Hurt

https://open.spotify.com/album/4qMBnGOxVpPQphkoDeBwIs?si=FXXtKsg5RYWkR5NEzIA5Qg За окном всё ещё стучали редкие капли дождя, где-то за стеной раздавались тихие шаги персонала, пищало оборудование. Ночь мокрой кошкой бродила по улице, заглядывая в окна глазами, полными бесконечной темноты. Кёраку мирно дремал, положив локти на кровать больного, когда тот резко вскочил, сдавленно вскрикнув. Его трясло, будто от лихорадки, глаза вновь наполнил тот же ужас, что в скорой, а с губ сыпались мёртвые немые звуки. Шатен сел около него, чуть помедлив, всё же обнял эти худые плечи и прошептал: “Всё нормально. Я рядом”. — Это должен был быть я, — сдавленно ответил седой и закусил губу. Он сделал пару тяжёлых вдохов и бессильно уронил голову на крепкое плечо. — Это… это нечестно… — Жизнь вообще штука несправедливая. Но ты жив, ты будешь в порядке. И я этому очень рад. Правда. Укитаке поднял на коллегу глаза и слабо улыбнулся. Он был рад его видеть после такой страшной ночи. Знакомое лицо, перед которым он, тем не менее, не чувствовал стыда или досады. Помятый бессонной ночью, слегка растрёпанный, он сейчас был удивительно родным, будто и не было вчерашнего дня и минувшего вечера. — Спасибо, — он перевёл дыхание и тряхнул головой, садясь прямо. — Ты что, всё это время тут так просидел? — Ну... — Шунсуй потянулся, — Мне всё равно было некуда идти. И потом, ты довольно беспокойно спал. Кошмары? — Да, что-то вроде того… Укитаке молчал, глядя куда-то внутрь себя. Бледный, осунувшийся, всё ещё потерянный и какой-то зыбкий, что ли. Шатен некоторое время взвешивал, стоит ли бередить ему душу, но всё же решился. — Это из-за Кайена? — М? — вынырнул из своих мыслей седой. — Кайен. Ты его звал. Это твой бывший напарник? — Да, — коротко ответил Укитаке и отвёл тут же помрачневший взгляд. — Так блядь, — Кёраку положил ладонь на худое плечо, чуть повернув мужчину к себе, и заглянул в лицо, — Ты это переть в одиночку не будешь, понял? Я догадался, что Кучики тебя за что-то из прошлого недолюбливает, и что там явно был какой-то лютый пиздец, про который остальные то ли не в курсе, то ли ещё что. Но я хочу это знать. — Ты — сама тактичность, — безрадостно хмыкнул больной. — Каков есть. Ответь, я ведь с тебя всё равно не слезу. — Зачем? Что, скучно? — с лёгким раздражением спросил мужчина. — Вот это вот обидно было, между прочим. Ты в курсе, что у меня случилось, ты меня видел в… в самом неприглядном виде. А я про тебя знаю только то, что ты хороший парень и у тебя есть младший брат, который позавчера угодил в тюрьму. Вытащил, кстати? — Вытащил, — кивнул, чуть улыбнувшись, Укитаке. — Ну и тем более. Я никому не расскажу, честное слово, — он торжественно поднял правую ладонь, а левую вытянул параллельно полу, будто держал её на библии. — Ответь честно, зачем тебе это? — Потому что… — он нахмурился, пытаясь сформулировать ответ. Нет, это не было любопытство, не в этот раз. — Наверное, я просто хочу понять… понять, почему ты такой. И да, я действительно не хочу, чтобы ты волок это в одиночку. Эта сцена вчера была дохрена жуткой, должен тебе сказать. И я бы не хотел видеть снова. Ты ведь у него на свадьбе шафером был, да? Укитаке долго смотрел в смуглое лицо напротив. Какое незнакомое выражение: немного испуганное, слегка скорбное, открытое. Серые глаза смотрят внимательно, но без этого холодного язвительного любопытства. Между широкими бровями проложила бороздку морщина. Детектив, помедлив, кивнул. — Да… у него… — он свесил босые ноги с кровати и посмотрел в окно, где выглянул из-за туч сияющий звёздами небосвод. — Мы несколько лет вместе проработали. Хорошее было время… Он рассказывал. Всё, без утайки. И про работу с Кайеном, и про те семь месяцев под прикрытием, и про Марию и Бенсона. Он никому этого раньше не рассказывал. Сдавал отчёты, пару раз выступал перед комиссией, но ни разу не рассказывал просто так, по-человечески, не боясь