Песнь Жаворонка

Зима в этом году наступила рано и все присыпала и присыпала снежком рано побуревшую листву, еще совсем недавно пятнавшую мир багряными, желтыми и ярко-рыжими с прозеленью мазками. Впору было радоваться, что я еще в августе так удачно сторговался с гномами, и теперь углехранилище было под самую крышу забито первосортным антрацитом, который подгоряне добывали у южных отрогов Восточного хребта. Часть использовали в металлургии, а часть везли на Север, где и продавали с немалой выгодой для себя. С десятого октября возобновились занятия гномьей словесностью. На возвращение Матильды ар Гиттершбакфш я не надеялся с самого лета. Дамы с таким именем теперь не существовало. В середине августа она вышла замуж за маренкарского оружейных дел мастера и стала почтенной хозяйкой ар Домменшфтальфт. По гномьим понятиям свадьба была очень поспешной: будущие молодожены познакомились только минувшей весной, когда мастер Гирт привез «Соколам» заказ – что-то из снаряжения для занятий боевой подготовкой. Молодой оружейник, которому отец не так давно передал дело, уйдя на покой, был сражен красотой и ученостью нашей Мати. Так, во всяком случае, рассказывала Изолт, которая в паре с Лином гуляла на свадьбе за всех нас в качестве подружки невесты. Хардарина ар Гиндершбахша мне «сосватал» тоже Шон. Парень происходил из хорошего подгорного рода. Его прадед, не знавший старости, говорят, впервые взял в руки секиру еще во времена Рамин и по сей день одинаково ловко управлялся и с молотом, и с боевым топором, водил дружбу с эльфами и чуть ли не с самим Владыкой – словом, был во всех отношениях личностью примечательной. Хард тоже нес службу в гномьем ополчении, и воином был не последним, но во время привала, когда все «нормальные» гномы доставали фляжку «Гномьей слезы», шматок сала да, набив трубочку добрым табачком, заводили немудрящие мужские байки, он доставал очередную книжку (где только брал?), пристраивался поближе к костерку и в отсветах огня читал хоть всю ночь напролет. Однополчане посмеивались: «В семье не без урода». Почтенные хозяйки и их дочки жалостливо вздыхали: «Малохольный». Отец и дед ворчали. Мать, бывало, украдкой плакала и молила Хозяйку, чтоб вразумила детинушку. Кто ж знал, что материнская молитва таким вот обернется? Оно, конечно, страшновато было. И то, школа людская, в большом городе, да и учитель – это ж вам не шутка. Но прадед, почтенный мастер и старейшина Гвойрин, благословил, цыкнув на завывшую было внучатую сноху так, что та до самых проводов забыла, как причитать за сыночком. Это Хард рассказал мне уж потом, когда получше познакомились. Шон в нем не ошибся. Не все у парня получалось гладко, конечно, но на редкость трудолюбивый и способный, в меру упертый, по-гномьи терпеливый и весьма начитанный, он постепенно располагал к себе детей, многим из которых и родная-то грамота пока давалась с трудом. Думаю, из Хардарина выйдет толк. Было в нашей школе и иное пополнение. Новая стряпуха из викингов – молодая женщина Сигни, вдова с десятилетним сыном. Признаюсь, далеко не сразу я решился взять ее, памятуя прошлогоднюю историю с солью, но, решившись, не пожалел. Она была работящая, немногословная, а уж готовила даже самые немудрящие блюда так, что редко кто из школяров и даже взрослых не просил добавки в ее смену. На рынок закупать продукты ходила всегда сама в сопровождении Сианурга, и торговалась, по словам старого вояки, мастерски. А уж обмануть ее, всучив лежалый товар, было просто невозможно. Выросший вдали от моря, я и не думал, что из рыбы, морских гадов да водорослей можно приготовить столько вкусного. С легкой руки новой стряпухи наш продовольственный склад пополнился бочонками отборной жирной сельди особого островного посола, белорыбицы и лосося. Сигни виртуозно потрошила крупную треску, солила икру всех видов, а при воспоминании об исходящей жиром вяленой синекорой камбале у нее под навесом и у Сианурга глаза маслено блестели. Сигни подбила нашего физрука соорудить новую большую коптильню, источавшую такие ароматы, что через день-два все китокилевские