Самое ценное, что у нас есть, — это будущее… (Аркадий и Борис Стругацкие «Далёкая радуга») Так слились одна с другим, Душу так душа любила, Что любовь число убила - Двое сделались одним. (Уильям Шекспир «Феникс и Голубка»)
На исходе третьей недели тело уже не ныло, как в первые дни тренировок, а к исходу четвертой стало чувствовать себя и вовсе непривычно легко и свободно. Мы с Элом втянулись в новый ритм занятий, при котором приходилось изыскивать время для медитаций не дважды, а трижды в день, не забывая регулярно вычерпывать не сильные до времени источники, как крестьяне вычерпывают землю из колодца, делая его все глубже, пока не дойдут до чистого водоносного слоя, способного наполнить громадную скважину до краев чистой родниковой водой. Именно такую наполненность живительной Силой я и чувствовала, когда медленно отпускала свой луг, все еще ощущая наряду с запахами далеких костров и ароматы эльфийского медвяного разнотравья. Сашка по-прежнему сидел с закрытыми глазами, а на противоположном пологом скате крыши устроились Эл и Шэйрри. Крыша нашими стараниями становилась популярным местом. Если бы еще месяц назад мне кто-нибудь сказал, что я буду так сосредоточенно-спокойна на занятиях у лорда директора, я бы, наверное, не поверила. По законам жанра я должна была бы краснеть, бледнеть, спотыкаться, заикаться, лепетать несуразности. А вместо этого, закусив губу, пыхтела, пытаясь из кожи вон вылезти, но доказать, что не уступаю Элу и, вообще, еще не на такое способна. Это отнимало столько сил, что на вздохи и закатыванья глаз меня уже просто не хватало. Романтическая эльфийка во мне, похоже, без боя сдавала позиции упертому дракону. А упираться было ради чего. Мы с Элом знали многое о постановке щитов, и с двенадцати лет брат в непримиримом споре с мамой при молчаливой поддержке отцов отстоял наше право ставить любые щиты самим, без малейшего вмешательства родителей. Собственно, мы и раньше сковыривали их навороты на раз-два, заменяя своими, пусть не всегда и не сразу умелыми конструкциями. Но делали это втихаря, как и Ри. А впрочем, взрывную волну они выдерживали, как выяснилось. Теперь же пришло время заявить свои права. Правда мама взяла слово, что мы будем учиться у Шона с еще большим усердием. Как будто у него можно было учиться как-нибудь иначе! Шон же обучал нас приемам рукопашного боя, в том числе с применением магии. И приставил к нам опытного рубаку капитана йор Горна, благодаря усилиям которого мы довольно сносно приноровились владеть обычным оружием. Впрочем, Нейли, увидев один из учебных поединков, весьма недурной, между прочим, лишь молча похлопал нас по плечу, а на следующий день прислал в Ларран эльфа из бывших дозорных – мастера Миранейля. Тогда-то мы почувствовали разницу… Вот и сейчас нам пришлось почувствовать разницу между школой придворного мага, некогда обучавшегося боевой магии, и профессионального боевого мага. А ведь лорд директор и не давал нам чего-то запредельно сложного. Первый год обучения, и кое о чем мы даже имели представление. Но, как оказалось, даже азы, если выполнять их на профессиональном уровне, могут быть сложны. В боевой магии любой расы помимо силы и точности удара значительную роль играет быстрота. Не фокус поставить хитрый четырехслойный щит, а ты сделай это за двенадцать сотых секунды, одновременно уходя с линии атаки, да так, чтобы он не сковывал движений, будто и нет его вовсе! Не раз мы благословили свою эльфийскую природу, да все одно с незавидной регулярностью оказывались болтающимися в «гамаке» – страховочном сооружений из драконьих нитей, призванном не дать адепту разбиться, пропустив удар. Но постепенно тело, казалось, начинало реагировать раньше мозга, и в мышцы вместо уходившей боли вливалась спокойная, уверенная Сила, которую мы чувствовали, работая с источниками. Как оказалось, медитировать, имея навык, можно в любом месте и в любое время. И навык этот оказался чрезвычайно полезен, поскольку времени катастрофически не хватало: учебы по основной программе никто не отменял, да и сил магия в рамках учебной программы тоже отнимала порядочно. Поначалу к нашим с Сашкой «посиделкам» на крыше присоединился Эл, а потом, естественно, и Шэйрри. И если у нас троих медитация занимала примерно одинаковое время, то Сашка оставался погруженным в нее раза в полтора дольше. Мы успевали всласть поваляться на прохладной или теплой крыше, поболтать, жмурясь в лучах рассветного или закатного светила, а он все сидел неподвижно. Лишь изредка трепетали длинные темные ресницы, да ветер играл непослушным локоном. И буквально кожей чувствовалось напряжение магического фона, словно невидимые волны набегали