"Личные предпочтения"

Читать под эту песню: Limp Bizkit – Behind Blue Eyes «Но мои мечты не настолько пусты, как моя совесть. Я постоянно одинок. Моя любовь — месть, не знающая покоя».

      Они молча проехали вниз, до седьмого этажа, на котором разместилась немецкая сборная. Выйдя из лифта, Антон поймал себя на том, что постоянно смотрит на Симона, словно на бессознательном уровне стараясь прочесть, о чем тот думает.       Лицо Шемппа не выражало ничего, кроме усталости. Хотя, если присмотреться, то можно было различить и другие эмоции: удивление, досаду и волнение. Понять его можно — в конце концов, наблюдать эдакую картину не каждый день выпадает.       Антон сам был удивлен своим поведением. Почему он предпочел уехать с Симоном, а не остаться и не постараться объяснить все Мартену? Ведь картина была не из приятных — их поцелуй с Шемппом.       Черт! Шипулин провел рукой по лицу и тяжело вздохнул, надеясь, что его спутник не заметит этого. Сейчас, когда эйфория от переполнявших чувств и эмоций прошла, оставив после себя неприятный осадок из стыда и неприязни, Антон смог понять, что натворил своим поступком. Месяцы работы над собой, над планами и их воплощением в реальность — все пошло крахом из-за одного-единственного опрометчивого поступка. Как же теперь быть? Как вновь вернуть себе уверенность?       Но сейчас, пожалуй, самым важным для него было не потерять Фуркада. В груди резкой болью отозвалось воспоминание о том взгляде, что бросил напоследок Мартен, перед тем, как закрылись двери лифта. Боль. Самая настоящая, а не показная или придуманная. Нет, французу на самом деле было неприятно видеть Антона в объятиях немецкого спортсмена, и это факт, который, словно острая игла, впивался в подкорку сознания, застревая в ней.       Теперь это необдуманное поведение опять возвращает Шипулина на несколько месяцев назад. Точнее, их отношения с Мартеном.       Начинать с начала? Вновь что-то доказывать? Просить прощения?       — Черт! Это уже ни в какие ворота не лезет! — тихо произнес мужчина и едва заметно вздрогнул, когда чья-то рука легла ему на плечо. Оглянувшись назад, заметил смущенный и одновременно виноватый взгляд Симона, который остановился напротив какого-то номера.       — Мы пришли, — сказал Шемпп, залезая в карман джинсов и доставая небольшую пластиковую карточку.       — А, ну да, — опомнился Антон, который и не заметил, как они вышли из лифта и прошли почти половину длинного коридора.       — Зайдешь? — в голосе надежда, а во взгляде горит огонь. Он все равно будет надеяться, понял вдруг Шипулин. Ведь он такой же упертый и решительный, такой же — не опускающий руки и не пасующий перед трудностями.       — Прости, — покачал головой Антон, у которого настроение не просто испортилось, оно словно исчезло совсем, опустошая мужчину, делая его похожим на деревянную куклу, у которой даже ноги почти не гнулись.       — Ничего, — кивнул Симон, слегка улыбаясь. Вот только улыбка вышла печальной. — Я понимаю. Завтра увидимся! Я буду на женской гонке.       — Да, конечно, — согласился Шипулин, глядя на своего собеседника. Он не находил больше слов, чтобы передать все, что скопилось на душе за эти несколько минут. Слишком много переживаний, слишком много мыслей, что мешали сосредоточиться и четко говорить. Он даже слова выговаривал с огромным трудом, полностью погрузившись в свой мир, больной и невыносимо трудный.       — Пока, — и опять во взгляде робкая надежда, что Антон передумает, что сейчас махнет рукой и войдет в темное помещение за спиной спортсмена. — Ну почему ты так на нем зациклен? Как же мне до тебя донести, что Мартен совсем этого не стоит? — прошептал Шемпп, стараясь затолкнуть поглубже обиду и разочарование.       Шипулин разворачивается и идет обратно к лифту, оставляя растерянного и разочарованного Симона наедине со своими мыслями.       Груз вины пригибал к земле, давил на плечи невыносимой правдой, которая, как казалось Антону, была просто ужасна — он потерял Мартена? Сможет ли тот выслушать его, если Шипулин все-таки решится объяснить то, что произошло?       Теперь уже вряд ли. Пусть в самом начале француз и не воспринимал его всерьез, но после проведенного вместе времени в больнице все немного изменилось — взгляд, жесты, разговоры — все, казалось, говорило о том, что они теперь смогут понять друг друга и быть вместе. Всего лишь протяни руку — и все, закончится черная полоса невезения.       