Hurt

Это не Лиза. Он повторял себе это, на трясущихся ногах поднимаясь по лестнице. Это не может быть Лиза, нет. Она умная. Она сильная. Она женщина, которую он любит. Она в порядке. Конечно в порядке. Всё нормально. Он повторял это, входя в квартиру мимо постовых. Он повторял это, переступая через разбитый торшер. Это просто какая-то ошибка. Это не Лиза, думал он, проходя в спальню, где висел стойкий запах её духов... Мягко зашуршали занавески и яркий свет полоснул по глазам, точно лезвие. Мужчина что-то недовольно пробубнил, натянул на голову одеяло и отвернулся к стене, пряча лицо в подушке. — Господин Кьёраку, пора вставать, — прозвучал над ухом мягкий женский голос. Это не Лиза. — Ещё пять минут, — буркнул он сонно, но маленькая ладошка настойчиво теребила рукав светлой рубашки на плече. — Поднимайтесь, вам надо принять лекарство и идти завтракать. Мужчина повернулся на спину и протёр глаза. Пышнотелая медсестра приветливо улыбнулась и протянула ему стаканчик с таблетками. — Как вы сегодня спали? Кьёраку только хмыкнул, сел на кровати и, отведя от лица непослушные кудри, заглотил лекарства. — Как обычно, красавица, как обычно… — устало произнёс он. Пояс от халата волочился по полу, пока он медленно шёл по бледному коридору, освещённому лампами дневного света. Это был неприятный коридор, в нём постоянно кто-то сновал, стены звенели отзвуками каждого шороха и скрипа и, самое неприятное, этот коридор вёл в просторный зал, набитый людьми. Мерзкое бряцанье ложек о тарелки, галдёж за каждым столом и тошнотворный запах чего-то «полезного» вызывали брезгливость и полностью убивали желание хоть что-то съесть. Сколько он уже здесь? Пару недель? Месяц? В этом болоте под лампами дневного света время одновременно и тянется, и проносится незаметно. Как будто это всё один длинный день. Гадкий, убогий день без солнца, в котором он просто однажды проснулся и никак не может его пережить. На завтрак чай, тост и каша. Ну что за тоска? Больше всего не хватало кофе, потому что выспаться он не может, а потом не в состоянии проснуться ещё пару часов после подъёма. Но кофе тут не дают, потому что «тонизирующее», а ему такое нельзя. Ему нужно быть спокойным и безразличным. Как будто он и без этого что-то испытывает... После завтрака ведут погулять. Шелест листьев и тёплый летний ветерок немного разгоняют тоску. Он бродит по изогнутым дорожкам из белого камня, засунув забинтованные руки в карманы мягких брюк и пинает случайные камешки. Скучно. И, в то же время, делать что-либо нет никакого желания. Здесь много таких, как он. Людей с отсутствующим взглядом и тихим голосом. Хочется домой. Хочется к Лизе. Сгрести эту стройную красавицу в объятия, зарыться носом в тяжелые локоны и потерять счёт времени. Больше всего ему нравилось медленно снимать с неё очки и заглядывать в лазурные глаза, вечно прячущиеся за стёклами. Она без них такая ранимая, такая милая и такая смешная. Он любит её. Очередной камешек запрыгал по дорожке и угодил в траву. Сегодня он, вроде бы, должен поболтать с врачом и внушить, что он в порядке. Хотя какой тут к чёрту порядок? Здесь даже самый нормальный человек станет психом. Скучно до безумия. Ну, после прогулки есть одно развлечение, которое, пожалуй, способно ещё что-то в нём расшевелить. В холле стоит побитое жизнью пианино. Он может играть часами, наверное. Шопен, Лист, Шуберт — всё, что он помнит ещё с детства. Но едва исполнив пару произведений, он возвращается к одному, которое пальцы помнят лучше всего. Бетховен, «К Элизе». Забавно, что этот глухой гений, живший так давно, оставил в его жизни такой отпечаток. Пара-пара-пара-пара-пам... пара-пара-па-пам… В музыкальной школе он терпеть не мог эту композицию. Она казалась ему слащавой и примитивной. Позже, давно закончив школу и академию, он осознал всё изящество, нежность и, одновременно, страсть сокрытое за этими звуками. Любовь, записанная на бумаге, застывшая во времени. Встретив Лизу, он поверить не мог, что есть живое воплощение музыки. Вот же она. Нежная, утончённая, но сильная и озорная. Очаровательное создание, каким-то волшебным образом совмещающее в себе мальчишескую грубость и истинно-женскую гибкость и мудрость. Женщина, в чьих бирюзовых глазах он однажды захлебнулся, в чьих смоляных локонах задохнулся и в чьих нежных руках забылся. Он играл для неё и она улыбалась. И не было на свете мгновений лучше. Клавиатура отзывается на касания грубоватых пальцев, погружая сознание в прекрасный туман тонких звуков и мужчина ощутимо вздрагивает, когда чувствует на плече тепло чужой ладони. Нота