одна на другую, закручиваясь лепестками зарифской розы вокруг неподвижной фигуры юного мага. Как оказалось, природа Сашкиного Дара была такова, что ему часто приходилось не пополнять источник путем медитации, а, наоборот, сбрасывать излишки Силы, переполнявшей его, гармонизируя, усваивая то, что необходимо. Как эльфийке, мне очевидно, что драконье понятие «внутренний источник» весьма условное. Драконы попросту пополняют его за счет внешнего мира, перекачивая ресурс, как если бы я, скажем, пускаясь в путь, не надеялась найти землянику по дороге, а, предварительно собрав, несла в туеске, чтобы перекусить в удобном для себя месте. Но в любом случае, медитируя, драконы черпают Силу извне, аккумулируя ее во внутреннем источнике, Сашка же пребывал в состоянии обмена с Космосом, и это было не только удивительно, но величественно и грозно, как если бы в юном существе, будто на кончике иглы, сосредоточилась Сила, способная гармонизировать, уравновесить, а то и вовсе сотворить заново этот мир. Но способная и разрушить. Вот только использовать нашего уэйлитта в качестве источника было чревато. Я помнила, чем едва не закончился нечаянный акт такой подпитки лично для меня. Точнее, все закончилось как раз-таки благополучно, и даже больше, судя по состоянию источника и дракона. Но чистой, незамутненной радости я не испытывала: примешивался стыд, иррациональный вроде, но вполне конкретной ложкой дегтя сдабривавший жизнь. Мне-то оно задарма досталось, хоть и с риском для жизни и магии, а вот брату приходилось наверстывать медитациями. И понимала это, похоже, не я одна… Тем пасмурным днем на пороге декабря, едва я закончила дневную медитацию, Эл по ментальной связи сообщил, что лорд директор просил его прийти часом раньше начала дополнительного занятия. На вопрос брата, а как же я, боевой маг лишь ответил, что это на мое усмотрение, но за час до занятия ему нужен только Эл. Ну, нужен и нужен. Не скрою, меня не то чтобы задело, однако несколько удивило, что за дело может быть у лорда Дишандра к моему брату, до коего я касательства не имею? Но, опять же, тайны никто из этого не делал. Я могу прийти, если захочу, а заниматься будут все равно только с Элом. И смысл мне там отсвечивать? У меня на завтра математика лишь наполовину решена. Это Элу математика зачтена с высшим баллом за весь период обучения, у них с лордом Даррешем своя программа. А у меня как раз час уйдет дорешать, переодеться, настроиться и добежать до полигона. Я очень логично и правильно себя уговорила. То есть я так думала. На самом деле после второй неудачной попытки упростить трехэтажное выражение поняла, что драконы и впрямь на редкость любопытны. А еще… Ревнивы? Помилуйте, боги, какая ревность! Во-первых, это Эл. Во-вторых… Да Эл же! – Ты чего? – Шэйрри подняла удивленный взгляд от тетрадки. – Да так, ничего, – я подпустила в голос убедительности, а, глянув в свою тетрадь, сама поверила тому, что сказала: – Второй раз что-то упускаю. Не выходит упростить. Фигня какая-то. – Так и не мучайся, – безоблачно улыбнулась подруга. – Позже решишь. Я всегда так делаю. Бывает что-то не получается. А выждешь время, и как по маслу. – Пожалуй. Пойду прогуляюсь перед занятием. Шэйрри только молча кивнула. Не сомневаюсь, она тоже была на связи с братом и в курсе всех наших дел. Несмотря на самый конец ноября, в Марен-Каре было еще довольно тепло, примерно как в Ларране конце сентября. И небо дулось-хмурилось, да так и не расплакалось дождем. Побродив с четверть часа по зарослям школьного парка, я не заметила, как ноги привели меня подножию склона, у которого рос знаменитый дуб – в него мы с Сашкой чуть не влетели когда-то. И тут меня сотряс этот звук… Рычал дракон, и не просто дракон, а знакомый мне, тот самый, которого я видела на ночном лугу зоркими очами единорога, которому впервые в жизни ответило мое драконье «я». Хватанув воздух на вдохе, я замерла, чувствуя, как внутри будто перекатилось что-то большое, много больше меня. И в ответном восторженном рокоте, похожем на довольное урчание гигантской кошки, потонуло и растворилось все, что занимало меня вот только что. Зов стих на несколько мгновений, а потом раздался с новой силой. В нем была радость узнавания, и кураж, и что-то еще, чему нет названия, но, когда это что-то сквозит во взгляде, у того, на кого глядят, безо всякой магии вырастают крылья. Никогда не могла описывать такое, да и некогда было: я уже неслась вверх по склону, туда, где на бревнах полосы препятствий сидели мужчина и мальчишка. Так вот что… Это он для Эла рычал. И ведь здорово придумал: брату как раз это и надо! Вместе с волной благодарности пришло отрезвление и понимание, что