Мне страшно с Тобою встречаться. Страшнее Тебя не встречать. (Александр Блок)
Ноги сами несли меня к озеру. Легко перемахивая корни ясеней, что вспарывали землю у основания стволов, подобно венам натруженных рук, я вылетел к пологому спуску и замер. Она сидела на траве у самой воды, обхватив колени, и смотрела вдаль. Солнце, отражаясь в озерной глади, рассыпалось веселыми бликами по волосам, бесстыдно целуя ее щеки, шею, руки. Мой давний Сон, ты сбылся для меня. Для нас. Семь шагов. На третьем она вздрагивает. На четвертом оборачивается, и ее лицо озаряет улыбка. Пятый, шестой и седьмой сливаются в одно движение. – Нейли, у нас получилось! – она плачет и смеется. Обнимая, прижимается щекой, и от прикосновений теплых ладошек короткие молнии пробегают по позвоночнику. Всегда удивлялся умению женщин сочетать смех и слезы. Просто грибной дождь среди ясного неба. – Конечно, получилось, – тоже смеюсь в ответ. – Вместе мы с тобой сила! Вот увидишь, через две недели, к самому празднику, будут бегать. Эти драконята – ребята настырные. Я опускаюсь у самой кромки воды, увлекая ее за собой: – Ну что же ты плачешь, глупенькая? – вода приятно холодит ладонь, я провожу влажной рукой по щекам любимой, касаясь пальцами губ, и замираю, встретив потемневший взгляд. – Вот и умылись… – голос внезапно садится почти до шепота. Сердце замирает и вновь пускается вскачь, когда я слышу ее слова: – Напои меня. Как тогда… За столько лет не было дня, чтобы я не вспоминал то видение: медленно зачерпываю воду и подношу к ее губам. И вот оно сбылось: Тирнариэль пьет из моей ладони, и касания ее губ словно легкие поцелуи. Я забываю, как дышать, когда она медленно поднимает голову. Вновь встречаю взгляд любимой и понимаю, что оба мы пропали – совсем и навсегда. Влага блестит на ее губах, капля воды скатывается по шее – я ловлю ее губами. Любимая тихо ахает, выгибаясь, и я перехватываю ее вздох поцелуем... С той самой грозовой ночи мы оба сторожились, порой боясь коснуться друг друга, лишний раз остаться наедине, и теперь так старательно сдерживаемая страсть сметала остатки благоразумия. «Сладок плен твоих ласковых рук, поцелуи пьянят, как вино…» «Я желаю замкнуть этот круг – ты во мне, я в тебе – так давно…» Мне мало. Мне всегда будет мало этой женщины, даже когда мы станем по-настоящему едины, и она никогда не пресытится мной. И даже слившись воедино, мы не перестанем с восторгом и удивлением всматриваться друг в друга, узнавая себя в любимом, любимую в себе… Тирнариэль отстраняется первая: – Совершенно теряю голову, – и утыкается мне в грудь пунцовой щекой, затихает под моей ладонью. Глупенькая моя, я свою уже потерял. Да ты ведь знаешь обо мне все, каждое движение души безумца, которого старость ни брыха не берет – прав Гвор. «Кто он, этот Гвор?» «Мой старинный друг. Когда-нибудь я вас непременно познакомлю». Мы молчим, слушая шелест травы, легкие всплески воды, столь милые уху рыболова, и мерный стук сердца, одного на двоих. Нам просто хорошо. – Так ты думаешь, через две недели они совсем поправятся? – Тирнариэль поднимает голову с моей груди. В глазах опасение и надежда. – Поверь, так и будет. На Празднике молодого вина они от души повеселятся с остальной молодежью. Ну, состязаться в плаванье или стрельбе из лука, конечно, не смогут. Но что-то мне подсказывает, Аскани и в лучшей форме едва ли сносный лучник. По эльфийским меркам. – Хвастунишка, – в ее голосе смешливый укор. – Есть немного, – целую ее в теплую макушку и слышу тихий грудной смех. – А почему Праздник молодого вина так рано? На юге Империи, я слышала, его отмечают в начале октября, когда урожай винограда уже заложен в бочки. – В Мириндиэле тоже так было. Но пятьсот лет назад открылась Академия, и теперь каждый год часть молодежи к началу сентября уезжает в Галарэн. Потому и перенесли. В конце концов, молодое вино – это ведь не вино этого года. Вот уже пять веков праздник приурочивают к началу созревания первых гроздей – к двадцатым числам августа. – Последний аккорд уходящего лета? – Именно. Мы неспешно бредем вверх по склону. Я провожаю любимую девушку до дома, как делают все эльфы. Правда это мой дом, а когда-нибудь, надеюсь, он станет нашим. Но сейчас это ее дом, и в том, как мы идем, намеренно не касаясь друг друга иначе, чем сплетенными пальцами рук, есть что-то очень правильное. Мы не смотрим друг на друга, только прямо, но я слышу сердце любимой в себе и легким пожатием отвечаю на дрожь ее пальцев. И говорим мы о вещах вполне нейтральных. Я рассказываю о предстоящем празднике, она между делом упоминает о том, что Брианн пару раз забегала к ней на чашку тайры, потом признается, что хотела бы навестить сестру и кузена, но