коты и кошки буквально запрудили территорию школы. Ведь известно же, что кошка – животное, у которого совершенно особые отношения с магией. И дозоры, и магический барьер вокруг школы оказались бессильны сдержать наплыв пушистых обжор. Зато мышам и крысам, от которых при иных обстоятельствах было не избавиться никаким волшебством, пришлось несладко. Сын, его звали Хоук, во всем помогал матери, не гнушаясь никакой работой. Даже с вязальным крючком споро управлялся. Правда я читал, что у викингов вязание вовсе не только женское рукоделие. Им на досуге занимались даже славные герои их легенд. А узоры, которые при этом вывязывали, были магическими оберегами. От адептов мальчуган держался подальше, даже когда у него и у них выпадала свободная минутка. Только на голкири всегда смотрел с жадным азартом, забравшись повыше на дерево, где его никто не мог потревожить и откуда все было видно, как на ладони. Из взрослых совершенно точно выделял Сианурга. Может быть, потому что из всех чужих чаще всего имел дело с ним, помогая по мелочам, а может, потому что тот больше всех нас отвечал представлению мальчика о мужчине и воине. Сианург тоже постепенно по-отечески привязывался к маленькому викингу, как способны привязываться мы, бобыли, к тем, кто нам в сыновья годится. Наш физрук и завхоз учил его всему, что знал и умел сам, даже обихаживать лошадей. Только строго-настрого наказывал к денникам Прибоя и Волны не подходить даже близко и помимо воли тер многострадальную ногу, которая частенько ныла в непогоду. Мальчишка слушался аки пес, но, кажется, большой тяги к лошадям и не испытывал. Кормил-поил, чистил, что-то напевая на островном наречии, любил подолгу наблюдать за их повадками, в том числе издалека и за норовистым эльфийцем с его избранницей, когда тех обихаживали хозяева. Но желания вскочить в седло, памятного мне самому с детства, не выказывал. Прирожденному мореходу, оно ему, видимо, было чуждо. Зато любил воду. Убегать к морю не мог, конечно, но подолгу сидел, глядя на гладь озерца, где Сианург начиная со второго курса устраивал адептам закаливающие процедуры. Вот с этого все и началось. Наблюдая за тем, как наставник плещется в ледяной воде, оголец, видно, решил тоже проявить доблесть и характер. Подозревая, что ни Сигни, ни сам Сианург планового отморожения субтильного организма не одобрят, выбрал время, когда мать хлопотала на кухне, а физрук в конюшне – назрел мелкий ремонт, и тот осматривал, что да как можно сделать. Внезапно Прибой, прежде спокойно дремавший, заволновался. – Начал со всей дури лупить копытами в дверь денника, – рассказывал мне потом Сианург. – И Волна тоже ну ржать, как обезумела. Я только к ним, а он высадил дверь, и бежать. Я за ним – он к пруду. А там уж только пузыри по воде… Как успел вытащить мальца, ума не приложу. Вода почитай лед, ему ноги-то и свело. Мало богам душу не отдал, мать вон до сих пор трясет, – помолчал, потом добавил покаянно: – Выходит, зря я его вредной скотиной считал. – Кого? – не сразу понял я. – Да Прибоя этого, будь он неладен! Вот кто поймет этакую скотину?! Ты к нему с добром – он к тебе рожном, а тут за огольцом, который ему и сена клока не дал… Ведь бывает же! – Бывает, – согласился я. – А Хоук-то как? – В рубашке родился, – в голосе Сианурга послышалась гордость, будто он его в этой самой рубашке и родил. – Я его сразу в баньку, а как напарил, тут и леди Тирнари с этой новенькой эльфиечкой подоспели. Поколдовали над ним, видать, знатно. Боялись, кабы легкие или еще что нужное не отморозил. Обошлось – крепкий оказался, одно слово – викинг. А уж Сигни-то я сам отпаивал… Так вот и крутился день за днем, не особо заботясь, чем себя занять: без того вставал засветло и доползал до кровати к полуночи, когда сил на душевные надрывы уже, казалось, не было. Падал и забывался сном глубокой усталости, сквозь наступавшую дрему лишь смутно чувствовал, как в груди болит, будто кто проворачивает давно и глубоко всаженный стилет. А потом наступала спасительная темнота, прерываемая обрывками сновидений, в которых я словно наяву