пора уносить ноги, пока не заметили. Пока не… Заметили. Две головы синхронно повернулись в мою сторону, и осталось только нарочито беззаботно махнуть рукой: мол, раньше пришла, сейчас разомнусь, а вы не обращайте внимания. Даже, подпрыгнув, повисла на перекладине и трижды подтянулась, пока не поняла, что учитель и ученик так и смотрят на меня. Не знаю, обменялись ли они репликами или молча поднялись и направились в мою сторону, так что на восьмом подтягивании пришлось соскочить, чтобы встретить обоих безупречной улыбкой: – Добрый день. Я немного пораньше, чтобы размяться. В тот раз мне не везло. Не получалось собраться. И чего ради, спрашивается, здоровая драконья упертость изменила мне, уступив место эльфийской чувственности? Надо что-то с этим делать, и срочно! Несколько ударов мне удалось отразить, но «гамак» до обидного часто принимал меня в свои объятия. Я злилась на себя и, конечно, вновь пропускала удар. Мастер Миранейль учил нас, что вывести противника из душевного равновесия – это уже полпобеды. Ну, так Эл и одержал ее с самым разгромным счетом, правда вместо радости хмуро покосился на учителя и промолчал. Меня он тоже ни о чем не спрашивал. Не задавал глупых вопросов: «Что с тобой? Ты не заболела?» Еще бы, уж он-то знал диагноз! Лорд директор вопреки обыкновению тоже отменил «разбор полетов» и вообще выглядел несколько рассеянным, будто и не тупила я вовсе. А уж ему было что сказать мне по существу! Вместо того, что-то буркнув на прощание, он спешно ушел, оставив нас с братом вдвоем. Щитов я так и не опустила, и ментальных тоже. Он с разговорами не лез, и я была ему за то благодарна. Вопреки обыкновению медитация облегчения не принесла. А ночью мне приснился он.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Это был странный сон, я не сразу поняла, что сплю, потому что, долго ворочаясь с боку на бок, решила еще раз помедитировать, благо для этого, как выяснилось, медитативная поза вовсе не обязательна. Когда эльфийский луг и шелест златолистных ясеней за спиной внезапно поплыли, размываясь под дуновением свежего горного ветра, как занавесь декорации, просто отдалась этому ветру, подхватившему меня на крыло. Теперь внизу передо мной зеленело плато – дивный высокогорный луг. Он простирался до цепи гор вдалеке. Буйство зелени, синь неба да белые шапки далеких пиков и без того создавали удивительно яркий, по-настоящему сказочный пейзаж, но природе словно было мало: в небе над плато застыла радуга, и трава под ногами была влажна не то от росы, не то от недавнего дождя. Эшли стоял на уступе скалы и глядел вдаль, туда, где почти скрытые зеленью белели кладкой развалины какого-то сооружения – то ли древнего капища, то ли просто овчарни и пастушеского дома. Я застыла, не смея окликнуть видение на краю пропасти, но в этот момент он сам обернулся ко мне и тут же в три шага преодолел разделявшее нас расстояние. Босой, в подкатанных кожаных штанах и сорочке мало не нараспашку, он был теперь вовсе мальчишкой, каким показался мне в ночь нашего знакомства. И он обнимал меня, как мог только во сне. Здесь он не был моим учителем, и можно уткнуться ему в грудь, и шептать, что соскучилась, чувствуя, как под губами гулко стучит его сердце. Он тоже что-то говорит, что-то настолько же несуразное, и гладит по волосам, по плечам и спине, а потом стискивает, прижимает и смолкает. Но я слышу его в себе: «Бри… Моя Бри… небесная… крылья души моей…» «Сон мой, радость, только не уходи… Хоть немного дай постоять вот так… А уходя, забери мое сердце. Оно с твоим бьется давно. В мире, где я не могу даже взглянуть на тебя, чтобы взгляд мой не лгал, будто пропасть меж нами, глупое сердце мне ни к чему. Пусть уж с тобою летит». «Был я драконом, а небо – мне домом и миром. Стал я подобен летучему змею на нити. Сердце оставил маленькой фее в далекой земле Лариндейла. Нить своей жизни вручил ей и жду приговора. Холодно небо мое без тебя, бесприютны родимые горы, радуги словно насмешка. Проклятьем изгнания стала свобода моя без тебя. Я бессилен бороться». «А надо ли, милый? Если на краткий миг сна я с тобой, я твоя, это много. Больше, чем жизнь, если в ней мы должны притворяться. Больше, чем мир, если он не обрушится, если он вынесет ложь, будто я проживу без тебя…» Вижу близко-близко серые глаза с зеленоватыми вкраплениями на радужке, и от этого взгляда перехватывает дыхание. Сухие теплые губы скользят по виску, по щеке, замирают в уголке рта и, наконец, касаются губ, а потом ирреальность сна переплавляется в симфонию таких ощущений, которые и описать-то невозможно, чтобы не разрушить волшебство. Тот сон, что привиделся мне несколько недель назад и в котором я