Знание некоторых принципов легко возмещает незнание некоторых фактов. (Гельвеций) Человек – это истина мира, венец, Знает это не каждый, а только мудрец. (Омар Хайям)
Безлунная полночь сошла на мир. Я погасила светильники и выскользнула из дома в душную предгрозовую тьму. Сердце гулко колотилось, отсчитывая мгновения «завтра». Оно ждало. Я тихо опустилась на мраморную ступеньку, еще хранившую тепло угасшего дня. Ветер, казалось, уснул. Стих стрекот цикад. В неподвижной духоте ночи аромат жасмина опьянял, смешиваясь с таким родным уже ароматом луговых трав. Умом я понимала: он не придет. Что бы ни связывало его с юной принцессой, этой ночью он ей нужнее. И надо бы идти спать, но я все сидела, словно оцепенев в упрямом своем ожидании, словно вся моя жизнь была лишь прелюдией к этой ночи. Вязко текло время, я его не воспринимала. Мир будто замер. Казалось, прислушайся – и услышишь его весь, каждый шорох и всплеск, крик ночной птицы и задумчивый перезвон струн, дыхание земли и музыку бескрайнего космоса… Я не заметила, как он опустился рядом, скорее почувствовала сладко замирающим сердцем. Теплые ладони скользнули по спине и плечам, замыкая кольцо. Теплые губы тронули висок, дыхание обожгло щеку, смешалось с моим, когда губы любимого коснулись моих легким поцелуем. И взгляд – я не могу не смотреть в эти глаза. Он легко подхватил меня на руки – мир покачнулся. Звук распахнувшейся двери, неслышные шаги… Меня бережно опустили на софу в гостиной. Странно, в безлунном мраке я хорошо видела мужчину, что обнимал мои колени, все так же неотрывно глядя снизу вверх. Я угадала движение любимого раньше, чем он сделал его: – Не надо. Не зажигай. – Ах, да, – легкая усмешка, – ты ведь теперь видишь в темноте не хуже моего. Как ни странно, он прав. К тому же совсем недавно я успела заметить, что острее чувствую запахи, и звучит этот мир теперь для меня несколько иначе, словно симфония после вступления ранее молчавших инструментов – богаче оттенками, полнозвучнее что ли. – Да, ведь в тебе мой Дар. – А ты? Что чувствуешь ты? Ведь и мой Дар в тебе. - М-м-м… Я расскажу тебе, когда сам в себе разберусь. Мы какое-то время молчим, я не улавливаю его мыслей, лишь неуверенность и опасения. Он словно прислушивается к чему-то в себе самом. – Нейли, – впервые в жизни называю его по имени и чувствую, как рука, что гладит мою ладонь, едва заметно вздрагивает. Я тоже вздрагиваю, потому что такая невинная ласка почему-то волнует необыкновенно, и только тревожный взгляд мужчины останавливает меня, не дает отдаться во власть этим ощущениям со всей чувственностью, какую они рождают во мне. – Что тебя гнетет? – Э-э… Не то чтобы гнетет, но прежде Дар моего рода передавался в результате особого магического обряда лишь тем, кто, вступая в наш род, желал его получить, по согласию главы рода… во всей полноте. Видишь ли, способностями к высшей магии, остротой восприятия и эльфийским бессмертием он не ограничивается. Избранный получает и… вторую сущность. Мы некоторое время смотрим друг на друга, пока до меня доходит смысл сказанного: – Вторая сущность? – в памяти всплывает наш вечерний разговор. – Единорог… – Да. Наверное, так должна чувствовать себя девственница, когда целитель сообщает ей, что она беременна. Впрочем, потрясение, изумление, оторопь, паника даже сменяются чувством непередаваемого восторга, почти эйфории. Пьянящий запах луговых трав, рассекаемых мощной грудью; ветер, что треплет гриву, и ни с чем не сравнимое чувство свободы. Я не сразу понимаю, что это Нейли передает мне свои воспоминания и ощущения, а когда понимаю, желание быть там, мчаться рядом с ним по летнему лугу так велико, что я готова вот прямо сейчас сорваться