сказать лишнего, не анализируя своих слов. Не чувствуя, что может оступиться. Вспоминая про Мияко, мужчина закусил губу и опустил лицо, скрывая глаза за белой чёлкой. Он на некоторое время замолчал, слегка закашлявшись, а Кёраку оторопело смотрел на тонкие сцепленные пальцы, на худые ноги, как-то по-детски торчащие из-под подола больничной рубашки, на опущенные, чуть вздрагивающие плечи, на эти зелёные тёплые глаза, наполненные такой бесконечной тоской. Он не мог поверить, что все эти годы на этой тонкой шее висел такой тяжеленный камень. Кёраку, казалось, сидел неподвижно и почти не дышал. Он смотрел пристально, но в его мимике не было и намёка на нетерпение. Укитаке вновь перевёл взгляд на небо и глубокая тень легла на светлое лицо, когда он вспомнил о последней встрече с напарником. И тут он тоже не стал ничего утаивать. Почему-то впервые ему захотелось рассказать о том, что не давало ему покоя столько лет. Исповедаться, выплакаться. Впервые ему не было страшно поделиться с кем-то частью этого бремени. И почему-то этим “кем-то” стал тот, кому он несколько часов назад пытался разбить лицо. Наверное, потому что ему действительно не всё равно и потому что он сможет попытаться понять… возможно. Он рассказывал. Сквозь кашель, сквозь слёзы, сквозь ком в горле. Вырывал чёрные куски своего прошлого, принося их в жертву этой ночи. Пусть оставят. — ...ну а потом… — он сделал глубокий вдох, выравнивая дыхание, и быстрым движением вытер скулы, — меня вытащил оттуда Генрюсай. Он сказал, что поехал по следам Кайена, как только понял, что тот убежал за Мияко. С ним ещё были люди из ОБН. Они успели выяснить, что с нами случилось, ну и… вот. Кёраку долго молчал, глядя в одну точку, боясь посмотреть на собеседника. Будто, посмотри он на него и всё это горе рухнет скалой и убьёт на месте. — А я думал, это у меня проблемы… — покачал он головой и, помедлив, перевёл взгляд на собеседника, — Это после того? — он кивнул в сторону белых прядей, серебряным водопадом струящихся на худые колени. — Ты про волосы? Нда... Ну я там ещё седеть начал, а после того случая буквально за месяц, — он махнул рукой, отчего дёрнулась капельница. — Чёрт… — всё ещё оторопело произнёс мужчина, — это ж, наверное, рехнуться можно… Как… как ты вообще... — Плохо, — дёрнул губой седой, — Пил порядка пары недель, наверно. В первый и последний раз в жизни я вообще столько пил… Плюс к наркоте доступ всё ещё остался, и привычка сохранилась. С Рангику в тот же период случилась та злополучная встреча… В общем не знаю, когда я был отвратительнее, — он с неприязнью взглянул в собственное отражение, — Ну а потом слёг с первым приступом. Врач тогда сказал, что такими темпами можно, в принципе, и инвалидность получить. Здорово, да? В тридцать три отправиться на помойку… В общем, когда в очередной раз чуть не задохнулся — понял, что надо что-то с этим делать, и уехал нахрен в Австрию. Подлечился, да и смена обстановки помогла. Ну а год назад вернулся — у нас мама заболела, а на сестре младшие, да ещё и работа… — Почему в Австрию? — Отец там работал долгое время, я сам там жил лет до четырнадцати. Остались знакомые, ну и вообще… хорошо там. — Так ты из-за матери вернулся? — мужчина кивнул, — И как? — Её не стало полгода обратно, — еле слышно ответил Укитаке и зажмурился, сильно сжав кончиками пальцев переносицу, — Не надо об этом сейчас, хорошо? — Ох ты ж блядь… Прости… — только и вздохнул Кёраку и подошёл к окну, уперевшись лбом в стекло. — Ну... я знал, что так и будет, когда ехал. С мамой. Хотел просто… побыть с ней. И искупить эти годы отсутствия. — И ты никому об этом не рассказывал? О том, что было под прикрытием. — Из участка только Генрюсаю. — Почему? — Ну, семье я как-то не хотел рассказывать, чем занимался и, тем более, к чему это привело. Маме и сёстрам это бы разбило сердце. Выжил ведь в конце концов. Ну а на работе… не хотел слухов. Генрюсай бы тоже не