Переплывали мы не раз С тобой через ручей. Но море разделило нас, Товарищ юных дней... И вот с тобой сошлись мы вновь. Твоя рука - в моей. Я пью за старую любовь, За дружбу прежних дней! (Роберт Бёрнс)
Пустота и холод… Ноги сами несут меня привычным путем по знакомой галерее. Из всех желаний только два: чтобы никто не пристал по дороге и чтобы дверь моих покоев закрылась наконец за спиной, отгораживая от всего мира. Не хочу никого видеть. В Лариндейл к больным ночью отправится Арден, а остальное подождет… Полновесный тычок в плечо я пропустил и не остановился бы, но рукав жалобно затрещал в сильной пятерне, и движение вперед резко прекратилось. – Ну и куда тебя тролль несет?! – знакомый бас кузнеца, раздавшись пониже плеча, раскатился под сводами галереи, и в свете магических светильников весело блеснули карие глаза. Гвойрин уже раскрыл рот, чтобы сказать еще что-то, но осекся и вместо разудалой тирады, пересыпанной орочьими эвфемизмами, выдал мрачное: – Ну и? Несколько долгих мгновений я угрюмо смотрел сверху вниз на него, ошалевшего от такой «теплой» встречи, потом обреченно вздохнул: – Выпить есть? – Ну-у… – друг юности выразительно тряхнул плечом, за которым болталась увесистая кожаная торба. В такую без труда можно было бы сгрузить весь его кузнецкий скарб, включая трехпудовый молот. – Пойдем... Заклинание полной изоляции упало на мои покои. Я молча смотрел, как на дубовом столе появляются четвертная* бутыль «Гномьей слезы», в тряпице шмат сала с прожилками мяса фунта на два, обильно пересыпанный свежим чесночком, каравай еще теплого ржаного хлеба и прочая снедь, до которой северяне охочи и к которой я сам пристрастился во время службы в дозоре. Маг-бытовик вроде Гвойрина мог сутками сохранять хлеб горячим, как только что из печи, а сало и квашеную капустку – холодными, словно взятыми с лéдника. Но сейчас меня это мало трогало. Разложив весь натюрморт, друг достал пару серебряных чарок, наполнил до краев. Молча опрокинул вслед за мной. Я прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. В животе погорячело, но голова не шумела – наоборот, еще безнадежнее прояснилась, и стало только тоскливее. – Еще. Гвойрин послушно налил. Выпили… После третьей гном не выдержал: – Так и будем молча надираться, как на поминках? Хоть закусывай что ли! Вот, – он сунул мне под нос кусок хлеба с салом и сам отправил в рот такой же, с удовольствием заработав челюстями. Я молча жевал и думал, что еще этим утром на свете не было эльфа счастливее меня, и, встреться мы несколько часов назад, уже давно хохотали бы, вспоминая легендарные похождения сводного отряда гномов и эльфов. Конечно, подняли бы чарку на помин души павших товарищей, рассказывали бы о детях и внуках, по-стариковски хвалясь их успехами. А потом я достал бы гитару, и мы б завели старую залихватскую песню про то, как «еха-а-а-ал гном да на войну, на войну, да на-а-а чужую сторону-у-у»… И я рассказал бы другу, что наконец нашел Ее. – И что у вас с ней? Все так брыхово? От неожиданности я поперхнулся, потянулся запить, но вместо воды, конечно, хватанул на вдохе первача – по старой гномьей традиции чарка не должна пустовать, вот Гвойрин и наполнил, – задохнулся, закашлялся, отирая слезы. Прохрипел: – Ты… откуда?.. – Ой, да ладно! – друг тоже опрокинул свою чарку, смачно крякнул, закусывая хрустящей капусткой. Пробасил с набитым ртом: – Мы в последний раз так надирались, когда у тебя девчонка пропала. Типа во