с места. И этих мыслей, конечно, не скрыть от мужчины, да я и не хочу. В тихом смехе любимого столько облегчения, чистой радости, что я тихо умиляюсь, не выдерживаю и, склонившись, целую Нейли в смеющийся рот. Он вздрагивает, замирает на секунду, потом сильные руки обхватывают меня, бережно, но решительно увлекая на пол. Такая желанная тяжесть его тела, и поцелуй становится все глубже, головокружительней... Мои пальцы легко скользят по его шее, запутываются в жемчужных волосах, непривычно легко разбирая на пряди мудреное плетение. Еще одно плавное движение, и я оказываюсь сверху, могу ласкать грудь и шею любимого, вбирать поцелуем его стон и вскрикивать, когда узкие ладони нежно сжимают ставшую невероятно чувствительной грудь и волна острого наслаждения пронзает тело... Вдруг Нейли отстраняется, и, вырванная из глубин страсти, я с ужасом осознаю, что полулежу на голом до пояса мужчине, обхватывая полуобнаженными бедрами его торс. И половины пуговиц на платье как не бывало, а совершенно пьяный взор любимого блуждает по моей обнаженной груди, в то время как его ладони скользят по спине и ниже, до боли стискивая, прижимая к себе. Стон стыда и разочарования служит ответом на его действия. Мне стыдно, потому что я совсем потеряла голову, потому что хочу быть с ним так, как никогда и не с кем не хотела, и этого не скрыть – потому и разочарования, когда он отстраняется, мне не сдержать. – Прости, любимая, – еще одно плавное, быстрое движение, и я оказываюсь лежащей на боку рядом с Нейли, платье вновь обретает первозданный вид, и под ладонями я чувствую тонкое полотно невесть откуда взявшейся мужской сорочки. А он все шепчет мне покаянно в макушку: – Прости… Я думал, что смогу контролировать… Я долго этому учился, и всегда удавалось, но не с тобой… С тобой не могу… А я лежу, уткнувшись в грудь любимого и понимаю, что тоже не могу быть рядом с ним той холодной и строгой Тирнари, какой знали меня все, даже собственная сестра, какой была до встречи с ним, какой я сама привыкла себя считать. Нейли – часть меня, мой мир, моё Всё. Я целиком растворена в нем, а он – во мне, как аромат луговых трав в душном сумраке этой ночи. Вспышка молнии на мгновение выхватывает из темноты нас, прижавшихся друг к другу, и почти сразу с порывом ветра обрушивается удар грома. Я вздрагиваю, прижимаясь еще теснее к любимому и слышу частый-частый стук сердца, его ли, своего ли – кто поймет… Однако сквозь шум ливня голос Нейли звучит спокойно, только чуть хрипло: – Во всей вселенной нет другой женщины для меня, родная. Я люблю тебя и знаю, что ты любишь меня. Тирнариэль, ты согласна скрепить наш союз у алтаря в Лесном храме, перед лицом народов, богов и демиургов – навеки? Я не знаю, как принято делать предложение руки и сердца. Уж точно не лежа на полу, озаряемые частыми вспышками молний. А впрочем, что мне за дело до кого-то? Мой мир здесь и сейчас, вглядывается в меня бездонными озерами бирюзовых глаз. – Да… Наверное, в моем голосе проскальзывает некоторая недоговоренность. Нейли ждет, и я какое-то время собираюсь с мыслями, прежде чем начать: – Я люблю тебя Нейли. Во всей вселенной нет другого мужчины для меня. И я непременно вернусь к тебе, как только смогу… распоряжаться собой. Я… несвободна. – Ты имеешь в виду слово, данное другому мужчине? – в его голосе столько привычной усталости, что я сразу понимаю: он знает про Росса. Откуда, не важно. Просто знает. – Не только, – медленно мотаю головой, и, кажется, ладонь на моем затылке тяжелеет. Поднимаю голову, гляжу прямо в глаза: – Как бы ни была я виновата перед лордом Йарби, я вольна в любое время расторгнуть нашу помолвку – это мое право. Но приговор Совета магов Империи