не стыдясь целовала Эшли, будто вплелся в этот, раздвинул ткань мира, навсегда расколол его, выпуская на свободу одну душу на двоих. На двоих ли? – Ой… – отстраняясь, я вслушиваюсь в себя. Что-то щемяще-томительно ведет во мне свою мелодию, словно дудочка пастушка вторит дальнему громовому раскату. Это Зов существа много более могучего, и в глазах любимого отсвет зеленоватого пламени. Сейчас глазами Эшли на мир смотрит… – Да, Лангаррон. Твоя драконица ответила на его Зов, и ничто в целом мире не может этого отменить. В его голосе звучит нарочитая обреченность, но восторг прорывается сквозь нее. А поскольку я сейчас открыта совершенно, меня захватывает этой волной, увлекая в радужный водоворот, и я хохочу, целуя Эшли уже безо всякого стыда и страха, испытывая невероятное облегчение и хмельную, безудержную радость от того, как это здорово и правильно – нет больше его и меня, а есть мы, и так было всегда, и будет всегда. Мы же, глупые, это только-только поняли. А может, всегда знали, только поверить не могли? – Люблю тебя! – на два голоса это не то чтобы небывалое открытие для нас звучит откровением свыше. И я верю сну, как яви не поверила бы. – Ну, это не совсем чтобы просто сон… – Эшли тихо смеется, и оттого, что губы касаются моего уха, по телу пробегает томительно-сладкая дрожь, лопаясь в животе пузырьками эльфийского игристого. – Ты снился мне, – здесь, в мире моих грез, мы так близки, что мне легко говорить ему обо всем, только все равно складно выражать чувства и мысли не выходит. – Ты был там, на востоке, а я… Мне было так плохо без тебя, и ты пришел… – Нет, не совсем так. Ты позвала, и я пришел. Ты стояла на прекрасном лугу и, кажется, не вполне поверила, что я с тобой. И поцеловала меня. – А сегодня? Сегодня ведь ты позвал меня? – Угу, – Эшли стоял за спиной, обхватив меня руками и прижав к себе бережно, но так, что не упорхнешь. Глядел поверх моей головы на мир, что расстилался у наших ног, осиянный радугой. – Когда-то в детстве я бродил в горах после дождя и, взобравшись на этот утес, увидел с высоты дивный простор, и радугу, и далекие снежные шапки самых высоких пиков. Стоял, смотрел и в тот момент уже знал, что навеки запомню этот миг. А потом, медитируя, вновь и вновь возвращался сюда. Это мой мир, и я хочу, чтобы он стал твоим. В нем есть красота, гармония и величие, но без тебя он все равно пуст и холоден для меня... Почему-то именно сейчас я особенно остро почувствовала горечь оттого, что все это лишь моя фантазия, плод моего воображения. Все дело в том, что я уже много недель желаю сказать ему… Нет, желаю услышать от него… И он говорит. Прямо сейчас. И это именно то, что нужно мне, как зарифскому караванщику глоток живительной влаги. А все совсем не так. И его слова мне только снятся. Злая память меж тем услужливо подсовывает видения, которые я помнила так ярко даже во сне: вот он подхватывает, кружит и радостно целует прелестную полуэльфийку, издали так похожую на Тин. Вот досадливо отворачивается, как от назойливой мухи, и уходит, оставив нас с Сашкой пунцоветь ушами под тем злополучным дубом… И тогда во мне поднимается отчаянная решимость. Если это всего лишь сон, что я теряю? Фантому любимого я могу сказать то, чего не сказала бы настоящему лорду Дишандру. Но почему-то получается все больше сурдопереводом. Развернувшись в кольце его рук, оказываюсь лицом к лицу и целую так, как никогда не осмелилась бы наяву. Да что там, я бы и предположить не решилась, что так умею. А потом… Чего бы я ни ждала от своего сновидения, он посрамил мои смешные детские фантазии. Но удивил не этим, а тем, что в какой-то момент отстранился, взял мое лицо в ладони и, не разрывая зрительного контакта, ткнулся лоб в лоб. И тогда на меня хлынул поток совершенно ошеломительной смеси чувств: нежность, почти благоговейный трепет, жаркая страсть, сомнение, отчаянье, печаль, готовность к самоотречению, острое любопытство, томительный восторг, ревность, изумление, самоирония, надежда… Я потерялась в ощущениях, понимая лишь, что закрыться в ответ не могу и не желаю. Пусть это только сон, и реальному Эшли больше докуки от моих проблем, чем пользы от давно забытого целительства. Пусть, обжегшись так жестоко, я поклялась не создавать фантомов любимых ни во сне, ни наяву. Но это только мой сон, и никто не сможет его подглядеть. Никогда и ни перед кем я не была так открыта. Может, только перед папой Ти, и то в раннем-раннем детстве, когда и скрывать-то было нечего. Это не были эпизоды событий, как часто случается, не сменяющие друг друга воспоминания. Это было то, что эльфы зовут летописью души. Только летопись она у умудренных жизнью, а у меня так, тетрадка