Песнь Жаворонка

Жаль, что так часто человеку за одну-единственную ошибку приходится расплачиваться без конца. (Оскар Уайльд «Портрет Дориана Грея») … я так хотел тебя возненавидеть, но не смог даже разлюбить… (Кристин Каст «Дом ночи»)

Что наша жизнь? Игра. Кто тот насмешник, играющий с нами столь изощренно? В детстве и ранней юности он достает из колоды счастливые карты, покупая нашу веру в светлое будущее, питая уверенность в собственных силах. А едва окрылив надеждой, отнимает ее. Карты смерти, разлуки, предательства – вы всегда у него наготове. Но, упрямые, мы вновь и вновь смотрим с надеждой на колоду в руке банкомета, где так причудливо стасованы события нашей жизни, и каждый в душе мечтает, чтобы старый шулер достал заветный туз из рукава только для него. Женщины молят Ларишу, пытаясь задобрить удачу. Мужчины стараются высчитать следующий ход. В карточной игре это возможно, в играх с судьбой – никогда. Призрак из прошлого, давний, забытый – давно отболели те раны, – ты появилась так буднично, словно могла это сделать и двадцать, и тридцать лет назад, когда так внезапно исчезла, подарив мне самую дивную ночь в моей жизни. Я не сумел понять этого тогда, не могу и теперь. Зачем после стольких лет насмешница судьба вновь решила позабавиться со мной, смешав всю колоду? Да полно! Нет того юноши, что обнимал ее, страстно шепча, что вовек не разлюбит, что бессмыслен и пуст без нее. И она что-то глупое, нежное тоже шептала в ответ. Что, я заставил себя позабыть, потому что все это ложь. В то утро она исчезла. Просто сбежала. А я не сразу поверил, глядя на бурые пятна, маравшие простынь. Вспомнил закушенную губу, плотно сжатые веки. Я был ее первым мужчиной и, как ни старался быть нежен, принес ей страдание. Но на то мы и маги: в потоках целительной Силы боль растворилась, и Сила двоих сплелась воедино, освятив ночь нашей любви. А наутро она исчезла. Сбежала без каких-либо объяснений. Я бросился искать ее, но узнал лишь, что она уехала, взяв свободное распределение, и никто не мог подсказать, где ее найти. Право же, скудные сведенья, если учесть, какую цену я заплатил за них. До сей поры не знаю, благо или горе, что я невольно подслушал тот разговор. Не будь этого, ринулся бы вдогонку, искал бы ее по городам и весям, пока не нашел бы, и заставил бы объяснить… «Бы… бы… бы…» Ничего этого не случилось. А случился разговор. Обычный, девичий, будничный треп через «хи-хи». Две выпускницы Алла'тели, которых я знал, обсуждали некое пари, и все бы ничего, только предметом пари был я. Особенно старалась одна из них, красавица полуэльфийка, чей легион поклонников я некогда отказался пополнить и после не раз удостаивался ее презрительных шпилек и комментариев в мой адрес, самыми невинными из которых были «увалень», «тугодум» и «неудачник». Но, поскольку я считал их безосновательным трепом уязвленной женщины, тронуть они меня не могли. В моей душе уже тогда царила она – Лей. Я увидел ее на четвертом курсе во время бала по случаю начала учебного года, куда таки затащил меня мой университетский друг и сосед по комнате Гай Теренц: – Пойдем, медведь ученый! Будешь хоть знать, что ждет тебя на выпускном. Или ты и с него решил сачкануть, ботаник? Танцевать-то хоть умеешь? А то давай научу по-быстрому. Там ничего… – Умею, не кипешись. Еще тебя научу. Это была правда. Больших балов я не любил из-за того, что там надобно непременно глядеть на всех с вызовом или насмешкой, сплетничать, говорить пустые комплименты, и все это называется «вести светскую беседу». А пуще того, что самому приходится быть объектом такого вот «светского» внимания. Но танцевать меня, конечно, учили, и на домашних праздниках я довольно сносно составлял пару кузинам, тетушкам и дочерям наших соседей. Она мне понравилась вот так, по-дурацки, с первого взгляда, как пишут в романах. Глянул – и пропал. Сам не знаю, что меня толкнуло – подошел к группке студенток Зеленой башни и чуть не срывающимся голосом выпалил стандартную формулу приглашения на танец. Девушка оказала мне честь, но сообщила, что следующие два танца, павана и вальс, у нее заняты, и за мной остался котильон. Я откланялся, мучительно краснея под откровенно оценивающими взглядами подруг моей избранницы, которые продолжали меня рассматривать издалека, перебрасываясь