Закрой глаза

Гулкий камень вновь ложился под заледеневшие ноги, а на плечах покоилась теплая меховая тяжесть с запахом табака и дыма. Она не знала, куда ее вели. Тычок в спину – и она послушно переставляет ноги, слыша по обеим сторонам тяжелые шаги невольных спутников. Справа едва слышно ударяются друг о друга деревяшки и скрипят перья: там идет лучник. Слева - осторожная поступь безоружного да тяжелый табачный дух. И еще чуть слышные стоны раненого. Она слышит их, остальные – нет. Еще она слышит, как он что-то бормочет на грани тишины, слова резкие, рваные, чужие. Не понять. По камню идти тяжело и страшно, и она выставляет вперед руки, порой оскальзываясь, и боится споткнуться. Это не дом, где каждый шаг знаком и звуком, и запахом, и заусенцами на деревянных половицах. И никто не говорит с ней более после того, как получили что хотели: своего раненого. А ей слишком страшно, чтобы задавать вопросы, но еще страшнее слышать ответы от тех, что пришли из этой внезапной зимы посреди лета. Гомон, едва различимый за воем ветра, крепнет, приближается, и в нос бьет резкий запах металла с солью. Кровь. И тепло чужой ладони неожиданно сжимает кисть, и она вздрагивает, поскальзываясь на льду, и заваливается на бок, выставив перед собой свободную руку. Ее рывком возвращают на место, не давая упасть, и куда-то ведут за руку. Она осторожно шагает вслед за запахом табака, не смея произнести и слова. Безоружный и лучник остаются позади, бережно неся раненого, и он не стонет больше. Но дышит с хрипом, так, что далеко слышно. - Раненые… - Перенести… Эребор, там тепло… - … умрут к ночи… Бесполезно… - Эльфы творят чудеса… ждать… - Торин… - …жив… Бормотание окружает ее со всех сторон, и она сжимается в комок. Повсюду – кровь и смерть, и может сейчас в шаге от нее лежат мертвые. Мертвые… Царство смерти, холодное, снежное, как ему и положено, и прислужники Князя Преисподней бормочут вокруг, пророча скорую смерть тем, кто еще задерживается… - Ступеньки, - обрывая мысли, небрежно бросает низкий голос, и она на миг замирает: вверх или вниз? Руку ее тянут вниз, словно в раздражении, что она медлит, и она скользит легкой сандалией по камню - уже безо льда - и ощущает пустоту. Вниз. Тепло окутывает сперва лицо и плечи, затем проникает под одежду, согревая живот и грудь. Ноги оттаивают последними, несчетным количеством иголок впиваясь в ступни, и кажется, что она идет по осколкам. Лестница заканчивается внезапно, заставляя ее споткнуться и все же упасть на колени, ощущая ладонями гладкость камня. - Идем! – та же рука подхватывает ее за ворот, рывком поднимая на ноги, и вновь тянет куда-то. Вокруг трещат факелы - знакомый звук, и она безошибочно определяет, где они находятся. Для нее мир – это холод и тепло, и с детства, когда ей говорили «тьма», она представляла холод. И сейчас факелы светят, теплые точки, расставленные через равные промежутки, разгоняя холод. - Ступеньки, - вновь бурчит ее провожатый, и она снова медлит, вызывая его раздражение. В этот раз – вверх. Она поднимается спешно, ощущая, как ноет ушибленный палец на ноге. Ступеньки широкие и невысокие, и ей легко идти, приноровившись к их размерам. Пахнет маслом. И табаком, который она практически перестала ощущать. - Тут прямо теперь, - видимо, вспомнив прошлый спуск, говорит бас, и она благодарна ему хоть за такую заботу. И за плащ на ее плечах. Эхо меняется, из гулкого становясь приглушенным. Ковер. Она хочет нагнуться и прикоснуться к нему руками, но провожатый спешит, она слышит это: его сердце колотится все быстрее, дыхание учащается, и сквозь табак