малая, смешные детские каракули, скорее ноты. Порой слишком резкие, и мелодия, которую они рождают, напоминает какофонию – так быстры переходы от надежды к отчаянью и вновь к безумной надежде. Взлет и – падение, а потом тишина, мертвая тишина безысходности, в которой неясно как рождается иная мелодия – благодарность, жажда жизни во всей ее полноте. Еще больно. Но уже радостно. Потому что оно живо во мне, не выгорело – надежда и доверие, любовь ко всему, и полет, и Сашкины глаза, ненормально голубые на смуглом лице, и наш «брудершафт», и смех Эла, и папины руки, и мама, летящая в танце… И ты. На тебе та же темная рубашка, как праздничной ночью на излете лета. Но ночь миновала, и дождь прошел. Радуга тает в утренней сини. Я люблю тебя – боги, как это просто! И как ново… И уже не папа меня – ты подбрасываешь к потолку хохочущую шкоду. А я стою рядом и тоже смеюсь. У нее серые с прозеленью глаза и волосы цвета гречишного меда. Я стремлюсь вас обнять, но какая-то сила влечет меня прочь. Нехотя разжимаются руки – ты отпускаешь меня, но твой радужный мир входит в меня, остается со мною навеки…✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
– Бри! Да Бри же, просыпайся! – Шэйрри решительно трясла меня за плечо, а едва я открыла глаза, с облегчением вздохнула: – Фуф, ну и напугала же ты меня. Видимо, разочарование слишком явственно читалось на моем лице, пока я оглядывала нашу с ней комнату, уже слишком хорошо понимая, что была права и все только приснилось, потому что подруга спросила: – Что-то хорошее снилось, да? – Да, – я села на кровати, готовая метнуться в душ. – Уже опаздываем? Вроде еще довольно темно. – Нет, до пробежки еще три четверти часа. Но ты же сама хотела встать за час, чтобы помедитировать. Я тебя уже с четверть часа добудиться не могу. Сначала просто сказала, мол, подъем – ты спишь. Повторила, подождала – спишь. Подошла, а ты лежишь ну чисто как мертвая! Я даже не сразу определила, дышишь ли. Это что, такая разновидность эльфийского анабиоза? – Какого еще анабиоза? – фыркнула я натягивая спортивные бриджи. – Просто… ну… устала, наверное. – Угу. Ты в другой раз, как устанешь вот так же, смертельно, предупреждай. А то я уж хотела за Дюрройлем бежать. – Только не это! После происшествия на уроке алхимии школьный целитель испытывал ко мне горячий научный интерес. По любому поводу назначал дополнительные обследования, пока я, наконец, не взбунтовалась. А попробовали бы по сорок минут держать ментальные блоки, пока вас сканирует опытный дракон! Еще не хватало, чтобы он выпотрошил из моей головы все самое сокровенное. А мне есть что скрывать, взять хотя бы подлинное имя и биографию. Нет, в святость врачебных тайн я, конечно, верю… Ну, не то чтобы верю – не дура. Знаю, что целители всегда сплетничают о пациентах, не называя имен, а иногда и называя. Короче, подопытной крысой быть не хотелось. А получи лорд Дюрройль повод заложить меня в палату, уж он бы не преминул воспользоваться. Только не это! – Я тоже так подумала, – хихикнула Шэйрри, у которой, похоже, отлегло от сердца. Надо же, как глубоко я, оказывается, спала. Судя по тому, как горит щека, подружка мне успела закатить полновесную оплеуху. На линейке, оглядывая строй, директор, казалось, на одно-единственное мгновение задержал взгляд на моем лице, и уголок губ едва заметно дернулся в ответ на мою улыбку. Ничего не могла с собой поделать – стояла и глупо улыбалась ему, солнцу, что пробивалось сквозь утреннюю дымку. А если точно, то никому конкретно, скорее чувству умиротворенной радости, полноты и цельности, которое оставило мне сновидение. И пусть Эшли об этом не узнает, а лорду директору и вовсе дела нет – какая разница? Я знала, что сегодня, погружаясь в сон, непременно позову его. Вряд ли из этого что-то выйдет, ведь все лишь плод моего разума, но эта мысль грела. Последний урок, эльфийского, мы с Сашкой провели в пустующем классе астрономии в мансарде, имевшей выход на плоский огороженный участок крыши с установленными телескопами. Невидимые щиты создавали там вполне благоприятный микроклимат. Идти в общежитие не хотелось. Здесь было спокойно, уютно и пусто. Занятия проходили вечером, когда взору открывалось звездное небо, в остальное время «ласточкино гнездо» пустовало. Но как место свиданий его не использовали: хватало иных романтических мест. Стены класса, увешанные картами звездного неба, настраивали бы на поэтический лад, если бы не серьезные лица астрономов, глядевшие на нас с портретов. У меня было «окно», а Ксандрра учительница выдворила, чтобы не подсказывал на контрольной. Болтали о том о сем, а больше ни о чем. Пару раз я ловила на себе пристальный