"Личные предпочтения"

Эта песня идеально подходит для данной главы! Вся моя жизнь прошла в ожидании нужного момента, Чтобы сказать тебе, что я чувствую. И хотя я пытаюсь сказать, что нуждаюсь в тебе, Я здесь без тебя. Чувствую себя настолько потерянным... Но что я могу сделать? Я знаю, эта любовь кажется настоящей, Но я не знаю, как чувствовать... Мы говорим «до свидания» под проливным дождем, И я не выдерживаю, когда ты уходишь прочь — останься, останься... Потому что всю жизнь я чувствовал это, Но я никогда не мог найти слов, "Hurts — Stау"       Мартен встал и подошел к окну. Молчание затягивалось, но Антон не торопил его, прекрасно понимая, что французу нужно собраться с мыслями, чтобы продолжить.       Это было немного странно — видеть таким Фуркада: задумчивым, слишком серьезным, даже немного печальным, расстроенным. В чем же причина такого поведения? Ну не мог он всерьез приревновать к Симону, ведь, учитывая прошлое, сильных чувств Мартен к Антону не испытывает. Но что же тогда?       Шипулин опустил голову и посмотрел на свои сцепленные в замок пальцы, которые немного дрожали. То ли от напряжения, то ли от волнения, он не знал, но сейчас ему было крайне тяжело ждать и одновременно надеяться на благополучный исход этой беседы. Угадать, о чем думает француз невозможно, ведь сейчас тот мог сказать любую глупость, любую несусветную чушь. Почему? Потому что это Фуркад.       — Я не хотел, чтобы у меня появились к тебе чувства, — начал, наконец, Мартен, все так же глядя в окно, не поворачиваясь к своему собеседнику. — Я думал, что так будет проще. Ты не сможешь понять меня, пока не влезешь в мою шкуру.       — Объясни, — устало выдохнул Антон, поднимая взгляд на широкую спину француза. Напряжение висело в воздухе: стоило только протянуть руку — и можно было ощутить его, почувствовать.       — Это сложнее, чем я думал, — печально усмехнулся Мартен, разглядывая крупные снежинки, что падали с неба на белоснежную землю. — Пожалуй, можно начать с переломного момента…       2 месяца назад.       Поклюка.       Интересный получился заезд в гостиницу для французов: бронь пропала, администратор битые два часа ее искала, пока спортсмены отсиживались в креслах в холле. Но это еще полбеды, основное разочарование ждало биатлонистов, когда они увидели те номера, которые им предложили вместо забронированных — на пять мест, с общей душевой и туалетом, на втором этаже, где еще и располагались российские спортсмены.       — Нет, я все могу понять, — горячился Симон, оглядывая запущенный коридор — частично ободранные обои, грязные пятна на потолке, увядшие цветы в горшках, ну и под конец обшарпанные, тонкие, из ДСП, двери в номера. — Но такое уже слишком! Мы что — какие-то бедняки, обязанные ютиться в хибарах?       — Да успокойся ты! — хлопнул брата по плечу Мартен, рассматривая креативный дизайн места, где им предстояло провести чуть больше недели. — Во-первых, это ненадолго, во-вторых, русские же могут тут жить, а почему мы нет?       — Мне кажется, — заметил старший Фуркад, — что русских куда ни пересели — им все отлично!       — Не преувеличивай, — хмыкнул Беатрикс, подходя к их маленькой компании, — просто для них размещение не самое главное. Они больше времени уделяют тренировкам и соревнованиям. Сюда приходят только ночевать, а отдыхают в других местах.       — Ты слишком много знаешь о том, что делают русские! — приподнял брови Симон.       — Я с ними часто общаюсь, — пожал плечами Жан, — мы с Гараничевым хорошие друзья. Он интересный собеседник. К тому же, и с Шипулиным у нас есть много тем для разговоров.       — Оу! Ну, прости, — всплеснул руками в театральном жесте Симон, закатывая глаза, — я и забыл, как изумительно ты ладишь с ними!       — Не передергивай, — засопел Беатрикс, — ты прекрасно знаешь, о чем я!       — Само собой! — ответил старший Фуркад, ехидненько так улыбаясь, на что Жан лишь фыркнул.       