BaoziTime

— Х-хён! Минсок едва разлепляет глаза, чуть не ослепнув от непривычно яркого, словно искусственного лунного света. Разбудивший его Сехун трясется, как осинка под жестоким ветром, и бледнеет с каждой секундой все больше. Отразившийся ужас на лице маннэ старшему совсем не нравится, и он резво выбирается из спальника, требуя объяснений. — Хён, Тао, он, он… Первая слезинка скатывается по впалой белой щеке и теряется в уголке поджатых губ. Минсоку больше не нужны ответы, грудь пронзает новой вспышкой боли, и он падает обратно на лежбище, мало заботясь о на редкость тихо паникующем младшем. Ему бы свою истерику остановить, чтобы не заорать во весь голос и не расцарапать собственные руки в кровь до кусочков кожи под ногтями. До воспаленных струпьев в условиях полной антисанитарии. До гангрены и гниения заживо. Хотя именно так он себя и чувствует — как минимум на четверть мертвым. — Что же делать, хён? Как же так? Сехун опускается на колени прямо на землю и размазывает слезы, мешая их с дорожной пылью, рисуя темные разводы на фарфоровой коже — красивое, но жутковатое зрелище. Маннэ плачет редко. Это Тао льет реки за двоих. Лил. Теперь уже в прошедшем времени. Минсок завидует им обоим, ему вот не позволено проявлять слабость и реветь обиженным ребенком, суча ногами и роняя на колени длинные сопли. Он же взрослый, старший и, конечно же, знает, что делать, когда очередное звено их намертво сросшейся цепи отпадает и теряется где-то в чертовых лесах, полях, горах или реках еле избежавшей смерти матушки Кореи. Конечно же. Кто, если не хён? — Тихо-тихо, — шепчет Минсок, придушив нездоровое постыдное раздражение на корню, — иди сюда. Все будет хорошо. Сехун не верит, но покорно заползает в спальник, зарываясь под лоскутное одеяло с головой. — Все будет хорошо, малыш. — Минсок находит рукой мягкие волосы на макушке младшего и зарывается в них мозолистыми пальцами. — Скоро мы дойдем, и все изменится. Поспи. Все обязательно будет хорошо. Сехун сопит, всхлипывает, беспокойно вертится, но все же засыпает, обхватив старшего тощими руками поперек живота, убаюканный тихим ласковым голосом. Луна смеется над ними, попеременно мигая то красным, то желтым, пока Минсок не показывает ей фак и не задергивает полог своей палатки. За тяжелой ночью последует не менее тяжелый день. Мин знает об этом и надеется, что маннэ хватит сил пережить потерю. Хватило же ума не ставить на уши весь отряд посреди ночи. До Города не больше пяти дней, а в их лагере стало на одного взрослого больше. И это притом, что количество путников только уменьшилось. Злая ирония. Развернув в голове календарь, Минсок прикусывает внутреннюю сторону щеки и с мазохистским удовольствием тычет языком в свежую ранку. Больно. Вязкая соленая слюна скапливается в горле непроходимым комом, но Мин не боится захлебнуться, скорее тайно на это надеется: жить по четвергам он больше не имеет никакого желания.