Тайны мироздания, вторая серия

Не знаю, почему, но этот сентябрь до сих пор остался в памяти самым волнующим и сладким. Потом, конечно, тоже было много хорошего, и мало ли, что будет дальше, но та сказка была только один раз. Кончилась, правда, тоже быстро, но впечатлений надолго хватило. В школьной жизни тоже все поменялось, к десятому набрали половину класса новичков, некоторые персонажи вроде Титовой не сдали проходной балл и решили покончить с учебой, или свалить в ПТУ. Ну или просто все так заметно повзрослели за лето, но обстановка в классе стала дружелюбнее в разы. Плюс именно наш класс в качестве эксперимента бесплатно кормили обедом в столовке, что тоже сильно сближало, а еще вдруг, тоже в виде опыта над детьми, не иначе, добавили обязательный к посещению урок хореографии. Сейчас смешно, а тогда помню всеобщий ужас. Уже не перед парными танцами, тут как раз все давно расслабились и получали удовольствие, спасибо Заринскому влиянию последней пары лет, а перед самим фактом неумелых телодвижений на три четверти при всех. Из-за всей этой кучи новых впечатлений сентябрь казался бесконечным, но я лично был не против. Пусть хоть и вообще не кончался. Почти каждый вечер я тогда тусил у Саши. Не один, понятное дело, у него квартира редко пустовала, но когда оставался на ночь, он был в полном моем распоряжении. Не знаю, как мы тогда не боялись запалиться, когда с утра вместе в школу тащились, но всегда везло. Потом, конечно, голосу разума удалось перекричать это осеннее помешательство, и я выходил пораньше. Или это Сашина была идея, не помню. Его отец был в городе, и дома всегда должен был быть порядок, на случай внезапной инспекции. Максим тоже своих девушек пораньше выпроваживал и такси им заказывал, потому что папа ни одну серьезно не воспринимал, а соседка снизу при удобном случае продолжала обвинять в сутенерстве. У них такой режим был вполне привычным, зато, когда отец уедет, все будет по-старому. Но он так и не уехал. И все бы ничего, но в последний день сентября я, как обычно не выспавшийся, но вполне довольный жизнью, вышел от Зарина в сумрачную рань, а он догнал меня на лестнице. Удивительно, но целоваться с ним никогда не надоедало. Каждый раз как в первый. Лестница с четвертого этажа превратилась в эскалатор в никуда, и мы спускались против движения, но каким-то чудом добрались до третьего. Я отстранился, чтобы перевести дыхание. И заметил мигнувший огонек в дверном глазке их вредной соседки. Потом толкнул Сашу на эту дверь, отчего ее заметно встряхнуло, и мы напоследок еще разок засосались. Было бы здорово, если б старушку от этого зрелища хватил кондратий, но надежды было мало, и Саша ей еще средний палец в глазок выставил. - Может, зря? - Спросил я напоследок. - Да ну ее. Папа решит, что совсем чокнулась, - отмахнулся он, и я, наконец, ушел. Из-за этого или нет, я потом неделю у него не был, а в школе мы почти не разговаривали. Точнее все общение сводилось к стандартным фразам, домашний телефон у него никогда не отвечал, а просто подойти как-нибудь мимоходом я не мог. Подумаешь, несколько дней... Я же не девчонка, чтобы воображать себе трагедии и убиваться без ста признаний на дню. Мне вообще и без признаний неплохо живется. Но за эти шесть дней у меня уже чуть не ломка началась. Пока в субботу мы внезапно не свалили с последнего урока, и пошли к нему. Ближе к вечеру Сашин брат пришел с какой-то девушкой и даже занес нам настоящий вискарь. - Целочку пригласил, - объяснил Саша такую невиданную щедрость. - Потише сделай. Я убрал звук в стрелялке, которой развлекался в полном одиночестве. Саша с обеда обложился сборниками сочинений, словарями и Розенталем, и был страшно занят. Он писал персональное сочинение Татьяне Ивановне, к которой ходил дополнительно заниматься русским, пока я страдал со скуки. Это ужасно раздражало, но я мужественно терпел - впереди была ночь. И вискарь. Я заставил его выпить несколько глотков, и сочинение пошло