Непокорные

Я проснулся за секунду до того, как он коснулся меня, но продолжал притворяться спящим, пока он не тронул мое плечо. Он не пытался трясти меня, чтобы разбудить. Оставался на расстоянии вытянутой руки, вероятно, предполагая, что моя реакция может обернуться ножом в спину. Что нельзя считать полностью несправедливым опасением. Действительно несправедливым было то, как сильно это краткое прикосновение на меня повлияло. Дело не только в нем, хотя не отрицаю, что для меня он привлекателен, и я не стану унижать нас обоих попыткой обмануть себя. Но, по большей части, все дело было в том, что с тех пор, как я поселился в этой пустыне, подписав контракт, я никому не позволял дотрагиваться до себя. Самым похожим на дружеский контакт оставался обязательный медицинский осмотр. Кроме него – насилие. И я пробыл здесь достаточно, полагаю, чтобы прикосновения, которые не причиняют боли, вызывали смешанные чувства. Я истосковался по ним. Больше, чем даже мог себе представить, я жаждал ощутить какой-нибудь незамысловатый дружеский жест. До всего этого, до пустыни и всего остального, я никогда не был тем, кого можно назвать чувствительным или сентиментальным. Даже сейчас – не то, чтобы мне хотелось бегать и обниматься со всеми подряд, нет. Но хотелось бы думать о том типе приятельских отношений, которые включали бы в себя дружеское похлопывание по плечу – или протянутую руку помощи упавшему. – Проснулся? – спросил он. – Да …Спасибо. – Поднимайся, – он протянул мне руку, и на секунду я уставился на эту руку в неверии. – Что? – Ничего. Я просто… не ждал помощи, – и ради всех святых, вот тут сейчас не надо ничего о том, что он, наверное, способен читать мысли. И без того все достаточно запутано. – Разбудишь меня, когда солнце сядет, – он устроился поудобнее, подложив себе одежду. – Выпей воду, что осталась. Я нашел место, где пополнить запасы перед тем, как дальше двинемся. – Правда? – Буквально за этой стеной, – он указал на противоположную стену. – Там комната с раковиной. Я проверил, работает. Воду можно пить. – D’ac. – Колода карт на ящиках, вон там. Тебе придется развлекать себя каким-нибудь пасьянсом, чтобы не уснуть. Я покивал. Как болванчик. Вот теперь он наверняка меня таковым и считает. И принялся рассеянно тасовать карты, наблюдая, как выравнивается его дыхание. Во сне он красив. Правда, та часть его натуры, хищно-кошачья, совершенно сгладилась, но, по крайней мере, принимая во внимание шляпу на глазах, я свободно могу рассматривать его, не боясь выдать себя. Из-под шляпы, например, выглядывает уголок губ; мышцы лица расслаблены. Когда он не спит, в нем постоянно чувствуется напряжение. Или, по крайней мере, каждый раз, когда я бросаю взгляд на его лицо. А теперь он безмятежен. Его ноги перекрещены на уровне лодыжек. Руки сложены вместе и отдыхают на груди. Он худощавый и все же сложен крепче, чем я. Жилистый, поджарый. Эта «натянутость», впрочем, уходит во сне, но никогда – до конца. И это верно для каждого из нас. Я не удивился бы, узнай я, что даже во сне всегда готов среагировать на опасность. Я привык так жить. Если честно, не могу припомнить, чтобы я так не жил. Привычка выработалась еще в детстве. И в конечном итоге, я не пытался от нее избавиться, учитывая все обстоятельства. Я допил воду и заново наполнил канистру. Выпил еще воды, долил. Даже поиграл немного в карты, но они не занимали меня вовсе. Поглазел в окно, однако там ничего не изменилось. По крайней мере, нас никто не преследовал. Хотя бы так. Когда опустилась ночь, я слегка толкнул его ногу, чтобы разбудить. Он вскочил до того, как я успел протянуть ему руку. – Вечер, – сказал я. – Никто не нашел нас. Если кто-то и устраивал погоню, они, должно быть, невероятно глупы. В общем, никто не приходил по тем путям, по крайней мере, до… досюда никто не дошел. Он усмехнулся: – Одевайся. Температура скоро упадет. – Чем скорее, тем лучше, – фыркнул я. И в качестве подтверждения сказанного сунул