Тайны мироздания, вторая серия

Оставшуюся часть каникул после лагеря я провел в еще большем раздрае, чем был до этого. Пару раз, правда, заходила Витка, но помешать мне упиваться своим стыдом и никчемностью не смогла. Я был себе отвратителен и казался грязным, меня даже удивило, что Вита не видела этого и общается со мной, словно ничего не произошло. Хотя обстановка в комнате ее сразу впечатлила: я сидел в кресле спиной к окну с плотно задернутыми шторами, и слушал треск из маленького радиоприемника, прокручивая колесо в разные стороны. Когда словил русское радио, Вита забрала у меня из рук радио и стала подпевать Земфире, подтанцовывая в полумраке: - Хочешь сладких апельсинов? Хочешь вслух рассказов длинных? Хочешь, я убью соседе-ей... Она присела на подлокотник кресла и, склонившись чуть ниже, почти прикоснулась к моей шее губами. Не знаю, зачем, и чего Вита хотела этим добиться, но от нахлынувшей острой жалости я замер, боясь, что еще капля и я просто не выдержу и начну рыдать. Мне не нужна была ее жалость, я и без этого знал, что урод! К счастью, Вита не стала продолжать, плюнула, обозвала меня мазохистом и сказала звонить, когда надоест страдать. Но вечером в воскресенье приходил Зарин, и я начал по новой. То есть, я с ним не встречался, это мама сказала, что какой-то парень сидит в коридоре прямо на полу и отказывается заходить в гости. Мне стало тошно от одной мысли о встрече, и я позорно забаррикадировался в своей комнате. Хотя потом засомневался: к чему бы ему приходить? Может, и нет там никого... Маме было неловко перед соседями, мне было стыдно разыгрывать перед предками драму и объяснять причину своего негостеприимства, и я, превозмогая симулированную головную боль и внезапную тахикардию от волнения, все-таки выполз за дверь, но там уже никого не было. Такое же облегчение я испытал, когда вернулся в спальню в лагере поздней ночью, и увидел его пустую кровать. Я не знал, как смогу находиться с Сашей в одном помещении, но он ночевал в другой комнате, а на следующий день не пришел ни в столовую, ни на аукцион. Зато Романова выкупила огромного рыжего тигра за какую-то нереальную сумму наших нарисованных денег и светилась от восторга. Мне, кстати, было совершенно не до аукциона, но Оля как-то незаметно втянула в торг, чтобы куда-нибудь потратить мои пару сотен. Я пару раз поднимал руку, но мои ставки перебивал Кибенкин, и я не продолжал. Зато под конец, когда уже ни у кого не осталось средств, призы резко подешевели, и мне задешево достался радиоприемник, две гелевые ручки и жуткая картинка с шелкографией. Только мне было плевать. В первый же день после каникул на классном часе Татьяна Ивановна снова всех пересадила. Она каждый раз довольно чутко замечала симпатии учеников и рассаживала мальчиков к девочкам, которым мы нравились или неплохо бы смотрелись за одной партой. И никогда наоборот! Меня бы смущала эта дискриминация, но мне опять же было совершенно все равно. Одна радость - без Поповой, с которой я сидел чаще всего, было гораздо спокойнее. За первой партой прямо передо мной в одиночестве сидела Ира Лукина, и я представил, как отреагирует Зарин на перспективу сидеть прямо перед учителями. Он, впрочем, не появился в понедельник. И в остальные дни тоже. Меня это вполне устраивало, хотя к чему врать... Каждый день перед школой у меня начинали дрожать руки а в горле разбухал ком, мешая дышать и говорить. Я еле шел, надеясь и страшась его увидеть. Я тысячу раз пожалел, что трусливо не вышел к нему тогда в коридор за дверью, чтобы хотя бы посмотреть! Иногда меня накрывало чуть ли не бешенством. Я представлял снова и снова, как открываю дверь и бью его с ноги в челюсть, или поднимаю рукой за шею и левой в печень... за полгода вранья и этого моего медленного сумасшествия, в которое он меня втянул. Или нет... эта мысль жгла сердце дикой болью и нарывом надежды: может, всё наоборот? Полгода были настоящими, а ложью стали