выходит визжащая, и хрупкая иллюзия мгновенно рушится. Он недовольно цыкнул и, продолжив играть, полуобернулся. — О, приветствую, майор. Любите Бетховена? — Предпочитаю Моцарта, — ответил высокий мужчина с тонкими усами и суровым взглядом янтарных глаз, — У вас талант, господин Кьёраку. — Да уж. Ловите момент. Лучший фортепианный концерт в дурке. Вы меня сюда сунули, чтобы я переквалифицировался в пианиста? — хмыкнул Шунсуй, чуть наклонившись к инструменту и медленно кивнув в любимом месте. — Вы же знаете, мы тут не при чём. Вы здесь по собственной “инициативе”. — Спасибо за напоминание... — произнёс мужчина и завершил композицию. После обернулся и чуть наклонил голову. — Зачем пожаловали, Сасакибе? — Полковник Генрюсай просил передать вам, что по заключению медицинской экспертизы вы можете отправиться на пенсию. Кьёраку прищурился. Вот как? Значит его вот так просто списывают со счёта? Ну да, кому он нужен? Давно уже разменявший четвёртый десяток легавый с нервным срывом и постыдной попыткой суицида... Он отвернулся к инструменту и принялся наигрывать что-то из упражнений. Более сложное его дрожащие руки сейчас исполнить не могли. — Однако, это всего лишь вариант, — продолжил майор, проведя пятернёй по стальным волосам, — У меня с собой характеристика господина Генрюсая, основываясь на которой, врач может сделать выписку и вы вернётесь на работу. — Это же враньё, — усмехнулся мужчина, — Он постоянно хотел меня сюда сложить. Что, сильно соскучился, раз прислал местному мозгоправу новую характеристику? — Меня не интересуют ваши взаимоотношения с господином Ямамото. Я просто пришёл передать вам эти сведения. — И каковы условия моего возвращения на службу? — спросил Кьёраку, чуть прикрыв глаза и покачивая головой в такт музыке. — Никаких. Дело в вашем желании и работоспособности. Впрочем, полковник сообщил, что планирует дать вам напарника. — Боитесь, что я один не справлюсь? Или что в сортире на ремне повешусь? Так у меня для второго времени было предостаточно, — холодно ответил мужчина, не отводя серых глаз от клавиатуры. — Я не обязан перед вами отчитываться, — отрезал майор, — Я просто передал вам информацию. У вас сегодня приём у врача, насколько я знаю. Подумайте, хотите вы вернуться или нет. У меня всё. — Спасибо за ваш труд, майор, — музыкант улыбнулся и кивнул, не прекращая играть. Мужчина поправил галстук и удалился, стуча низкими каблуками. Около выхода он чуть замедлился, но после покинул холл. Едва звонкие шаги стихли, Кьёраку оборвал игру, сделал глубокий вдох, пару раз сжал и разжал кулаки и посмотрел в потолок. Чёрт. Если он вернётся — этот«напарник» всю плешь проест, потому что все его совместные “дела” заканчивались мордобоем и сменой коллеги. Если он выйдет... Нет, ему нужно новое дело. Срочно. И чтобы ночи не спать, безвылазно сидеть на работе и думать только об этом. Иначе он точно сопьётся или еще чего натворит. Пара-пара-пара-пам... Настенные часы тикают, отсчитывая время до конца сеанса. В вазочке из толстого стекла играют солнечным светом конфетные обёртки. — “Алкоголик, замкнутый в себе, имеет выраженную склонность к суициду. Рекомендация: отстранить от несения службы до полного восстановления психического здоровья”, — покачал головой врач, глядя в папку. — Ну разве я не прелесть? — усмехнулся Шунсуй, изображая смущение. — Вы понимаете, что с такой записью в вашем деле, вам будет довольно сложно найти хорошее место службы? — серьёзно спросил психиатр и отвёл от лица прядь соломенных волос. — Да, Урахара, я это прекрасно понимаю. Зачем ты спрашиваешь? Сам же эту чёртову характеристику составлял, когда меня сюда «оформили», — начал терять терпение мужчина. — Затем, что я могу показать фокус и характеристика сменится на «Ответственный и стрессоустойчивый сотрудник». Я бы, конечно, оставил тебя тут ещё на некоторое время, но Генрюсай сказал, что без работы тебе только хуже. И, понаблюдав, я склонен с ним согласиться. Конфетку? Кьёраку лишь дёрнул бровью. И вправду говорят, что в психиатрии, кто халат первый надел — тот и врач. — Ты сможешь пообещать мне, что не сорвёшься? — серьёзно спросил Урахара. — Нет, — честно пожал плечами Шунсуй. В кабинете повисла тишина. Кисуке сверлил пациента светлыми глазами, постукивая кончиками пальцев по столешнице. Кьёраку молча смотрел на врача, не зная, что сказать. Ему и самому было страшно. Когда тиканье часов начало казаться неимоверно громким, врач спросил: — Ты хочешь на работу? — Хочу. — Не заставляй меня жалеть о решении, — вздохнул Урахара и поставил размашистую подпись в справке.