так, чтобы не помешать работе целителей и… – запинаясь, краснеет, – …Шону. Я все-таки встречаюсь с ней глазами, на какое-то время забываю, о чем это я, потом все же спрашиваю: – Ты ведь понимаешь, что между ними происходит? – Конечно, – улыбается она. – Я поняла это давно. Странно, что до самого Шона так долго доходило. – Ты так говоришь, словно бы для тебя это обычная вещь. Мне-то самому в свое время было сложно понять тройственный союз сына и племянника с одной и той же девушкой, пусть даже довольно хорошенькой и не лишенной определенной харизмы. Нет, мне хватило ума и такта не вмешиваться. Я даже благословил сына на передачу Дара, тем самым принимая Бель в семью, но понадобилось серьезное потрясение, чтобы вполне осознать, что это не блажь, а Судьба. – Они драконы, – словно бы отвечая моим мыслям, Тирнариэль говорит тихо, но уверенно. – С недавнего времени все трое. И пусть вторые сущности Мири и Аса только зародились и неизвестно, как долго будут развиваться, это не то чтобы в корне меняет их психологию, а скорее дает душе особую зрелость, толчок для осознания и узнавания, понимаешь? То, что владело Мири на уровне смутного влечения, для нее и Аскани обрело силу данности с момента слияния. – Что?! – я едва не спотыкаюсь о ступени собственного дома. – Осторожнее, – любимая укоризненно качает головой. – Думаешь, стоит продолжать разговор на ступеньках?✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Мы устраиваемся на кухне, разумно полагая, что софа в гостиной слишком провокационное место для серьезного разговора – совсем свежи воспоминания о ночи, когда мы едва не потеряли рассудок. – С ними произошло то же, что и с нами… той ночью, когда ты позвал меня. Сам поймешь, если внимательно присмотришься к аурам детей. Шон, конечно, закрывается, как может, но поверь, я знаю, о чем говорю. Эти трое одно целое, нераздельное и неслиянное, пока не открываются друг другу совершенно. И тогда… – Уверена? – Я была свидетелем и в некоторой степени даже участницей, когда это произошло впервые. Неожиданно для Шона и для Мрака тоже. – Она бросает лукавый взгляд на меня. – Кстати, с того времени я почему-то слышу драконов. Не только Мрака. Вполне возможно, эта часть Дара передалась и тебе. Так что не удивляйся, если что. Некоторое время мы молчим – она заваривает тайру, я слежу за уверенными движениями любимой, и мечты о том, что придет время, когда это станет привычным для меня, несколько сбивают с мысли. Наконец, я все же решаюсь сформулировать, что не дает покоя: – Ты говоришь так, словно в происшедшем нет ничего уникального, словно бы это обычная вещь. – Слияние уникально в каждом случае, я думаю, – чуть помолчав, отвечает она. – Но ничего уникального в том смысле, что единственного и неповторимого, тут нет, как мне кажется. Каждый из нас способен пережить такое, встретив свою Судьбу. Тебе никогда не приходило в голову, что понятие «вторая половина» вовсе не метафора? – В каком смысле? – В прямом. Когда-то в детстве мама поведала мне одну старую легенду. Ее нет в письменном Предании, она передается из уст в уста, и каждый сам решает, считать ли это правдой или выдумкой, – Тирнариэль разлила тайру и на минуту задумалась. Потом продолжила: – В начале творения не только первые люди, но и эльфы, драконы и гномы создавались своими демиургами по их образу и подобию – целостными в себе самих, соединяющими мужское и женское начала. Так было вплоть до бунта мятежного демиурга. Легенда умалчивает, какой катаклизм стал причиной трагического разделения, но, похоже, удар был направлен на все население нашего мира с целью уничтожить не только тела, но сами души юных представителей рас, стереть их с лица земли. Могучее зло поднялось против всего сущего, и даже сама Предвечная оказалась бессильна обратить его вспять, но смогла сгладить последствия. Души и тела перворожденных не погибли, но раскололись, разделились на две противоположности - мужское и женское начала, и в круговерти вселенского катаклизма были разлучены, чтобы затем скитаться в поисках друг друга. Увы, даже боги не избегли этой участи, лишь демиургам удалось сохранить свою целостность. Миф, конечно, многое упрощает и обобщает. Но никогда не возникает на пустом месте. И не лжет в самом главном, просто облекает истину в форму сказки или иносказания, которое ещё предстоит растолковать. Она улыбается и молчит, вперив взгляд в чашку, будто пытается разглядеть там что-то, как в магическом кристалле. Я тоже молчу. Наконец она продолжает: – В те времена представители разных рас еще жили бок о бок, часто вступая в межрасовые браки. Немногим разделенным удавалось найти друг друга, большинство же, как и теперь, довольствовалось