останется в силе. В ближайшие два года моим домом и местом работы будет школа «Серебряный Нарвал». К тому же я получила должность преподавателя травоведения и не могу подвести лорда директора, каким бы образом ни сложились наши личные отношения. – Приговор Совета магов? Тебе? Светлые силы, за что?! У меня нет больше сил рассказывать, поэтому я делаю то, что сделала когда-то в «Синей селедке» при разговоре с герцогом Дейлом: – Смотри, – и открылась. Только теперь открылась вся как была, до самых первых воспоминаний детства. Тяжело, да, но пусть он знает обо мне все – так лучше.✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Пришла в себя я уже сидя на софе. Нейли обнимал меня, тыльной стороной ладони вытирая слезы с моих щек. Голова слегка кружилась, но это была лишь физическая слабость – следствие длительного и слишком глубокого раскрытия. Гораздо тяжелее было вновь пережить страх, отчаяние, разочарование, горечь потерь. Время лечит и обычных людей, и магов, но маги ничего не способны забыть навсегда. Раскрываясь, мы на краткое время обречены пережить все, что случилось с нами когда-то, в первозданной остроте, и сейчас я чувствовала себя совершенно разбитой и опустошенной. – Зачем? – шепот потрясенного Нейли вывел меня из ступора. Если бы я могла ответить на этот вопрос хотя бы самой себе. Зачем я тогда поддалась на уговоры несчастной Ани? Наверное, просто сломалась, узнав, что молодая женщина уже пыталась свести счеты с жизнью и сделает это еще раз, убив и себя, и нерожденного младенца. Имея силу мага, я поступила как безответственная, глупая девчонка, пошла по самому легкому пути, не попыталась вновь и вновь убеждать Ани найти другой способ, сдалась. Дура… – Зачем… ты так раскрылась? Это же очень тяжело для тебя. Так вот он о чем. – Мне надо, чтобы ты знал. – Глупенькая, – он прижимает к груди мою помраченную головушку, и я вновь слышу частый-частый стук сердца. – Что бы ты ни сделала когда-то, я не осужу тебя, любимая. Это мне понятно. Я тоже не осужу его, что бы он ни сделал когда-то. Просто не смогу. Любимых вообще не судят. Это так же невозможно, как нельзя ответить на вопрос: «За что я его люблю?» – Но твое доверие и эта боль… – он хочет поцеловать меня, однако в последний момент усилием воли отстраняется. – Сколько тебе тогда было? Двадцать? – Да. – Невероятно. Драконы в этом возрасте и близко не считаются совершеннолетними. Юных эльфов опекают лет до двадцати семи, хотя управлять своей магией они вынуждены учиться с самого раннего детства. – Я – человек. К тому времени у меня за плечами была школа, и диплом о ее окончании давал право на магическую практику со всеми вытекающими правовыми последствиями. Плюс три курса Белой Башни. Я была вполне совершеннолетним, взрослым магом и обязана была нести ответственность. Все справедливо. – Боги и демиурги, двадцать лет… Поймай они тебя тогда, запросто лишили бы магии. – Скорее, жизни, – я невесело усмехнулась, вспомнив, что представляла собой Империя времен Регентства. – Природа моего Дара такова, что лишить меня его не сможет ни один маг в этом мире да и все вместе взятые, кем бы они ни были. Целитель сам лишает себя Дара Предвечной, разрывая связь с ней, нарушая завет Любви. Поверь, это очень тяжело, почти сродни самоубийству. – Понимаю. И не понимаю… Но ведь Дар вернулся к тебе, когда в твою жизнь вошла Тимиредис. – Тогда я впервые за многие годы почувствовала его отголоски в себе. Однако по-настоящему поверила, что такое возможно, лишь этим летом. Мы с сестрой и кузеном путешествовали в сопровождении лорда Росса и герцога Дейла. На краткий период наши пути разошлись: мужчины уговорили меня сделать крюк и в сопровождении лорда директора