд. «А если она видела, что именно происходило сегодня в коридоре мэнора? Какой кошмар… Даже если и не видела, то, скорее всего, все равно знает об этом…» Чуточку расстроенная она повернулась к Люциусу. — Как ты думаешь, Тибби видела... нас и все, что мы делали? Малфой небрежно пожал плечами. — Это не имеет никакого значения. Ты можешь быть уверена в ее корректности и порядочности, если это то, что беспокоит тебя. — Нет, я о другом… просто… Я, конечно, много чего нового обнаружила в себе за последнее время, но не думаю, что страдаю эксгибиционизмом. Пару секунд Люциус спокойно и внимательно смотрел на нее, а потом по его лицу скользнула улыбка. — Не стоит беспокоиться. Пойдем, поедим чего-нибудь. Думаю, мы нагуляли хороший аппетит, — он легонько подтолкнул Гермиону к столику. Невольно улыбнувшись в ответ, та расположилась напротив и уже скоро оба жадно раскладывали вкусности по тарелкам. Поначалу они ели молча, лишь поглядывали друг на друга, светящимися от ласки и света камина глазами. Но потом любопытство взяло над Гермионой верх. — Знаешь, наша вчерашняя встреча закончилась… немного странно. Ответом послужило молчание. Но потом Люциус коротко бросил: — Ты так думаешь? — Да, конечно. А ты разве думаешь иначе? — Гермиона искренне удивилась его реакции. — Я уже говорил, что не стоит ожидать от меня слишком многого. Точнее даже того, что нехарактерно для такого человека, как я… Ай-яй-яй… дорогая… Мне всегда казалось, что такая умная женщина, как ты, должна понять сказанное даже с полунамека, — в голосе его сейчас так явственно слышались отголоски интонаций Люциуса Малфоя десятилетней давности, что Гермиона невольно вздрогнула и рассердилась. Внутренне подобравшись, она достаточно холодно глянула на Люциуса. — Хочу напомнить, что у меня есть собственное прошлое и своя жизнь. И ты не можешь требовать или даже ждать, что я растворюсь в тебе, — Гермиона сделала паузу. — А еще я не верю, что ты хотел бы меня, если б я оказалась такой. Ты сам это сказал. Сказал, что тебе нужен мой огонь, моя страсть, мое вожделение. В ожидании реакции она не отводила от Малфоя взгляда, но тот лишь коротко улыбнулся, не поднимая глаз от тарелки, и ничего не ответил. Так и не дождавшись, Гермиона продолжила: — И я не верю, что сейчас ты способен на убийство. Люциус резко вскинул голову, и в его взгляде сверкнула высокомерная холодность, увидев которую, Гермиона почувствовала легкий озноб. — Что ж… Могу признать, что на сегодняшний день вступать в конфликт с законом было бы для меня крайне глупо. Но не могу ничего обещать на будущее. И никогда не забывайте, кто я такой, мисс Грейнджер. Я же предупреждал: не стоит так уж очаровываться мной и моей нынешней мягкостью. Его слова были похожи на колючие льдинки, но еще больше Гермиону разозлило то, что он осознанно назвал ее «мисс Грейнджер». «И это после всего, что произошло и происходит между нами?! Ну, держись! Даже учитывая серьезность и глубину того, что чувствую к тебе, я все еще — Гермиона Грейнджер. И останусь ею!» Несмотря на бешено колотящееся сердце, она собралась с духом и продолжила разговор. — Если хоть пальцем тронешь Рона, я лично прослежу за тем, чтобы всю оставшуюся жизнь ты провел в Азкабане, — ей даже не верилось, что смогла произнести эту фразу так спокойно. Малфой долгое время просто смотрел. Спокойно и внимательно, без единой капли враждебности, которую она боялась увидеть в его глазах. А затем, наконец, нарушил молчание. — Сомневаюсь, что мистер Уизли пострадает когда-нибудь от моей руки. Даже несмотря на слова, что бросил вчера не подумав. Я злился. И ревновал, — Люциус остановился, но потом продолжил. Спокойно и размеренно. — Но, тем не менее, такая преданность своим друзьям впечатляет меня. Или, скорее — восхищает... На Гермиону обрушилось понимание того, что сейчас между ними происходит самый странный, самый необычайный разговор с начала отношений. Разговор, почти граничащий с ссорой. Но, даже несмотря на неприятность обсуждаемой темы, не удавалось избавиться или отвлечься от самого главного: от искреннего восхищения этим мужчиной. От вожделения. От гордости, что он ужасно ревнует и не желает, чтобы еще хотя бы кто-то дотронулся до нее. И ее бросило в дрожь от этого понимания. — Ты же не любишь его. Произнося эту фразу, Люциус даже не посмотрел на нее, продолжая спокойно есть. И его слова снова разожгли в Гермионе огонь гнева. Хотя, она почти сразу же и поняла, что гнев этот вызван как раз таки тем, что Люциус прав. Чертовски честно и верно сказал он сейчас то, что было больно и неприятно признать правдой. Ярость утихла также легко, как и родилась, и Гермиона невольно оглядела комнату, осознавая, что испытывает огромное облегчение. Теперь она знала, что задача, требующая решения в самое ближайшее