Бывают в жизни положения, выпутаться из которых можно только с изрядной долей безрассудства. (Франсуа де Ларошфуко)
Я вернулся домой ближе к полуночи, поскольку подготовка к празднику отнимала много времени, а днем Конклав занимался насущными вопросами формирования дозоров, и там хватало проблем. Внуки уже давно спали: завтра им предстояла бессонная ночь. Няня Тари, молча подперев щеку, смотрела на меня, с аппетитом поглощавшего поздний ужин, а я делал вид, что не замечаю ее немого укора: «плохо ешь», «мало спишь», «забегался совсем». Наверное, в чем-то она права, потому что, несмотря на тревоги и волнения, я провалился в глубокий сон без сновидений, едва голова коснулась подушки, только и успев вознести короткую молитву Матери и богам. Проснулся около половины пятого оттого, что под утро увидел сон: Тирнариэль смотрела на меня с молчаливым укором, словно ждала, и мне вдруг стало нестерпимо стыдно и страшно. Стыдно, что я так долго не могу признаться ей, кто я такой, и страшно, что такое признание неизбежно станет для нее потрясением, и придется объяснить ей то, чего я и себе-то объяснить внятно не могу, как не могу и отложить этот разговор. Я приду на праздник с ней, тем самым дав понять своему народу и всем, кто хоть как-то знаком с нашими традициями: мы пара. Сохранить же инкогнито вряд ли удастся. Пусть это и не бал с его чопорными условностями – объявлением имен, титулов и прочим официозом, – но на него прибудут мои сын, племянник и сноха, а еще делегация Тер-Шэрранта. И это как минимум. В любом случае, неформальности, игривости народного гуляния, где все свои, при таком стечении знатных гостей ждать не приходится. Кто-нибудь непременно назовет меня «величеством», «Владыкой» или полным именем. Впрочем, Тирнариэль достаточно поприсутствовать на церемонии Приношения даров в Лесном храме, чтобы понять, что за птица ее Нейли. Да и сам я не желаю больше скрывать ни от кого своих чувств и намерений: не мальчик уж, хотя с недавних пор мне самому в это верится с трудом. А значит, пришло время объясниться, как бы ни страшил меня этот разговор. Да полно, неужели я испытываю страх? Еще какой! При одной мысли, как встану перед ней, что скажу, как объясню всю эту мистификацию, он сжимает сердце, холодком стекая в желудок, скручивая внутренности. Я встречи с василиском так не опасался, как этого разговора. Доигрался, троллев конспиратор… Серебряный насмешливо всхрапнул где-то в глубинах моего естества. «И что тебя так забавляет?» «Да так… Любите вы, эльфы, создавать себе проблемы на пустом месте». «Старину Гвойрина наслушался, да? К твоему сведению, я обманывал любимую девушку больше трех недель, и не факт, что решился бы признаться, если бы не праздник». «Не ври. Праздник здесь дело пятое. Для того, что ты задумал, тебе все равно надо было бы открыться ей». «Пожалуй, ты прав. И все же… Я боюсь». «Эта разновидность страха называется стыд, – гоготнул жеребец и тут же добавил серьезно: – Могу поговорить с Лаидилиэль». «С кем?» – задав вопрос сгоряча, я уже знал ответ. Лаидилиэль – на древнем наречии Серебряная Роса. Так, значит, она… «Ну да, выбрала имя. С моей помощью, между прочим. Но твоя возлюбленная пока не в курсе». «А ты, выходит, в курсе». «Ну дык!» – жеребец даже не пытался скрыть самодовольства и гордости. «Ну, и как она?» Ответом мне стало неожиданно долгое молчание. Вторая сущность не спешила делиться впечатлениями. На самом деле вещь не то чтобы обычная, но лишний раз дает понять: мы в состоянии сосуществовать автономно, и, если любой из нас пожелает скрыть что-то, я не проникну в его мысли, а он – в мои. Однако прежде мы всегда были открыты друг другу. Что же там у него случилось с э-э… Серебряной Росой? «То и случилось, – буркнул Ветер. – Не тебе ж одному с узды срываться…» Так вон оно что! Зацепила, значит. Единорог коротко, почти по-человечески вздохнул. «Чего вздыхаешь? Аль не люб ей?» «Маленькая она. Где ей разобраться – люб, не люб… Жеребенок совсем. С норовом правда. Но так даже интереснее». «Погоди немного, подрастет. К следующему полнолунию…» – я осекся. К следующему полнолунию моя любимая будет далеко на Севере преподавать травоведение магически одаренным недорослям и слушать, как затяжной сентябрьский дождь тоскливо барабанит в окно. «Дошло наконец? – язвительно спросил Серебряный и тут же добавил с надеждой: – А может?..» «Ты же знаешь, мы должны их отпустить».✧ ☙ ✧ ☙ ✧ ☙ ✧