быстрее, даже почерк, вроде улучшился, хотя не представляю, как русичка что-то разбирает в его каракулях. - Тема неразделенной любви в русской..., - с трудом разобрал я задание, и вздохнул: - Тоска. - Зато жизненно. - Угу. Особенно в твоей жизни ее много было, наверно. - А я наблюдательный. Потом за стенкой включили медляк, и я решил показать наблюдательному Зарину стриптиз, мимоходом с него тоже что-нибудь снимая. Отопления еще не было, и на нас было слишком много одежды, а после вискаря дубак казался не таким жестким, и все эти слои ткани были явно лишними. Он послушно развел локти, избавляясь от безрукавки, и снова уткнулся в тетрадь. У меня на него были другие планы. Я потянул вверх его джемпер, и когда он поднял руки, стянул его только до половины. Он дернулся, но за стенкой кто-то протяжно застонал, и мы замерли. - Все равно ничего уже не напишешь, - шепотом уверил я. - Если только про какую-нибудь другую... любовь... - Ладно, - он сбросил джемпер. - Напишу ей про секс, как единственный путь удовлетворения сердечных терзаний неразделенной любви. Иллюзия взаимности. Знаешь какой-нибудь пример из классики? - Чего? Секса? - Я подзавис, осмысляя. Но его вдохновенная мысль унеслась уже в какие-то совсем непонятные дали: - Хотя зачем кому-то спать со своим нелюбимым обожателем? - Из-за денег. - Попробовал я вклиниться в его поток мыслей. - Ради положения в обществе. Из жалости еще. О, ради великой идеи! Про такое точно кто-нибудь написал. Это по-нашему. Зарин глянул на меня с интересом. - Да? Ты бы переспал с Кибишем ради идеи? Ради какой? - Фу, блин, - от такого "интереса" меня перекосило. Но сдаваться не хотелось. - А вот ради положения в обществе я бы подумал. Мы заржали, в последний момент зажав кулаками рты, чтобы не спугнуть ломающуюся Максимову подружку. Я, наконец, повалил Сашу на диван. - А ты? - Снова шепотом спросил я. - Что? - У тебя же наверняка было? Ну, с теми, кто от тебя с ума сходит. А ты в ответ - нет. Или не совсем... - А... да, наверное. - И ради какой идеи ты... страдал? Я улыбнулся. Хотя вдруг подумал, что как раз в этот самый момент тоже схожу по нему с ума. Но от его потемневшего многообещающего взгляда все подозрения растаяли без следа. - Ради интереса, спортивного. - О! Я облизнул пересохшие губы, его улыбка стала шире. - И как интерес, оправдался? Спортивный. Он перекатился вместе со мной по дивану. И теперь сам навис сверху, а я снова поддался, хотя в этот раз хотел сделать все иначе. Но у меня никогда не получалось... Каждый раз я что-то упускал, не знаю почему. Наверно, в этот раз я просто был пьян. Не знаю, мне никак не удавалось понять, в какой момент я терял контроль. Все равно, что пытаться отследить самое начало сна. И вот опять я ждал ответа, как приговора, хотя уже не мог вспомнить, с чего начался вопрос. А в груди трепетала стая мотыльков, окончательно лишая меня воли. - Да, еще как... Мотыльки горячей моросью разбежались по коже от поцелуя. Он смотрел мне в глаза, расправляясь с ремнем, торопливо спустил джинсы, застрявшие на правой ноге, лег между разведенных колен. От этого взгляда меня накрыло сильнее, чем от вискаря. Вроде давно можно было привыкнуть, но черная пропасть все не кончалась, и каждый раз я проваливался все глубже... И мне это нравилось. Нравилась волна ощущений, смесь жгучего стыда, который я пересиливал, пытаясь расслабиться, страха с неловкостью, и желания, когда мой напряженный член зажимало между нашими телами, а Саша давил еще сильнее, ломая хрупкое сопротивление. И так снова и снова, под мерный стук по полу пряжки с моих свисающих джинсов. Это было почти невыносимо, и хватило меня ненадолго, как обычно. Я потянулся за бутылкой, когда он перекатился на диван рядом. Это стоило мне просто нечеловеческих усилий. - На следующей неделе не получится, наверно, - сказал он, протягивая руку за вискарем. - Отец решил тут ремонт делать. Может быть, на продажу. - А ты как будешь? Остывающая влага