только последние слова?.. Но нет, Зарин давно к этому вел, просто ему надоело говорить безобидными намеками, которых я не видел в упор и он, наконец-то, первый раз выразился определенно. Я запутался окончательно, и самое ужасное, что надежда абсцессом росла и причиняла все больше страданий. Презирать себя еще сильнее было сложно, а вот надеяться можно было бесконечно. Поэтому я с замиранием сердца от разочарования каждый день радовался его двухнедельному отсутствию. И сознательно не интересовался слухами о причинах. Но мироздание просто так не отпускало, и на литературе Татьяна внезапно зачитала отрывок из его сочинения. Это была одна из ее заданных на факультативе тем, очередные размышления о любви. Я так и слышал в трагичном голосе классухи его уверенные интонации, и от этого было не по себе. Она читала вслух о том, что любовь - это свобода, чувство полета, попутно вставляя свои комментарии о слишком эгоистичном подходе Заринского восприятия. Но мысль о том, что главный принцип свободы - взаимное уважение, и о том, что любые ограничения и оковы, которыми может стать влюбленность, - унижают, выделила как интересную. Я ничего не понял из его сочинения, и, когда Татьяна Ивановна внезапно спросила именно меня, сказал, что не верю ни в какую любовь. Она рассмеялась и сказала, что не удивлена. И что когда-нибудь я, как и большинство моих одноклассников передумаю. Ну, если повезет. Судя по реакции класса, не я один был настроен скептически. Зато отжег Кибенкин. Он, видимо, долго тянул руку, не знаю, теперь он сидел сзади в третьем ряду, а я не оглядывался. Так вот Кибиш решил поспорить с отсутствующим Зариным по поводу любви, и пространно заявил, что любовь, наоборот - это и есть добровольные оковы, в которые человек заковывает себя сам. Даже если чувство не взаимно, оно не может унизить, напротив, любая любовь только возвышает и очищает. Она прощает все, уничтожит любой изъян, и даже когда разочарование в другом человеке обнажит его сущность, любовь окажется сильнее и всегда даст второй шанс. На словах про "разочарование" я почувствовал, как у меня горят щеки и отвернулся к пахучей герани на подоконнике. Татьяна еще о чем-то дискутировала с Кибенкиным, я не хотел слушать. С последних рядов послышался приглушенный смех, потом кто-то ойкнул, прервав любовный диалог, и классуха попросила Олю Трофимову встать и высказать свое мнение. Оля встала, но снова прыснула в кулак. Потом извинилась и с усилием нахмурилась, делая серьезный вид. - Любовь! - Воскликнула она, развязным жестом всплеснув руками. - Это смесь окситоцина, серотонина, дофамина и еще кучи гормонов. Они вызывают привязанность, нежность и прочие ненужные слабости. А, еще дают ощущение эйфории, и образуется своего рода рефлекс на определенного человека. - Какой ужас, - изумилась цинизму Татьяна. - Почему? Это мне мой парень рассказал, он медик. - Поэтому он теперь бывший парень, да, Оль? - Звонким голосом поинтересовалась Романова. - Рефлекс не выработался? Несколько человек заржали, даже Татьяна улыбнулась, и почти все смотрели на Трофимову с гадливым злорадством. Она уже не смеялась, напротив, за мгновение ее лицо изменилось до неузнаваемости, она побледнела, в потом вдруг сжала губы и молча пошла к двери, почти побежав у выхода. Лукьянов вскочил, явно собравшись ее догонять, но Татьяна обернулась ко мне: - Ильин, сходи ты, пожалуйста. Испепеляющий Лехин взгляд я чувствовал кожей, не оглядываясь. Трофимова успела убежать к лестнице, и я понятия не имел, где теперь ее искать. До звонка оставалось минут десять, но мне повезло услышать в притихшей школе шаги на клетке четвертого этажа. Оля стояла в закутке за колонной в холле, и теперь, когда я ее нашел, я не знал, что сказать, чтобы если не успокоить, то хотя бы не сделать хуже. - Ты вернешься в класс? - Спросил я. - Или хочешь, я скажу, что не нашел тебя. - Подожди, - Оля шмыгнула носом, но голос у нее был вполне уверенный. Она