посетить новый дом в Оленьем Логе. Мне не очень хотелось посещать те места – слишком тяжелы были воспоминания. Единственная дорога к селению на пологом берегу Солеи пролегала через Черничный Лог и Забровки, жители которых когда-то сожгли мою мать. Но вот что-то неумолимо звало в дорогу. Знаешь, не предчувствие даже – необходимость. – Вот оно что… – Нейли в задумчивости гладил меня по голове, совсем как отец когда-то. – Я видел это в твоих воспоминаниях. Тот умирающий старик, которого ты пользовала, он… – …был одним из тех, кто сжег мою маму. Когда в Забровках меня пригласили к больному, жизнь уже покидала его, сознание мутилось. Он принял меня за нее – призрак, пришедший требовать ответа за содеянное. Почти полжизни бедняга мучился угрызениями совести. – И ты… – Простила его. Сама не знаю как, но вдруг поняла, что мама тоже простила их всех в свой последний час. Долгих тридцать лет чувство вины разъедало ему душу, как мне – обида и жажда мести. И в ту минуту, когда я поняла, что приняла его покаяние, а он – мое прощение, старик вздохнул и умер. Понимаешь, он словно бы только меня и ждал, мучительно цепляясь за жизнь. – Сглотнула ком в горле, помолчала. – Он лежал передо мной спокойный, просветленный какой-то, и на губах его застыла полуулыбка. При жизни он таким не был… А с меня словно сняли вериги, которые я таскала так долго. Вот тогда я и почувствовала в себе Это. А то, что случилось в целебном крыле почти неделю назад… Знаешь, я и сама не вполне понимаю, что со мной происходит... И объяснить некому. Мы замолчали, прислушиваясь к себе и друг к другу. Наконец я спросила о чем давно хотела, да как-то к слову не приходилось: – Ты называешь меня Тирнариэль. Это не просто эльфийская огласовка моего имени, да? Тот рисунок… Тихий смех стал мне ответом. – Нет, конечно. «Тирнариэль» на древнеэльфийском название маленькой певчей птички – жаворонка. Твоя мать удивительно верно назвала тебя, – Нейли заглянул мне в лицо. – Чему ты улыбаешься? – «Тирнари» действительно означает «жаворонок» на древнейшем праязыке нашего мира. На нем давно никто не говорит, но это язык первых Целителей, язык нашей магии и Предания. У их потомков он передается из поколения в поколение, как и традиция называть детей именами птиц. Подобные имена были у двенадцати Перворожденных, что некогда ушли на Служение в мир. Мою мать звали Эори, что означает «соловей». Фэори – «чайка», Роэри – «сокол», Кракари – «ворон», а Каркари – «ворона» (это ведь совершенно разные птицы)… Древний корень -ри-, вообще говоря, означает «крыло» или «птица» – древнейшее крылатое создание. – Арианон – «крылья» на современном эльфийском, – задумчиво констатировал Нейли. – А «лэ-ри» – «песнь крылатого», птичья трель. Или целительское заклинание. Наш Дар связан с музыкой, пением. Мы не читаем, а поем древние заклинания, подобно птицам, и каждое, по сути, есть песнь – «лэри». – Аор’алэри – «песнь любви» на древнеэльфийском, – любимый говорит так тихо, что даже мое чуткое ухо с трудом улавливает его речь. – Но слова языка, о котором ты говоришь, звучат архаичнее, чем даже древнеэльфийский, в котором названия многих птиц до сих пор кажутся чужеродными заимствованиями. Что же за народ на нем говорил? – Люди. –??? – Ах да, ты ведь привык считать, что люди появились в мире позже эльфов и драконов. – А разве это не так? – И кем же, по-твоему, они были созданы? – да, милый, не только ты умеешь отвечать вопросом на вопрос. – Ну-у… Своим демиургом. А скорее всего, Богом-Отцом и Богиней-Матерью. – Это ближе к тому, о чем гласит наше Предание. Демиурга, создавшего нашу вселенную и все миры, какие есть, мы зовем Предвечной Матерью Мира. Демиурги – создатели рас Гелианы – ее дети, богорожденные, а боги, пожалуй, тварны, как все мы, хоть и наделены большим могуществом. – Но верховных богов двое – Отец и Мать. – Таково наше тварное представление о творении через зачатие и рождение. Согласно целительскому Преданию, Предвечная есть Высший Дух, она не имеет пола. Мы зовем ее Матерью, потому что в сознании нашего мира созидающее начало всегда материнское. Но разве нельзя представить, что где-то, скажем, на окраине Млечного Пути, есть прекрасный мир, в котором Творца зовут, ну, например, Отцом Небесным или как-то в этом роде? Вселенная-то одна, и Дух, ее создавший, один, как ни назови. – Хм… – Нейли в задумчивости потер переносицу. Я чувствовала его волнение, даже некоторую растерянность. Нежно коснулась его щеки ладонью: – Послушай, я не хочу ничего тебе доказывать. Я просто излагаю то, что сама считаю истинным знанием, что считала истиной моя мать и поколения ее предков. Вы можете называть своего демиурга Матерью Всех Эльфов, а можете – Отцом. То же и драконы. Демиурги – дети Предвечной и одной природы с ней. Все дело лишь в том, к чьим любящим рукам вам хочется припасть, – к отцовским или материнским. В нашем мире Мать – мерило Добра и Любви. И это прекрасный мир. – Да, но люди… – … были созданы Предвечной по образу своему на заре Времен Изначальных, когда не было еще ни эльфов, ни, тем более, драконов. Будущие демиурги рас, тогда еще совсем юные, не гнушались водить дружбу с первыми людьми – прекрасными и бессмертными, в которых Дар Предвечной был явлен во всей его полноте. – И где же теперь это первое человечество? Какая вселенская катастрофа стерла его с лица Гелианы? – в голосе любимого не звучало ни тени иронии. – Катастрофа… Пожалуй. Бунт одного из демиургов. Как и чем ему удалось соблазнить тех первых людей, о том Предание умалчивает, но отпадение от Предвечной стало действительно катастрофой для человечества. Потеря Дара, утрата бессмертия – лишь следствие ее. Однако не все люди тогда ушли за Хашургом. Были те, кто остался в своем первородстве, не отпав от Матери. К тому времени, когда случилась эта беда, расы Гелианы только создавались. Демиурги всеми силами старались дать своим творениям максимум сил и возможностей выжить, избежать соблазнов, сохранив главный дар Предвечной – свободу. Так сказать, творение в противостоянии. Отсюда, видимо, вторая сущность и магические способности эльфов и драконов. Вот только Дар Матери Мира оказался разделен таким образом, что эльфы могли работать лишь с природными реками Силы, а драконы полагались лишь на внутренний источник. В равной степени владеть тем и другим могли только единицы перворожденных людей… Одно в драконах и эльфах осталось подобным перворожденным – их антропоморфность. Но если эльфа или гнома еще можно с первого взгляда отличить от человека по ряду особенностей, то дракона в его человеческой ипостаси – никогда. – Хм, насколько я знаю, драконы вполне спокойно могут жить и в ипостаси рептилии и даже вполне успешно размножаться, откладывая яйца, – заметил Нейли. Странно, об эльфах и единорогах он умолчал. – Теоретически да. Но я не знаю ни одной драконьей семьи, которая предпочла бы жизнь рептилий человеческой. Нет, они рождаются людьми; развивая магию и придерживаясь правил воздержания, получают образование и пестуют в себе вторую ипостась, после вылета которой обычно создают семьи и продолжают жить опять же как люди – в тяготах вынашивать и в муках рожать детей, хотя отложить яйцо было бы проще и безболезненней, а потом все повторяется в следующем поколении. И полноценными магами драконы могут быть только в человеческой ипостаси. Одно непонятно, откуда даже в лучших из них столько чувства превосходства