Забудь, если сможешь

8.

Беречь твой сон буду я… М. Булгаков.

— У меня очень мало времени, Фуджимура-сан… О чем вы хотели поговорить? — Мана старался всем своим видом дать понять, что встреча эта ему очень неприятна, и если уж он соизволил прийти, то пусть уж собеседник говорит коротко и по делу. Чача улыбнулся и положил на стол злосчастное письмо. Конверт был потерян (если он вообще был), а само письмо представляло собой изрядно помятый лист бумаги, но подпись в правом нижнем углу читалась очень хорошо. — Я понятия не имею, что там написано, — сказал Чача. — И знать не хочу, если честно. Но подпись там ваша… — И что… чего вы хотите? — отозвался Мана. — Я был бы очень признателен, если бы вы оставили его в покое и исчезли из его жизни. Чего-то в таком роде Мана и ожидал от этого разговора. С чего иначе Чачамару стал бы назначать ему встречу? Но такая прямолинейность несколько обескураживала. Но если досточтимому собеседнику угодно говорить откровенно, что ж… Мана посмотрел ему в глаза. — Вы его слишком любите, — сказал он. — И, судя по всему, это взаимно… — Он коснулся старого, почти исчезнувшего засоса на чачиной шее. Пальцы его были холодными, и Чача невольно вздрогнул. «Какого черта я тут делаю? — тоскливо подумал он. — Какое мне вообще дело? Гакт меня об этом же не просил… И чего этот раскрашенный придурок добивается, хотелось бы мне знать…» Два дня назад, когда случилась эта совершенно глупая ссора, Гакт явился домой очень поздно. Он еле стоял на ногах и буквально рухнул на руки Ю и Чаче. При всем этом он что-то бормотал и крепко сжимал в левом кулаке лист бумаги, который потом оказался письмом, подписанным Маной… Глядя на мечущегося в бреду Гакта и на злосчастное письмо, Чача испытывал жгучее желание хорошенько приложить Ману головой о стену. Подавив в себе недостойный цивилизованного человека порыв, он решил встретиться с Маной и поговорить. Что из этого разговора может выйти, представлялось смутно. Пока выходило черт знает что. Мана провел пальцами по его шее, спускаясь ниже, к выступающим ключицам, скрытым тонкой тканью рубашки. Чача поежился от холода. «У этого парня большие проблемы с кровообращением, если у него такие холодные руки…» Мана вдруг оказался совсем близко. Его дыхание обжигало шею. «Я знаю, — шептал он, расстегивая одну за другой пуговицы на чачиной рубашке, — как он может быть жесток… А ты такой хрупкий… такой нежный… Я бы обращался с тобой совсем по-другому…» — Стоп! — Чача перехвали холодную руку, подобравшуюся было к его ремню. — Фарфоровые куклы меня не возбуждают. — Он осторожно отстранил от себя Ману. Несколько мгновений тот оторопело молчал. Несравненного Ману только что отшили. Мир перевернулся. Но замешательство длилось не долго. — Разумеется, — сказал он зло. — Едва ли тебя вообще уже хоть что-нибудь возбуждает. Неудивительно, что он прибежал ко мне по первому зову. Чача вдруг схватил со стола кружку с остывшим уже кофе и, прежде чем сам понял, что делает, плеснул его в лицо Мане. — Слушай ты… — проговорил он отрывисто. — Если…. Оставь его в покое, или я тебе личико самолично расцарапаю так, что ни один хирург не залатает! Мана не ожидал такой вспышки и, чтобы не выдать своей растерянности, он вытирал лицо и нарочито не смотрел на собеседника. Чача откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Вспышка гнева прошла, и он заговорил уже тише и спокойнее. — Вы же понимаете, — проговорил он, стараясь не сорваться снова, — он из тех людей, у кого не может быть живых врагов. — (Мана замер с поднесенным к лицу платком.) — Если… он сорвется, — а это я могу гарантировать, — то случится что-то такое, о чем вам придется пожалеть. И ему тоже. Мне плевать… даже если он вас убьет… Но это будет ударом и по нему. Поэтому я прошу вас: исчезните из его жизни, пока все еще живы и здоровы. Он ушел, а Мана так и сидел, прижав к лицу платок. Ему вдруг стало невыносимо жарко, и он чуть не бегом выскочил на улицу. В памяти всплыл тот эпизод. Что он сказал тогда? «Я мог бы убить тебя сейчас…» И это слово снова всплыло в разговоре. Мана и сам не очень понимал, что именно стало для него таким шоком. Но… сейчас он вдруг почувствовал себя таким слабым. А Гакт… Гакт казался каким-то чудовищем, которое пугало не только силой своей, но и самим фактом своего существования. *** Чача все еще ощущал прикосновение ледяных пальцев. Даже сейчас, под горячим душем, ему было холодно. И он остервенело пытался смыть с себя все следы сегодняшней встречи. А еще был запах. Ему казалось, что он весь насквозь пропитался ароматом маниных духов. И от этого становилось до тошноты противно. «Это не человек, — думал он. — Не бывает таких людей… Не бывает таких равнодушных взглядов, такого обжигающего дыхания и таких холодных рук…» — Я тебя ему не отдам, — прошептал он. — Никогда.