холодила кожу, мне было классно, и, надеюсь, я никак не выдал мимолетное беспокойство своим равнодушным вопросом. - Если получится, здесь пока останусь, или у бабули. Все-таки грязи будет, окна менять, в туалете еще все снесут. - Это точно... А потом? Зарин пожал плечами. - Максим снимать будет, но он сам зарабатывает. А у меня папа еще и учебу стал контролировать. Кончилась халява. - У тебя же кроме русского проблем нет. Вот походишь к ней в гости... - Да сдалась мне эта Татьяна со своими кошками, - возмутился Саша. - Каждый день у нее дома тусить - это уже перебор. - Что, пристает? - Я заржал. - Неа. Только кошки. - А то смотри... - Будешь ревновать? - Теперь ржал Зарин. - К пенсионерке? - Ей тридцать четыре, вроде. - Жуть. - Просто ты не дорос. - Ага, а следующий трактат у тебя будет о неравной любви? - О содомии. - Она еще и извращенка, - покачал головой я. - Ты влип. - Я надеялся, ты мне поможешь. Виски резко обожгло горло, и я чуть не подавился, но обошлось. - Не знаю, как получится, - протянул я, отворачиваясь от него на бок. - У тебя же ремонт. Он тут же лег сзади, удобно обхватив ладонью вокруг бедра. Потом протиснулся дальше, сжав возбужденный член. - Пока еще нет. После второго захода я все-таки заставил себя дотащиться до ванной. Футболка противно липла к животу, и вообще иногда накатывало, что мы чем-то не тем занимаемся... Вроде запоздалого стыда за слишком громкие стоны и жесткие движения, когда все мало. Не долго, но бывало. Мне нужно было освежиться, в голове шумела муторная каша из остатков пьяного блаженства и неопределенных сомнений. Я торопливо прошел по небольшому коридорчику и, в последний момент только заметив полоску света, потянул на себя дверь и зашел внутрь, едва не впечатавшись в голую попу, которая неприлично расположилась прямо по центру ванной. Я проморгался, что-то вспоминая про Максима и его новую подружку, когда эта подружка резко выпрямилась, откидывая назад волосы вместе с полотенцем, в ужасе уставившись на меня в запотевшее зеркало. Ужас был взаимным, потому что это была Оля Трофимова. Нет, она, конечно, была прекрасна, как никогда, и подобное чудное виденье меня бы очень впечатлило в другое время и в другой обстановке, вот в прошлом году я бы такое не представил в самой изощренной фантазии, но сейчас мне ее точно видеть не хотелось, ни в каком виде. Особенно кошмарным показался каскад эмоций на лице Трофимовой, за пару секунд ужас сменился на удивление, а потом она с улыбкой обернулась, сунула мне в руки мокрое полотенце и, совершенно не стесняясь, неторопливо стала надевать большую мужскую футболку. Я молча отошел в сторону, неловко прижимаясь к белому кафелю, чтобы занять как можно меньше места, когда она, наконец, выйдет, но вместо этого Оля решила на меня полюбоваться. В измазанной спермой футболке и красными пятнами засосов я перед Трофимовой казался себе особенно отвратительным, но нашел в себе силы встретиться с ней взглядом. Она покачала головой и спросила шепотом: - Ты что, сейчас совсем ничего не почувствовал, да? Явственная жалость в ее голосе меня возмутила, но обсуждать я точно ничего не собирался, и тоже покачал головой в ответ. - О, надо же. - Оля! Ты же никому... Она отмахнулась и закрыла за собой дверь. Ко всему прочему, я еще и полным идиотом себя выставил, но после душа мне стало уже все равно. И даже легче как-то. Все-таки когда Кибиш самый первый раз запалил, было действительно страшно, а Оле пофиг, так что и волноваться не о чем. Кстати, с ней потом на самом деле проще стало общаться. Мы на своей экспериментальной хореографии стали в пару, а потом она стала делиться своими переживаниями, я тоже, и в один момент мы сошлись на том, что Зарины все мудаки, но до этого было еще далеко. С Сашей, и правда, реже получалось встречаться. Дома у себя он перестал народ собирать, и вместе мы тоже как-то почти не пересекались после школы. Или всегда неожиданно, когда я уже не ждал. Хотя, чего врать, я