над людьми, чей образ они носят, заметь, с таким удовольствием? Наверное, последняя фраза прозвучала уж очень горько. Тому была причина. Однажды после разговора с Шоном Мири с горящими глазами излагала мне, как здорово быть драконом, потому что они, мол, драконы, сильные, свободные и бессмертные. Их у Матери мало, но она их любит и в обиду не даст, а люди – это так, «расходный материал богов». Счастье встрепанной светлости, что не попался он мне тогда под горячую руку – ух, и взгрела бы я пакостника за такие «теории»! А потом уж остыла и махнула рукой – какие его годы? Еще поумнеет. Нейли только улыбнулся, и я в который раз поняла, что мои мысли и воспоминания для него не секрет. – Ты очень громко думаешь, – он вновь проводит ладонью по моим полурасплетенным волосам, хочет поцеловать и вновь не решается. Странно. – Прости, я боюсь увлечься, а с момента зарождения до первого обращения единорог, как и дракон, требует от нас воздержания. Только рядом с тобой я бессилен сопротивляться желанию. Боюсь увлечься и тебя увлечь. Мы ведь, как ни посмотри, душой едины, и нам мучительно быть плотью врозь. – И невозможно, – шепчу я, поднимая голову, чтобы встретить взгляд любимого. Его губы совсем близко, и он все же целует меня, осторожно, по-детски несмело, будто в первый раз, отстраняясь раньше, чем огонь желания пережжет нам мозги окончательно. И я с невыразимой нежностью думаю, что благодарна этому мужчине и за то, как он любит меня, и за то, как бережет. Кроме всего прочего мне хотелось бы вернуться в Китовый Киль и предстать перед Россом, не «принадлежа» другому в том сугубо плотском, физиологическом смысле, который люди обычно вкладывают в это слово, и причины такого желания очевидны. Хотя кого я пытаюсь обмануть? Я принадлежала Нейли всегда и всегда буду принадлежать, как и он мне. Даже если никогда никому не смогу этого объяснить. Да и стоит ли? – Не стоит. Я сам все ему объясню. – Нет. Я не вещь, вы не можете меня делить. Это мой выбор, и бремя его – мое бремя, – вижу, он недоволен, и перевожу разговор на то, что меня волнует на протяжении всего нашего разговора: – Скажи, а как долго созревает вторая ипостась? – От месяца до двух с половиной, в зависимости от условий. – Через месяц я буду далеко отсюда. Я справлюсь сама? – Мне хотелось бы присутствовать. Да и помощь Серебряного была бы хорошим подспорьем. Но, вообще, это не так болезненно и неприятно, как вылет дракона, – Нейли поморщился, и я поняла, он был тому свидетелем когда-то и, видимо, сильно переживал за самочувствие дракона. – Все же разница физиологии и размеров человека и единорога гораздо меньше, чем человека и гигантской огнедышащей рептилии. Взаимные трансмутации с самого начала протекают достаточно безболезненно. Но, – он лукаво улыбнулся, – я хотел бы, чтобы твоя красавица испытала первый восторг от обретения мира в компании Серебряного. Он этого так долго ждал. Как всегда при воспоминании о белом единороге на ночном лугу, я густо покраснела, уткнувшись носом в грудь любимому и почувствовала, как он трясется от беззвучного смеха. Вот ведь… Однако, вместо того чтобы еще гуще покраснеть, почему-то прыскаю, и вот мы уже вместе смеемся, обнявшись. Нам хорошо. Только глаза неумолимо слипаются. Нейли делает неуловимое движение, и створки окон в доме открываются. Ого, да он закрывал их на время грозы, а я и не заметила. Свежий ветерок чуть шевелит изумрудно-зеленую штору эльфийского окна, из приоткрытой спальни легким сквозняком доносит аромат жасмина. Уже проваливаясь в сон, я чувствую, как сильные руки несут меня, укладывают на кровать, и я засыпаю, так и не разомкнув объятий, слушая мерный стук мужского сердца – музыку моего счастья.