Если с кем связаться — навеки, прочно. Пусть сейчас не так всё, но ты надейся.
.Да, сейчас иначе, но верь: мы сбудемся, Если уж менять, так всю жизнь по-новому. (Ок. Мельникова "Все важные фразы должны быть тихими...") Наденьте нужный костюм, а роль сыграется сама по себе. (Прикладная мёрфология. Закон Эли)
Они стояли, замкнув в широкий круг место последней битвы семерых своих братьев — полный Конклав вкруг криницы, истощая мощные накопители. Я свои берег, стоя поодаль и зная, что еще понадобятся, дабы убраться отсюда порталом как можно скорее. Зачем эльфам это нужно и чего они хотят добиться, не спрашивал, едва ли не впервые в жизни смирив любопытство. Потом, может быть, спрошу Владыку. А может, и нет. В магии не все объяснишь словами, и есть такие ее глубины, которые мне не постичь никогда, просто в силу иноприродности. Высшая эльфийская магия для меня непостижима — прямое тому доказательство явило мне это Проклятое место. И то, что наблюдали мои глаза, упругие токи чего прокатывались по позвоночнику, я мог ощущать как некое поле, но не более того. Когда все закончилось, я попытался чувственно оценить происшедшее — и не смог. Но эльфы, хоть и были вымотаны, все еще потрясены тем, что явили их взору Владыка с Верховным, выглядели удовлетворенными результатом. Пожалуй, я все же спрошу у Алсинейля, что это было. Но не сейчас. Сейчас мне предстояло отправить эльфов порталом восвояси и сделать то, что давно надо было бы по уму-то, да все не доходило до меня. Сам-то я еще подростком разорвал связь с родителями. Для матери всегда был слишком очевидным напоминанием об отце, брак с которым стал для нее неудачным с самого начала. Не один год мать рвалась между долгом и сердцем, между двумя мужчинами – постылым мужем и возлюбленным, от которого на пятом году брака и родила мою сестру. Знал ли отец о том, что дочь не его? Не знаю. Их души остались для меня потемками. Впрочем, мне понятна теперь отцовская вечная меланхолия, полное презрение к жизни, тяга к опасным экспериментам в магии, один из которых и стал для него роковым, а по сути, самоубийственным. Только со мной он ненадолго оживал, видя в сыне свое отражение. Его не стало, когда мне было восемнадцать. И, несмотря на потрясение, я испытал облегчение, словно бы услышал его облегченный вздох. Понятны мне и мучения матери, вынужденной жить в постылом браке, пока я не подрасту настолько, чтобы отправить меня в школу. Ее адюльтер был просто проявлением свободы личности. Нельзя принудить одного человека жить с другим насильством брака, угрозой позора и даже необходимостью растить детей. Слишком горьким оказывается такое детство. Так или иначе, в моем сознании в графе «родители» давно стоял прочерк. Вот почему я некоторое время не мог понять, что так гнетет Бранна. Мальчишка, конечно, не подавал вида, но дракона-то не обманешь. Припертый к стенке, помор сознался, что не дает ему покоя: от тяти убег, аки тать в ночи, родительского благословенья не спросясь. Отец его кормил-учил, надежды на него возлагал, ни словом, ни делом напрасно не обидел, не попрекнул. Ну, не отпустил – так кто б отпустил? Дед разве? Да, пожалуй. Ну, такие, как дед Лотар, раз в столетье родятся, и не в каждой семье. И получался он, Бранн, со всех сторон, как ни глянь, скотина неблагодарная, хоть и не мог он иначе, Дианур ему в свидетели. А тятя на сороковом году без помощника остался. Мачеха о позапрошлом лете девку родила. Да хоть бы и парня — еще растить и растить, это ежели выживет. А то ведь малинница, глотошная, сухокрылье… Такой вот невеселый расклад выходил. Я, понятно, сказал ему, чтоб эти мысли из головы выбросил, еще какую-то лабуду нес. Но, главное, пообещал парню при случае дело уладить. И, кабы тот не посмотрел на меня так — за благодарностью сквозила во взгляде снисходительная грусть: «Эх, барин, да что ты можешь уладить? И как?» — я б, может, еще долго собирался. А так… Зацепило, брых его! Владыка слушал молча. Его путь лежал в Ларран, и он не ушел порталом со своими, а изъявил желание поужинать в том самом постоялом дворе, куда нас в прошлый раз привел Бранн, отрекомендовав хозяина как человека