все время ждал на самом деле. Но неизвестность ужасно нервировала, и казалось, что я терплю целую вечность, но стоило ему мимоходом как-нибудь спросить, будут ли у меня предки дома, меня отпускало и все становилось как прежде. Я ждал его после школы в недостроенном здании бассейна, и мы могли пойти через красочный кленовый сквер со светящимися в солнце золотыми листьями, и как ни в чем не бывало, трепаться о ерунде всю дорогу до дома, который часов до семи был в полном моем распоряжении. Иногда он не приходил, но это уже русичка была виновата, которая в последний момент меняла время своих репетиторских часов и могла позвать его домой сразу после занятий. Наверно, именно так и случилось, когда я стоял в кирпичном проеме и тоскливо смотрел на тугие серые облака, из которых начинал моросить противный мелкий дождик, а вместо Зарина нарисовался Кибенкин. Мне все еще отлично удавалось делать вид, что его не существует в природе, и я даже постиг ту стадию просветленного пофигизма, когда вполне спокойно мог к нему обратиться на уроке с просьбой передать тетрадь, к примеру. Или поржать над криками Поповой, которая не желала, чтоб он оттаптывал ей туфли на вальсе. У нас еще был клевый преподаватель Иннокентий Геннадьевич, который с юмором относился ко всем претензиям девушек по поводу партнеров в танцах (количество партнеров было не в пользу девушек и выбирать им не приходилось, если, конечно, не договориться заранее, как Оля Трофимова). Так что вместо того, чтобы избавить туфли Поповой от ботинок Кибенкина, Иннокентий Геннадьевич пытался научить Кибиша вальсу. На это реально было стыдно смотреть, не только мне. Проще было пристрелить кого-нибудь из них двоих - ученика или учителя, чем смотреть, как оба мучаются. Потом Иннокентий Геннадьевич встал в пару к Кибишу и пытался заставить того вести, и урок был сорван. Но сейчас я ждал не его, и справедливо пожелал ему поскорее свалить куда-нибудь в другое место. Кибенкин не послушал и облокотился о кирпичную стену под козырьком. - Не надоело ждать? - Поинтересовался он. - А тебе? - Парировал я. Он растянул губы в своей фирменной неприятной улыбке и пожал плечами. - Я своего дождусь. Я красноречиво промолчал, но Кибиш, видимо, не принял мои сомнения на свой счет. - Не надейся, он с Татьяной Ивановной ушел. Почему-то особенно остро кольнуло разочарованием. Я не хотел ему верить, но знал, что, скорее всего, так и есть. Кибенкин, как и прежде, тонко уловил мои душевные колебания, и на его лице вместо вызова тут же проступило понимающее сочувствие. - Пойдем? - Попросил он совсем другим тоном. Я смотрел сквозь него, но вдруг не сдержал торжествующей улыбки, когда из-под шелковиц позади Кибенкина появилась еще одна фигура. Кибиш тоже стал лыбиться, глядя на меня, явно ожидая, как прямо сейчас я сделаю шаг в его объятия, и все его грязные мечты вот так просто станут реальностью. Вместо этого я сделал шаг мимо него под холодную октябрьскую морось, но мне казалось, что весь мир тонет в ослепительном солнечном свете. Зарин обнял меня, а я зарылся пальцами в его жесткие волосы, притягивая к себе за шею. Если в этом эксгибиционизме и была доля умышленной жестокости, то Кибиш сам виноват. А я о нем вообще забыл ровно через полсекунды. И больше в тот день уже не вспоминал. *** Счастье, как известно, не может быть вечным. Особенно, если уметь правильно себя накручивать. Я в этом был не силен, но мне круто помогли. После уроков Саша, как обычно, пропадал у классухи, которая помимо сочинений умудрилась навесить на него какую-то ерунду для школьной газеты. Это даже звучало смешно - Зарин и газета, но свободного времени у него стало еще меньше, вечером ни у него ни у меня дома спокойно не посидишь, а на улице холодрыга. Меня эгоистично терзали эти нестыковки, а его вроде не особенно, хотя, может, я и ошибался, но по нему определить и раньше было нелегко. Я даже пожалел, что в сентябре тоже не записался в общественную деятельность