ощущал Ее запах, прикосновения, вновь и вновь переживая минуты близости и горечь обиды. Просыпался, как подросток, на мокрых, липких простынях, оглушенный коктейлем из самых противоречивых чувств – досады, злости, тоски по умиротворению, которое испытывал после того, как раз за разом срывался в такое желанное и такое постыдное наслаждение . Словно вновь и вновь возвращался в юность, переживал ту единственную ночь, за которой следовало пробуждение и разочарование. Инспектировать урок эльфийского, как того требовали правила, я шел, будто на казнь. Три дня откладывал, нагружал себя сверх меры, придумывая самые изощренные причины отсрочки, презирая себя за малодушие и всячески избегая даже мельком встречаться с Ней. Но как назло сталкивался то там, то тут. В результате попал на урок у выпускного курса. Кивнул приветственно классу и учительнице, сел, чувствуя, как привычная маска вежливого внимания ложится на лицо. Удивительно, насколько мало эта уверенная в себе, приветливая, остроумная и в меру ироничная женщина походила на Лей моей юности, несмотря на то, что внешне совершенно не изменилась. Хотя так ли уж застенчива и пуглива была моя юношеская любовь, если заключила пари, что соблазнит меня? Может быть, это тоже была маска? Стилет в груди болезненно провернулся – я прикрыл глаза, попытавшись сосредоточиться. Сейчас Леймириэль незаметно для школяров выяснила уровень подготовки класса. Похвалила Аскани и Зака. Переспросила Тим по-эльфийски, а получив ответ на том же языке, радостно кивнула, выставляя высший балл. Каким-то чутьем вычислив любительниц эльфийского бульварного чтива, посоветовала несколько книг на языке оригинала – классических произведений с выраженной любовной линией в сюжете. В результате Брита радостно переписала с доски всё по-эльфийски. Урок закончился неожиданно быстро, и я, кивнув на прощанье наставнице и классу, поспешил ретироваться (боги с ней, с необходимой оценкой), испытывая смешанное чувство: привычной уже тоски и вполне понятной радости оттого, что с учительницей школе в который раз повезло. А еще картины из снов – они преследовали меня, выбивая из-под ног почву здравого смысла, на которой, я верил, твердо стою. Мое отношение к Тин тоже претерпевало странную для меня метаморфозу. Мне остро не хватало ее, но не как любовницы. Сейчас, к немалому своему удивлению, я и подумать не мог, что целовал ее как возлюбленную и желал близости. Нет, она не утратила привлекательности в моих глазах, и того, другого, ее неизвестного избранника, я понимал. Но быть на его месте странным образом больше не желал. Желал другого – того, чего меж нами в чистом виде и не было-то никогда. Да и могло ли бы? Говорят, дружба между мужчиной и красивой женщиной невозможна, что рано или поздно она исчерпает себя и либо приведет к разрыву, либо «оскоромится» флиртом, а после, вероятнее всего, сексом. И это тоже может стать шагом к разрыву, потому что секс способен освятить, но способен и осквернить. А как было бы у нас, неизвестно. Будь Тирнари просто проходным эпизодом, случайной любовницей, эти сомнения не переживались бы так остро. Она чудо как хороша собой, испытывать плотское влечение к таким женщинам естественно. Только она никогда не была для меня просто женщиной, на которую «стоúт». И я был уверен, что брак – именно то, что сможет освятить наши отношения, вобрать всю глубину моей нужды в ней, моего к ней глубокого уважения и некоего чувства душевного сродства, которое, я верю, она тоже испытывала. Иначе не приняла бы предложения. А что теперь? А теперь, совершенно запутавшись в своих чувствах к обеим, я с удивлением замечал, как быстро, как естественно они сблизились. Впрочем, почему нет? Если Лей никогда не испытывала ко мне того же чувства, что я к ней, если всерьез никогда не считала себя моей женщиной… Дальше додумывать было слишком тяжело. Я мог сколько угодно упиваться собственными снами и претензиями к высшим силам, создавшим меня по образу и подобию отца – замкнутым однолюбом. Но все это не способно помочь. С этим надо жить. Благо жизнь не давала заскучать.

✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧

Ко второй декаде октября ситуация в городе почти нормализовалась. Тема беженцев перестала быть такой болезненной, и народ, не привыкший к долгим философствованиям, принял положение дел. Никого уже не удивляли мальчишки-подмастерья с лицами правильными, будто вытесанными из белого известняка, и туго заплетенными, на манер островных мореходов, косами. На рынке высокие сероглазые женщины бойко торговали бок о бок с местными, предлагая искусно сработанные рыболовные снасти, рыбу пряного посола и теплые вязаные вещи, изукрашенные яркими орнаментами. Со стороны моря слышался ладный стук топоров и повизгивание пил – то строились корабли и Викингова слобода. Наконец настал тот день, когда я объявил учащимся и преподавателям о фактическом снятии блокады со школы. Теперь учащиеся в сопровождении преподавателей могли выйти в город, чтобы на рынке или в лавках приобрести необходимые вещи, при желании зайти в почтовое ведомство, кондитерскую или просто прогуляться по городу, чтобы не чувствовать себя в изоляции. Преподавателям разрешалось выходить в город и одним, но, как правило, они тоже предпочитали составлять компанию друг другу. Немногочисленные эльфийские дозоры под чарами отвода глаз – вид эльфа-воина все еще нервировал местных, привыкших с предубеждением относиться к «нелюдям», – равно как и драконьи патрули, мало отличимые от групп горожан, все еще негласно следили за порядком в людных местах. Не был снят и не заметный досужему глазу дозор у стен школы. На всякий случай. Но ветер свободы и перемен уже пьянил наши головы. И это оказалось чревато неприятностями. Сам не знаю, что повлекло меня тем субботним днем в город. Вроде нужды-то особой и не было. Но денек выдался довольно теплый для середины октября, и даже скудное северное солнце нет-нет и пробивалось сквозь пелену туч. Я шел по рыночной площади, вдыхая полной грудью соленый морской воздух, в котором запахи снеди, свежевыделанных кож, браги и конского навоза создавали неповторимый дух торгового портового города – шумного, мастерового и разгульного. Чувствуя, что от ароматов сытной выпечки вот-вот захлебнусь слюной, свернул в Обжорные ряды, где разжился расстегаем с капустой и парой знатных пирогов с осетриной и семгой да куском копченого окорока. Расстегай сжевал тут же, запивая духмяным сбитнем, а остальное решил прихватить вечерком к Сианургу – зван был в баньку, а где банька, там и посиделки. Он мужик основательный, а у основательных мужиков баня – часть ритуала, не помывочная процедура. Было около четырех пополудни, и солнце уже неумолимо клонилось к закату , туда, где за пустошью под городской стеной чернели пиками верхушки ельников. «Надо бы добраться до школы засветло», – с этой благой мыслью я, кинув монетки в шапку нищему, и пошел в сторону широкой Гостевой улицы. Напоследок только окинул взглядом пространство по привычке, нет ли кого из припозднившихся адептов, так, на всякий случай. Почему-то было тревожно. Внезапно под ребро будто пнули. Я замер, прислушиваясь к ощущению, – всегда именно так чувствовал опасность, в особенности исходящую от мага, и не однажды мне это спасало жизнь. Но вместо голоса интуиции услышал почти за гранью сознания совсем иной голос… Троллева задница! Я метнулся в довольно узкий зев обманчиво мирной Веселой улицы. Аккуратненькие, словно кукольные домики фей, особнячки в ранних сумерках уже приветливо мерцали окошками. И, если не знать, что это притоны и бордели, где одинокому путнику могли с равным успехом раскрыть жаркие объятия и затянуть удавку на шее, можно было подумать, что попал если не в сказку, то во вполне себе тихий мирок обывательского счастья. Лишь не вполне трезвые, чрезмерно раскрашенные девицы и ватага слишком разбойного вида мужичков, чтобы их можно было принять за подгулявших горожан или