взгляд, но такой недолгий, что задавать вопросов не хотелось. Да ведь и не ответит же. Сашка был странным малым. Порой говорил напрямик с ошеломляющей честностью, порой изъяснялся загадками, и поди пойми. А тут и вовсе распрощался, да как-то внезапно, и смылся под непонятным предлогом. Типа забыл кому-то что-то вернуть. Я еще обдумывала, что это на него нашло, когда почувствовала, как сердце, совершив уже знакомый кульбит, заколотилось где-то в горле. Здесь, в стенах школы, я частенько отключала контрольную сеть ради экономии ресурса. Расслабились мы с Элом: не надо скрываться от вездесущей леди Фрейм, от его томных поклонниц, а когда и от Шона с предками. То есть в фоновом режиме сеть, конечно, что-то там сканировала, но весьма вяло. Сейчас же она выдала всплеск, как если бы в забытую пауком тенету попал здоровенный шмель. Не было смысла анализировать — его я узнала бы на любом расстоянии, если бы дала себе труд не расслабляться. А теперь хватило времени лишь вскочить, чтобы увидеть, как дверь распахнулась. Он шагнул в класс, и дверь за его спиной, захлопываясь, лязгнула, словно шпоры конника. С полминуты мы просто молча смотрели друг на друга так, будто видели впервые. И вновь сомнения в реальности-нереальности ночных видений поднялись во мне, тесня здравый смысл и требуя сделать такое, отчего в реальности уж точно останется лишь головой в омут. Внезапно лорд директор попятился, и мне показалось, он просто развернется и уйдет. Нет!.. Нет? – Нет! Не уходите!.. – шаг навстречу, еще шаг – его шире, чем мой. – Пожалуйста… Он не поднимает рук обнять, но стоит так близко, что я, как во сне, слышу стук его сердца, за которым не слышу своего. Заглушает? Или бьется в том же ритме? А так бывает? – Я… – начинаем одновременно и тут же смолкаем. Каждый ждет, что скажет другой. Если бы можно было заменить слово жестом, прикосновением, поцелуем, я все сказала бы правильно. Но это не сон, и придется подыскивать слова. Только первой я не начну. Может, он мне весть принес из дома? И, значит, все знает – и про то, кто мы с братом, и про обман. Он так спешил. А если что-то с мамой, папами, Нейли? Они все там, на Севере, где война не то идет уже, не то вот-вот начнется?.. Нет, так не смотрят, когда приносят дурную весть. Так смотрят, когда... Любят? Ах, как же легко и бесшабашно сделалось вдруг! Будто шли меня топить, и камень пудовый на шею привязали для верности. А он возьми да и свались с шеи – веревка хлипкой оказалась, и вдруг развернулись за спиной крылья, о каких я и мечтать не могла, и сон стал явью. В том сне я вот так же обнимала его за шею, вдыхая запах костра и металла вперемешку с ароматами трав. И целовала, совсем как сейчас, в себе самой слыша его голос. Он шептал, что нет для него никого в целом свете желаннее меня, и дороже тоже нет. – Сон мой… Тихий смех был мне ответом. Губы скользнули по виску, тепло коснулись лба. И рука любимого легла на затылок, прижимая к широкой груди помраченную мою головушку. Будто на смену лихой ярмарочной карусели пришел покой лодки, что неспешно покачивается на волнах, баюкая. Он не закрывался, я тоже. Его чувства растворяли мой разум, но мысли были внятны вполне. Не дурная весть с Севера привела его сюда, а иное чувство. И всю щекотливость ситуации – он мой учитель и директор, я его ученица – Эшли тоже осознавал, чувствовал глубже и, как выяснилось, шире, чем мне поначалу представлялось. – Это был не просто сон, – усевшись на парту, мы так и не разомкнули объятий, и портреты великих астрономов нам не мешали. – Только что же нам со всем этим делать? Я глядела на него во все глаза, боясь поверить, поскольку знала, о каких Снах он говорит. Приходилось краем уха слышать родительские разговоры, да и читать. Этот феномен на грани ментальной и креатурной магии под силу не всем драконам, немногим эльфам и весьма небольшому числу человеческих магов. С обычным сном Сон роднит форма и происхождение: то и другое берет исток в сознании. Но как возможно создать магически индуцированную параллельную реальность, достаточно реалистичную, чтобы говорить о феномене нахождения в двух местах одновременно, никто до конца не понял. Видимо, это так и останется одной из загадок магии, которую поэты во все века будут облекать в формы Звездного моста, Крыльев любви, и прочего, и прочего… Для нас она стала моим медвяным лугом и его горным утесом. Я молчала, как путник, который изголодался в дороге и теперь его от миски с кашей и кружки пива не оторвать. Вдыхала родной запах, обмирала от того, как это, когда губы любимого шепчут что-то тебе в макушку. И со стыдом пыталась прикрыть дверцу в комнату таких запретных желаний, что и в щелку-то