вроде драмкружка или школьного радио, и теперь чувствовал, что жизнь проходит мимо, пока народ занят такими важными делами. То есть, еще в сентябре в этот драмкружок я как раз и хотел попасть, но заметил в списке фамилию Кибиша и передумал. Тоже мне, актер, он даже у доски нормально ответить не может, а тут сцена, хоть и школьная. Что называется - ни себе, ни людям... то есть, ни себе, ни мне. Пару раз я подлавливал Сашу на переменах, но ничего не выходило, и я, как обычно, решил подождать, пока он найдет время. Так прошла неделя, и ко второй мое настроение уже сильно опустилось к нулю, синхронно с полоской на градуснике за окном. Тоскливый холодный ветер сдувал последние листья, лужи подмерзали, мне не хватало солнца. Раньше я бы иначе обозвал этот "дефицит", но все давно стало куда серьезнее. В таком подавленном настроении меня как-то застала Вита, и я зачем-то спросил у нее про Зарина. Честно, не собирался, но ничего не мог с собой поделать. Мне хотелось поговорить о нем хоть с кем-нибудь. Вита, к счастью, ничего не имела против, ей давно было пофиг, и вообще вдруг заявила, что у них все было несерьезно, так, подумаешь, первая любовь, детские игры. Я напомнил, как она сбежала однажды, едва услышав его имя, что не сильно смахивало на "несерьезно", особенно лично для меня в тот памятный день. - Мне было любопытно! Я же должна была убедиться, что у нас бы ничего не вышло. - Убедилась? - Ну да, - Вита пожала плечами. - Не сразу, правда. Мы все-таки долго не виделись. Он изменился, а я себе все время другое представляла. Прежний Зарин мне больше нравился. Или это я изменилась, не важно. Я так и не поняла, что ему от меня было нужно, но меня это уже не устраивало. - Вот! - Что? - Я тоже не понимаю. - Да-а, - протянула она, - хреново. А тебе он зачем сдался? Вот, действительно, - подумал я, - нафига я тут страдаю и обсуждаю Зарина, вместо приятного общения с самой классной девушкой, которая встречалась в моей жизни? Свободной, между прочим, девушкой, да еще без лишних комплексов и прочих загонов. Но мне хотелось докопаться до истины, как бы мучительно это не было. Я тяжело вздохнул. - Ясно, - выдала она, отчего мне стало еще печальней. - Но не все так плохо. Вот за что люблю Виту - везде найдет позитив. Она накрутила короткую цветную прядь на палец, задумчиво поглядев на потолок, потом улыбнулась. - Может, у него тоже все серьезно. И ему это не нравится. Я бы вот в тебя влюбилась. С тобой легко. Можно ни о чем не париться. Конечно, влюбилась бы. - Правда? - Удивился я. - Ну-у... - она улыбнулась еще шире, - не совсем. В смысле, с тобой правда легко, но для меня даже слишком. - Ага. Отлично. - Да нет, ты не понял! Просто мы слишком похожи, сразу было ясно. А так обязательно бы влюбилась! Мне на самом деле полегчало. Я передумал обижаться на это сомнительное оправдание, но все равно уточнил: - Так весной это что тогда было? - Как что? Ну так... спортивный интерес, почему бы и нет? От такого заявления все отличное настроение снова скатилось в черные непроглядные дали. Я чувствовал себя тугой свинцовой тучей, слишком холодной, чтобы взбодриться грозой с молниями, и слишком тяжелой, чтобы улететь подальше с порывом ветра, зато в самый раз, чтобы серой мглой растянуться на полнеба. Чтоб всем остальным тоже было хреново от моей неопределенности. Если бы, конечно, всем остальным было до меня дело. Но, кроме учителей, никто особенно не интересовался моей персоной, а их мой мрачный вид не смущал: химичка попросила нарисовать очередную стенгазету, физрук отправил развеяться на пробежку вокруг озера, а классуха подловила уже у раздевалки срочно отнести журнал в учительскую, тетради в кабинет, и какой-то фотоальбом в актовый зал, чтобы передать в редакцию школьной газеты. Быть мальчиком на побегушках мне совершенно не хотелось, но кроме меня все давно разошлись. Я же после физры во вторник всегда тащился последним, чтобы Кибиш успел свалить из раздевалки на свое