балаклаву в карман вместо того, чтобы надеть, но он как будто даже не заметил. Затем, насколько это было возможно, я отряхнул жилет и пиджак перед тем, как облачиться в них. Мы снова шли по железнодорожным путям, луна давала достаточно света, чтобы видеть их. В какой-то момент он остановил меня, присел на одно колено и выстрелил. Я не видел его жертвы до тех пор, пока она не упала. Ястреб. – Вообще, не самая лучшая пища, – он улыбнулся наполовину извиняющейся улыбкой. – Не думаю, что хочу пробо… – Когда последний раз ты ел? – За ужином, – сказал я. Чуть больше суток назад. Я был уверен, что каждый из нас выдерживал много дольше. Он принялся собирать сухую траву. – Зажигалка? Не вороти нос, нужно есть, когда есть возможность. Завтра мне может не повезти так, как сейчас. Может – и послезавтра. Даже если и повезет, никаких гарантий, что это будет что-то, такое же крупное. Потому что, знаешь ли, здесь еще водятся скорпионы, например. – Я разожгу огонь, – поспешно ответил я и наклонился, чтобы собрать больше травы, растущей вдоль путей. – Потрошить эту птицу я не стану. Он посмеялся и принялся за работу, ловко орудуя кукри, разделываясь с перьями и полосуя кожу перед тем, как разрубить ястреба на куски. Затем он повыдергивал оставшиеся перья. А я старался не следить за процессом. Забавно. Я убивал людей. И готовил еду, разумеется. Я даже видел, как моя тетушка обезглавливает, потрошит и разделывает кур. Почему в таком случае эта картина настолько выбила меня из колеи, сказать затрудняюсь. Возможно, потому что кур ты воспринимаешь, как что-то, предназначенное в пищу. А это… Не то, чтобы он был ядовит. По крайней мере, я о таком не слышал. К тому же, это не скорпион. Что, вне всяких сомнений, является в данной ситуации плюсом. Он насадил самый большой кусок разделанной тушки на кукри и поднес к огоньку костра – не слишком внушительного, надо заметить. Остальные остались лежать на платке, аккуратно сложенные. Я даже не знал, что у него есть платок. Некоторые куски были слишком малы, чтобы держаться на лезвии ножа. Что-то он умудрился все-таки запечь, что-то бросил под полумертвый кустик для других хищников. Все мясо, которое у нас осталось, мы прожарили как можно более основательно. Лучше так, чем рисковать. Затем он засунул свой платок обратно в карман и, кажется, удивился отвращению, проступившему на моем лице. Потом мы двинулись дальше. *** Днем солнце вынудило нас искать укрытие – и мы нашли небольшое скалистое образование, под углом выступавшее на поверхность. Достаточно крупное для того, чтобы поднырнуть под камень и попытаться спрятаться и подремать в том жалком подобии тени, которое оно предоставляло. Места было чертовски мало. И так же чертовски тяжело было спать рядом с ним – его ноги касались моих, колени к коленям, ступни к ступням. Я нервничал, никак не мог успокоиться. И это казалось глупым… в конце концов, куда сильнее меня обычно беспокоит, если кто-то держится у меня за спиной. Но здесь, думаю, все дело было в том, что, будучи зажатым в углу, я чувствовал себя так, словно в случае чего не смогу сбежать. Непонятно, правда, зачем и куда. Возможно, он догадался, что несколько сводит меня с ума. Но причины не понял, конечно, – иначе, полагаю, он бы отказался от своей затеи держать спутника перестраховки ради. Убил бы меня во сне и пошел дальше один. Забрал бы мою зажигалку, возможно, еще нож. Вся вода была бы его. Нет. Если он что-то и подозревает, он подозревает не то, что есть на самом деле. Так или иначе, я уснул. Сон получился прерывистый, поверхностный – и я был только счастлив, когда он разбудил меня, чтобы выспаться самому. – Поднимешь меня… – начал он. – Когда солнце сядет, – я кивнул. – Этой ночью тоже выйдет луна. – Да. И я очень надеюсь, ее не убудет до того, как мы хоть куда-нибудь доберемся. – Пожалуй, согласен. Мне не нравится идея передвигаться по пустыне à l'aveuglette. Он сморгнул растерянно. – Пожалуй, нет. А затем уснул. Крепко. Подлец.