Мартен же не слушал их примерно с того момента, как друг назвал имя российского спортсмена, которое не давало ему спокойно спать уже на протяжении нескольких недель. Нет, ему не снились кошмары с участием Шипулина; нет, ему не снились эротические сны все с тем же человеком. Ничего такого. Просто… он вообще не мог спать, постоянно думая о нем. Это было странно и непонятно для француза, ведь еще до недавних пор Мартен считал, что Антон не в его вкусе. Все у него было как-то не так… как-то слишком много всего. Много обаяния, много улыбок, много внимания. Он каждый раз поражал Мартена, когда встречался с ним взглядом. О! Эти глаза заслуживали отдельного внимания француза, ведь именно их он запомнил в первую очередь.       Невероятный оттенок пасмурного неба, с которого вот-вот должен полить дождь. Не бледный, но и не слишком темный, чтобы посчитать его обыкновенным. Если всмотреться в них, то можно различить едва заметные темные крапинки по ободкам, а цвет иногда переливался, словно ртуть.       Именно так Мартен и окрестил глаза Антона — ртутные, с блестящими искорками, которые теперь так и притягивали взгляд, заставляя непроизвольно смотреть прямо в них, окунаться в эти облачные, удивительные глаза.       С чего все началось? С дождя.       С дождя, вопреки всем прогнозам полившего над небольшой деревенькой, в районе которой и проходила трасса для гонок биатлонистов.       Организаторы за головы хватались, выглядывая из окон своих домов и подсчитывая расходы на устранение «мокрых следов». Теперь по-новой прокладывать трассу, делать снег, убирать и вычищать.       Мартена же не волновали эти мелкие проблемы. Он сидел в своем номере, бездумно пялясь на небо и разглядывая капли дождя, которые, покрывая стекло, превращались в ручейки и скатывались вниз, на подоконник.       — Ты идешь? — обратился к нему брат, который, оказывается, все это время ему что-то рассказывал.       — Куда? — не отрываясь от лицезрения непогоды за окном, спросил Мартен, чем вызвал бурю негодования у Симона.       — Да ты совсем не слушаешь меня! Я тут распинаюсь битый час, объясняю ему, а этот бездельник в окно пялится! Вставай давай, — и отрядил слабый подзатыльник, чтобы не испортить любимую прическу брата — а-ля «я только проснулся, но мне нравится эта неряшливость на башке».       — Да что надо-то от меня? — начал злиться Мартен, которому больше нравилось продолжать его занятие, чем куда-то тащиться сейчас. Небо было таким притягательным, а звук дождя чем-то напоминал ему голос Антона — такой же тихий и одновременно сильный, притягательный и прохладный.       — Нас ждут внизу! — напомнил Симон, таща за рукав свитера своего брата. — Давай же, ну! Забыл? Мы сейчас едем на тренировку!       — Какая тренировка? — задумчиво произнес Мартен. — На улице дождь…       — Да не сюда! — начал терять терпение брат, теребя за плечо мужчину. — Мы едем в какой-то тир. Его тренер откопал в Поклюке. Ерунда, конечно, но мы хоть постреляем немного, чтобы не растерять сноровку.       — Не хочу, — капризно, словно ребенок, надул губы Мартен. — Я лучше здесь останусь.       — Нет уж! Если ты сейчас же не поднимешь свой зад, то я позову тренера и пусть уже он с тобой разбирается!       — Ладно, черт, уговорил! — с неимоверно тягостным вздохом, словно на казнь шел, Мартен поднялся и направился за братом к двери. Сняв с крючка куртки, они вышли в коридор.       Мартен сразу услышал знакомые голоса, доносившиеся из противоположного конца коридора — там были номера русских.       Один точно принадлежал Антону, а вот другие он не особо запомнил. Шипулин, судя по интонации, был не особо счастлив от какой-то идеи своих друзей. Немного хрипловатый, где-то слишком раздражительный, местами низкий и такой манящий голос привлекал Мартена, заставляя тормозить и оглядываться всю дорогу до лестницы.       — Да идешь ты или нет? — возмутился Симон, вновь беря инициативу в свою руку. Причем, в прямом смысле — он схватил брата за рукав куртки и потащил по лестнице вниз.       — Иду я, иду! Не нужно так тянуть! — начал вырываться младший, но все безрезультатно.       — А вот и мы! — радостно сообщил Симон, выруливая в просторный холл, где уже сидели Мазе, Беатрикс, Бёф и Абер. При виде опоздавших тренер поднялся и с недовольным видом осмотрел братьев:       — Долго же вас ждать! Дольше только русских!       — Кого? — переспросил удивленный Мартен.       — С нами едут еще и несколько российских спортсменов, — пояснил Зигфрид. — Им тоже что-то в городе понадобилось, и ребята попросились ехать с нами в одном автобусе. Места у нас много, тесно не будет. Никто же не против? — вопросительно посмотрел на своих подопечных Мазе.       — Я — только за! — довольно произнес Жан, улыбаясь во все тридцать два зуба.       — Я даже и не сомневался, — хмыкнул тренер.       Мартен молчал, потихоньку переваривая полученную информацию. Значит, с ними поедут и русские? Интересно, а Антон там будет?       Чертыхнувшись про себя, француз оглянулся на лестницу, откуда только что спустились они с братом. И почему его так волнует этот Шипулин? Раньше никогда не было такого, чтобы он, Мартен, о ком-то думал чаще одного раза в неделю. Ну, родных и близких считать не будем.       Но здесь… все совершенно иначе. Антон чем-то привлекал его к себе, манил, словно магнитом.       Этот день был особенным. Всего одного взгляда было достаточно, чтобы навсегда прикипеть к человеку, которого почти не знаешь, с которым практически не общался вне гонок. Но теперь Мартен точно знал, что во всем виноват был злополучный дождь. Ведь только из-за него случилось то, что случилось.       — А вот и последние путешественники на сегодня! — радостно воскликнул Жан-Гийом, яростно размахивая руками над головой, привлекая внимание спустившихся спортсменов.       Это было лишним, ведь в холле никого, кроме них не было, но другу просто нравилось вести себя немного по-детски.       В составе компании были Гараничев, Малышко и, как и надеялся Мартен, Шипулин. Вид, правда, у последнего был не из счастливых. Что-то постоянно бормоча под нос и недовольно поглядывая на друзей, тот плелся следом за ними, не глядя по сторонам.       — Привет! — все пожали друг другу руки и направились к автобусу, который дожидался их у входа в гостиницу.       — Рассаживайтесь по местам, через пять минут отправляемся! — Мазе подошел к водителю, что-то объясняя ему.       Пройдя в автобус, Фуркад первым делом поискал взглядом Антона — тот выбрал самое дальнее место, держась особняком от своих друзей. Женька сел рядом с Беатриксом, а Дима — с Симоном. Каждый нашел себе собеседника. Мартен же решил воспользоваться подаренным шансом и прошел в конец автобуса, плюхаясь в кресло рядом с Шипулиным.       — Ты не против, если я поеду здесь? — улыбнулся француз, обращаясь к соседу. Тот не повернулся, глядя в окошко, лишь пожал плечами. — Ты кажешься расстроенным, — любопытство взяло верх. — Не хотел ехать, а заставили?       — Именно! — выдохнул Антон. — Они просто выволокли меня из номера!       — Симон сделал тоже самое, — хмыкнул Фуркад, бросая взгляд на брата, который над чем-то смеялся, а Дима при этом ехидно щурился. — Веселится он!       — Я хотел остаться и поспать немного, — продолжил Шипулин, наблюдая за тем, как тоненькие ручейки съезжали по стеклу. — Устал за время перелета. Утром — въезд, а через час уже куда-то ехать! Бред! Да еще из-за этого дождя пришлось менять маршрут. Если бы не он, то мы бы поехали на взятых напрокат велосипедах, как предложил Женька. — Антон усмехнулся. — Интересно, как бы он ехал по такой погоде?       — Полностью согласен! — кивнул француз, следя за профилем своего спутника. Плавные контуры лица, идеально ровный нос, скулы, губы — его внешность можно было бы назвать весьма привлекательной, если не больше. Крепкие, сильные руки, широкие плечи, спина, сильные ноги. Фуркад опять поймал себя на мысли, что не в том аспекте думает о спортсмене. С какой стати у него вдруг появилась такая тяга к нему? По какой причине? Раньше он не воспринимал Антона иначе, как соперника по трассе, с которым можно неплохо зарубиться на финише. Но это все! Больше никаких мыслей, никаких притяжений, никаких посторонних эмоций. Что же изменилось и когда?       — А почему ты не хотел ехать? — Шипулин повернулся к Мартену и прямо посмотрел в его глаза.       Дыхание резко перехватило, а в груди появилось такое ощущение, словно сердце в один миг выросло до невероятных размеров и теперь ему тесно, оно пытается пробить грудную клетку и освободиться из заточения. Стало тяжело дышать, а каждый вздох отдавался гулким ударом в ушах.       Что это за чувство? Так странно, так пугающе, так необычно. Мартен смотрел в его глаза и видел небо. Серое, дождливое небо, которое разверзлось сильным дождем, окутывая облачной дымкой.       Именно в этот самый момент Фуркад понял — это он, человек, из-за которого так сильно бьется сердце. Его взгляд переворачивал все внутри, превращая мысли в густую кашу.       С того самого момента француз уже знал, что его чувства сильнее дружеской привязанности. Что они настоящие и убить их в себе невозможно, как бы он ни старался сделать это.       Дождь. Туман. Серое небо. Теперь все это напоминало только о нем, о русском биатлонисте. И каждый раз, глядя на холодные тучи над головой, Мартен видел его глаза. Глаза Антона.       Фуркад отвернулся от окна и посмотрел на сидящего в кресле мужчину. Тот не поднял головы, но этого сейчас и не нужно было. Хотелось просто рассказать о своих чувствах, о том, что на самом деле произошло и по какой причине. Глубоко вздохнув, француз присел на диван, сложив перед собой руки. Он смотрел на них, видел, как дрожат пальцы и пытался собраться с мыслями. Ему стоило еще многое объяснить Антону, но как это сделать, если даже он сам не мог себя понять?       — Знаешь, мне кажется именно в тот день я и влюбился в тебя, — тихо произнес Мартен. — Я увидел тебя с другой стороны…       Словно сказочный персонаж — далекий, недосягаемый, просто другой — не такой, как все. Все теперь приобретало совсем другой смысл. Каждое скованное движение, каждое робко брошенное слово. А в груди каждый раз при виде российского биатлониста разливалось приятное тепло.       Мартен пытался бороться со своей зависимостью от Шипулина — не смотреть лишний раз на него, не общаться без крайней необходимости, не стоять рядом, если только это не на церемонии вручения наград.       Стараясь затолкать внезапно появившиеся чувства глубоко в себя, Фуркад и не понимал, что делал все с точностью да наоборот. Ему только сильнее хотелось увидеть Антона, слушать его приятный голос, смотреть в серые, как небо, глаза. И эта тоска становилась с каждым днем все невыносимее. Тяжело и больно на душе. Легкие готовы были разрываться из-за нехватки кислорода всякий раз, как российский спортсмен просто проходил мимо и улыбался Фуркаду.       Но все стало еще хуже, когда француз понял, что его чувства могут быть взаимны. По какой причине он испугался? Нет ответа. Почему хотел избежать признания? Нет ответа.       Глупые, подчас жестокие поступки, которые делали больно Антону, разрывали и сердце Мартена, но остановиться он не мог. Если прекратит обманывать себя, то придется признать… признать что? Что влюбился в Шипулина? Что не может дышать от волнения, когда тот рядом? Что всякий раз, как видит, что тот улыбается не ему, внутри клокочет обида и ревность?       Тот случай, когда Антон пригласил его выпить вдвоем в баре запомнился еще и по тому, как посмотрел на него Шипулин.        «… ты еще предложи в номер к тебе сходить!»       Это было жестоко. Но это было необходимо. Ему отчего-то становилось легче, спокойнее. Он начинал думать, что все проходит, и волнения, страхи, неуверенность в себе исчезали.       Делая больно Антону, он делал больно себе. Странные, мазохистские замашки.       — Я идиот, верно? — хмыкнул Фуркад, не поднимая головы, боясь посмотреть в серые глаза, которые так любил, и в которых сейчас могут быть совершенно чуждые эмоции. — Точнее, больше похоже на душевнобольного! Ведь только психи могут так поступать с теми…       — Продолжай, — перебил его Антон. И Мартен продолжил.       