репликами и хихикая. Меня, стеснительного по натуре и неискушенного во всем, что касалось отношений с женщинами, это, наверное, выбило бы из колеи, если бы все мое внимание не поглощала в тот момент она, танцующая павану со своим однокурсником, имени которого я так и не узнал. Удивительно, сколько изящества может быть в скучном, в общем-то, танце, состоящем из простых чуть скользящих шагов и поз, если его исполняют эльфы. Заглядевшись, я и забыл думать о кумушках в противоположном конце зала, разве только внутренним чутьем мага чувствовал, что продолжаю находиться в фокусе их внимания. Если бы мне досталась павана с этой девушкой, я бы не был так изящен, как ее кавалер, но мог бы перекинуться с ней хоть парой фраз во время танца. Когда б хватило духу. Объявили котильон, и я вместе с другими кавалерами встал в круг. Многие улыбались, предвкушая веселую игру. Я тоже улыбался, не переставая надеяться, что хоть пару па сумею протанцевать со своей дамой, ведь в котильоне никогда не знаешь, какие партнерши достанутся, и приглашение определенной носит весьма формальный характер – чтобы количество дам и кавалеров было равным. Ручеек дам, под звуки быстрого вальса скользивший меж кавалерами то в круг, то из круга, вела бойкая красотка эльфийка, одна из тех, кто живо обсуждал мой экстерьер во время паваны. Я не спускал глаз со своей избранницы, и, дважды скользя в ручейке дам мимо, она смущенно и чуть виновато – так казалось – улыбалась мне. Наконец, круг дам замкнулся внутри мужского, и мы, конечно, оказались слишком далеки друг от друга. Я, поклонившись, сделал шаг к своей партнерше, студентке Шарр'риот, – девушке с насмешливыми карими глазами, и мы закружились в вальсе, то и дело меняя партнеров. Рядом лорд Лиассин уверенно вел в танце довольную красотку эльфийку, бросившую на меня победный взор из-под полуопущенных ресниц. Лишь несколько мгновений до следующей перемены я кружил в вальсе свою избранницу, но тех мгновений мне не забыть. Никогда, ни с кем, даже с Тин, я не мог испытать того чувства, которое возникло, едва я коснулся руки Лей. Словно стал я в тот момент фитилем, по которому пробежала искра. Каким изумлением в тот миг вспыхнули ее глаза – должно быть, она почувствовала то же, но в этот миг капризный котильон вновь разлучил нас… Остаток ночи я провел без сна и, будь смелее, чуть нахальнее или хотя бы опытнее в делах сердечных, наутро стоял бы с гитарой под окнами ее общежития. Но я был я – неуверенный в себе молодой человек, ни разу не целовавший девушку, привыкший смирять потребности молодого организма бодрящим утренним душем, медитацией и концентрацией воли и разума. И полюбивший впервые в жизни – глубоко и отчаянно. Я ждал. Ждал и наблюдал за ней каждый миг, когда мог отыскать взглядом. Намеренно я появлялся в тех местах, где она с подругами могла быть. Я узнал ее расписание и умышленно прокладывал маршрут теми путями, где вероятнее всего мог встретить ее, насколько это возможно, если учишься на разных факультетах. А чтобы не привлекать внимания и не давать пищи насмешникам – мне казалось, мою страсть видят буквально все, что вовсе не безосновательно, когда имеешь дело с магами, – выдумывал поводы прихватить с собой для компании Гая или Таксиля, другого своего приятеля. Она тоже всегда была в окружении подруг – той красотки, что вела ручеек и ловко замкнула круг, чтобы оказаться лицом к лицу с деканом Зеленой башни, весьма популярным у студенток не только своего факультета, и другой, востроглазой эльфиечки, чей насмешливый взгляд я помнил еще с бала. Лей (уже потом я как бы между прочим узнал ее полное имя – леди Леймириэль эрд Солль’Вийор, полукровка из Мириндиэля), казалось, не было дела до меня. Она ни разу не глянула в мою сторону, оживленно болтая с подругами о чем-то, без сомнения, значительно более увлекательном, чем медведь-ботаник из Белой башни. Порой я видел ее в компании эльфа, ее сокурсника, с которым она танцевала павану и вальс. Юноша, видимо, был заинтересован, она – сдержанно-благосклонна, что при ее скромности и неэльфийском целомудрии могло означать и просто дружеское расположение, и глубокое ответное чувство. В такие дни я ощущал себя разбитым и опустошенным, и только учеба, которой отдавался с еще бóльшим жаром, желая отвлечься от мрачных