время, стала намного проще. «Мне просто надо уйти от Рона! И тогда будет легче…» — Ты не прав… Я люблю его. Как друга, — для порядка она все-таки возразила. — Конечно. Но при этом знаешь, что этого недостаточно. Знаешь, что это — не настоящая любовь. Точней, не то, что люди называют любовью. В истинном смысле этого слова. И снова его слова поразили своей точностью. Циничной. Жестокой. Но такой верной. — Знаю… — задумавшись, но потом все же отвлекшись от мыслей, отозвалась Гермиона. — Да и, наверное, никогда не любила его… так. Просто… У нас все произошло как-то… само собой. И я была совсем юной тогда. Потом изменилась. А он… Он — нет. Они надолго замолчали, окунувшись каждый в свои мысли. Поначалу Гермионе казалось, что между ними должна повиснуть некая напряженность, но этого не случилось. Атмосфера оставалась какой-то странно спокойной и даже умиротворенной, будто была насыщена отголоском того наслаждения, что оба испытали чуточку раньше. Она еще немного помолчала и заговорила снова. — Черт возьми, как же ты прав, прямо и честно говоря мне о том, о чем боялась и не хотела думать! Вы всегда так правы, мистер Малфой? — Гермиона сознательно льстила ему сейчас. И не только для того, чтобы подразнить, а еще и чтоб хотя бы немного пригладить взъерошенные перья его самолюбия. Но потом подняла глаза и почти задохнулась (таким невероятно красивым показался он в неярком свете камина и свечей), сумев лишь спустя пару секунд невольно и почти неосознанно выговорить: — Боже… Как же ты так прекрасен… От этого безыскусного, но такого искреннего и трогательного заявления Малфой слегка оторопел. Эта женщина не переставала удивлять его. Отдавая себе отчет, что навряд ли когда-нибудь поймет ее целиком и полностью, Люциус признавал, что как раз таки это и служит еще одним источником очарования, делающим Гермиону Грейнджер столь привлекательной. Столь необходимой ему. Так ничего и не ответив, Малфой привстал и, потянувшись, жадно впился поцелуем в ее рот, потом вдруг внезапно отстранился и снова уселся на место. Гермиона же почувствовала, как тело и душа мигом отозвались на этот молчаливый всплеск его эмоций. И это показалось прекрасным. «Что бы ни происходило между нами, всегда есть шанс сгладить непонимание, напряженность и какие-то другие сложности той обжигающей страстью, что мы испытываем друг к другу…» А заканчивая ужин десертом из клубники со сливками, Гермиона почувствовала на себе взгляд, от которого сразу бросило в жар: так пристально, так чувственно смотрел Люциус на ее губы, измазанные клубничным соком и сливочной сладостью. После ужина они почти сразу упали в постель. И долго лежали: лаская, целуя, нежно поглаживая друг друга. Телом к телу. И, наверное, душой к душе. Будто проникая один в другого все сильнее и сильнее. Через некоторое время оба перестали различать, где заканчивается он и начинается она — таким глубоким и полноценным казалось им это обоюдное и добровольное слияние. Ставшее еще одной, новой ступенькой в отношениях, которая сближала их не меньше, чем бурные оргазмы, пережитые прежде. Но вот ласки стали жарче, смелее — и желание близости снова зародилось в телах, уже подрагивающих от возбуждения. Люциус оторвался от губ Гермионы и начал медленно опускаться вниз, прокладывая дорожку из поцелуев, пока не вобрал в рот один из сосков. «О, да…» Он знал, что та не сможет не среагировать на это касание и упивался предвкушением ее реакции, нежно посасывая набухшую и встревоженную его лаской плоть. И не ошибся: она действительно положила ладошку на затылок Люциуса и прижала его к себе еще крепче, от наслаждения запрокинув на подушке голову. А потом, когда Малфой начал так же нежно ласкать второй сосок, утробно застонала в тишину спальни. «Господи! В который уже раз сегодня с моих губ слетают такие стоны? Как я могу снова хотеть его, насытившись уже дважды? А он? Неужели Люциус снова желает близости?» Ответ дал сам Малфой, который склонился к ее губам с очередным поцелуем: проявление «желания близости» казалось великолепным. Поцелуй же его был не просто страстен и жаден. Нет. Он отдавал властью, граничащей с насилием — так армия завоевателей грабит беззащитный город, сдавшийся на милость победителя. Отвечая, Гермиона потянула его на себя и невольно вонзила ногти в кожу спины. Люциус зашипел от боли и тут же воспользовался возможностью преподать урок. Сняв ее руки со спины, он поднял их к изголовью кровати, и Гермиона даже не сопротивлялась, хотя и слышала, как он тихо пробормотал что-то себе под нос. А когда решила опустить их, то поняла, что сделать этого не может: запястья оказались привязанными к кровати красной шелковой лентой. Удивленная и растерянная Гермиона опустила взгляд на Малфоя, который лишь усмехнулся, глядя на нее сверху вниз. Рассвирепев, она