сне ты там ее видел или что… Почитай, годков двадцать пять тому, а то и больше. Я тебя тогда едва откачал, уж хотел к твоему мальчишке за помощью бежать да постеснялся... Иээх, трудный вы, остроухие, народ! Мечтаааатели… И ведь старость ни брыха вас не берет! Хоть бы умнели с годами что ли… – Завидуешь? – Ага, аж обзавидовался весь, на тебя вот глядючи! Колись давай, что там с твоей зазнобой? Нашел? – Нашел… – Ну??? Да говори же, не тяни жилы! Клещами из тебя что ль вытягивать? – Налей. – Вот ведь пьянь ушастая! – буркнул Гвойрин в сердцах, но стопки послушно налил – традиция есть традиция. Выпили. Допрос продолжился: - Жива-здорова? Я молча кивнул. Друг смотрел на меня как на законченного идиота. Похоже, у него не осталось вариантов, какого тролля я тут с горя дезинфицирую душу. Видимо, в надежде на прояснение, он задумчиво опрокинул еще одну чарку – я поддержал. Закусили. Хорошо пошла… Мир начал слегка покачиваться, а туману в голове только прибавилось. – Т-так и… что?.. – мозги гнома скрипели почище мельничных жерновов, а язык слегка заплетался. – Она… это… твоя Судьба… Я согласно мотнул хмельной головой. – Ты ее нашел… Вновь мотнул головой. Ой-ё-ё! Знатный первачок… – Жива-здорова… Деток, значит, рожать может… Это хорошо… – И тут Гвойрина осенило: – Отказала что ль сгоряча? Так одумается зазноба твоя! Ты ж у нас парень хоть куда! Я вздохнул: – Да не моя она, понимаешь? НЕ МОЯ! И не на кой брых я ей... никуда. Жених у нее, как оказалось. Хороший человек. Маг. Любит ее, и… она его… Кабы не беда с ее сестрой, она б уж замужем была. Гвойрин уставился на меня, словно орк на русалочий хвост: вроде баба, а что с ней делать, неизвестно. Выдал уже привычное: – Ну-у? – Что «ну»? – Так ить… не замужем же! Свободная… Ты девку-то спросил? – О чем? – я тоскливо потянулся за чаркой, но гном ловко перехватил мою руку, вроде даже протрезвев слегка: – Погодь! Ты мне что пел про эту вашу эльфийскую любовь-судьбу? Что, мол, и безответной не бывает, и кругом тебя найдет, и за гробом не оставит. Пел? – Пел. – Так что ж ты, баламут ушастый, свою Судьбу вот так первому встречному молодчику на поругание?! – С дуба рухнул? На какое поругание?! Замуж! За-муж-ж-ж… Он достойный человек, любит ее, и она… – А ТЫ ЕЕ СПРОСИЛ?!! Девка-то, может, тебя, дурня, столько лет ждала, да уж глазоньки повыплакала и надежду потеряла. А может, и вовсе не поняла, что ты не просто так ей пару раз приснился. Это ж вы, остроухие, все с закидонами. Эт… самое… Эт… стетствуете, короче… По чужим снам шастаете. Девок с панталыку… это… соблазняете, вот. А у людей знаете, как говорят? Мало ли что приснится – не всякому сну верь... Иной сон — соблазн, злому духу на забаву. Ан вот встретила хорошего человека – ну, бывает. Тут-то боги возьми вас да и сведи, чтоб, значит, мимо друг друга не разминулись. А ты – в кусты! Я уставился на гнома, с трудом приводя в порядок мысли. С этой точки зрения я на ситуацию не смотрел. – Вот ты еще о чем подумай, – упрямо дожимал он, похоже, вовсе протрезвев, – а ну как тот «достойный человек», с твоей Судьбой себя связав, потом свою встретит? У него ж она, Судьба евонная, тоже где-то есть, только люди и гномы ее по-другому называют. У нас это «вечная любовь», а дракошки ее «любовью небесной» зовут. А все то ж оно и есть, как ни обзови. И что тогда? С чужой Судьбой счастлив не будешь и свою на бездолье обречешь. С минуту, а то и больше я глазел на старого приятеля, как глазеют на