отделался обычным предупреждением за то, что один его сотрудник в самоволку убежал, а второй хрен знает чем занимался полгода. Ну и… если начистоту, то мне было ужасно стыдно за всё это, так что рассказывать о таком точно не тянуло — мне слушаний на внутреннем расследовании хватило. — Стыдно? — шатен повернулся к коллеге, — Ты главу синдиката нашёл и во многом благодаря тебе их изловили. Я читал об этом деле и думал, что участнику этого пиздеца положено как минимум… — Слушай, мне тогда не было дела до того, что мне положено или типа того. Я был рад, что хотя бы Генрюсаю голову не снесли, самого не уволили и что всё это наконец-то кончилось… правда. В принципе, с учётом того, что я до того на кокаине плотно просидел месяца три-четыре, меня уже могли к ответственности призвать. Кёраку покачал головой и прошёлся по палате. Сделав пару кругов, детектив остановился, уперев ладони в поясницу. — Так Кучики после этого на тебя взъелся? — Думаю, да. Он пришёл меня навестить, а там Генрюсай рассказывает, что коп под наркотиками — очень плохой вариант для дела, но он что-то придумает. Нарочно не придумаешь, что называется. Бьякуя после этого только спросил, что случилось с Кайеном. Я сказал, что он погиб из-за меня… — Но это ведь неправда. Укитаке поднял на него удивлённый взгляд. — Что ты мог сделать? Попытаться спасти его жену силой? Тебя бы убили. Её тоже. И он бы ломанулся не только за жену мстить, но и за друга. Мужчина в ответ молчал, глядя в пол и сцепив пальцы. — Могу я у тебя кое-что спросить? — наклонил голову Кёраку, — И, вот клянусь, я не пытаюсь тебя как-то задеть сейчас, ок? — он сделал паузу. — Ты правда чувствуешь себя виноватым… или ты считаешь, что должен себя так чувствовать? Я к тому, что… ты делал всё, что было в твоих силах. Ты не бог, ты всё ещё обычный человек. Укитаке задумался на мгновение, но на его лице было ни злости, ни раздражения. — Если честно, я сам иногда об этом думал, но видишь… Я был не с ними, вот в чём дело. Я сам туда пошёл, понимаешь? Знал бы ты как Генрюсай на меня орал, когда я сказал, что останусь поработать. Я мог смыться, едва меня из подвала выпустили, и не было бы в этом ничего зазорного. Все живы, информация есть. Возможно, работай я с ними, Мияко бы не попала в ту ситуацию и всего этого не было бы, но я решил, что справлюсь, я же за хороших парней. Молодой наивный идиот, полезший в бутылку. — Я во всю эту хрень с раем и прочим не верю, поэтому аргумент “а вот они бы опечалились, что ты так себя мучаешь” считаю бредом, но! — Кёраку вытянул указательный палец, — Но если попытаться подойти с прагматичной точки зрения, то твоё самобичевание ведь ничего не изменит. — Да знаю я. Но это не то, что можно просто выключить, знаешь ли. У меня, по меньшей мере, не получилось. К тому же… отчасти именно поэтому я и хожу на работу, — пожал плечами седой. — Пытаюсь предотвратить то, чего не смог раньше. Да, не всегда выходит, но надо ведь пытаться, верно? И знаешь... иронично… когда каждая ночь может стать как маленькая смерть — так хочется жить… — он хмыкнул сам себе, пряча лицо за серебряным водопадом, — Сколько шума от беззубой собаки, а? — А ведь ты и правда так думаешь… — покачал головой Кёраку, глядя на коллегу. — Это глупо? — Это. Охуенно. Только, пожалуйста, не называй себя беззубым, а то это может прозвучать как кокетство. — Спасибо. Спасибо тебе, — Широ убрал за ухо белую прядь и на бледном лице расцвела улыбка. Слабая, но такая искренняя и тёплая, что Кёраку наконец-то понял, почему люди так тянулись к седовласке. Каждый, должно быть, увидев эту улыбку однажды, хочет посмотреть на неё вновь. Она и вправду греет и любви в ней столько, что хватило бы на весь мир. Шунсуй впервые увидел такое бездонное светлое сердце. И это немного пугало своей невозможностью. — Странноватый ты всё-таки, — хмыкнул он и опустился на край кровати. Седой лишь хохотнул, но быстро вновь стал серьёзным. — Могу