честного, из бывших рыбарей, в молодые годы знававшего его деда и не раз ходившего с рыбным обозом. Сам не знаю, что развязало мне язык. Спиртного мы не пили, попросили сбитня на северных травах и ягодах с живокорнем. Владыка с видимым удовольствием налегал на теплый еще ржаной хлеб, ароматное сало с прожилками мяса, похрустывал ядреной капусткой, не оставляя ни крошки в седой бороде, по здешнему обычаю довольно длинной. Вообще, признать эльфа в почтенном старце, сидевшем напротив меня, не смог бы никто. Эльфийский морок был безупречен. С аурой Владыка заморачиваться не стал — не для кого: магов окрест ни души, кроме нас. Но остальное вполне аутентично: крепкий, сухопарый, чуть сутуловатый старик в добротном зипуне нараспашку, теплых стеганых штанах и мягких опойковых сапогах — единственная деталь, выдающая действительно приличный достаток человека, отошедшего от охотничьих трудов. Впрочем, такие здесь не в новинку. Свободные поморы и охотники кормились морем и лесом, успешно торговали, старательствовали по случаю, моя золотишко по рекам и ручьям, и, даже исправно платя подати в казну, в накладе не оставались. На столе по правую руку от эльфа лежала шапка из меха знаменитой северной куницы – верная спутница всякого местного охотника, пускай даже бывшего, доживающего век в относительном достатке от прежних трудов. Я почти приговорил целую полотуху вкуснейшей копченой лососины, когда Владыка сказал, как о само собой разумеющемся: — От брусничной пустоши поведу я. Там, если судить по нашим картам, недалеко. По первозимкам охотничья тропа выведет к Неводам. Я кивнул, не скрывая удивления и облегчения. Не думал, что он пожелает составить мне компанию. У Владыки своих дел по горло, и в любом нормальном мире глава государства, мотающийся то там то тут то с мечом, то с заступом, — нонсенс. Впрочем, как Императрица в патрульном облете или придворный маг в… на… Да где только не...! Но здесь частное дело, весьма непростое, учитывая щекотливость обстоятельств и мое полное незнание местных обычаев. Вспомнилось китокилевское вече, и в животе неприятно похолодело. — Спасибо! — только и мог я выдавить, зато от души. Он понял все и молча кивнул.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Большие Неводы показались мне, привыкшему к городу, совсем не такими большими. Обычная рыбацкая деревня. Бревенчатый частокол оград — дань древним традициям отгораживаться от мира кромешного, леса и моря. За каждым добротные рубленые дома в два, иные в три этажа, с высоким резным крыльцом и, как правило, маленькими оконцами, забранными слюдой. Вспомнилась старая северная загадка про дом: «Стоит бычище – проклёваны бочища». Про такие оконца иначе, чем «проклёваны», и не скажешь. По нынешнему времени в домах, небось, темень. Дом Вольги Сухорука нам указали сразу же, с интересом оглядев чужаков. Впрочем, Алсинейль вызвал куда меньше любопытства, чем я в своих обычных плаще и сапогах, мало вязавшихся с местными морозами. Про двойные согревающие щиты здесь, понятно, не догадывались, и только природная сдержанность северян избавила меня от логичного вопроса, что именно и в какой степени я успел себе отморозить. На стук залаяла собака, сначала приглушенно, затем громко: видимо, в мороз заботливые «хозява» держали пса в сенях, откуда он тоже неплохо нес службу, имея отменные чутье и слух. Хлопнула дверь, раздались тяжелые мужские шаги — человек спускался по лестнице, что-то вполголоса говоря собаке, и спустя несколько секунд калитка рядом с воротами отворилась, явив высокого, крепко скроенного помора, чертами и статью напоминавшего Бранна, только старше, с довольно коротко стриженной, по обычаю мореходов, густой русой бородой, в которой не было заметно седины. — Поздорову ли живешь, Вольга-кормщик, — «старик охотник» произнес это чуть напевно, ненатужно и естественно припадая на о, как если бы северный говор был для него родным. При этом в голосе слышались непривычная хрипотца и скрипучие стариковские нотки. Его поклон был едва обозначен, как и следовало почтительному гостю, однако ж человеку много более старшему, чем хозяин. Шапку он тоже не ломал, но