мыслей, спасала ненадолго. Так или иначе, к Празднику Середины зимы я уже практически прошел весь курс обучения, оставалось лишь оттачивать мастерство на общих занятиях. Странности моего состояния не укрылись от Гая, и он, конечно, все понял – на то и друг. Но я отказался обсуждать это с ним, кляня себя, что не могу вполне убедительно сделать вид, будто ничего не происходит. Увы, Гай знал меня со школы, его было не обмануть. Потому, поняв все, с дальнейшими расспросами не лез. Только иногда я ловил на себе его внимательный взгляд. Оставаясь один в комнате, я по-мальчишески ревниво разглядывал себя в зеркале, не находя, что в столь заурядном человеке может привлечь такое невероятное, волшебное существо, как Лей. Ростом я не уступал ее соплеменникам. Но слишком широкие плечи, никакого изящества в движениях – вот уж и вправду медведь. Мышцы буграми: отец с детства растил меня не только магом, но и воином и, отправляя на учебу, взял слово, что я не заброшу уроков фехтования, рукопашного боя и верховой езды. Экзаменовал сурово каждые каникулы. Где мне до эльфа! Бычья шея, самое обычное лицо, каких тысячи. Оставалось одно – стать лучшим в чем-то ином. В учебе, в науке. Лорд Грассин приглашал меня остаться в Академии, но я пока медлил с ответом. А к Празднику Середины зимы случилось горе. В тот день меня вызвали к декану. Лорд Грассин молча протянул мне письмо, и я, увидев на конверте адрес, написанный рукой старшего брата, понял: произошло что-то страшное, непоправимое. Письма в Академию писала мне только мама, я до сих пор храню их, как и то роковое письмо. Чуть не трясущимися руками разорвал конверт и начал читать. Строки путались перед глазами. Смысл написанного не желал доходить до сознания, потому что душа не могла этого вместить: мамы больше нет. Юная, цветущая и прекрасная, она погибла внезапно и глупо. На охоте ее лошадь неожиданно понесла. Никто не успел что-либо предпринять, и мамина магия оказалась бесполезна. Отец и брат с другими всадниками находились далеко, а когда примчались на шум, было уже поздно. Падая, мама сломала шею и сильно разбилась… Так судьба-банкомет выбросила на стол первую по-настоящему страшную карту в моей жизни. Я плохо помню, что говорил мне лорд Грассин, что я отвечал ему. Потом появился лорд Ранкарр. Зеркало портала, его рука, мгновенный рывок переноса… Отца я не узнал. Навстречу мне вышел осунувшийся седой старик с потухшим взглядом. Он, без сомнения, узнал меня, но глаза не вспыхнули радостью. Ни на похоронах, ни после не проронил он ни капли слез, стоял безмолвно, глядя в пустоту. Кажется, его душа просто умерла, потухла, а тело по какому-то странному капризу природы продолжало жить, более всего напоминая ожившую статую или плод усилий некроманта. И от этого становилось только страшнее. Корвин же не понимал, что происходит, и, потрясенный потерей матери, утирая то и дело набегавшие слезы, с каким-то даже восхищением смотрел на отца, так «стоически» переносящего горя. Что я мог ему сказать? Что уж лучше бы папа рвал на себе волосы, кричал и кидался на гроб любимой женщины? Так случилось, что натурой старший брат больше походил на маму, а я – на отца. Потому и понимал его лучше, чем Корвин. Списавшись с Академией, я получил разрешение задержаться дома на некоторый неопределенный срок, решив, что не могу оставить папу в состоянии, всю тяжесть которого осознавал лучше, чем кто-либо. Лорд Грассин прекрасно знал, я могу сдать выпускные экзамены в любой момент, о чем прямо и написал, заверив, что мне позволено оставаться подле отца столько, сколько понадобится. Агония не продлилась долго. Отец так и не смирился с утратой. Сильный маг, суровый воин, сдержанный в чувствах, немногословный и требовательный, он ушел вслед за мамой тихо, во сне накануне сороковин, так и не проронив ни слова с момента ее гибели. День ее поминовения стал и днем его похорон. Они были на удивление многолюдными. Кроме брата с женой и маленьким сыном да меня отца провожали соседи и родственники, друзья-сослуживцы, бывшие однокашники по Академии, в числе которых я с изумлением увидел и лорда Грассина. Надо же, как тесен мир. Отец ни разу ни словом не обмолвился, что знаком с нашим деканом. Он был закрытый человек, мой папа, и только мама знала его душу до самого донышка. Галарэн встретил