собрание театральных дарований. К тому же от последнего ее задания сердце снова застучало, будто я все еще бегу кросс. Мне одновременно хотелось наконец-то поговорить с Зариным, и было тревожно. Глупости, конечно, надо было просто подождать, пока у него найдется время или возможность, наверняка у него самого куча проблем: ремонт там, соседка отцу что-нибудь насочиняла, трояк за диктант, еще и на редакцию лишнее время тратить. Я все понимал, но легче от этого не было. Так что в актовый зал я пошел в последнюю очередь, и успешно накрутил себя еще больше. Даже представил, как зайду, положу альбом и молча выйду. Или нет, лучше, как ни в чем не бывало, поинтересуюсь, как номер получается. Или не стоит? Мне ведь на самом деле наплевать на этот номер... Вот с такими примерно мыслями я зашел в зал и врезался в Зарина. - О, я как раз к тебе, - хотел я сказать, но вместо этого что-то промычал и сунул ему альбом, глядя в сторону. Слева от входа как раз была сцена, и несколько человек синхронно обернулись. Мне от такого внимания стало совсем неловко, и я дернулся обратно к двери, но Зарин вдруг удержал меня за локоть. И потянул к себе. Заминка затягивалась, нужно было что-то решить или сказать, и тут на весь зал раздался звучный голос преподавателя: - А ты не останавливайся, почему ты замолчал? Давай, сначала, Александр. Я выдохнул и пошел с Зариным на другой конец зала. - Ты... Ты в страсти... Откуда-то из тени в глубине сцены замямлил Кибенкин, и я едва не споткнулся. - в страсти горестной находишь... - Нет, подожди. Ты к кому обращаешься? Ко мне? Мне - не надо. Тебе зрителей, может, не хватает? Так, Талия и Мельпомена, спуститесь вниз. Ребята, а вы не спешите? Он обратился явно не к кому-то из своей группы, а к нам. Саша удивленно обернулся, потом спросил у меня: - Ты же не спешишь? - Давайте к нам, - не дожидаясь ответа позвал преподаватель. - Вот на стулья присядьте, пожалуйста. Я решил, что это никогда не кончится, и поплёлся за Сашей к сцене. Две девчонки из параллельного класса откровенно скучали, ожидая продолжения, но оживились в ответ на предвкушающую улыбку Зарина. От него как обычно исходило ощущение движухи, даже если он молчал, поэтому вместо четверых зрителей преподаватель будто получил сразу дюжину. Хотя меня можно было вычесть - приняв неизбежность представления, я, ссутулившись, демонстративно спрятал лицо ладонью. - Еще раз! Представь, что перед тобой полный зал. Вот и смотри на них, прямо на зрителей. Когда молчание затянулось, я все-таки посмотрел на сцену сквозь пальцы. Кибенкин, в своем вечном мешковатом свитере с узором из фиолетовых и серых треугольников на коричневом фоне, сливался с темным выцветшим занавесом. Ярким пятном выделялось только его побледневшее лицо, на котором особенно трагично смотрелись контрастные тени от прожектора. Он начал невнятно говорить про горестную страсть и слезы, я вот даже не помню смысла слов, настолько жалким это выглядело. Мне было стыдно за него, и я в ужасе представил себя вот так на сцене, читающим никому не интересный стих перед ржущими одноклассниками. - Еще раз, Саша, смелее. Ты для зрителей играешь, а не думаешь, как подобрать нужное слово и побыстрее кончить. Девчонки прыснули, зажав рты ладонями, а я подумал, что все так и есть - зря преподаватель старается, Кибиш явно думает поскорее проговорить и сбежать. - Что он пытается изобразить? - Шепотом спросил Саша у Лены из "В" класса, пока Кибенкин мучительно начал сначала. - Пушкин же, - ответила за нее другая. - Мы - музы. Сережа с Лешей тоже Пушкины. А Юлька - его первая любовь. - Чья любовь? - Переспросил я, наклонившись к ней через Зарина. - Да Пушкина, кого еще! Преподаватель шикнул на нас, и я откинулся к спинке. - Не поверх кресел, а в глаза, - терпеливо повторил он. - Дальше, Саша... - ...