пробивается легкий запах пота. Он спешит и страшится. И злится, что она мешает ему спешить. Скрипит камень о камень, и к их шагам присоединяются многочисленные вздохи, шепот, биение сотен сердец. Она окунается в море теплого воздуха и понимает: открылись двери. Здесь много людей. - Торин, - провожатый вдруг останавливается, и она врезается в его спину, спешно отступая назад. Рука ее отныне свободна: никто не держит. И на плечи наряду с плащом наваливается страх. Как выбраться отсюда? Как пройти через сотни одинаковых коридоров без запаха, молчаливых и бездушных? - Фили жив, мы нашли его! – басит табак, и облегченное дыхание вырывается из многих ртов. - Где? Где он? – какой-то шелест спереди, голос, низкий, встревоженно-радостный, легкий звон металла. - Им занимается Оин, Бильбо с Кили отнесли его и остались с ним, когда я поспешил к тебе. Женщина, что пришла со мной, спасла твоего племянника. Спина впереди исчезла, и она опустила голову вниз. На нее все глядят, она знала. И ненавидела это. На любой ярмарке на нее всегда глядели, мальчишки бросались злыми словами, и хорошо, если только ими. Порой и грязью, и камнями. Она давно не была на ярмарках, сделав своим миром дом, и вот сейчас на нее вновь глядят. Что они видят? Она не знала. Бессчетное количество раз проводила она руками по своему лицу и волосам, но увидеть себя так и не смогла. Некто неизвестный подходит к ней, звеня металлом, скрипя кожей сапог, и она чувствует резкий запах крови, - здесь ото всех ею пахнет! – и чуть слабее – пота. - Ты спасла моего племянника, это дорогого стоит. Говори, чего же ты хочешь взамен? – она молчала, слыша его неровное дыхание: должно быть, и он ранен. – Ты боишься? Или в чем дело? Взгляни же на меня, дитя, не бойся, - теплые пальцы легко касаются подбородка, приподнимая ее лицо. - Торин, она… - хочет предупредить тот, что пахнет табаком, но не успевает. Она распахивает глаза, вновь желая невозможного – видеть. Вновь до боли в груди надеясь, что вот-вот сейчас чудом прозреет. Но чернота по-прежнему остается столь плотной, что сквозь нее не видать ничего. И пальцы на ее подбородке вздрагивают вместе с судорожным вдохом. - Ты… - голос не находит слов, и она закрывает бесполезные свои глаза, спешно пряча горячие и мокрые слезы. - Я хочу домой, - звучит среди каменных стен ее голос, отражаясь стократно, и человек перед ней шагает назад. - Мы не знаем, откуда она. Просто искали Фили, и нашли ее возле его тела, - вновь басит провожатый. - Дитя, сможешь ли ты рассказать, где твой дом? – мягкий голос, добрый, но есть в нем что-то кошачье, что-то говорящее, что обладатель голоса не столь уж и мягок. Он почти неслышно шагает к ней через комнату, чуть шурша ковром, и берет за руку. Руку ее щекочет то ли мех его одежды, то ли борода. - Я… попробую, - она кивает, понимая, что не сможет. Что нет поблизости таких мест, где ныне вместо зимы – лето. - Как зовут тебя? – спрашивает тот, что видел ее глаза. И сейчас она отчетливо слышит, что голос его властен, хоть и мягок. - Я – Хельга, - отвечает. - Я – Торин, правитель Эребора, и сейчас говорю тебе: сегодня будь моей гостьей. Раздели с нами радость долгожданной победы над тьмой! Она кивает, горько усмехаясь, и чьи-то руки бережно касаются ее плеч, нежный голос журчит что-то о тепле, купальне и сменной одежде для спасительницы племянника, и хозяйка его пахнет сиренью. Вновь – коридоры, одинаковые, гулко-каменные, и она осторожно ступает за своей провожатой, которая не ленится сказать, куда же ведет очередная лестница. Случится ли когда-нибудь ее собственная победа над тьмой?