Ненастоящая любовь

<center>Леголас возвращался домой. Когда-то, уходя на север прямо с поля Битвы Пяти Воинств, он всерьёз думал, что никогда уже больше не вернётся в Лихолесье. Принц появился на свет под сенью Великой Пущи. Здесь жил его народ. Здесь правил его отец. Уходя, Леголас получил от короля напутствие, но это были, скорее, слова повелителя к герою, чем обращение отца к сыну. Леголас отвык от теплоты, не особенно ждал её, но всё же… некая тончайшая струна в его душе осталась незатронутой. После того, как Тауриэль не ответила на его любовь, предпочла этого молодого гнома, племянника Торина Дубощита, Леголасу хотелось бы услышать хотя бы одно доброе слово. Ощутить хотя бы одно прикосновение, дарующее опору. Отец не пожелал дать ему всё это. Не пожелал, а может… не смог? Король Трандуил, как всегда, удержал лицо, не позволяя раскрыть свои чувства.       Проходя по Лихолесью, Леголас узнавал от эльфов последние новости о лесных делах, границах, королевском дворе, Эреборе, Эсгароте и Дейле. Ничто из рассказанного не удивило его. Ничто, кроме известий о Тауриэль. После того, как Леголас сам не разрешил эльфийке идти той же дорогой, он не раз думал, что с ней сталось. Зелёный Лист предполагал, что она, будучи изгнанной из Лихолесья, могла отправиться в другие эльфийские королевства — Лориэн или Ривенделл, а то и дальше — к морю. Для такой отважной девушки, как Тауриэль, это возможно. Владыка Великой Пущи никогда бы не простил своего бывшего начальника стражи, в этом Леголас был уверен.       Но… невероятно! Трандуил простил, и не только простил, но и позволил вновь служить в королевской страже. И не только вновь позволил беречь покой леса, но за отважный поступок наградил так, как и не снилось. Видимо, угроза для отношений между Лихолесьем и Эребором, которую предотвратила она, была, действительно, фатальна. Видимо, юный принц Торин, сын короля Одинокой горы Даина Железностопа, действительно, чуть не погиб. Погибни он в эльфийских лесах — о союзе между эльфами и гномами пришлось бы забыть на века, что, конечно же, невыгодно правителю Великой Пущи и его народу. Примерно так рассудил Леголас, продолжая путь по родным местам. Как не крути, он был сыном короля, видел, как тот правит, и кое-чему научился.       Встреча во дворце выдалась радостной. Подданные искренне любили прекрасного и отважного принца. Вечером готовили пир, но до пира его величество встретил сына в личных покоях.       Входя в чертог с водопадом, Леголас ощутил, как тревожно сжалось его сердце. Отец поднялся навстречу, и его вид сперва показался таким величественным, что Зелёный Лист, поприветствовав, опустился на одно колено и поцеловал край королевских одежд из дорогой тонкой красной ткани.  — Приветствую, ваше величество.  — Встань, дорогой мой сын, — сказал Трандуил.       Леголас поднялся на ноги, с интересом вглядываясь в совершенное лицо владыки.  — Отец…  — Мой принц, — он обнял его — крепко, тепло и надёжно, совсем, как в детстве. — Мой Леголас, я рад тебя видеть.       Помня того отца, с которым он расстался на поле битвы, эльф ощутил потрясение. Леголас, выращенный одним Трандуилом, лишившимся супруги, конечно, помнил, какими ласковыми бывают объятья родителя для ребёнка. Но ребёнок давно вырос, и привык видеть перед собой не столько отца, которого любит, сколько повелителя, которому бесконечно предан. Одним словом, Леголас ожидал явно не такой встречи и… был рад, что встреча оказалась именно такой. Он улыбнулся повелителю очаровательно, но чуть недоверчиво.  — Я вернулся, дорогой отец.  — Давай присядем. Расскажи мне о своих странствиях. Насколько знаю, тебе удалось найти вождя людей дунэдайн, коего именуют Странник.       