меня весенним щебетом птиц, гроздьями мимозы и зеленью молодой травы. Весна здесь начинала буйствовать рано, когда бóльшая часть Империи еще слушала вой февральских метелей. Желая притупить горе, я вновь по старой привычке отдался с головой учебе, с легкостью досдал, что не успел в декабре. И потекли неделя за неделей. Лей увидеть никак не удавалось, хотя я прилагал к тому немалые усилия. Даже, наступив на горло собственной натуре, увязался за другом на эльфийскую вечеринку. Праздновали День весеннего равноденствия – древнеэльфийский Новый год. В этот день преподаватели Зеленой башни гуляли наравне со студентами, утверждая торжество новой весны, торжество жизни над смертью. Мне, так недавно получившему доказательства обратного, было грустно смотреть на это, но, как ни странно, душа вопреки всем потерям хотела верить в то, что мы все же бессмертны, а смерть – всего лишь переход в иной мир, где мама с отцом вместе и, без сомнения, счастливы. Сегодня Алла'тель была полна представителями всех рас и факультетов. И в этой пестрой толпе я искал глазами ее, мою Лей. Искал и не находил. Гай принес бокал эльфийского величиной с полновесную кружку и вновь пропал, увлекаемый двумя развеселыми девицами. Я осушил его почти залпом и почувствовал, что на голодный желудок выдержанное вино все ж не водица. Но едва направился к столам с закусками, как услышал у самого уха насмешливое: – Кого я вижу! Лорд Нелюдим почтил нас своим присутствием? Я оглянулся, уже догадываясь, кого увижу, – узнал по голосу. На меня все так же насмешливо из-под ресниц смотрела та самая красотка эльфийка, одна из подружек Лей, та, что вела ручеек. – Добрый вечер, леди… – Наэйлирэйль, – мне улыбнулись чуть откровеннее. – А вы, я знаю, Росс? Росс тер Йарби, – дама демонстрировала осведомленность. Оставалось лишь признать очевидное: – Да. – Ну, вот и познакомились, – томно пропела она. – Что-то вас давно не было видно. – Я… был занят. – Как и три года до этого? Что ж, рада, что хоть сейчас вы отвлеклись от своих «важных дел», – промурлыкала прелестница, покусывая пухлую губку, и, бросив взгляд в сторону танцующих пар, предложила: – Может, пригласите меня на танец? Поначалу я слегка опешил: дамам не принято просить об этом кавалеров. По сути, это она приглашала меня. Но потом вспомнил, что слышал и читал о нравах Мириндиэля. На их народных праздниках не существовало таких условностей, так что даме не возбранялось подобное, тогда как у людей принято было объявлять специальный «белый танец», когда дамы могли пригласить кавалеров, не рискуя навредить своей репутации. Но вот что у всех народов во все времена считалось дурным тоном и верхом невоспитанности, так это отказать даме. Поэтому я, церемонно поклонившись, подал руку. Она танцевала великолепно, как истинная эльфийка. Смело, раскованно, не стесняясь демонстрировать свое расположение столь явно, что мое тело, не знающее женской ласки, кроме материнской, реагировало однозначно. И в то же время неоднозначно. Она возбуждала и отталкивала одновременно, потому что я мистическим образом все эти месяцы, с того самого бала, хранил память о прикосновениях другой девушки, значительно более невинных, но рождавших то удивительное чувство единения, какое, я знаю, не смог бы испытать ни с кем иным, кроме Лей. Что-то ныло и болезненно обрывалось во мне, как будто Наэйлирэйль своими откровенно провоцирующими прикосновениями оскверняла самое святое во мне. С последним аккордом вальса я еле сдержал вздох облегчения и хотел было вовсе уйти, но передумал, решив, что должен хотя бы узнать о Ней, если уж пришлось помучиться. – А где ваши подруги? – спросил самым безразличным тоном. – Те, с кем вы были на том балу. – О, Вейрити где-то там со своим парнем, – она махнула рукой в сторону толпы молодежи, то и дело взрывавшейся хохотом. – А бедняжка Лей больна. Такая доса-а-ада… Простудилась совсем незадолго перед праздником. Она еще что-то мурлыкала о свежем воздухе, увлекая меня на открытую галерею, откуда открывался вид на ночной Галарэн и Ирдину, которая неспешно несла свои воды, поблескивая в свете ночных огней. Я не слушал, что она там говорила, отвечал, скорее всего, невпопад. Мои мысли занимала Лей, которая одна где-то там, в своей комнате, лежала, забывшись беспокойным сном больной. Внезапно