если бы тебя, унылых чувств искатель, постигло страшное безумие любви... Саша пихнул меня в бок, и я, заразившись их весельем, все-таки посмотрел на несчастного Кибиша. И тут же пожалел об этом, потому что он безошибочно выбрал меня своей мишенью и теперь обращался именно ко мне: - Когда б весь яд ее кипел в твоей крови, - зло выговорил он, - когда бы в долгие часы бессонной ночи, на ложе, медленно терзаемый тоской, ты звал обманчивый покой... Я улыбался еще по инерции, но мне стало не по себе. Лучше бы я сидел в прежней позе, пряча взгляд ладонью. Теперь он словно держал меня, не позволяя опустить глаза, поймал в ловушку, заставляя слушать свои слова, словно давно сдерживался. - ...покровы жаркие, рыдая, обнимал и сохнул в бешенстве бесплодного желанья... Саша незаметно взял мою руку, переплетая пальцы. Наваждение отступило, и я мельком глянул на остальных. Все потрясенно слушали Кибенкина и в зал не смотрели. Я сжал ладонь в ответ. - ...дрожащий, бледный, исступленный, тогда б воскликнул ты к богам: Отдайте, боги, мне рассудок омраченный, Возьмите от меня сей образ роковой! Довольно я любил; отдайте мне покой! Он прикрыл глаза, сделав паузу перед последней фразой. Он не мог не заметить наш жест, но не запнулся и не замолчал, а горько добавил, словно про себя: - Но мрачная любовь и образ незабвенный остались вечно бы с тобой. Зарин отнял ладонь, и в звонкой тишине зала послышались его хлопки. Это казалось жестокой насмешкой, но через мгновенье к его аплодисментам добавились еще. Кибенкин размашисто поклонился, и я тоже решил, что с меня представлений достаточно. Зарин догнал меня уже в коридоре у кабинета информатики как раз, когда прозвенел звонок. - Подожди минуту. Одно фото только отсканирую. Зайдешь? - Если только минуту, - пожал я плечами. Мы постояли, пока класс освободится. - И выбрать надо, - Саша открыл альбом, быстро пролистав до страницы с закладкой. - Ого, смотри. Как тебе? На фото совсем молодая Татьяна Ивановна в цветастом платье сидела на стуле, а ее каштановые волосы спускались на пол, уложенные кольцом вокруг ее ног. - Ох, блин! Это что? - В шоке уставился я. - Нет, правда, это она?! - Вроде похоже. - Жуть. Рапунцель отдыхает... Сейчас намного лучше. Саша аккуратно перевернул альбом на сканер, потом протянул учителю дискету. - Вот и всё, - сказал он, когда мы вышли. - Теперь можешь идти. Потом рассмеялся, пока я придумывал ответ. - Илюх, ты что? Ему ты тоже сейчас поверил? - Саша закатил глаза, имитируя эпилептический припадок или что-то похожее. - Отдайте, боги, мне рассудок омраченный! Поверил же? - Ему все поверили, - оправдался я, отсмеявшись. - Талант, - заключил Зарин. Все мое напряжение испарилось без следа. Я хотел что-то еще выяснить, но забыл, что. Все казалось неважной чепухой, особенно странное тревожное чувство, которое мучало меня последние недели две. - Ты домой? - спросил Саша. - А ты? - Не знаю. Я закончил статью, которую писал вместо очередного сочинения для Татьяны, дома ходят посторонние люди с перфоратором, отец уехал до выходных, так что ждать меня никто не будет. - Круто, - согласился я, улыбаясь про себя. - Да не особо. Всегда приятно, когда хоть кто-то ждет. - Наверно. А вот самому ждать - не очень. Терпеть не могу. Мы прошли сквер, и Саша вдруг остановился. Ему нужно было налево, а мне прямо. Но все равно вышло слишком неожиданно. - Тогда не стоит, - заметил он. - Если так сильно не нравится. Я тут же хотел взять свои слова обратно, и сказать, что мне всегда все нравится, но одновременно с этим меня накрыло раздражение. Не из-за него, а из-за самого себя. Словно я стал таким же жалким, как Кибиш. Готовым ждать бесконечно. Мне стало противно от этой мысли. - Хорошо, не буду, - выдавил я, решив идти до конца. - Правильно. - Он усмехнулся. - Тогда пока? - Ага. Я еще несколько секунд стоял как столб, пока он уходил, потом вдруг словно очнулся. Эти секунды показались совершенно невыносимыми. - Саш! Стой! Я догнал его и взял за руку, и мы, как ни в чем не бывало, пошли ко мне. Нечто непоправимое, к чему я был совершенно не готов, развеялось, и сразу стало легче.