Но все начало меняться, когда Шипулин предпринял массированную атаку на француза. Эти настойчивые попытки сблизиться не оставляли и шанса на то, чтобы забыть о своих чувствах. Если бы Антон знал, чего стоила та выдержка в туалете — холодный душ, несколько крепких пощечин и несколько интересных минут в ванной. Ну, а после лифтового приключения Фуркад окончательно понял, что сил сопротивляться уже нет. Больше игнорировать свои чувства он не мог. Вот только странное ощущение беспокойства не оставляло Мартена. Ему каждый раз казалось, что стоит ему только признаться, как все рухнет в ту же минуту.       Но чего он точно не ожидал, так это появления Шемппа. Предугадать такой поворот событий невозможно, и еще сильнее подтолкнуло француза к тому, чтобы молчать.       Памятная гонка, которая оставила неизгладимый отпечаток в душе Фуркада. И дело было не только в том, что он страшно волновался за Шипулина. Один только вид последнего на финише чего стоил! Его пылающее лицо, закатившиеся глаза — все это здорово напугало француза. Сильное беспокойство за спортсмена заставило позабыть о том, что он здесь не один, и ринуться к упавшему. Вот тут и возникла вторая причина, которая подкосила, пусть и хрупкое, но равновесие в душе Мартена.       Симон.       Невооруженным взглядом было заметно, что тот неровно дышит к Шипулину. Но больше выбивало из колеи то, что этот немец не станет отвергать свои чувства, не будет бояться себя, не станет опускать руки из-за отказа. Мартен в этом плане здорово проигрывал по всем пунктам. Возможно, тот инцидент помог немного собраться с мыслями и решить для себя, что пора бы уже перестать бегать от Антона и дать тому шанс.       Перестать выискивать причины для бегства, сказать обо всем, и будь что будет. Но опять не случилось.       — Этот проклятый немец постоянно ошивался в твоей палате, — процедил сквозь зубы Мартен, сильнее сцепляя пальцы, пока костяшки не побелели. — С утра до вечера, когда бы я ни пришел — он был там.       — Но ребята сказали, что ты не заходил ко мне, — тихо произнес Антон.       — Они не видели, — усмехнулся Фуркад, — я специально выжидал моменты, когда все уходили. Вот только я не учел, что возле тебя будет Шемпп.       Драка, которая произошла накануне «пробуждения» Шипулина, многое прояснила для француза. Теперь он точно знал, что у него есть соперник, и что самое обидное — Мартен сам виноват в том, что он появился. Стоило раньше ответить на чувства российского биатлониста, а не бегать от него, как от огня. Шанс упущен или есть еще надежда?       Фуркад чувствовал, что теперь ему придется бороться за свои чувства, так тщательно скрываемые ото всех, что он уже и сам почти поверил в их отсутствие. Вот только острые уколы ревности все чаще не давали нормально дышать, превращая день в невыносимую пытку.       Утро — больница — вечер — больница — ночь. Это расписание стало обыденным на протяжении всего того времени, что Антон провел в лечебнице. И пусть не всегда удавалось навестить больного, но хотя бы он мог видеть его лицо и знать, что все с ним в порядке.       Очередная изматывающая гонка, которую, однако, Фуркад смог выиграть. В основном благодаря Антону. Мысли о нем поддерживали француза на протяжении всех кругов. А еще у него появился отличный повод навестить больного — Женька передал ему бронзовую награду Шипулина. Вечная благодарность за помощь Гараничеву обеспечена, ведь если бы не он, то еще непонятно, смог ли бы решиться на визит Мартен и встретиться лично, лицом к лицу. Одно дело все решить в голове, а другое — воплотить в реальность.       — Знаешь, я не всегда такой самоуверенный и непробиваемый, — он посмотрел на Антона и улыбнулся уголками губ. — Просто мне так проще. Легче. Никто не знает, что я на самом деле испытываю, не лезет ко мне в душу, не пытается давать советы. — Он пожал плечами. — Хотя, может, у меня просто нет таких друзей, как у тебя?       — Возможно, — ответил Шипулин, не поднимая головы, по-прежнему внимательно слушая собеседника.       — Что бы ты ни думал, — продолжил Фуркад, — но то, что между нами произошло, много значит для меня.       — Тогда почему ушел?       — Хотел подумать, — сделав паузу, ответил Мартен. — Хотел понять, что на самом деле испытывал в тот момент. Хотел решить, что это значило для меня.       — <i>Решил?       — Да.       Вновь повисла пауза. Гнетущая тишина, словно холодный душ, окатила француза, заставляя того осознавать, что он теряет связь с этим человеком, сидящим напротив него. Еще немного, и все закончится. Как изменить это? Как остановить лавину, если та уже сошла?       — Я хотел бы объяснить тебе по поводу моего разговора с Симоном в гостинице, — Фуркад глубоко вздохнул. — Я не считаю тебя моей собачкой или кем-то еще. Понимаю, что сморозил глупость…       — Глупость?       — Я был настоящим кретином, дураком! В тот момент я ничего так не хотел, как позлить Шемппа, понимаешь? — Мартен посмотрел на Антона. — Эта ревность просто разъедала меня, как серная кислота! Я ничего не мог с собой поделать! А потом… потом ты отдалился от меня. Стал избегать. И я понял, что если ничего не сделаю, то потеряю тебя. И сегодня, когда увидел тебя с Симоном...как вы… — Мартен зажмурился.       Вновь эта картина встала перед глазами.       Выйдя из номера Легкова, он первым делом направился к себе, надеясь, что сможет уснуть или просто отлежаться, пока все не закончится. Но ошибочка вышла.       То, как Шипулин общался с немцем, совершенно не понравилось Мартену — они сидели слишком близко, их взгляды, то, как Антон подал стакан с водой… Все бесило, выводило из себя, заставляя сердце сильно биться в груди. Когда не было уже сил, он просто ушел, надеясь, что все пройдет, но все стало только хуже.       Теперь перед глазами проплывали картины того, что могло произойти после его ухода. А если Симон все-таки сможет добиться расположения Антона? Обманом, давлением на жалость, да плевать как — главное, что сможет ведь!       Не выдержав, Мартен вышел из номера и направился обратно на импровизированную вечеринку. Подозрения подтверждались — Симон и Антон ушли.       Развернувшись, он быстро зашагал в сторону лифта, намереваясь перехватить их раньше, чем что-то произойдет. Вот только Фуркад был совершенно не готов к увиденному. Этот поцелуй… он просто выбил почву из-под ног француза. Прислонившись к стене, он стоял и смотрел на то, как любимый человек обнимает другого. Невыносимо больно! Острые когти обиды и злости на самого себя раздирали изнутри. Сердце остановилось, падая куда-то, умирая, превращая мужчину в восковую статуэтку, готовую в любой момент раствориться от одного лишь всполоха огня.       Невыносимо долгие секунды в его жизни, казавшиеся часами, растягивались, расплывались перед глазами, делая картинку размытой и нечеткой. Лишь поднеся руку к лицу, дотронувшись холодными пальцами до щеки, он понял — не сон.       — Антон.       Француз и сам испугался, как прозвучал его голос: глухо, утробно, печально. Но окончательно добило то, что произошло в следующие секунды — как Антон, взяв за руку немца, вошел в кабину лифта.       Опять неприятное, сосущее чувство в груди. И вот, теперь ничего, кроме пустоты он уже не ощущает. Единственное желание — уйти, исчезнуть, испариться. Он опоздал, слишком долго ждал, мучил своим поведением, а теперь расплачивается за свою несерьезность и легкомыслие. Именно он толкнул Антона на этот шаг, на ответное чувство к немецкому спортсмену. Если бы… если бы…       Слишком больно, чтобы думать. Слишком обидно, чтобы стараться найти решение. Слишком невыносимо пусто, чтобы можно было заполнить чем-то еще… Нет. Все это невозможно! Мартен точно знал, что Антон его любит и не сможет просто так выбросить из головы, что бы ни произошло между ними. Такие чувства не проходят просто так, а значит, есть еще шанс все исправить, вернуться обратно, постараться объяснить.       