Они сели бок о бок, как равные. Королю Лихолесья, который, и правда, был рад узреть рядом с собой своего единственного сына, хотелось обнять его ещё раз. Душа повелителя, вечно холодная, этой зимой раскрылась для чувств так, что Трандуил иногда не узнавал самого себя. Однако для первой встречи родительских нежностей достаточно, далее предстояло вновь держать королевское лицо.  — Ты узнал его настоящее имя? — спросил владыка.  — Его настоящее имя Арагорн, сын Араторна, — ответил принц. — Он — наследник трона Гондора, королевства людей. Отец, тогда ты оказался прав. — Поясни.  — Ему уготован необычный жребий, что перевернёт жизнь всего Средиземья. В сердце Арагорна горит звезда надежды, звезда избавления нашего мира от зла. Недаром в Ривенделле его имя был Эстель.  — Ты последуешь по его пути дальше? — Да, отец.  — Полагаю, есть и причина возвращения в Лихолесье.  — Я разлучился с сыном Араторна лишь на время. Хотел увидеть родину — деревья, под сенью которых вырос, поляны, на которых играл ребёнком, наш дворец и вас, ваше величество, — Леголас прищурился с улыбкой. — И тебя, отец.  — Дом ждал тебя, сын, — Трандуил улыбнулся так, как не улыбался уже много веков. — Оставайся, сколько захочешь, но не забывай о том, чьим путём следуешь.  — Ты поставил меня на одну дорогу с Арагорном. Мы стали друг другу братьями. Скажи, зачем?  — Ты уже и сам ответил на этот вопрос. Надежда. Идя рядом с сыном Араторна ты обращаешь звезду надежды на эльфов. Время Старшего народа проходит… вот-вот наступит эпоха людей, но эльфам, что останутся в Средиземье, предстоит в ней жить.  — О чём вы, государь? — Леголас от удивления непроизвольно перешёл на придворное обращение.  — Об этом я расскажу позже. Я доволен тем, что ты делаешь. Теперь отдохни и подготовься к пиру в твою честь.  — Ещё об одном я хочу спросить, — принц смутился. — Как она?  — Кто она?  — Тауриэль.  — Слышал песню в лесах? Именно так обстоит дело.  — Но вы, столь гордый повелитель, простили её так легко.  — Ошибаешься, это было нелегко. Однако я простил и, как показало время, не напрасно.       Пир, состоявшийся вечером, продолжился почти до утра. Обитатели дворца не только были рады возвращению принца Леголаса, но и вовсю пользовались добрым расположением духа владыки Трандуила. Его веселье и щедрость на этот раз будто бы перенесла всех присутствующих в далёкие, прекрасные годы счастья, когда жива была владычица Эллериан, любовь к которой наполняла сердце короля до краёв.       Играла музыка, провозглашались заздравные тосты, затем в покоях начались танцы и игры.       Тауриэль всё время находилась подле Трандуила. Один Эру ведает, как ей хотелось, чтобы он пригласил её танцевать, но в итоге эльфийка встала в пару танцующих с Леголасом. От взгляда и прикосновения принца к её руке девушка ощутила волнение, но отнюдь не любовное. Она радовалась возвращению того, кто был для неё почти братом, давним соратником по оружию и борьбе. В то же время она боялась, что Леголас, заинтригованный её новым положением, что-то поймёт о них с владыкой. Она опасалась не ревности, но осуждения. Когда Леголас покинул родные земли, она была другой, другим был и Трандуил. По лицу Леголаса понятно, что он замечает перемены и дивится им.       Трандуил наблюдал за ними со своего высокого места за пиршественным столом. «Пусть танцуют», — думал он. — «Хорошо, что между ними нет вражды. Пусть танцуют. Всё равно положение неизменно. Леголас — мой единственный сын. Тауриэль — моя…» — мысль, казалось, споткнулась о преграду. — «Моя любовь, о которой сын знать не должен. Пусть танцуют. Этой ночью она будет спать не на его, а на моём ложе». Решив более не омрачать себе радость рассуждениями, он в два глотка опрокинул кубок вина и вновь предался созерцанию.       Ночь Тауриэль, и правда, провела в покоях владыки Лихолесья. Эльфийка не спала. В неверном свете разноцветных светильников она глядела на раскинувшегося на ложе короля. Трандуил погрузился в грёзы сна счастливым, но на её душе было смутно. Решив, что, должно быть, она выпила слишком много вина, которое на пиру лилось рекой, Тауриэль решила всё-таки лечь.       