в спокойном достоинстве чувствовалось уважение. — Слава богам, — хозяин выглядел слегка удивленным и тут же, ответив на мой поклон, посторонился, дав знак огромномух косматому псу, чтоб не трогал. Нас приглашали в дом. Владыка, как более опытный и знавший уклад северян не понаслышке, шел первым. Я же старался повторять за ним, пока это возможно, размышляя: у поморов так принято – всякого, кто постучался, в дом пускать, или Алсинейль включил свое эльфийское обаяние на полную катушку? А может, слово правильное сказал? Или помор ждал? Поймать взгляд хозяина, пока шли в дом, не удалось, зато разглядеть добротный терем с большими окнами, в которые было вставлено — о чудо! — настоящее стекло, изукрашенное морозными узорами, да всяческие хозяйственные постройки очень даже удалось. Помор двигался легко, но что-то в его манере казалось странным. Лишь когда в сенях он довольно ловко скинул зипун, я понял, откуда у него такое прозвище: левая рука, когда-то, видимо, поврежденная, висела плетью вдоль тела. Хотя и здоровой правой он управлялся за обе. Сильный человек, такого не сломаешь. А едва вошли в дом, пришлось выполнять в точности то же, что и Владыка. На этот раз он снял шапку и низко, в пояс, поклонился очагу, в котором весело плясал огонь — дар Отца и Матери, произнес положенные слова. Я старательно сделал то же. Просторное ромещение было убрано празднично: оставалось меньше недели до Середины Зимы. («И галарэнских юбилейных торжеств», — напомнил я себе без особой радости.) Из дальнего угла на свет выступила молодая женщина на сносях, молча поклонилась, не поднимая глаз, и тут же принялась накрывать на стол. Молчание затягивалось. И тут хозяин сделал то, чего делать не стал бы, знай он, кого пригласил в дом, — внимательно посмотрел мне в глаза. Нескольких мгновений хватило, чтобы меня с головой накрыло потоком его мыслей и чувств. Гнев, обида, бессилие что-то изменить, бессонные ночи, страх, надежда — тут много чего было намешано, и каждая мысль только о нем, о сыне, ушедшем в ночь по первому снежку и сгинувшем невесть где. Каждый стук в ворота поднимал со дна души смутную надежду: «Вернулся!» — и эта муть отравляла остаток дня и бессонную ночь горечью обиды и разочарования. И сейчас, кем бы мы ни были, мы не тот, кого он ждал, а пуще того боялся получить дурную весть. Вот почему неожиданно для себя самого я выпалил: — Он жив и здоров. Ваш сын жив и здоров. Женщина тихо охнула и замерла, не донеся блюдо с шанежками до стола. Вольга моргнул. На один неуловимый миг на лице помора мелькнуло выражение изумленной растерянности, после чего он нахмурился и весь будто подобрался, как зверь, готовый броситься. — Ну… садись. Поговорим, — голос его вмиг налился свинцовой тяжестью. Он сел первым, привычно положив на стол больную руку здоровой и не сводя с меня тяжелого взгляда. Под этим взглядом и мы опустились на скамью с противоположной стороны стола. Сейчас мне было внятно каждое движение его души. Поймав взгляд таких же, как у сына, серых с просинью глаз, я уже не отпускал его, малодушно борясь с желанием копнуть глубже и подчинить. Мрак-большой беспокойно ворочался и сопел. Пернатый авантюрист по обыкновению помалкивал. Наконец, подавив инстинкты, я перевел взгляд на кончик поморова носа и повторил: — Твой сын Бранн жив и здоров. Он нашел меня в Китовом Киле, и я взялся его учить. Кормщик некоторое время молчал. Потом спросил все так же тихо и обманчиво спокойно: — Он прислал? — Нет. Он не знает, что я здесь. Но его гнетет вина перед тобой. — Ой ли? — усмешка на миг скривила уголок рта. — Нашел, значит, свою школу… — Нет. Он нашел меня. Или я его. Я взял на себя обязанность по его обучению и содержанию. — А я, знамо дело, его не учил? Да-а… Мало я его учил. Надо было вожжами, а я-то, дурак, все по лоциям. Думал, год-другой — дело ему передам, лучшим кормщиком на всем Северном море станет. Человеком. А он, значит, — на «содержание»! — Вольга медленно сжал здоровую руку в пудовый кулак, и мне показалось, что воздух налился ртутью от тяжелого мужского гнева, клокотавшего в поморе. Ауру его рвали багрово-бурые протуберанцы обиды и