Я вышел из дома рано. Увы, прошмыгнуть незамеченным не удалось. Тарилиэль, отчаявшись накормить меня завтраком, вручила таки пяток сырников, которые я благополучно скормил чете знакомых воронов: кусок в горло не лез. Пусть Серебряный травку пощиплет за нас обоих. У единорога, впрочем, оказались совсем другие планы. Решив, что травка – это несерьезно, он направился прямиком на конюшню. Узрев, кого принесла нелегкая на ранней зорьке, конюх отвесил почтительный поклон, на который Серебряный ответил царственным кивком – умеет пустить пыль в глаза, – и бросился за отборным овсом. Да, начальство надо знать в лицо. В смысле, в морду… И в хвост и в гриву, короче. Лошади встретили единорога приветственным ржанием, и только один, черный как смоль, недобро покосился, когда гость по-хозяйски направился к яслям. Ого, да их тут двое. Изящную кобылку, которую вороной ревниво прикрывал от глаз Серебряного, я поначалу и не заметил. Должно быть, лошади моих недавних пациентов. «Ну, и что ты бесишься? – жемчужногривый насмешливо глянул на вороного. – Не нужна мне твоя кобыла, я поесть пришел. Охолонись. Надо ж, полукровка, а ревности на три чистокровных эльфийца!» С четвертью меры* овса единорог расправился меланхолически спокойно за четверть же часа, после чего напился всласть ключевой воды и, благодарно кивнув конюху, легко перемахнул плетень. Решение дать волю Серебряному, как всегда, оказалось спасительным для меня. Восторг скачки по мокрому от росы лугу почти начисто смыл страх и неуверенность. Запах трав дурманил мозг, который устал перебирать варианты предстоящего объяснения и отключился, растворившись в эйфорической уверенности: все у нас получится, все будет хорошо, потому что, пока существует этот луг, и лес, и озеро, и небо, и солнце – весь этот мир, полный волшебства, любви и гармонии, по-другому просто быть не может. В воды Священного озера единорог вошел с благоговейной осторожностью, и я почувствовал, как на смену восторгу приходят умиротворение и покой. А вот перекидываться по старой привычке в воде было лишним. Прошло время, когда после оборота эльф оказывался в чем мать родила. Тогда купание по очереди было естественным, ведь сухая одежда ждала на берегу. Теперь же, выбравшись мокрым до нитки, я под откровенное ржание Серебряного принялся сушить себя магически, приводя в порядок одежду и волосы. Меня самого тоже неудержимо пробивало на смех при виде подобия живого утопленника, что отражался в озерной глади. Да уж, хорош, нечего сказать! Я шел к Дому-на-пригорке, и в голове было свежо и пусто, так бесшабашно пусто, как бывает перед последним броском, когда сила, воля, жажда жизни давно собраны в кулак, а прочие эмоции отключены, и страха уже нет - все переплавлено в решимость победить. Всякий воин знает это чувство. Когда всё балансирует на грани жизни и смерти, часто именно оно позволяет сконцентрироваться и не шагнуть за грань. Тирнариэль была не одна. На мой стук открыл Шон, с которым мы обменялись легкими поклонами. Они, видимо только что позавтракали: посуду уже убрали, но в воздухе витали ароматы земляничной тайры и какого-то вкусного печева. Едва завидев меня, недавние мои пациенты резво вскочили. Аскани отвесил изящный поклон, Тимиредис по-ученически старательно присела в реверансе, так что пришлось отвечать по всем правилам этикета, который, впрочем, требовал от меня легкого наклона головы, не более. – О, Нейли, доброе утро! – радостная Тирнариэль показалась на пороге кухни. – А мы только что