я теперь тебя спросить? — М? — Что вчера стряслось? Я к тебе домой заехал вечером… — Нахера? — дёрнул бровью шатен. — Переживал. Я думал, что с тобой что-то случилось. Приезжаю — дверь открыта, внутри будто обыск проводили. Думал, тебя там убили или действительно что-то искали. А потом увидел, сколько ты в себя влил. Вот тогда я всерьёз обеспокоился, что ты… — Что я “что”? — напрягся шатен, глядя на окно. Небо медленно наливалось цианом, звёзды постепенно бледнели. — Что ты можешь что-то с собой сделать… — неохотно ответил мужчина, крутя в пальцах трубку капельницы. — Что, нарассказали, да? — Нет. Не особо. В карте было указано, что ты лежал в больнице, но причины не было. Я обратил внимание на твою руку уже давно, а после дела Гаспара был почти уверен… Зачем ты это сделал? — кивнул он на побелевшие, но всё ещё отчётливые шрамы вдоль всего предплечья, разбросанные хаотичной сеткой. Мужчина посмотрел на располосованную руку и пожал плечами. Он сперва невинно ткнул иглой в ладонь. Где-то читал, что это хорошо помогает прийти в себя. Никакого эффекта. Ноль хоть каких-то эмоций. А потом под руку попался канцелярский ножик. Первый порез. Ничего. Второй… ничего. Третий… и тут сознание заволокло тьмой. Пришёл он в себя уже под опекой Урахары, пристёгнутый к кровати и дёргающийся как одержимый, что-то крича не своим голосом, тонущий в красно-чёрной абстракции засбоившего сознания. — Я просто… когда всё это случилось, я был настолько зол и растерян, что всё время как в трансе только и доябывался до всех о том, что случилось и что это не могло произойти просто так, спонтанно. Это ведь даже не автоавария, понимаешь? Просто херак, инфаркт… и… и всё. Сидишь в этом долбаном зале ожидания, ничерта не понимаешь, что случилось. А потом тебе говорят и что делать? Ну я по привычке искал-искал-искал, даже не задумываясь особо… Я даже не уверен, сколько я тогда пил и пил ли… Ну а потом были похороны… Он слабо помнил, кто там был и что происходило. Помнил, что были её родители, её коллеги. Все что-то говорили. Ему тоже дали слово. Лилии. Белых цветов было так много, что казалось, будто церковь поглотила волна и всё это солёная пена. И он тонет, любуясь этой пеной. Он помнил, как присутствующие потупили взгляд, глядя на мужчину, закрытого в чёрный костюм, с совершенно слепыми глазами и севшим голосом. Они боялись его слёз, как если бы он был заразным и при виде его слёз они тоже захлебнутся в этом отчаянии. А он не плакал. Попытался что-то сказать, но в итоге пожал плечами и просто сказал, что это нечестно и глупо. То же самое он говорил, когда хоронили деда. Мать тогда впервые заплакала у него на глазах. А он уже не мог. Просто сказал, что это нечестно, похлопал закрытую крышку, представляя родное сухое плечо, и ушёл куда глаза глядят. У Лизы гроб был открытый и он, к своему несчастью, мог рассмотреть её черты в последний раз, всё ещё не веря в то, что это не сон. Она ведь просто спит. Как Белоснежка. Поцелуй её и она откроет глаза. Он поцеловал. И не сработало. Не потеплела, не проснулась, не ответила. Он поправил упрямую прядь на её лбу и вновь коснулся губами бледной кожи с запахом пудры и понял, что это всё на самом деле. Что она так и растворится в этой цветочной пене. Она не Белоснежка, она — Русалочка Андерсена. — Я вернулся с похорон, вообще не помню как. И захотел понять, могу ли я ещё хоть что-то чувствовать в принципе… ну и... немного перестарался. — Ты правда хотел покончить с собой? — вкрадчиво спросил Укитаке. — Не знаю, — честно ответил он, — Не думаю, хотя в карте написано, что поступил с “попыткой”... ну оно и логично, когда соседи находят тебя в таком-то виде… но, наверное, нет, не планировал я умирать. Захотел бы — застрелился, возможность на тот момент ещё была. Так что твои опасения на мой счёт почти лишены оснований. — Вчера… Это из-за встречи с Исе? Кёраку почесал в затылке. — Нет. И да… Всё вместе, — он