простой сердечной склонностью и естественным влечением к лицам противоположного пола. Так, наверное, притягиваются положительно и отрицательно заряженные частицы, если я правильно помню школьные уроки физики. Проходили века, тысячелетия. Разделенные души, не нашедшие друг друга, вновь и вновь воплощались в представителях рас, к которым принадлежали изначально. Но вот беда: тот, в ком была душа изначального эльфа или дракона, человека или гнома, спустя многие поколения смешанных браков нес в себе не меньше, а порой и значительно больше крови иных существ. И мы с тобой, например, никогда не узнаем, кому – эльфу или человеку из числа Перворожденных – принадлежала наша изначальная душа. – Разве это важно? – Нет. Важно, что мы нашли друг друга. Мы ведь вполне могли разминуться во времени, а это гораздо страшнее, чем разминуться в пространстве. Могли, потеряв друг друга, больше никогда не встретиться, пройти по жизни параллельными путями и никогда не пересечься, – Тирнариэль зябко ежится, и в малахитовых глазах вспыхивает запоздалый страх. Я накрываю ее ладонь своей и долго смотрю в эти чудные очи, едва переводя дух, – столько в них нежности и детской веры в чудо. – Когда встречаются части той изначальной души, слияние неизбежно, – почти шепотом говорит она. – Это узнавание и познавание. С этого времени одна душа, не две. Потому и аура одна, и Дар, и ты всегда во мне, а я – в тебе… С минуту мы оба молчим, вновь, как в первый раз, потрясенные осознанием происшедшего с нами. Наконец она прерывает молчание: – Но у драконов, похоже, все сложнее. В эпосе Тер-Шэрранта есть упоминание о древнейшей расе драконов, созданных ранее остальных. Они несли на себе печать особо сильного Дара и созданы были, возможно, как правая рука демиурга – призванными быть вождями и защитниками своего народа. Вот по ним-то проклятие разделения прошлось сильнее всего, разбив изначальную душу не на две, а на три части. В мире, где и двоим встретиться трудно, троим и вовсе почти невозможно. Без вмешательства богов и демиургов, во всяком случае. – Но ты говоришь, боги тоже не избегли участи быть разделенными. – Богов не так много, и смерть бессильна вырвать их из мира. Боги быстро нашли друг друга, верша на пару общее дело. – В каком смысле? – Ну, вспомни Дианура и Ларишу. Люди верят, что они брат и сестра. По-своему это верно, ибо они две половины целого – разум и удача, а точнее, интеллект и интуиция. Вроде бы противоположности, как мужское и женское начала. Но скажи, может ли одно существовать без другого? А бог врачевания и Плетущая Судьбы? Своим искусством он длит нить нашей жизни, но только она знает, с нитями чьей судьбы ее сплести и когда оборвать. А Мать и Отец? Это ведь наши представления о едином, по сути, божестве... Что ж, красивая легенда и не лишена логики, но мне-то очень хорошо известен случай, когда третьим в союзе был не дракон, а эльф, получивший драконью сущность позже, чем осознал, что Зов Судьбы влечет его к юной драконице не меньше, чем его друга и кузена. – Ты уверен, что этот эльф не нес в себе частицу изначальной души представителя древнейшей расы драконов? – а я и забыл, что любимая в состоянии читать мои мысли. – Можешь с уверенностью проследить его родословную до Времен Изначальных? Как он получил драконью сущность? – Милостью Матери драконов, насколько мне известно. – И ты полагаешь, демиург может вот так просто подарить дракона, как домашнюю зверушку, чистокровному представителю расы, к созданию которой не имеет ни малейшего отношения? Так вот, по доброте душевной? И природа чистокровного эльфа воспримет такой дар? Нейли, это невозможно, ты знаешь. Тот эльф совершенно определенно имел отношение к драконам, даже если ни он сам, ни его близкие того не подозревали. И его душа была частью души изначального древнейшего дракона, ведь речь идет о тройственном союзе, отмеченном слиянием?.. О, я, кажется, догадываюсь, о каком союзе идет речь: уж очень большая это редкость в нашем мире... - усмехнувшись, она вновь становится серьезной: - Вот почему я так обрадовалась, став свидетелем слияния. Это означало, что все происходившее с Мири в последние полтора года не блажь, а предузнавание – интуитивное (не зря же она всегда доверялась Ларише), чисто женское и в то же время удивительно драконье. Редкое счастье. Тирнариэль смолкла. Молчал и я. В полной тишине мы пили ароматную тайру и думали о тайнах бытия. Было ли зерно истины в легендах и мифах ее народа, или это всего лишь сказки? Какая разница? Мне довольно того, что я встретил ее, мою Судьбу. И пусть нам предстоит расстаться на время, мы всегда будем нераздельны, чтобы однажды соединиться навсегда. А тайны пускай остаются тайнами.