Нажав на кнопку вызова лифта, Антон стоял в ожидании. Он постоянно проводил параллели со своим нынешним положением и каждый раз все было мрачнее некуда. Вот он стоит, ждет: точно так же, как и в жизни — ждет Мартена, когда тот ответит ему взаимностью. Ждет, словно щенок своего хозяина. Значит, тогда в холле Фуркад был отчасти прав? Неужели Антон настолько жалок, что его можно сравнить с побитой собачонкой?       Может, действительно, пора прекращать бегать за ним и просто жить дальше? Неужели с него не достаточно этих постоянных провалов и унижений?       Шипулин вспомнил, как на очередных сборах, когда проходили тренировки команд на стадионе, вроде, в Рупольдинге, Мартен поиздевался над его предложением пойти выпить вдвоем в бар.       « — Ты шутишь? — веселился мужчина, разводя руками. — Вдвоем? Да что мы там делать-то будем? Ты еще сразу предложи в номер к тебе сходить!»       Смеялись все, кто там был в тот момент, и Антон чувствовал себя ужасно неловко, но даже после таких вот не единичных случаев он не сдавался, вновь и вновь стараясь найти ключик к сердцу Мартена. Но тот упорно старался не замечать всех намеков и знаков внимания со стороны Шипулина, словно специально старался отдалить от себя, убрать подальше.       Возможно, все так бы и осталось в одной точке, если бы не Легков с Дарио. Друзья очень помогли ему каверзными, подчас сумасшедшими советами, а самое главное — помогли поверить в себя и стать более напористым и наглым.       Именно благодаря поддержке Саши Антон решился на тот ненормальный шаг в туалете. А ведь после него все стало казаться гораздо легче — Мартен стал иначе реагировать на российского спортсмена. Все чаще россиянин ловил на себе брошенные украдкой взгляды, странные, многообещающие улыбки и далеко не дружеские похлопывания по спине, а то и ниже.       Но самое важное было впереди — в больнице им удалось, наконец, быть вместе. Не просто похоть, не просто звериный инстинкт, а нечто большее, что даже словами трудно описать. Все глубоко внутри, в душе, там, где и останется навсегда.       И теперь опять он был отброшен назад, в неизвестность и мерзкое одиночество, из которого вновь выкарабкиваться самостоятельно. А получится ли на этот раз? И хочет ли Антон этого? Может, не хотеть легче? Может, именно так ему не будет пусто и больно? Сколько можно разрываться и при этом стараться остаться самим собой? Ни к чему хорошему это все не приведет, стоило задуматься над такой перспективой намного раньше. Еще до того, как его чувства стали такими невыносимыми! Поздно. Слишком поздно давать задний ход.       Подойдя к двери своего номера, Антон остановился — он опять преодолел этот путь почти вслепую, на автопилоте передвигаясь по коридорам. Вот только он совсем не ожидал увидеть предмет своих грустных мыслей, стоящим, облокотившись о стену, все в той же самой любимой позе — скрестив руки на груди и гордо подняв подбородок.       Можно было бы решить, что этот человек совсем ничего не чувствует в данный момент, ибо на лице, как и до этого наверху, невозможно прочитать никаких эмоций.       Но их было предостаточно в карих глазах спортсмена. Они сверкали яркими огоньками, переливаясь в искусственном свете коридорных ламп. Что в них было? Обида? Боль? Отчаяние? Или что-то еще?       Неожиданное появление Мартена возле двери номера Антона привело последнего в состояние легкого шока. Ведь Шипулин думал, что тот уже не захочет с ним разговаривать, будет избегать, может, даже посчитает предателем и вовсе забудет о его существовании. Но нет, вот он — здесь, стоит, внимательно разглядывая приближающегося Антона, следя за каждым движением, напряженно и дергано поводя плечами.       — Ты здесь? — тихо произносит Шипулин, не глядя на француза. Слишком интересные узоры на двери, чтобы оторвать от них взгляд. Правой рукой залезает в карман толстовки и достает карточку-ключ, вставляет в замок и распахивает настежь дверь.       Проходит около минуты. Гнетущая, невыносимая тишина, разрывающая хрупкую оболочку реальности пополам, заставляющая содрогаться от ледяного ветра отчужденности. Молчание, такое жестокое, такое давящее, сводящее с ума, словно поглощает Антона, останавливая дыхание, заставляя сердце замирать. Руки вспотели, а ноги задрожали так, что, казалось, вот-вот подогнутся колени и ноги не смогут больше держать мужчину.       