узкие ладони эльфийки скользнули по моим щекам, по шее; поддев пальчиком, легко расстегнули ворот сорочки… Я вздрогнул, моментально придя в себя, схватил ее за руки, рывком отстраняясь: – Т-ты что?.. Пару мгновений она смотрела на меня, и я мог бы поклясться: гнев, обида и досада смешались в этом взгляде. А потом громко, обидно расхохоталась: – Идиот! Что ты себе надумал? Посмотри на себя, медведь неотесанный! Я с тобой всего лишь потанцевала, а ты что возомнил? – Ничего я не возомнил, – буркнул, пряча глаза и чувствуя, как краска стыда заливает щеки. – Пойду я… Я несся по открытой галерее, все еще слыша за спиной хохот эльфийки, свернул куда-то, потом еще куда-то, и еще… Наконец, оказался в пустой крытой галерее, соединяющей учебный корпус Алла'тели с общежитием. Она же служила зимним садом: здесь круглый год цвели, источая пьянящий аромат, самые дивные растения Гелианы. Решение пришло само собой, и, будь я вполне трезв, я бы его отбросил, как неуместное. Но во мне еще бродило доброе эльфийское, и, оглядев галерею, где в сиянии полной луны и уличных фонарей было вполне светло, я шагнул в сторону орхидей. Одно движение, и у меня в руке оказался стебель с дивными алыми цветками столь причудливой формы, что ни до, ни после ничего подобного мне видеть не приходилось. Пути назад не было, как и не было в тот миг силы, способной поколебать мою решимость. Еще по осени, стремясь узнать как можно больше о любимой, я разведал, где окна ее комнаты, которую она делила с востроглазой Вейрити. А уж топографическим кретинизмом никогда не страдал. Так что найти нужную комнату мне не составило труда. Дверь отворилась, не скрипнув. На тумбочке горел ночник, обычный, не магический, и пахло целебными травами. На стене в изголовье висела гитара – прекрасный инструмент эльфийской работы. Лей спала, и пряди темно-каштановых волос, выбившись из нетугой косы, разметались по подушке. Я застыл у ее постели, любуясь ею так близко, потом не выдержал и, едва касаясь, чтобы не разбудить, отер бисеринки пота с ее лба. Видимо, лечение пошло впрок: жара не было, и бедняжка уснула крепким сном выздоравливающего. Не знаю, как долго я вот так смотрел на спящую девушку. В общежитии было пусто и тихо: все веселились на празднике, и казалось, в целом свете есть только я и она. Мысль вполне понятная для того романтического вьюноша, каким я был, и, как оказалось, способная толкнуть на поступок, о котором я и подумать не мог. Еще не вполне соображая, что делаю, я склонился и коснулся губами нежной щеки, уголка рта и, наконец, губ. Внезапно они дрогнули, отзываясь. Лей вздохнула – я отстранился, чувствуя себя вором, пойманным с поличным, потому что она вдруг приоткрыла глаза, скользнула сонным взглядом по моему лицу и… улыбнулась. – Ты… Какой хороший сон… Не уходи… поснись… еще немножко… – пробормотала едва слышно и вновь смежила веки. Дыхание сделалось глубже, но улыбка не сошла с лица. Впервые в жизни два таких непохожих порыва овладели мной, сплетаясь и борясь, – благоговейная нежность и страстное, неукротимое желание овладеть, обладать, растворить ее в себе и раствориться в ней. Повинуясь последнему, я не удержался и невесомо скользнул по нежной, теплой щеке, по шее, там, где чуть заметно бился пульс. Едва сдержался, чтобы не тронуть губами тонкие ключицы, что обнажил распахнутый ворот сорочки. Усилием воли заставил себя отступить и тут почувствовал, что сжимаю в руке стебель сорванной орхидеи. Внезапно Лей задышала чаще, ресницы ее задрожали, она вновь что-то пробормотала. Испугавшись быть застигнутым, я сделал шаг назад, кладя цветок рядом с ее подушкой. И, еще раз взглянув в лицо любимой, нехотя покинул комнату. Я до рассвета бродил по кампусу, то тут то там натыкаясь на влюбленные парочки. Незнамо с чего хотелось орать что-нибудь радостно-залихватское, потому что петь, грешен, я не мастак. С той ночи что-то неуловимо изменилось в наших отношениях с Лей. Мы все так же видели друг друга лишь издалека, но я порой ловил ее задумчивый взгляд, и было в нем что-то такое, что окрыляло, несмотря на все неприятности, которыми я обязан был Наэйлирэйль. Та с той самой ночи не упускала возможности поддеть меня прилюдно, причем ее оскорбления порой переходили известные рамки. Но странным образом меня это не