дверь, в которую долго бились, а она возьми да и откройся в обратную сторону от легкого сквозняка. – Зна-а-аешь, дружище Гвойрин, а я, пожалуй, идиот… – Угу, – довольно кивнул кузнец, с наслаждением работая челюстями. – Еще какой! – Старый, глупый, депрессивный… – Во-во! – гном назидательно поднял палец. – Последнее мне особенно нравится. Заумь какая-то, но звучит… – он с чувством поцеловал кончики пальцев. – Как все эльфийское! Я смотрел на друга почти влюбленными глазами. Его мировосприятие всегда было логичным и ясным, порой чересчур суровым и бескомпромиссным, но лишенным наносной куртуазности, понятий ложной чести – всего, что часто лишает воли и служит оправданием слабости и низости. Все медленно вставало на свои места, как при сложной трансмутации. Минутное наваждение прошло. Я мучился никчемными вопросами, но больше не стану. Есть лишь один вопрос, и я получу на него ответ. К троллевой бабушке дурацкую эльфийскую рефлексию! Я слишком долго ждал, боялся, терял надежду, прятался и раздумывал… Но теперь довольно. Прости, Росс, я не дал тебе погибнуть на той войне, однако большего у меня не проси. Своей Судьбы я тебе просто так не отдам. Пусть Тирнариэль узнает меня, пусть сама выберет, с кем ей остаться. Это будет трудно для нее, и я вовсе не уверен, что она предпочтет меня, ведь она не просто человек долга, но любит тебя и уважает, иначе не приняла бы предложения. Если так, мне останется вновь ждать и надеяться – ничего нового. Если же она поверит мне и пойдет за своей Судьбой – а я очень постараюсь, чтоб так и случилось, – тебе придется с этим смириться и искать свою.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Меня разбудило свирепое рычание. Рычал какой-то жуткий зверь. С трудом разлепив глаза, я обнаружил, что сплю в обнимку с гномом, который трогательно утыкается мне в бок и храпит так, что, кажется, дрожат стекла витражей. Мутит… Ох ты ж... И голова раскалывается… Чтоб я еще когда-нибудь… хоть раз… с гномом… почти четверть первача на двоих… О-о-ох!... С трудом передвигаясь, чтоб не расплескать остатки мозгов, бормочу антипохмельное заклинание и ползу в ванную. Спустя пятнадцать минут бодрый и свежий, смотавшись порталом на кухню за самым необходимым, ликвидирую главный компромат (со стола исчезают недопитая бутыль да жалкие остатки снеди) и поглядываю на старательно храпящего друга. Бедная госпожа Гиндершбахш! Поди из ночи в ночь такое слушала. Или это он только спьяну такой шумный? Ну, тогда я понимаю, почему сия почтенная матрона не один штоф разбила о голову благоверного. "О жены! Плакать я готов, припомнив, сколько мудрых слов красноречивейшей морали мы без вниманья оставляли…"** Словно уловив, что я думаю о его покойной хозяйке, Гвойрин беспокойно завозился и то ли всхрапнул, то ли всхлипнул, отгоняя кошмарное видение. Я склонился над ним, справедливо полагая, что ему вряд ли лучше, чем мне четверть часа назад. Как показала практика, эльф гнома, если что, перепьет, хотя и не совсем чтоб без последствий. Почтенный мастер и старейшина клана застонал, поскреб в бороде и приоткрыл мутный глаз. Какое-то время вглядывался в заботливо склоненного меня. Наконец, зажмурившись, прохрипел: – Брых! Привидится же такое… Сгинь, Нелька!.. Взял моду по снам шастать… Поспать не дает… – Вставай, мой друг, труба зовет! – Уй-ё-ё-ооо! – взвыл кузнец, баюкая косматую голову. – Да что ж ты так орешь-то… – Консилиуму все ясно: похмельный синдром. – Вот и дал