моряков, рождали недобрые подозрения. Кого они окружили, я не видел, но голос узнал и, признаться, испугался: в нем звучала холодная, чеканная ярость, вибрировавшая волнами магии: – Последний. Раз. Прошу. По-хорошему. Дайте. Дорогу. – Оставьте в покое даму, – свой голос я и сам-то не узнал. С таким спокойствием гвоздят орков палицей по черепам в бою. Но ватажники были явно навеселе и желали поразвлечься. Обернуться обернулись, однако, смерив меня насмешливыми взглядами, от намерений не отказались, даже заточек из-за голенищ не достали. Один из них, самый щуплый на вид, «шестерка», сплюнув под ноги, лениво-презрительно процедил: – Слышь, шнык, шел бы ты отседова, а? – Непременно. Как только дама присоединится ко мне. – Слышь ты, чучело, вали, тебе сказали, пока мы добрые – хотим не крови, а любви! – второй ватажник, бородатый детина неопределенных лет в добротном зипуне нараспашку, явно с чужого плеча, щербато осклабился и – тут же полетел затылком в стену, давясь остатками передних зубов. Дальше все происходило быстро и некрасиво, совсем не так, как пишут в романах. Одновременно махать кулаками и блокировать мощный выплеск эльфийской магии я не мог. Но эффект неожиданности сыграл мне на руку. Полные изумления глаза Лей – страха в них не было – последнее, что я увидел перед тем, как началась потеха. Но и уровень магической угрозы резко упал: изумление плохо сочетается с концентрацией. Тот, что схлопотал по зубам первым, трогательно привалился к стеночке особнячка и признаков жизни разумно не подавал. Еще один согнулся пополам от удара ногой в пах, нанесенного с полуразворота почти одновременно с первым ударом, и кто-то язвительный во мне удовлетворенно констатировал: «Омлет». Остальные четверо наконец опомнились и выхватили заточки. Метни они оружие разом – мне конец. От такого количества прицельно, с короткого расстояния летящих клинков не уклонился бы никто. Но налетчики были навеселе и хотели потянуть удовольствие, покуражиться. Конфуз товарищей их только раззадорил. Наверное, потому, что те были не самыми авторитетными членами шайки. – Ну все, сука, теперь мы тебя будем на ремни резать, – этот, похоже, и был у них главарем. Но не успел сделать шага, неожиданно получив резкий удар ребром эльфийской ладошки по шее, качнулся на меня и был принят в объятия в качестве живого щита, тут же нашпигованного с обеих рук заточками обезумевших подельников, один из которых спустя мгновение захлебнулся собственной кровью, получив по горлу – хорошая заточка! – а порыв второго срезала эльфийская подножка. Детина ушел носом в булыжники мостовой, но тут же вывернулся и, схватив Лей за ноги, с силой рванул на себя. То есть думал, что схватил. Природная реакция и скорость полуэльфа, мягко говоря, не сравнить с быстротой движений подгулявшего мужика. Кисть хрустнула под крепким каблучком – мужик взвыл, окончательно выпуская заточку из раздробленной руки. У последнего, относительно уцелевшего, хватило ума на единственно разумный поступок – дать деру. Ну, и тролль ему в попутчики. Мы с трудом переводили дух, буквально кожей чувствуя любопытные взгляды из-за шторок. Местные шалавы давно попрятались, едва почуяв поножовщину. Ни единая душа не вышла, не обнаружила своего присутствия. Стояла такая тишина, что, кажется, слышно было шумное дыхание за слюдяными оконцами и дорогими витражами. Ну, вот и ладно, свидетели нам нужны. Уже сегодня по притонам и борделям Веселой, Замай-городка, по ночлежкам Лядащего переулка пронесется слух, что мужик с девкой банду гайменников мало на ножи не поставили. Нет, не маги, а так – шнык со шнырой подгулявшие. – Идемте! – схватив за руку, я потащил Леймириэль в сторону широкой Гостевой. Она покорно пошла, не проронив ни слова. Только на торной улице, в свете, лившемся из окон купеческих особняков и домов состоятельных ремесленников, я заметил, что шапочку