начала дергаться и вырываться. Напрасно. Лента держалась крепко. Гермиона снова уставилась на Люциуса, на этот раз уже с возмущением, проигнорировав которое, он лишь склонился к ее уху и высокомерно прошептал: — Можешь продолжать бороться, моя сладкая ведьмочка… Ну же! Борись! Право, пользы, конечно, никакой, хотя… должен признать, что смотреть на это приятно. Очень приятно… Сверкнув глазами, Гермиона выплюнула: — Да ты просто мерзавец! Черт бы тебя побрал! Отпусти меня сейчас же! — она снова заметалась, яростно пытаясь избавиться от пут, но в то же время осознавая, что сама ситуация, когда Люциус полностью контролирует почти каждое ее движение, возбуждает еще сильней. Ощутив, как внутренности снова скрутило в тугой узел от желания, она громко застонала. На что Малфой надменно рассмеялся: — Ну же, дорогая, не будь такой наивной. Неужели думаешь, что тебе удастся освободиться, пока я не разрешу это сделать? Тем более что, будучи таким «мерзавцем», как ты верно выразилась, я способен и на более жестокие вещи. Чувственность его интонаций сводила с ума, и Гермиона не могла отрицать, что происходящее действует на нее, как продолжение ласк: изощренных и мучительных. Ласк, подобных которым она никогда не испытывала с Роном. И от которых просто проваливалась в водоворот сумасшедшего желания. Люциус опустил руку между ее ног, обнаружив, что Гермиона уже влажная. И жаждет прикосновений. Голос его тут же смягчился, и он почти промурлыкал, томно растягивая слова: — Вот видишь, власть мужчины над тобой может иметь свои плюсы… Моя прекрасная… грязнокровка… Ошеломленная, она встретилась с ним взглядом. «Он все-таки использовал это слово. Я знала! Знала, что рано или поздно Люциус назовет меня так…» Но в его глазах Гермионе не удалось увидеть ничего даже похожего на желание оскорбить или унизить. Только страсть, только откровенное вожделение светилось сейчас во взгляде Люциуса, с полуулыбкой ожидающего ее реакции. Дыхание Гермионы замерло, когда она осознала, что не обижается и ни капельки не злится на него за этот «запрещенный термин». Наоборот! Произнесенное в такую жаркую, интимную минуту, это слово лишь возбудило еще сильней. Она приподняла голову от подушки и дотянулась до его губ, с жадностью набросившись на них поцелуем. Все еще продолжая бесполезные попытки освободиться от шелковых уз, Гермиона уже ощущала, как ласковые пальцы то кружат вокруг клитора, дразня его, то проникают глубоко внутрь, двигаясь медленно, будто лениво. И эта осознанная неспешность сводила с ума, заставляя дрожать, выгибаться на кровати и тянуться навстречу. Немного поколебавшись, Люциус убрал руку и, коснувшись ладонью ее бедра, нежно погладил его. Он знал, что Гермиона будет разочарована, но не ожидал столь бурной реакции, что последовала уже в следующее мгновение. — О, Боже… Ну зачем ты так со мной, Люциус? Пожалуйста, прошу тебя… Я… я не могу больше! — откинувшись на подушку, она уже невнятно хрипела, откровенно умоляя его. Тихо, но довольно рассмеявшись, Малфой даже не подумал возражать. Привстав на колени, он запрокинул обе ее ноги на плечо, проник одним долгим плавным движением и замер, наслаждаясь моментом. Снова понимая, что не может шевельнуться, Гермиона негромко застонала, прикусила губу и облегченно выдохнула, когда Люциус начал неспешно и размеренно двигаться. И каждый толчок, каждое проникновение заставляли пульсировать и сжиматься стенки влагалища, отзываясь ему. — Черт! Черт, ведьма… Если бы ты только знала, что ты делаешь со мной… Я же растворяюсь в тебе… — сквозь зубы прошипел Малфой, чувствуя, что и самого бьет дрожь. Дрожь от невероятного наслаждения находиться внутри нее — такой тесной, жаркой, влажной. — Ты не представляешь, что это значит для меня. Быть в тебе… Его слова, произнесенные, казалось бы злым и беспощадным шепотом, лишь горячили Гермиону все больше и больше, заставляя ее извиваться и приподнимать бедра навстречу его движениям. Уже скоро Люциус сменил темп на более быстрый, более хаотичный и резкий — и два крика раздались в тишине комнаты почти одновременно. Отстранившись, Малфой тяжело рухнул рядом, и какое-то время они молча лежали, еще задыхаясь от пережитого. Потом он потянулся, развязал ленту, и Гермиона наконец-то смогла опустить затекшие руки. Она потирала онемевшие запястья, с легким удивлением рассматривая оставшиеся на них глубокие красные полосы. «Но я же… не чувствовала никакой боли. Совершенно…» Слегка повернувшись, искоса глянула на Малфоя, на губах которого играла легкая улыбка. Отвечая на ее взгляд, он вопросительно приподнял бровь. — Знаешь, это было чудесно… — еле слышно прошептала Гермиона. Ничего не ответив, Люциус лишь нежно поцеловал оба запястья и притянул ее ближе. А уже через несколько минут оба провалились в сон.