Столько вопросов разом пронеслось в голове — почему он здесь, зачем пришел, почему молчит, почему просто смотрит на него?       Задать их все или просто уйти?       Тяжело вздохнув, Антон все-таки решается и поворачивается к стоящему в двух шагах Мартену, который по-прежнему не изменил позу, продолжая молча сверлить россиянина взглядом.       Стоит ли начинать разговор, если заранее знаешь, каким будет итог? Все можно прочесть по одному только взгляду — обвинение, удивление, но самое страшное, чего Шипулин, наверное, боялся как огня — разочарование. Именно этого он не сможет вынести. Просто не сможет — сойдет с ума, и его спрячут в психушку, запрут в обитой войлоком камерке, где он будет сидеть, одетый в смирительную рубашку и смотреть в одну точку перед собой.       Смешная перспективка, которая заставила немного расслабиться и перестать терзать себя. Возможно, это и был тот самый шанс во всем разобраться раз и навсегда. Выяснить — есть ли хоть малейшая надежда на взаимность чувств. Доступ к телу — это, конечно, хорошо, но не самое главное для Антона.       Собрав всю силу воли в кулак, он глубоко вздохнул и тихо, но твердо произнес:       — Проходи.       Войдя в номер, включил свет и направился в гостиную. Не поворачиваясь, Антон слышал, как следом проскользнул и Фуркад, прикрыв за собой дверь. Скинув надоевшую обувь, Шипулин упал в кресло и прикрыл глаза. Слишком много событий за один день, слишком много вопросов и проблем. Он устал. Сейчас хотелось только одного — лечь спать. Выяснение несуществующих отношений… даже смешно.       Тихие шаги слева от кресла переместились чуть правее и затихли. Видимо, Мартен сел на диван. Тяжелое дыхание — чье оно? Фуркада или Шипулина? Громкое биение сердца — чье оно?       — Я думал, ты останешься у Симона.       Мартен первым нарушил затянувшееся молчание. Его голос звучал глухо, словно доносился из глубокого колодца. Грустный и надломленный, даже, скорее, безжизненный. Стало страшно от того, что Антон слышит сейчас. Такого никогда не было. Еще ни разу он не видел француза таким… таким… сломленным. Пожалуй, подходящее определение для этого.       Резко распахнув глаза, Шипулин посмотрел на сидящего напротив мужчину — Мартен наклонился вперед, локтями упершись в колени, пальцы сцеплены в замок, голова опущена. Он бессмысленно блуждал взглядом по светлому ковру, будто выискивая там что-то: может, искал ответы на свои собственные вопросы?       — С чего ты так решил? — это одновременно и злило, и доставляло какое-то мазохистское удовольствие. Знать, что Мартен все-таки ревнует, что ему больно от того, что он увидел, что и этот твердый, как камень, мужчина умеет переживать. Но, вместе с тем, бесила такая уверенность француза в том, что Шипулин способен на подобное.       — Судя по тому, что сейчас произошло, — ответил Фуркад, словно прочитав мысли Антона, — это было бы самым логичным предположением.       — Ты ошибся, — резко бросил россиянин, отворачиваясь.       — Вижу, — по голосу было понятно, что сейчас Мартен усмехается. — Почему не остался?       — Не твое дело.       — Ошибаешься, — теперь в голосе звучали металлические нотки. — Мое!       — С какой стати? — и вновь их взгляды пересекаются, скрещиваясь, подобно мечам в поединке. Серые и карие, как земля и небо — молчаливое сражение за правду. Какой бы она ни была.       — Чего ты хочешь от меня, Мартен? — устало выдохнул Антон, наклоняясь к французу, повторяя позу собеседника. — Я не понимаю тебя! Не знаю, чего ты на самом деле добиваешься своим поведением? Не знаю, как реагировать на твои слова, на тебя самого. Я окончательно запутался в наших отношениях и уже не знаю, в какую сторону идти по этому лабиринту.       — Я все тебе объясню, — медленно, тихо произнес Мартен, не опуская глаз, глядя прямо на Антона, создавая мощный зрительный контакт. — Я расскажу тебе все, как есть, а потом ты решишь — верить ли мне или нет. И что делать дальше с нами.       — Хорошо, — и пусть Шипулин не понимал, о чем сейчас говорил француз, но ему хотелось выслушать его.       Пусть скажет то, что хочет, а уж потом они вместе примут решение. Распутывать сложный клубок взаимоотношений придется вдвоем, а иначе… иначе они просто потеряют друг друга навсегда.