она в пылу драки потеряла, перчатки превратились в ошметки, а дорогой плащ эльфийской работы в подозрительных бурых пятнах. У меня самого саднили плечо и сбитые костяшки пальцев. Руку больше не оттягивали «банные» пироги и окорок, растоптанные в крови и грязи там, на Веселой улице, и я почувствовал досаду. Нет, не из-за пирогов, конечно. – И чего ради вы одна пошли гулять по разбойничьим углам? Что забыли под окнами борделя? – Под окнами бор… Охх! – она заметно смутилась. – Эта улочка выглядела такой уютной, чистенькой. Я просто свернула посмотреть… – но тут же спохватилась и перешла в наступление: – А вы-то сами что там забыли? Ах, да, простите, испортила вам вечер! Думаю, еще не поздно все исправить. Вон в той кондитерской продают неплохую выпечку, не хуже тех пирогов. Вашей даме понравится. Приятного вечера! И, вырвав ладошку, которую я до сих пор почему-то сжимал, решительно прибавила шаг, хотя могла бы этого и не делать, потому что от ее предположения я просто остолбенел на месте: – Чтооо?! Нагнал в три прыжка и, неинтеллигентно схватив под локоть, развернул к себе лицом. На зевак в этот момент мне было наплевать. Как и на здравый рассудок, намекавший, что нет смысла объяснять ей очевидное: – Я возвращался с рынка, когда почувствовал выброс магии, а потом услышал ваш голос. На счастье ваше услышал. И свернул. Вот и все. Что-то неуловимо изменилось в ее взгляде, поначалу злом и колючем. Что-то будто оттаяло. – Я правда не думала, что вблизи центра маленькая, чистенькая улочка может быть опасна. Но вам не следовало вмешиваться, – Лей усмехнулась чуть криво, и я еще раз возблагодарил богов, что успел вовремя. – Я сама с ними разобралась бы. – О, не сомневаюсь! Потому и рад, что вовремя вмешался, – мы снова двинулись вдоль по улице и выглядели, скорее всего, как одна из многочисленных парочек, вышедших на вечерний променад. Незаметно привести в порядок одежду магам не составляет большого труда, так что смотрелись мы даже франтовато по сравнению с большинством горожан, разве что голову дамы прикрывал капюшон, а не шляпка. Лей непонимающе глянула на меня, безошибочно определив: – Что-то, что мне следует знать? Что-то связанное с местными пикси*? – Именно. Вы готовы были применить магию, а этого делать категорически не рекомендуется. Она выжидательно приподняла бровь, давая понять, что абсурдность тезиса оценила и желает услышать аргументы. – Вы когда-нибудь жили на Севере? – спросил, только чтобы с чего-то начать, и получил в ответ ожидаемое: – Нет. Впервые попала сюда меньше месяца назад. – В здешних землях не любят магов. – ??? – А магов не людского племени – вдвойне. Боятся и не любят. Незадолго до вашего приезда в Китовом Киле был предотвращен бунт. Мирным путем предотвращен. Повод поводом, а в основе лежало в том числе и глубокое недоверие народа к имперским властям – представителям рас драконов и эльфов. – Но почему?! – Поверьте, причины были, и серьезные, – сейчас я не столько объяснял ей все, над чем размышлял в последнее время, сколько сам для себя пытался сформулировать. – Народ никогда не поднимается на бунт с бухты-барахты. Простая обывательская логика и чувство самосохранения в крестьянине, торговце, ремесленнике, даже мореходе сильнее духа авантюризма: им есть что терять в случае разрушительных катаклизмов. И ни один здравомыслящий не станет бунтовать, рискуя разрушить этот мир ради эфемерной надежды построить на его останках иной. Бунтуют от отчаянья, от ужаса, загнанные в угол обстоятельствами, когда не видят иного выхода. Или обманутые. – Да, я немного слышала о том вече, – Лей задумчиво кивнула. – Это ведь было связано с викингами, попросившими убежища в Империи? – Именно. Это стало поводом, а причина – многовековая вражда магов и немагов. В герцогстве Сайгирн к тому же и власть на протяжении почти пяти веков принадлежала династии драконов. – То