злости. — Подождите! Выслушайте меня! — подбирать слова было некогда, поэтому, вновь поймав его взгляд, я принялся говорить очень быстро, стараясь передать импульс если не симпатии, то убедительности, а не то нас просто спустят с лестницы. Не драться же с несчастным. — Не судите его, не вините! Не мог он иначе. Другой он, понимаете? Другой! Он… — вот брых! Слова, проклятые слова — всего не скажешь. — Он — гений. Да-да, именно так. Молчи, помор, молчи и слушай! Он один такой на все Североморье и, может, на пять веков один такой. Нельзя его к твоему кормилу приковать — иное кормило ему по руке. Да, он может стать лучшим кормщиком, но должно ему иное предназначение. И не будет ему покоя, пока он это предназначение не исполнит. А для того ему надо учиться. Многому, очень многому учиться. Сам знаешь ведь, не можешь не знать: не таков он, как все. — Для всякого отца сын не таков, как все, — Вольга выглядел несколько ошарашенным моей сбивчьивой тирадой, но сдаваться не спешил. — Он тебе, небось, заливал про волшебные лодьи из железа, коим льды нипочем, про машины на крыльях, чтоб по небу летать, аки птицы. Да мало ли что дурню-то привабится? Где то видано, чтоб гвоздь по воде плавал? — Гвоздь, говоришь? — я быстро окинул комнату и увидел на полке стопку железных плошек. В такие поморы топят сало или воск, вставляют фитиль, и получается светильник. Вот плошечку-то я и схватил, рванувшись из-за стола так, что едва не снес Алсинейля, которого только эльфийская реакция и спасла: «дедок» резвой белочкой увернулся, не забыв при этом очень натурально закряхтеть. — Вот тебе твое железо. А теперь смотри, – бросил плошку в таз с водой, над которым висел кувшин-рукомойник. Плошка закачалась на поверхности. — Ну что, тонет? — Так она ж полая, — не сдавался помор, хотя звучало это не так уверенно. — Лодьи гружены ходят. — И весь груз по верхам. Под палубой ваших судов пустое пространство, и вся твоя лодья как поплавок из скорлупы скальника. У западноокеанских мореходов груз в трюме перевозят, однако ж не по самую палубу набивают. Судно дает осадку, — я плеснул в плошку воды, слегка притопив ее, но она ожидаемо не утонула, — и только. Твой сын дело говорит. Он до этого эмпирически дошел. Но корабль построить нужен точный расчет, для этого учиться надо. Законы физики изучать, математически рассчитывать. Ты вот с ним воздушных змеев мастерил? Мастерил. Но тебе и в голову не приходило, что можно летательную машину в воздух поднять, да еще с человеком на борту. А ему пришло. И знаешь, дай срок, он ведь подымет! – Плошку-то оботри — ржа поест, — проворчал помор как-то совсем беззлобно, снисходительно даже, будто с больным разговаривал или с младенцем. — Как и лодьи твои железные. Дерево-то гниет не так быстро, как ржа точит, да к тому ж в морской воде. — И на то у твоего Бранна есть ответ: железо у гномов покупать. Подгорные мастера владеют секретами нержавеющей стали и знают способы, как ту сталь сделать еще прочней и неуязвимей к окислению в любой воде. Ты знаешь, что он носится с идеей Североморского пути? Я озвучил ее в Совете лордов, и она вызвала интерес. По самым предварительным подсчетам, это сэкономило бы казне немалые деньги. — А уж островные находальники-то как обрадуются! — хохотнул упрямый помор. — А то ж мало им добычи в руки идет! Я ему так и сказал о прошлом лете, когда он мне про то баял. — С викингами мы решим вопрос в самое ближайшее время. Я устало опустил голову. Выдохся. Аргументов больше не было. Осталось только попросить в последний раз: — Отпусти ты его. Ради него же самого отпусти. — Дык кто ж его держит?! Убег уж. С-под венца, почитай, убег. Хорошо, огласить не успели. — Кабы успели, он бы не сбежал. Он сам мне говорил: по вашим обычаям то невинной девице был бы несмываемый позор. На это он не пошел бы. Потому и убежал в чем был, пока не огласили. — Про то ведаю, — кивнул кормщик. — Я как возвернулся – жена мне в ноги. Ну, а я, смекнув, побег к дружку евонному, выпорку такому ж. Тот запираться не стал. Хорошо, доброго зипуна не пожалел, да еще, небось, чего в дорогу спроворил — про то не сказывал. Да и я не пытал. Тоска