thieves and snakes need homes

Гнилье катится из сломанного отсыревшего ящика вниз по улице, прямо Каллену под ноги, и он давит яблоко ногой вместе c жирными белыми червями, похожими на тех, что заводятся в глазницах полежавших трупов с почерневшей кожей. Кашица липнет к подошве разношенных ботинок. Он нашел их за прилавком, стащив с ног убитого продавца цветных леденцов. Кто же знал, что он так кончит. Самсон быстро привыкает: к запаху гнили и гноя, к трупам с выбитыми передними зубами, он привыкает ненавидеть. Костяной значок на его груди - клетка, птицы рождаются и умирают в них, просовывая головы меж узких блестящих прутьев. У Каллена болит рука. Ее дергает все время, и он заливает ее бренди, стискивая в зубах рукоять ножа, чтобы вычистить грязь дрожащими пальцами. Тряпку, которую дал ему Самсон, он не выкидывает. Его трясет, когда он чувствует во рту переливающуюся соль, которая шипит и потрескивает, кусая широкий язык и щеки изнутри. Самсон держит его за голову, бестолково пытаясь поцеловать. Губы у него на вкус как Шок-Жокей, жгутся жестоко и заставляют гореть рот. Он весь грязный, вытянувшийся из своей одежды - Каллену кажется, что он растет на глазах, когда выкидывает тощий блестящий хвост волос, перевязанный синей лентой. Труп сидит на покосившейся бочке, застряв в ее горловине, потому не сваливается вниз, клацнув окостеневшей челюстью. Глаза у него открыты, остекленели, и в них отражается далекое небо. Каждый зрачок становится новой луной, радужка строит вокруг нее звезды. Самсон опускает веки умершего, заслоняя труп от Каллена согнутой спиной. Убитый не выглядит спящим из-за длинных рук с паучьими пальцами, из-за мух, ползающих по его содранным язвам на лодыжках, на которых грязные штаны подвернуты вниз, он не выглядит спящим из-за мокрой дыры во лбу, что диаметром в палец, и мозгов, размазанных по стене. - Зачем? - спрашивает Каллен, чувствуя тугой запах смерти, скрученный вокруг, намотанный на время, будто это деревянная катушка для шелковых ниток. - Он мог быть достойным человеком. Каллен пожимает плечами, ощущая на лице дыхание ветра, несущего откуда-то запах лежалой рыбы. Приведи мальчишку. И мы в расчете. - Ты делал это когда-либо? Самсон вспыхивает скулами, щеками, превращает желтый свет от окна в красный, когда лежит в расстегнутой рубашке, не до конца вытянутой из широких штанов. Он опирается на локоть, продавливая матрац без пружин с вылезающими клоками хлопковой набивки, в которой так любят жить клопы. - Я... Я читал об этом. Читал. Каллен смеется от абсурдности, дышит живо и влажно, накрывая Самсона своим телом. Тот ругается, и Каллен трется о его мягкую ладонь, запуская руку в чужие смятые брюки. Соль кожи у него искрами на языке или же это вязкий энергетик, стон Самсона в голове или выстрел, это все водоворот искр, удары камня о камень, пророчества в толпу. Самсон зажимает себе рот, когда принимает его внутри, он говорит, что это лучше, чем он читал. Каллен чувствует его дрожь, стискивающую плотно - не двинуться раньше времени, не вдохнуть, не ощутить запаха немытой кожи и сырого матраца, Самсон откидывает голову назад, и свет играет с неровно остриженными волосами. Это все вытягивает, выжимает быстро, быстрее, чем он ожидал. Самсон по-собачьи лижет его губы и колючую щеку, вцепившись пальцами в голое плечо. У них все могло было быть лучше, например, где-то в Париже, где пахнет горько кофе с потертой корицей и продаются булочки с клубничным кремом и сахарной пудрой. Гниль с улицы и торопливая возня Самсона во сне убивают в нем что-то еще. Невидимое. Невыразимое.