есть вы не желали, чтобы я… – …применили магию. – Но применение магии в таких обстоятельствах законно, согласно Уложению о наказаниях Империи и самой Хартии. – Законно. Однако чревато нарушением весьма хрупкого мира между магами и немагами, который мы только начинаем строить. Нас еще боятся. Нам еще не научились доверять. И ненависть, основанная на страхе перед магами и уверенности, будто всех немагов мы почитаем отбросами, еще не изжила себя. В этих условиях применение магии против немагов было бы чревато новым всплеском противостояния. Головорезы, напавшие на вас, конечно, мерзавцы, однако свои мерзавцы, а мы – чужаки, к тому же маги, вы же так и вовсе наполовину «нелюдь». И в городе, весьма возможно, есть враждебные властям силы, которые держат нос по ветру и готовы использовать подобную провокацию в своих целях. – Но… – Нет, послушайте, леди Солль’Вийор, я не ставлю под сомнение правомерность применения вами магии. Вы были в своем праве, и любой суд оправдал бы вас. Но сама легитимность имперского суда, в котором решения выносят маги-«нелюди» людям-немагам здесь весьма относительна. Оправдательный приговор, каким бы законным ни был, вбил бы еще один гвоздь в гроб нашего шаткого перемирия. А используй враждебные нам силы этот факт со всем мастерством к интриге... Сами понимаете. Она молча кивнула, помрачнев. Потом неожиданно усмехнулась: – Так вы, милорд, меня от этих молодчиков защищали или их от меня? А вот над этим пришлось задуматься. – Я защищал школу, – наконец, определился. – В какой-то степени – будущее моих адептов. Блокада с «Нарвала» только-только снята, не ментальная – обычная. Но эльфийские воины, как и прежде, охраняют подступы к школе. Начнись волнения, мы, конечно, сможем защитить магически одаренную молодежь. И выучим. А потом? Вот они выучились, и что дальше? Жить на Севере им будет очень сложно и небезопасно. Придется искать счастья в иных землях, а я этого не хочу. Я хочу, чтобы они вернулись к своим семьям после школы или Академии не только хорошо обученными, но и уверенными в завтрашнем дне. Чтобы пользовались авторитетом, а не боялись в любой момент получить нож в спину. Чтобы маги и немаги поняли, наконец: они – единый народ, просто у всех разные способности. Чтобы помогали друг другу, а не чурались! Троллева бабушка, ну я и разошелся! Видать, и впрямь наболело. Леймириэль в полном остолбенении смотрела на меня, потом чуть заметно тряхнула головой, будто прогоняя наваждение. Что ж, я и впрямь в этот момент походил на психа или фанатика. – Простите, миледи. Она с удивлением глянула на меня, но ничего не сказала. Так, в полном молчании, мы и подошли к воротам школы. Уже пересекая плац, Лей вдруг попросила: – Расскажите мне эту историю. – Какую? – Ну, ту, с которой все началось. – Никто не знает, с чего именно все началось. Мне известна со слов только история селения в бухте Промысловой. И я рассказал, кратко, по возможности пытаясь придерживаться сухих фактов. Закончил, когда мы уже поднимались по лестнице общежития на преподавательский этаж. Судя по тому, что окна столовой весело светились, танцы еще были в разгаре, и на пустой лестнице даже приглушенные голоса вибрировали, эхом отражаясь от стен. Леймириэль шла, опустив голову. Видно было, что мой рассказ ее глубоко потряс. Наконец, сказала будто самой себе: – У каждого своя правда, да? А в чем же тогда истина? Я пожал плечами: – Мудрые говорят, в прощении. Иначе расплата за грех будет бесконечной. И бесконечно будет множиться грех. – Грех… На древнем праязыке это слово означает «ошибка», «промах», «непопадание в цель»… А вы? Вы бы могли простить? – Я не мудрый. И сказать совсем не то же самое, что суметь. Но ведь... иного выхода нет? – Нет… – эхом отозвалась Лей, взявшись за ручку двери, и вдруг улыбнулась, совсем как тогда, тридцать три года назад: – Спасибо, лорд Йарби!