Взяв себя в руки, Фуркад направился к лестнице и спустился на пятый этаж. Он точно знал, где находился номер Шипулина. Если придется, то он прождет его здесь всю ночь, стоя возле двери. Не хотелось думать о том, что Антон останется у Симона, но все внутри предательски дрожало от одной только возможности, что они сейчас могут…       — Я не хотел, чтобы все зашло так далеко, — закончил свой рассказ Мартен, — но я сам виноват во всем! Должен был раньше тебе рассказать, но… Я совсем запутался и не знаю, что и для кого может быть лучше. Ведь если для нас лучше быть по разные стороны, то…       Антон резко поднялся и подошел к окну, по-прежнему сохраняя невозмутимое выражение лица. Теперь пришла его очередь изображать из себя истукана, не умеющего говорить и показывать свои эмоции. Руки безвольно повисли вдоль тела, а плечи опустились. Взгляд растерянно блуждал по темноте за окном, словно стараясь найти в ней решение всех проблем. Может, она бы помогла найти выход из этого запутанного клубка чувств?       — Знаю, что сам во всем виноват, — тихо произнес Мартен, поднимаясь и подходя к Антону, вставая у него за спиной и не решаясь даже дотронуться. — Прости, если заставил тебя думать, будто ты мне безразличен. Это не так.       Снова молчание было ему ответом. Да что же он сейчас-то не так делает? Почему унижается перед этим человеком, если все должно быть наоборот? Ведь не он, Мартен, целовал этого немецкого гада! В конце концов, с какой стати строить из себя разобиженного, если и твоя вина есть в том, что сейчас происходит?       Злость быстро сменилась обреченным согласием с ситуацией. Вера уходила, оставляя после себя выжженную пустыню. И ничего, кроме разбитых надежд.       — Нет, — заговорил наконец Антон, поворачиваясь к мужчине. — Я тоже приложил руку ко всей этой путанице. Прости.       — Что?       Фуркад не мог поверить, что еще не все потеряно и что есть шанс. Такие любимые серые глаза смотрели на него с осторожностью, даже некоторой опаской. Невыносимо! Дыхание остановилось на несколько секунд. Ему было страшно начать дышать, так он боялся упустить какой-то важный момент.       — Мы слишком запутались в своих играх, — продолжил Антон. — Мы причиняем и себе, и другим ненужную боль. Знаешь, я только сейчас понял, сколько ошибок мы совершили! И я, и ты — мы оба виноваты в том, что сейчас происходит. Я в том, что слишком давил на тебя; ты — в том, что боялся своих чувств ко мне. Мартен, мы два идиота, не находишь? А ведь все могло быть не так, мы могли бы сейчас быть вместе и не давить друг друга ненужным грузом вины, ответственности. — Он отвернулся, разрывая зрительный контакт. И отчего-то в груди словно все оборвалось. Фуркад ясно понял, что это конец.       — Антон…       — Пора прекратить эти игры и определиться, — прервал его Шипулин. Возможно, прозвучало слишком резко и громко, чтобы поверить в то, что он говорит серьезно, но на лице была только усталость, а в глазах — дождь.       — Нет, — попытался остановить его Мартен, надеясь, что еще не слишком поздно. — Послушай…       — Давай просто подождем, — вновь перебил его Антон. — Сейчас слишком все запуталось, и я уже не могу понять, что хорошо, а что просто потребность. Обычная физическая тяга — это одно, но если что-то еще есть, то в это нужно поверить.       — Ты не веришь мне? — потрясенно спросил Фуркад. Голос дрожал от напряжения, а руки тряслись так, что пришлось сжать их в кулаки, чтобы не выдать своего волнения.       — Ты пришел сюда, ждал меня, значит, не все еще потеряно. Но я так устал от последних событий. Эти игры, эти планы, эти разочарования и недопонимания — они убивают, Мартен. Просто оставь все, как есть. Я больше не хочу выяснять отношения.       Он развернулся и направился к двери, открывая ее:       — Сейчас у меня нет желания принимать серьезных решений. И ты тоже подумай, как следует. А завтра, когда у тебя алкоголь выветрится из головы, мы можем еще раз поговорить.       Вот только взгляд говорил об обратном — если сейчас уйти, то это будет конец. Конец всему. Какое же решение принять? А, может, Антон прав? Вдруг им просто не судьба быть вместе? Столько ошибок допускать и не понять самого главного — лучше, когда по отдельности.       — Любовь может быть ненастоящей, Мартен...