бы опохмелиться, раз такой умный, – проворчал друг, с надеждой выиискивая взглядом хоть что-нибудь, что сошло бы за кувшин с элем. – Длительный опохмел приводит к запою, – изрек я сакраментальную фразу на гномьем. – Вот, попей для начала рассолу… Ага, теперь водички… Гвойрин морщится, но пьет еще и водичку. Потом с обреченным видом откидывается на подушки – мол, лечи, коновал, я весь твой, только до смерти не уходи. Роль мученика ему удается на ура. Кто б другой увидел – поверил бы. Но мне-то известно, гномы меньше всех иных рас подвержены похмелью, да и вообще не знают, что такое алкоголизм. Наверное, поэтому готовят и потребляют самые крепкие напитки без особого ущерба для собственного здоровья, а первую в жизни чарку выпивают задолго до того, как обзаводятся бородой. Спустя полчаса и он бодр и весел, чесночно-спиртовым перегаром не смердит, а наплескавшись в душе, ароматизирует мылом с запахом лартайи, отчего выглядит еще умильнее. Мы пьем крепко заваренную тайру с северным живокорнем и обсуждаем планы на ближайшие два дня. У нас в Конклаве кроме меня трое магов прошли школу дозоров. Да по Мириндиэлю нас таких душ тридцать наберется. Молодежь же выросла на легендах о наших похождениях. Только кинь клич – отбою не будет от добровольцев. Если примут такое решение, организовать, возглавить, подготовить и перебросить ребят нам хватит трех недель. У Гвойрина дела обстоят серьезнее. Ветеранов ополчения, способных держать оружие и организовывать соплеменников, у них меньше десятка. Но беда не столько в этом, сколько в том, что разгневанные гномы вбили себе в голову идею военного похода в орочьи земли. А если гному что втемяшилось… В общем, Гвойрину не позавидуешь. Но он может убеждать, что блестяще и доказал минувшей ночью лично мне. А если ему для этого понадобится еще ведро первача, я раздобуду, мне нетрудно. Я даже готов наутро всю их делегацию лечить от похмелья, лишь бы был толк. Стук в дверь прервал мои мысли. – Входи! Я знал, кто стоит за дверью. Охранки снял еще перед завтраком, когда ликвидировал последствия ночной пьянки. В конце концов, ко мне частенько внуки забегают и далеко не всегда при этом деликатно стучат в дверь. Но теперь даже проныра младшенькая не заподозрила бы в нас полночных собутыльников. – Доброе утро, – Тиану с порога оглядел идиллическую композицию «Старые друзья за утренней тайрой» и чуть слышно хмыкнул. – Доброе, – ответили хором «старые друзья», и я добавил: – Присоединяйся! – Нет, спасибо. Приятного аппетита. – Благодарю. У тебя срочное дело ко мне? – Да, разговор. Но позже. Сейчас я ненадолго сменю Ара – посмотрю наших раненых. Он говорит, там все благополучно. – Подожди, я с тобой. – Нет, ты должен быть здесь постоянно на время работы совета. Вообще-то, он прав. И, как ни совестно признать, далеко не только целительский долг зовет меня домой. Я должен увидеть Ее, я желаю этого всей душой. Но Тиану о том знать не обязательно. И что там за разговор у него ко мне? – Когда ты хотел бы поговорить, Тиану? – Как только вернусь из Лариндейла. Я тебя найду. Дверь за племянником захлопнулась. Мы переглянулись. Ну, пора начинать долгий, трудный день. Гвойрину предстоит увещевать воинственных соплеменников, мне – видимо, отвечать на вопросы всех заинтересованных лиц, и прежде всего Астер, по поводу организации дозоров. Да вот еще какой-то разговор с Тиану назревает, и чую я, неспроста он так напряжен еще со вчерашнего утра. Ой, неспроста…