заглянуть со стыда сгоришь, а тут еще эта дверца превратилась в Золотые ворота Ларранского дворца и гостеприимно распахнула двухсотпудовые створки. – А знаешь, – продолжал меж тем Эшли, лукаво усмехаясь, – ни о каких Лоаракаррах мне узнать не удалось. Я замерла, с ужасом слушая собственный голос. «Эй, нет, не так просто! Ну… Ох…» – И не узнаешь. Нет их в природе. И никогда не было. «Ну вот кто тебя, дуру, за язык тянул?» А смысл врать, если все так серьезно? – Вообрази, я понял, – Эшли все же хохотнул. – А потом мне стало интересно, кто же ты тогда и на кой так шифруешься? Что-то мне это здорово напоминало. Невероятно талантливая юная красотка неизвестно откуда, неизвестно какого рода, да еще в паре с молодым человеком, который ей вроде как «кузен». Уровень подготовки вполне дейловский. И, опять же, Дейл – он все время где-то рядом. Он даже уполномочен выступать представителем рода Лоаракарр в ситуации, напрямую касающейся здоровья их дочери. Признаюсь, долго же я был болваном. А нынешним утром все враз и сложилось. – Сегодня утром, – эхом вторила я. – Да уж, лучше позже, чем никогда. – И что ты намерен делать? – проверять правильность его догадок не хотелось. В трех соснах не заблудишься, и не было смысла пытаться кого-то обмануть. – Нет, задумка была вполне. Не заинтересуйся я тобой, все вполне прокатило бы. Но сама посуди: ты влекла меня с каждым днем все сильнее, и, естественно, я попытался вызнать что-то о твоей семье. А ну как мне повезло бы – надо ж знать, куда сватов засылать. В Лариндейле ты вроде была вполне благосклонна. Мне даже показалось, я тебе тоже глянулся. – Глянулся, – честно кивнула. А что кокетничать-то? – Я ведь был в ту ночь у реки. Подойти только постеснялся. Да и кто я? Залетный малый. – Знаю. Я… Мне показалось, это ты смотрел на меня из толпы. Я даже чуть не промазала. – Прости. У драконов тяжелый взгляд, – он помолчал и продолжил: – А потом я увидел тебя в школе. Как под дых получил. Что-то такое предчувствовал еще на линейке. Однако там столько эмоций, мыслей, эманаций. Думал, ошибся. Но нет. – А мои ментальные щиты зачем проверял на прочность? – я провела ладошкой по щеке дракона и тут же получила быстрый поцелуй в запястье: – Прости. Дианур попутал – вздумалось сразу узнать, что ты обо мне думаешь. Надеялся, ты и не заметишь, я аккуратненько хотел. – Как вам не стыдно лорд директор! – целоваться выходило лучше, чем стыдить, искреннее. – Ай-яй… Ммммм… яй… – Еще как стыдно! – он тоже целуется охотнее, чем кается. Но разговор-то не закончен. И я задаю тот самый страшный вопрос, словно бы в шутку: – А с хорошенькими эльфийками целоваться тоже стыдно? – Еще как… Просто сгораю… – поцелуй, – от стыда… да… да… Но я над этим работаю... А ну ее, эту эльфийку! В конце-то концов, это она его целовала, а он ее просто подхватил, чтоб не упала. Ну, покружил. По инерции. Подумаешь! Шон вон тоже приобнял, чтоб не шлепнулась ненароком, а он у нас известный анахорет от науки. Хм… Был. Память услужливо развернула картинку, нечаянно подсмотренную во дворцовом лесопарке: полуобнаженная девушка о объятиях двух мужчин, один из которых «анахорет» Шон. И тут меня осенило: не так! Не так это выглядело. Дело не в том, что та северная герцогиня была полуголая в укромном уголке, а эльфиечка прилично одета и в публичном месте. Взгляды, жесты, смех – все не то и не так! Папы с мамой тоже не позволяют себе на людях фривольностей, но взгляды… О, они совсем иные. В них то, что на единый миг мелькнуло в глазах Эшли, когда от встретился со мной взглядом на линейке. Вспыхнуло – и было притушено волевым усилием: не для всех оно, лишь для меня одной. – Я тоже это понял, но немного раньше тебя. Совсем немного. Едва увидел. Едва ты поцеловала меня. Как в том нашем первом Сне, – Эшли читал меня, что открытую книгу, и выглядел при этом первооткрывателем. – Ты о чем? – Да о Пушшенкарре этом твоем, вундеркинде троллевомд! За два с лишним месяца после разговора с Дюрройлем я что только ни передумал. Зарекался ревновать – и ревновал еще пуще. – Но почему? – Разве ты не знаешь? Целитель не объяснил тебе? Дар Пушшенкарра такой природы, что мальчишка способен управлять стихиями. Да что там, уэйлитты в полноте Силы, говорят, могут творить миры и менять судьбы уже сотворенных. Но долго учатся управлять своей энергией, не использовать ее в спонтанных выбросах. В этом случае всякий, кто находится в контакте с уэйлиттом, сам становится сопроводником, и эта Сила выжигает его дотла, а чаще просто уничтожает. Но если маг, мужчина то или женщина, имел опыт обмена энергиями с уэйлиттом, такой контакт для него не только не губителен, но благодатен. У тебя это