зло добавила: - Какой же мудак! Ненавижу! - Наверно, это что-то семейное, - поддержал я, догадываясь, что она имеет в виду не кого-то из одноклассников. - Да нет, почему... Саша, знаешь, что отцу устроил! А этот ни слова сказать не мог. А ведь он даже не родной сын... Она отвернулась от окна. - Вот тебе дядя бы запретил спать с малолетними шлюхами, ты бы что ответил? При том, что это я - шлюха, и я стою рядом, пока меня оскорбляют в лицо? - Кто запретил? Оль, ты что несешь? - Игорь Иванович. Максиму. При мне! Сказал, что я... - Она запнулась, и я обнял ее, не зная, что тут добавить. - Может, там что-то серьезное... - успокаивал я. - И Макс не мог ему грубить... Я не знаю. Судя по твоим словам, этот Игорь Иванович сам конченый урод и псих. Ну и что ему Максим мог ответить? Она вдруг рассмеялась, сквозь слезы. - О, ты бы видел его лицо! Сашка так и сказал ему тогда, что он психопат. А Максим - трус и мудак, как оказалось. - Зарин отцу так сказал? Из-за тебя? Офигеть! Оля отстранилась. - При чем здесь я? Это он тебя защищал, когда отец ему что-то про пидаров зарядил, которых надо отстреливать, а Саша сказал, чтоб не смел о тебе ничего говорить. Вот Макс молчал. Все проглотил, как будто так и надо. Малолетка, шлюха, вертихвостка... Разве шесть лет - это настолько большая разница? Она посмотрела на голые ветви за окном, потом на улицу за школьной оградой и вдруг резко отшатнулась, словно увидев привидение. - Это он! Черт, он что, сюда еще приехал меня унижать, при всех? За углом пронзительно прозвенел звонок, и через мгновение раздался гомон и шум шагов сотен школьников. Я, потрясенный словами о Зарине, проследил за ее взглядом. На узкой улице за ограждением у припаркованного мерса стоял мужик в пальто нараспашку, потом он выбросил сигарету и подал руку, помогая кому-то встать с заднего сиденья. Я не смог разглядеть его лицо, но Оля, судя по всему знала его гораздо лучше. - Забери, пожалуйста мои вещи из кабинета, - попросила Оля. - Я не пойду на алгебру. - Пошли вместе, все равно с литературы уже все ушли. А вообще зря ты. Может, его из-за отсутствия сына в школу вызвали. Или документы забрать, если Зарин, правда, обратно в свою Америку уезжает. Делать ему нефиг, за девушками Максима по школам бегать. Оля хмыкнула. - Думаешь, таких еще много было? - Блин, Трофимова! Я потянул ее за руку, и мы спустились на второй этаж, но заботливые одноклассники уже собрали и унесли наши вещи, и Оле все-таки пришлось идти на алгебру. Перед кабинетом меня встретил Лукьянов, и когда мы отошли в сортир, наехал, мол, че за херня у меня с Трофимовой, он давно это замечает. Это было так неожиданно и несправедливо, что я ляпнул первое, что пришло на ум: - Да мы с первого класса знакомы, Леха, она не в моем вкусе! - Тебе не нравится Оля? - Удивился Лукьянов. - Ты, пидор, что ли? Со стороны двери кто-то заржал, мы обернулись к Кибишу. - Лукьянов, ты же сейчас изобрел радар от пидарасов! - Отсмеялся он. - Мне вот тоже Трофимова не нравится, значит, и я голубой по-твоему? - Да нет вроде. Не знаю, - Леша замялся. После памятной ночи в лагере он, как и Серый, испытывал перед Кибишем суеверный трепет и явно не желал лишний раз связываться. - Просто вы слепые идиоты! Леша махнул рукой, потом обошел Кибиша по дуге, отерев плечом стенку, но когда я решил повторить маневр, чтоб свалить из толчка, Кибенкин преградил мне дорогу. В голове за доли секунды вспыхнул стыд, испытанный на литературе после его откровений, и тут же окатило прежним ощущением прилипшей ко мне грязи. Я словно видел себя его глазами, и знал, что Кибенкин имеет полное право меня презирать, но... - Мне не нужно твое прощение, - бросил я. Потом криво усмехнулся, чтобы наверняка: - И "второй шанс" я тоже не заслужил. - Хорошо, - согласился Кибиш, насмешливо глядя в ответ. - Потому что я все равно не могу тебе его дать. Мне нужно время. Он пошел к писсуару, а я спешно выскочил из туалета. От смеси