трогало. Когда, неистощимая на колкости, она что-то говорила неловко краснеющей Вейрити в присутствии Лей, я видел лишь лицо любимой, и чуть заметная улыбка, извиняющаяся и ободряющая, была мне отрадой. Поток красноречия неистовой эльфийки иссяк внезапно, и я не сразу понял, чему обязан затишьем. И не понял бы, кабы не злорадно-довольное выражение, с которым Гай украдкой посмотрел в ее сторону в столовой, и не ее непривычно затравленный взгляд, в котором, впрочем, полыхнула бессильная злость. До сих пор не знаю, что за стычка произошла между ними из-за меня, да уже и не узнаю. Гай, мой самый близкий и верный друг, был в одном отряде со мной и погиб в ущелье Каменного Зуба тридцать лет назад. А я вот для чего-то выжил… Экзаменов я почти не помню – сдал их между прочим, как мог бы сдать еще зимой. Лорд Грассин ждал моего решения и, кажется, не сомневался в нем: от таких предложений не отказываются. К тому же я младший сын в семье и не наследовал ни титула, ни имения. Мне в наследство достались имя, немалый магический Дар и некоторые умственные способности – достаточное имущество, чтобы выучиться и пробиться в жизни самому. На выпускной я шел в необычайном волнении. Сегодня будут, наконец, стерты границы факультетов, сегодня все мы будем единым бурным потоком, как на редких общешкольных праздниках, один из которых пропустил я, другой – она. Сегодня должно все решиться. Я не могу больше молчать и таиться. Знаю, мои претензии смешны, мои надежды нелепы, и я не пара такой девушке, но пусть она сама мне это скажет, и покончим, наконец, с этим. Я остервенело глянул на себя в зеркало и вздрогнул, услышав за спиной насмешливый голос Гая: – Э-э, дружище, да с такой рожей, как у тебя, идут в последний бой, а не на бал с любимой объясняться. На тебя ж смотреть страшно! Ты, никак, Такатиных баек наслушался и решил свататься по-орочьи: дубинкой по башке, и к себе в шатер? С эльфийками такое не прокатит. – Заткнись, – беззлобно отмахнулся я. – На-ко вот, хлебни для храбрости. – Что это? – я уставился на фляжку. – «Гномья слеза», и, заметь, никакой магии. Хлебни-хлебни – отпустит. Проверено. Только на выдохе и одним глотком. – Не надо, обойдусь. – Ага, весь год обходился. Вокруг да около. Давай, сделай это! Да не бойся, с одного глотка тебя, орясину, не развезет, только куража добавит. Я сделал большой глоток. Зажмурился, прислушиваясь к ощущениям. Забористо. Подумав, глотнул еще пару раз от души. В животе приятно потеплело и будто развязался тугой, болезненный узел. Стало легко и даже весело. – Ну как? – глаза Гая сверкнули лукавством. – Ничего… – Что, совсем ничего? – опешил он. – Не, здорово! Такое чувство… – Улёт, да? – Типа того. – Иди, сын мой, – он с потешно серьезным видом благословил меня порядком полегчавшей фляжкой, ловко копируя движения жрецов. – Иди и возвращайся с победой! Потом добавил уже совсем иным тоном: – Только освежить рот не забудь: девчонки этого запаха не любят. Кстати, победу можете праздновать здесь: я вернусь только завтра к обеду. Совет да любовь! Когда я вошел в зал, праздник был уже в разгаре. Она стояла все так же в группке подруг, на этот раз их было восемь или девять. Но то ли я и впрямь набрался, наконец, решимости, то ли «Гномья слеза» придала мне куража – я шел к ней через весь зал, и мне не было дела до того, смотрит на меня кто или нет. Лей заметила меня, и щеки ее вспыхнули. Я с удивлением и радостью видел, как она, бросив что-то через плечо изумленной Вейрити, легко проскользнула между ней и еще одной эльфийкой – почему все они мне кажутся на одно лицо? – и пошла мне навстречу, как и я, огибая танцующие пары, бросая дежурные извинения и больше всего боясь прервать зрительный контакт. Мы встретились почти на середине зала, и я увлек ее в танец прежде, чем вспомнил, что даже не пригласил любимую, как полагается. Не смогу описать, что чувствовал, кружа ее в вальсе, вдыхая аромат ее волос, встречая взгляд, в котором было все, о чем я не смел мечтать в самых смелых фантазиях. Я не умею такое описывать, да и нет таких слов. Разгоряченные танцем, мы пили эльфийский золотой мускат, ели мороженое, гуляли по парку и целовались. Я шептал ей слова любви, будто целую вечность до этого, будто не было долгих недель сомнений. И верил каждому ответному «люблю», будто и впрямь случаются сказки, в которых прекрасная принцесса полюбит медведя, и родится такое вот самое обыкновенное чудо, выше всякой магии, безыскуснее любого волшебства… Плохо помню, как привел ее к себе. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что вот сейчас она очнется и уйдет. Она не жена мне, и то, чего я желаю… Но Лей обвила мою шею и в этот раз первая поцеловала, передавая всю силу своего желания, доверия, решимости идти до конца и – любви. Так мне хотелось думать той невероятной ночью, когда свершалось волшебство… А наутро она исчезла. Сбежала, исполнив, как выяснилось, условие пари. Уложила медведя, даже девственности своей не пожалела. Впрочем, за время учебы я имел возможность наблюдать более чем свободные нравы Алла'тели. Дети природы, эльфы не видели в плотской любви ничего зазорного, и редко какая девушка у них выходила замуж девственницей, избавляясь от досадного пережитка еще в ранней юности. В брак же они вступали обычно, имея богатый опыт любовных утех, в том возрасте, до которого обычные люди, не маги, и не доживали… Я прислушивался к удаляющимся шагам двух эльфиек, все еще пытаясь ответить на бессмысленные «почему» и «за что». Я был предметом пари – ботаник, увалень, медведь. Последний девственник Белой башни. Урод. При таком раскладе понятно, почему она исчезла. Собрала вещи и уехала раньше, чем я проснулся и начал глупо объясняться в любви, просить руки и сердца… Дурак! Декан Грассин смотрел на меня с удивлением. Он представить себе не мог, что я откажусь от карьеры преподавателя и попрошу свободного распределения. – Росс, ты хорошо подумал? Немногим выпускникам выпадает такая честь. Я видел в тебе своего преемника не только потому, что ты талантливый ученый, но и потому, что из тебя получился бы со временем хороший учитель и декан. Это твое призвание, поверь мне. Не знаю, что заставляет тебя отказаться, но прошу, подумай хорошенько, не принимай скоропалительных решений. – Я подумал и все решил, лорд декан. Меньше чем через час я покидал Галарэн с тяжелым сердцем, не зная, что ждет меня впереди. А впереди ждали скитания и война, потеря лучшего друга и смерть, из объятий которой меня чудом вытащили два эльфа – Владыка и его сын, за что я перед ними в неоплатном долгу. Потом была новая жизнь, по большей части нелегкая. И «Нарвал», ставший моей судьбой. Прав был Алвий тер Грассин: я все же сделался учителем, и в этом, видимо, мое призвание. И вот однажды в моей жизни появились два драконенка – Тим и Аскани. Это было как привет из давней юности, в которой я знавал немало драконов, со многими сохранил дружбу по сей день. Жизнь совершила новый виток. Не знаю, почему меня так заинтересовала личность сестры Тим. Странная судьба, в чем-то таинственная, полная умолчаний. Тим утверждала, что ее сестра не маг, лишь знахарка. Но та умела общаться ментально на огромном расстоянии, владела неким семейным гримуаром. А уж история с заговоренными портками… Это была Магия, не знахарство. И письма, адресованные Тим, были в конвертах, надписанных твердой рукой, поставленным почерком хорошо образованного, привыкшего много и часто писать человека, с соблюдением всех норм оформления корреспонденции, принятых в образованном сословии. А между тем Тимиредис утверждала, будто ее названая сестра ни в Академии, ни в ином учебном заведении не училась. Или, будучи в бегах, та намеренно скрывала сей факт, как и прочие подлинные факты своей биографии, – всё, по чему ее могли бы опознать? Тирнари носила фамилию тер Сани, но имя и фамилия могли быть выдуманными, а вот дворянство вряд ли. И возраст. Она была взрослой женщиной уже тогда, когда Тим только родилась, значит, мы вполне могли быть одного возраста. История с приворотом, которую поведала мне девочка по секрету, глубоко тронула. Что-то очень живое, импульсивное и смутно знакомое было в ней. Сам не знаю, зачем тогда спросил, каков цвет волос и глаз леди Тирнари. А услышав ответ, понял, что должен ее увидеть. О, я готовился к этой встрече! Я увидел ее впервые в трактире «Синяя селедка» и в первый момент остолбенел. В неясном свете светляка, в полутемном помещении она показалась мне… Да, я этого желал и страшился. Но при ближайшем рассмотрении это оказалась не она. Или она? Не скажу, что за тридцать с лишним лет образ Лей стерся из