провёл ладонью по рисунку татуировки, обведя изображение розы, разрубленной пополам одним из шрамов, — Помнишь, меня Айзен довёл? Вот он не переставал спрашивать, не думаю ли я, что Лизу убили. Долго в это тыкал, сука… Но я-то и без него эту мысль как заевшую плёнку прокручивал ещё до больницы. После “отпуска” как-то улеглось, я вроде как смирился, что у меня всё время такая хуйня творится в жизни и вообще вокруг тлен, ну а он опять в “Play” ткнул. И снова. Раз за разом, раз за разом... А мне так хотелось, чтобы в её смерти был виноват хоть кто-то… Ну и вчера я получил ответ на свой вопрос. Как раз в той больнице, где Старрк работал. Его коллега её вёл… Он сделал паузу, водя подушечками пальцев по шрамам и покусывая щёку изнутри. — В общем, винить во всём произошедшем я могу только себя. У неё почти порок сердца развился, а она мне об этом ни слова не сказала… а мы год вместе прожили, на минуточку, — он поднялся на ноги, — Год. Да это самые фундаментальные отношения в моей, блядь, жизни были! Не без косяков, да. Со скандалами, с “холодными войнами”, всё честь по чести… Я сам не всё рассказывал, да, окей. С неё не требовал рапорта, но это же чёртов вопрос жизни и смерти! Просто, блядь, огонь... — мужчина сделал глубокий вдох, — Ну и в довершение всего мне сказали, что она сделала аборт. И узнал я об этом не ранее как вчера. И вот это, признаюсь тебе, было просто пиздец как больно… — Кёраку вновь опёрся лбом о стекло окна. Ночь худеет, бежит прочь, на запад. Укитаке в отражении сидел неподвижно, прикрыв губы пальцами, закрыв глаза. — Я в курсе, что я не подарок нихера, но скажи она мне… я бы попытался. Я бы правда попытался... Ошибка детектива: смотришь вокруг, а того, что у тебя под носом, не замечаешь. Вот та же хуйня… Разлюбила? Да она бы меня задушила скорее. Ну ладно, допустим, но что ж не сказать-то было? Мы же в тот день поцапались ещё… Вот не могла она меня как-то понежнее бросить, а? — Шун… мне так жаль… правда жаль… — не открывая глаз, произнёс седой, — Прости, я даже не знаю, что сказать. Кёраку только пожал плечами, продолжая смотреть в небо, постепенно стягивающее чернильное покрывало. — Возможно, это прозвучит странно, — продолжил Укитаке после паузы, — но почему бы тебе не поговорить с ней? — Потому что “абонент вне зоны действия живых”... а спиритическую доску я как метод не особо уважаю. — Я не могу ответить что-то про неё, ведь я её не знал. Но, может, тебе бы стало легче просто представить, что она рядом? Может, дело не в тебе? Может, она не была к этому готова и не хотела ещё и тебя пугать? — Ну знать-то я имел право?! Я в конце концов к этому тоже причастен был. — Знаешь, в такой момент всё работает через пень-колоду. Это паника, это радость, это страх перед неизвестностью. И зачастую это страх перед тем, а что будет с отношениями, потому что прежними они уже никогда не будут. Может быть, ей хотелось, чтобы это было совместным обдуманным решением, а не… прости, случайностью. Я могу лишь строить теории, но думаю, ты бы мог предположить, что бы она ответила. Попробуй. И прости меня за позапрошлый вечер… — А? — дёрнулся застывший доселе следователь. — Прости, что я вчера не ответил тебе. Тебе, наверное, нужно было об этом поговорить. — Ты. Блядь. Серьёзно? — то ли свирепо, то ли поражённо спросил Кёраку, обернувшись. Укитаке взглянул на него с долей непонимания. — Ты лежишь здесь из-за меня и просишь у меня прощения? Ты, что, издеваешься надо мной?! — прищурил серые глаза мужчина. — Ни в коем случае. Но эй, — хмыкнул седой, — то, что ты оказался большим мудаком вчера, не снимает с меня моей доли вины. Кёраку покачал головой, тихо посмеиваясь. — Ты реально больной на всю голову. — А ты типа нет, — наклонил голову Укитаке, когда горизонт занялся зеленоватым, а тёмный силуэт города обожгла золотая каёмочка. — Смотри-ка, светает… — чуть улыбнулся шатен. — Да… Хороший будет день. — Очень надеюсь…