взяла... — Он в Омту подался. А там нанялся на корабль кормщиком и тот корабль благополучно довел до Китового Киля. Пригодилась ему твоя наука, не прошло даром учение. Вольга задумчиво кивнул. В этот момент за занавеской в углу захныкал младенец, и жена кожрмщика, что сидела молча, ловя каждое слово, поспешила к нему, на ходу приговаривая успокоительную присказку. Хозяин покосился в ее сторону. Вздохнул. — И кем же он при тебе? Чем платит за ученье? — Он мой помощник, лаборант, камердинер. — Кто? — не понял помор. — Личный слуга. Я часто бываю в разъездах, и его помощь для меня важна. Это была неправда. Привести в порядок одежду и даже побриться я могу, как говорится, одним щелчком пальцев. Если вспомню о таких мелочах. Но гордость не позволяла Бранну «даром есть хлеб». И я был ему благодарен за наш простой, но уютно устроенный походный быт. — А сам-то ты кто? — Я Шон тер Дейл. Нахожусь на государственной службе. Наукой занимаюсь. Обязанностей много, времени мало. — Барин что ль по-тамошнему? — Вольга вычленил для себя нечто важное. — А мой выпорок что ж, в холопы к тебе пошел своей волей? — Он не холоп мне, а ученик и помощник. Идея зарабатывать себе на хлеб пришла ему. Он человек гордый, из милости жить не желает. Но я не отношусь к нему как к слуге, если тебя это заботит. Я много лет обходился своими силами. — Ну да, вам, колдунам, оно сподручно. — Что? С чего ты?.. — Да будет уж! Я — отец ему, неча меня за нос водить. Не вчера родился, и вашего брата повидал. Небось, и в Лерисе бывал, и в Ларране, и на Тихом озере, и до Галарэн-града с обозом хаживал. Ты вдругорядь по северам-то зимой голышом не бегай: обычный человек так все причинные места себе отморозит. Это токмо колдунам все нипочем. Взялся дурочку валять, так хоть рядись как человек. Алсинейль по левую руку от меня мелко, по-стариковски засмеялся. Помор неожиданно тоже захохотал. Осталось только развести руками: — Уел. Вольга оборвал смех резко: — Сына мне не воротить — отрезанный ломоть и есть. Жив-здоров, и то хлеб… Ну, да колдуны тож не без понятиев, это нам известно. И что заботишься о нем, ведаю, — иначе ко мне б не явился. — Он помолчал, обкатывая в голове невеселые мысли. — Что ж, видать, судьба ему от богов така — свои пути топтать. Да токмо мне-то что делать прикажешь, государев человек? Кому дело передать? Один он у меня был. А там родится ли сын, нет ли, да когда еще в возраст войдет, чтоб учить? Н-да… Что скажешь, старик? — обратился он к эльфу. — Все сидишь да скалишься в бороду. Ты при нем, — помор кивнул в мою сторону, — кем будешь-то? — Проводник евонный. — Охотник? — Охотник, — кивнул Алсинейль. — А ведь и ты не тутошний. Хотя говоришь-то вроде по-нашему, обычай знаешь. — Не тутошний, — спокойно согласился «дедок». — Я в молодые годы сюда попал. Опять же, жена моя северянка. — А-а, – протянул Вольга понимающе. — Ну, ладо да ладейка — едина лодейка. Наши девки да бабы иным не чета. Я-то их всяких повидал, да краше наших не встречал, — кормщик покосился в сторону занавеси, за которой жена возилась с младенцем, что-то тихонько приговаривая. Вновь посмотрел на «старика». — А ты, я погляжу, еще молодец. Борода бела, да востер на дела. Как звать-то тебя? — Ушаном кличут. — Что ж так-то? — Ухо у меня чуткое. По молодости еще прозвали. Помор кивнул — познакомились. Здесь, на Севере, я знал, при знакомстве свое подлинное имя называли редко. Чаще прозвище. И Алсинейль говорил чистую правду, драконьей чуйкой чую. Вот интересно, кто ж его так нарек «по молодости»? Не иначе, гномы еще в ту войну — с них станется. Мысль о войне зацепила еще одну мысль, а та еще одну, и я на время выпал из разговора, пораженный внезапной идеей, которую так и эдак обкатывал в голове, удивляясь ее гениальной простоте. Где-то внутри удовлетворенно каркнули и гоготнули, подведя итог совещанию. Жена помора, вернувшаяся к столу, правильно расценила мирное течение беседы и вновь принялась накрывать стол по старой местной традиции: «Все, что есть в печи, то на стол мечи». Меж тем беседа, кажется, перешла в область обсуждения цен на пушнину по ту и эту сторону Безымянного. Поэтому