моей памяти, нет. Это невозможно. Но в Тин было то, что я желал всей душой видеть в Лей, и чего, увы, не нашел. Судьба-банкомет, насмешница судьба словно решила восполнить мою потерю, даровав женщину, которая при всей удивительной схожести с любовью моей юности обладала несомненным благородством души, мудростью много испытавшего человека. Хотя, не скрою, ее редкая красота тоже сыграла немалую роль. Я потянулся к ней сразу, принимая дар судьбы с доверчивостью малыша, что разворачивает подарок под елкой в День Середины зимы. Эта женщина никогда не оставит меня, не предаст. Она, а не та ветреница, и есть мое истинное счастье. И пусть с ней я не знал того обжигающего чувства, так ведь уже и не мальчик. То была первая любовь, острая, сладкая, опьяняющая, когда кажется, что мы мистически одно целое. О такой слагают сказки, но в жизни так не бывает… Или?.. Тревожное предчувствие не шевельнулось во мне, когда я видел, как мембрана портала смыкается за ней и герцогом Дейлом, уносящим мою нареченную в далекий Лариндейл, где ее ждал долг иной любви, сестринской. А заботы сгладили ожидание. Где было ты, мое сердце? Почему ничего не почувствовало? Или сердце-вещун – это тоже сказки? Она вернулась. Но не ко мне. Первые недели были самыми трудными, и только долг перед школой, детьми, необходимость собраться перед лицом надвигающейся опасности заставляли жить. Как и всегда. Рецепт очень прост и проверен поколениями до меня. Я – мужчина, а главное в жизни мужчины – дело, которому ты служишь. Когда Шон тер Дейл сообщил мне, что нашел учительницу эльфийского, кандидатура которой не вызывает сомнений у Совета магов, признаюсь, я испытал сложное чувство. С одной стороны, благодарность: преподаватель нам необходим. С другой… Кто б меня упрекнул в том, что с некоторых пор при упоминании чего-либо эльфийского мне сводит зубы? Тем воскресным вечером я бродил по территории школы. Не то чтобы это было необходимо: внешний периметр помимо магического купола стерегли эльфийские дозоры, которые Владыка по одному ему известной причине так и не снял, когда прямая угроза школе миновала. Просто неохота была идти к себе. Находиться в гуще ученического веселья – тоже. И точило душу какое-то неясное предчувствие, не дурное, нет. Но странно волнительное. Я обогнул здание общежития и оказался на плацу, где проходило ежеутреннее построение. Заметив группу явно не адептов, над которой горой возвышался Сианург, который жестом радушного хозяина окидывал пространство, что-то кому-то объясняя, прибавил шаг… Я узнал ее. Без предисловий и сразу. И тут же почувствовал, как старая обида маской сковывает лицо. Только сердце не подчинялось воле, колотясь так, что от гула в ушах я плохо соображал, что говорит мне Шон. Нет, главное понял: это и есть пресловутая учительница эльфийского... Две женщины моей жизни удалялись прочь, словно были лучшими подругами, а я глядел им вслед, в этот самый момент уверившись, что боги есть, и им доставляет особое удовольствие играть нашими судьбами. Так бы и стоял в гордом одиночестве на опустевшем плацу, если бы заряд мокрого снега не залепил лицо. Знатная оплеуха! Я долго собирался с духом отнести леди Леймириэль ее расписание. Необходимость видеть несостоявшуюся любовь наедине рождала болезненно-тянущее чувство, а самовнушение не помогало. С души словно корку содрали, обнажив вроде давно затянутую рану. Смогу ли стоять перед ней так, будто вижу ее впервые, будто не было той ночи и выигранного пари? Мы были юны, горячи, бесшабашны, и лишь глупец вменит зрелому мужу грехи его буйной молодости. А уж женщину судить – последнее дело. И все же, все же… Но говорить наедине мне не пришлось. Едва оказавшись в коридоре, я услышал пение Тин. Ей чуть слышно вторил другой голос, так, как подпевают, когда едва схватили мелодию незнакомой песни и не знают – скорее, угадывают слова. Они были вдвоем и пели. «Спелись!» – неожиданно хмыкнул внутри меня кто-то, кому до зарезу надоели мои терзания. Отмахнувшись от насмешника, я привычно натянул маску и шагнул внутрь. Как оказалось, дам прервал на полуслове, и они имели удовольствие лицезреть во всей красе эндемика местной фауны – «лорда директора обыкновенного». Кажется, остались под впечатлением. Ну, то ли еще будет, леди! То ли еще будет… (окончание следует...)