Она не отводила взгляда от лица спящего Трандуила, как вдруг оно начало преображаться самым страшным образом. Кожа с половины слезла, обнажив обугленные кости с ошмётками тканей, в которых виднелась запёкшаяся кровь. Половина глаза сделалась мёртвой, будто варёной.       От неожиданности Тауриэль вскрикнула. Она и прежде слышала, что его величество носит страшную незаживающую рану, полученную в древней битве с драконом, но своими глазами видела впервые. Она, не раз наблюдавшая Трандуила обнажённым и неизменно красивым, желанным, и думать забыла об этом обстоятельстве.       Король проснулся, застонал и, схватившись за изуродованное лицо, резко сел. Она кинулась к нему.  — Не смотри на меня, — приказал Трандуил.  — Повелитель…  — Не надо!       Эльфийка бесстрашно взяла его за руку и отвела её прочь. Она взглянула в лицо, половина которого была кости и мясо, но вместо того, чтобы испугаться, ощутила острую нежность и сострадание.  — Зря ты посмотрела на меня, Тауриэль. Видишь теперь, что я не так красив, как ты думала.  — Я слышала о ране.  — И что же теперь? Я безобразен для тебя?  — Вы прекрасны, мой король. Я знаю, что такое война. Рана, полученная в битве с врагом, не может быть уродливой. Она — символ доблести. Он пал от вашей руки, тот дракон? - Пал. Иначе я бы не говорил сейчас с тобой. Мне не хотелось, чтобы ты видела, что я собой представляю на самом деле, но, видимо, такова судьба. Скажи, как теперь будешь смотреть на меня? Как будешь целовать меня? Захочешь ли?       Вместо ответа она придвинулась близко-близко и провела губами прямо по обугленным костям, по поражённому местечку под глазом, по сгоревшей части переносицы. От костей чуть пахло гарью и гнилью, но для эльфийки это не имело значения.  — Подожди, — остановил он.       Отстранившись, Трандуил приложил руки к лицу, прошептал несколько заветных слов и восстановил почти полностью былую видимость, поклявшись уже утром направиться в лечебницу к леди Риниэль.  — Так лучше, — констатировал он. — И не спорь. Красота есть красота. Ты что-то хочешь спросить у меня?  — Только то, не испытываешь ли ты боли? — помня, что ночью ей разрешено больше, чем днём, она перешла на «ты».  — Когда в лесу идёт дождь, бывает, знобит, — он натянуто улыбнулся, удивляясь заботе, но купаясь в её лучах.  — Расскажи мне о той битве.       Тауриэль прижалась к его груди, прикоснувшись к ней парой поцелуев. Трандуил обвил эльфийку руками и рассказал. Он рассказал ей о давних временах, когда был юношей, о Войне Гнева, где дети Старшего народа сошлись в смертельном поединке с драконами — созданиям Врага Мира. Речь его была подобна песне.  — Теперь, когда в моих лесах долго идут дожди, и ночи дышат сырым туманом, незаживающая рана, чьё уродство скрыто эльфийской магией, ещё болит, как болит и моё сердце. Я, несчастный сын, думаю о Войне Гнева, унесшей жизнь моей матери… Я, Трандуил, к ужасу своему, не помню её лица, не помню её имени. Должно быть, оно прекрасно, как свет далёких звёзд. Не знаю. Слишком силён был ужас после её гибели, что память одарила меня забвением, а драконий огонь запечатал мои уста молчанием, словно расплавленный воск запечатывает письмо.       По щекам Тауриэль текли слёзы, а глаза её сверкали в полутьме покоев. Сердце девушки почти разрывалось. Как много она не знала о нём! Какими глупыми и незначительными показалось большинство из переживаний и испытаний, выпавших на её недолгую — относительно Трандуила — эльфийскую долю.  — Я не оставлю тебя никогда, — прошептала Тауриэль.       Он не ответил, лишь сильнее прижал к себе. Было легко, будто с души стёрли толстый слой налёта, но и досадно. «Не удержал лицо», — думал Трандуил. — «Защита зависит не только от мастерства лекаря, но и от моего самоконтроля. Радость порой оборачивается непривлекательной стороной».