мой вопрос помора поначалу озадачил: — А скажи-ка мне, Вольга, правду ли Бранн говорил, будто ты один из лучших кормщиков на Северном море? Хозяин ответил не сразу, что-то прикинув в уме: — С минувшей осени, когда Мирон Сыч со товарищи из моря не возвернулся, упокой боги их души, я, пожалуй, что первый и есть. По запад от Безымянного. — И добавил основательно, огладив здоровой рукой короткую бороду. — Но и повсточь, розумею, не последний. Помолчал. Вздохнул. — А толку-то? Дело некому передать. — А что, кроме сына никогда никого не учил? — Почему ж не учил? Учил. С дюжину зуйков за все время в люди вывел. — Очень хорошо. Вот что, Вольга, есть у меня к тебе дело. Ты слышал ли, что в Китовом Киле корабли строят? — Это викинги-то? — помор обнаруживал осведомленность. Значит, докатились вести и сюда. — Эти построят! — протянул с насмешкой. — Построят, не сомневайся. Там и наши мастера работают. Будет флот. Да только сам знаешь, кораблю без команды нельзя. А в команде первый кто? Навигатор. Кормщик по-вашему. Вот их-то у нас раз-два и обчелся. Воинов много, а у правила ставить почти некого. Потому будем мы открывать навигацкую школу для недорослей, кому море по сердцу, кто телом крепок, умом не обижен, упорен в учебе. И нам нужны такие люди, как ты, — учить. Помор открыл было рот, однако «старик» мягко, но весомо сказал: — Ты дослушай, он дело говорит. Возразить успеешь. — Школу, если ничто не помешает, откроем летом. Скорее всего, там же, в Киле. Но, может, и в Омте. Если согласишься, будут тебе ученики, твоего учения достойные. Не сыновья, конечно, но сына ты когда еще дождешься? Жалованье обещаю хорошее. Подворье тебе поставим за казенный счет не хуже здешнего. Переезд казна оплатит, и подъемные на обустройство получишь сполна. Мужик ты крепкий, одной рукой лучше, чем иные двумя обходишься. Но все ж-таки не мальчик. Не можешь не думать, что будет, если вдруг жена твоя тебя переживет, а дети еще не пристроены останутся. Так вот, на тот случай семьям государевых служащих особое пособие положено — по миру не пойдут и нуждаться ни в чем не будут. Если согласишься, с тобой заключат договор, и все, что я сказал, в том договоре будет прописано. Твое дело — учить на совесть, всю свою науку как есть передать. Но ведь ты этого и хотел? Я замолчал. Молчал и кормщик, глядя на меня с каким-то новым выражением, определить которое в двух словах я бы не решился. В голову ему больше не лез — незачем. Его аура теперь сияла знакомой лазурью и золотом, совсем как у Бранна. И я выдохнул облегченно. Но помор так просто не сдавался: — Складно баешь, — заметил он, пытаясь скрыть за насмешкой интерес. — Сына ты у меня забрал, а взамен посулы одни. — В твоей воле, чтобы они стали реальностью. Ты сейчас ничего не отвечай. Подумай, с женой посоветуйся. Мне тоже нужно посоветоваться кое с кем. После праздников недели через две я приду за ответом. Не один приду — с Бранном. Ты уж его не казни. Трудно ему без твоего благословения. — Нда… — помор запустил пятерню в густую шапку стриженных в кружок волос. — Вот ведь не чаял – не гадал… Будь по-твоему, Шон тер Дейл — подумаю. Приходи за ответом, как условились, и сына мово приводи. Поглядим. А теперь давайте уж, коли так, за знакомство, — и потянулся к бочонку с доброй медовухой.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
— Как думаете, согласится? — Уверен, — Алсинейль щурился на тусклое, сонное солнце, которое клонилось к закату, едва перевалило за полдень, так и не сумев ни оторваться от горизонта, ни пробиться сквозь пелену туч. — Значит, навигацкая школа? Что, прямо там придумал? — Да, в голову пришло. Пора заканчивать эту кустарную семейственность. Флот как-никак строим. Осталось убедить Астер и старика Тройлина. Он не министр финансов, а скряга! — Должность у него такая, иначе вы по миру пойдете, — пожал плечами Владыка эльфов. — Но это не твоя забота: Астер — девочка упрямая, амбициозная и продавит его, едва поймет размах идеи. Сам посуди, сколько веков жили с оглядкой на Великую Рамин. А тут шанс не просто восстановить порушенное регентом, а создать свое. Поверь, этот шанс она не упустит.