послужило толчком к стремительному развитию второй сущности и значительно расширило возможности источников. – Да, лорд Дюрройль что-то такое говорил. – А он не говорил, что самый распространенный способ обмена энергиями – это любовный контакт? Соитие, конечно, исключается – вы оба недолетки, но поцелуй, дарованный с истинным чувством, принятый с любовью… Вас постоянно видели вместе – на занятиях, гуляющими, медитирующими, на танцах. Когда ты бросилась на его защиту, у меня не осталось сомнений. – Эшли… – А потом случился этот Сон. Не я – ты меня позвала, и первая поцеловала. И ты любила меня, я чувствовал. А потом вновь начал сомневаться. Когда догадался, кто скрывается под именем Бриджерр Лоаракарр, схватился за голову. Но вариантов не осталось: для Лангаррона все оказалось слишком серьезным. Я старался быть ближе к тебе, а поняв, что ты пытаешься вытянуть брата-близнеца… Вы ведь, наверное, мечтали о чем-то вроде того, чтобы одновременно, и все такое? – Угу. – И не выходит. – Угу. Эл рад за меня, я чувствую. И не завидует совсем. Он говорит, у него тоже дела неплохи. Это правда. Его дракон зародился довольно рано и развивается быстро. У нас это наследственное. Но у меня получилось еще быстрее, из-за Сашки. И мне стыдно. Я будто взяла чужое, украла, не сама всего добилась, понимаешь? Так не честно! – Что бы вас ни связывало с Пушшенкарром, это не влюбленность, однако чувство любви, духовного сродства,, при котором возможен глубокий энергообмен. Уэйлитты приходят в мир слишком редко, чтобы феномен их магии и психологии можно было изучить вполне. Но, не будь меж вами этой связи, ты уже покоилась бы под могильной плитой или осталась бы навеки инвалидом без дракона и магии. Однако случилось иначе. Прими как дар богов, с благодарностью, и не кори себя попусту. – Постараюсь… Так Лангаррон частенько рычит для Эла, чтобы помочь его дракону? – Ну да. Он, конечно, с бóльшим удовольствием порычал бы твоей крохе. Но будущий шурин для дракона что брат – святые узы. – Кто?! – А что, перепутал? Нет, вроде правильно – шурин. – Это когда же твой дракон успел шурином обзавестись? Как-то этот волнительный момент у меня в памяти не отложился. – Так эээ… Той самой ночью, когда твоя драконица ответила на его Зов. – Ха! При таком раскладе у нее и папины драконы в женихах значатся. – Уверена? Отцовские драконы рычали для вас, это да. Но ответила она Лангаррону. Так что прости, любимая… – «...без меня меня женили!» Не обидно? – Не-а. Конечно, попервости, когда до меня дошло, к каким таким «Лоаракаррам» меня попутным ветром занесло… – Точнее на голову сбросило. – Это ценное уточнение, сойдет за промысел богов. Так вот, я чуть не взвыл, представив, как буду объясняться с твоей чумовой маменькой. Про папенек вообще помолчу. А потом ничего, отпустило. – То есть перспектива объясняться с моими родителями тебя напугала больше, чем тот факт, что у меня в приданом значится Империя Драконов? И тебя не мучил вопрос, на кой тролль тебе эти галеры? – Недолго. Я, знаешь ли, не привык пытать судьбу на долгую перспективу – неблагодарное это дело, поверь мне. А по зрелому размышлению, зная твою маменьку несколько дольше, чем ты живешь на белом свете, я имею все основания полагать, что в ближайшие пятьсот-восемьсот лет ей не надоест венец Императрицы. Так что по этому пункту мы можем расслабиться. А вот объясняться с Астер… Все-таки недолетка и взрослый мужчина при таком близком контакте. – Ну, мама в моем возрасте почитай уже двум женихам обещалась, и оба были взрослыми мужчинами. А уж сколько там в соискателях ходило… Мне до нее далеко. И это все, что тебя тревожило? – Нет. Еще вот думаю, как бы так подипломатичнее подать в отставку, чтобы будущая теща сходу не отказала? – То есть как это... в отставку? – растерялась я. – Да так. Не могу же я состоять в отношениях со своей ученицей. – Но мы ведь ничего такого не делаем. Ну, целуемся, и что? Никто же… – поняв, как все это смешно и глупо звучит, сдулась. – Да кто же вместо тебя? – Ну… Есть тут один. По нему уж год вся школа сохнет, а он и рад по северам колобродить. – Нет, Эшли. Если уходить, то мне. Жила я без школы и проживу. Подготовлюсь к Академии с Шоном. Ты только в Академию преподавать не переводись, а то два факультета мне экстерном не осилить. И… пусть Эл останется в школе, ладно? С ним же вы не «в отношениях». – В школе останетесь вы оба. Это дело решенное. С вашими родителями поговорю, как только выберу время. – И к Сашке ревновать не будешь? Он будто споткнулся. Помолчал, к чему-то прислушиваясь. Потом усмехнулся: – Не буду. Только давай уж впредь без «брудершафтов», – и запечатал мой изумленный возглас долгим поцелуем.