стыда и злости щеки горели, словно я получил две пощечины. Кибиш, сука! Время ему нужно?! Чтобы простить меня? Это он сейчас соизволил согласиться с тем, что я не заслужил его долбаного прощения? От захватившего раздражения я чуть не врезался в кого-то перед кабинетом, извинился себе под нос, но потом замер на месте, когда меня позвали по имени. Передо мной стоял Зарин-старший, которого я видел сегодня первый раз в жизни, но сомнений у меня не было. - Илья? Подожди, нужно поговорить. То ли из-за предубеждения, внушенного рассказом Оли, то ли от неприязни в его взгляде, говорить мне с ним отчаянно не хотелось. Мелькнула параноидальная мысль, о том, что он сейчас тоже начнет оскорблять меня при всех, как боялась Оля. Я покосился в сторону класса. - Я отпросил тебя с урока, - предупредил вопрос Зарин. Чуть поодаль за ним стояла девочка лет десяти, которая увлеченно щелкала по навороченной электронной игрушке. Я таких не видел и с завистью подумал, что в детстве продал бы душу за такую фиговину. Она была одета в дутую оранжевую куртку, полосатые гетры, и вместо шапки на голове были пушистые кислотно-розовые наушники. Выглядело это слишком ярко и по-заграничному. А я и не подозревал, что у Саши есть младшая сестра. Мы отошли к окну и он представился, хотя руки не подал. Не то, чтобы я этого ждал, меня вообще напрягала вся ситуация. - И как ты дошел до такой жизни? - Спросил Игорь Иванович, то ли в шутку, то ли всерьез. Не знаю, почему сначала мне показался неприятным его взгляд, сейчас он выглядел совсем иначе. Я бы даже сказал, участливо ждал ответа. - Да как-то само собой получилось, - ответил я в его духе. - А дальше что делать собираешься? - На алгебру пойду. - Это правильно, - согласился Игорь Иванович, улыбнувшись кончиками губ, и мне польстила эта мелочь и его тон. Я поймал себя на мысли, что сынок вырастет копией своего отца. - Алексу бы тоже алгебра не помешала. Только спеси с гордыней многовато. Я не знал, что на это ответить кроме "вам виднее", но так сказать не решился. И спросить, зачем он мне рассказывает о своих семейных проблемах, тоже показалось невежливым. Но в груди тревожно кольнуло, и опухоль надежды болезненно зашевелилась, выбрасывая колкие метастазы. - Почему Саша не ходит на уроки? - Не выдержал я, хотя прошло всего пару секунд. - А он сам что говорит? - Кому, мне? С чего вы взяли... - Я осекся от слишком красноречивого взгляда и стал оправдываться: - Мы давно не виделись вообще-то. - Как давно? - С четвертого ноября, - я хорошо запоминал даты, но черт возьми, такая точность смутила меня самого. - Кажется. И не думаю, что... - Ясно, - перебил Зарин. - Это не важно. Мне он говорил другое, а я точно знаю, что Алекс мне никогда не врет. - То есть, я не понимаю... - Пожалуйста, Илья, - он пристально посмотрел мне в глаза, и я снова отметил их сходство. - Ты должен пойти по этому адресу и попросить его вернуться домой. Иначе мне придется принять меры. Так ему и передай, он поймет, что это значит. - Я не могу! Извините, конечно, Игорь Иванович, но... - Тебя он послушает, - заверил меня Зарин, сделав акцент на первом слове, и пододвинул по подоконнику блокнотный листок с адресом. - Неправда. Я уж не знаю, что он вам говорил... Мы вообще не особенно ммм дружили, тем более последнее время... и мне бы не хотелось... общаться... Я отчаянно покраснел, и потер ладонью переносицу, глядя в пол. Мне казалось, он видит меня насквозь, и прекрасно понимает мое мычание. - Па-ап! - Позвала девочка за его спиной. - У меня батарейка садится. - Сейчас пойдем, Лорочка. - Я выдохнул от облегчения, но, видимо, поспешил: - Илья, тебе и не придется с ним больше общаться, уверяю. Просто один раз передай мои слова, и все. Я даю ему неделю. Потом пусть пеняет на себя. Всё, надеюсь, мы договорились. Прощай. Я еще какое-то время тупо постоял у окна, когда они ушли, потом пошел в класс. Но у самой двери опомнился и вернулся за листком с адресом.