позавтракали. Хочешь черничного пирога с тайрой? Вкууусный… Я уже вижу, как глаза обоих Ансаби неестественно округляются и с губ готово сорваться то, что будет совсем лишним в этой ситуации, а я бессилен остановить мгновение. Вот ты и влип, Владыка Алсинейль. Но ситуацию неожиданно спасает Шон. Одним движением оказывается между подростками, приобнимая их за плечи, рассыпается в благодарностях и заверениях, что им-де надо спешить на занятия. Еще мгновение, и его ошалевшие от смены впечатлений подопечные вместе со своим… хм… ну, будем говорить «опекуном» оказываются за порогом. Короткий прощальный поклон. Дверь закрывается, оставляя нас с любимой наедине. Ее – несколько озадаченной такой внезапной ретирадой, меня – в уверенности, что, в отличие от этих троих, мне отступать некуда. Всё, если не я сейчас, то очень скоро сестра с кузеном объяснят, кого именно она так свойски-фамильярно приглашала на завтрак. Не к месту вспомнился старый эльфийский анекдот: «Что может быть неприличнее, чем пригласить деву на ужин? – Остаться с ней до завтрака». – Шон какой-то странный, не находишь? – Тирнариэль переводит озадаченный взгляд с входной двери на меня. – Так будешь завтракать? – Н-нет, спасибо, я не голоден. От недавней бесшабашности не осталось и следа. Окидываю взглядом знакомый интерьер, так неуловимо изменившийся, словно освященный духом любимой. Только ей в глаза не могу посмотреть. И она, конечно, понимает, что-то не так, хотя бы потому, что я закрываюсь от нее как могу. Глупо. Недостойно. Стыдно. – Что случилось? – в ее шепоте столько невысказанного страха, ожидания беды, еще чего-то, что мне, закрытому, трудно понять. – Нет-нет, ничего страшного не случилось, – мотаю головой и все же смотрю ей в глаза, почти слышу, как с легким шорохом осыпаются в прах мои щиты. – Я виноват перед тобой. Прости! Я не сказал всей правды, но не хотел обманывать, честное слово. Просто признаться всякий раз не представлялось уместным, а потом все труднее и… – Признаться в чем? Ты говоришь так, словно у тебя на совести тяжкое преступление. С целителями такое бывает. Знаешь, давай ты просто скажешь, что считаешь нужным, а я сама решу, винить тебя или нет. – Боги, она еще улыбается! Правда как-то уж слишком вымученно. – А то у нас просто сцена из эльфийского романа. Молча киваю, набираю побольше воздуха и выдаю как на духу: – Нейли – мое уменьшительное имя. Более-менее полное звучит как Алсинейль эрд Лоо'аллен. Три секунды тишины кажутся тремя веками. Я ожидал чего угодно — оплеухи, гневной отповеди, просто молчаливого ухода, поэтому ее смех (смех?!), кажется, вызывает у меня когнитивный шок. – О боги! Нейли, я думала, ты кого-нибудь нечаянно убил, или смертельно заболел, или… Я даже стала просчитывать варианты нашего побега, и решать, как стану укрывать тебя, и рыться в памяти, что там есть о неизлечимых недугах... – она смеется взахлеб так радостно, как только может смеяться приговоренный на эшафоте, узнав о помиловании. – А ты… ты… всего лишь… – смолкает, смотрит на меня. Долго смотрит. Ох, и бывают же такие глазищи – в пол-лица! – Кто-о??? Покаянно вздохнув, повторяю. Удается легче, чем в первый раз. Но теперь, похоже, шок у нее. Тирнариэль долго-долго что-то сопоставляет в голове, старательно сдвинув бровушки. Ой, девочка моя, плохо это – сперва смех, потом шок, замкнулась вся - поди разберись, что там в твоей голове. Кабы нам так до истерики не дойти. И ведь лечебную оплеуху не закатишь… А впрочем, есть у меня средство получше. Поцелуй становится для нее полной неожиданностью. Тирнариэль вздрагивает, когда моя ладонь решительно ложится на ее затылок, не давая отстраниться. «Тшш, любимая, не надо… Да, так лучше… Просто расслабься… Да, птичка, да… да… И еще… Сладкая моя… О боги...» В какой-то момент ее тело словно обмякает, становится послушным моим ласкам, а губы начинают отвечать, раскрываясь, как бутон, давая мне скользнуть внутрь, и любимая подхватывает неудержимый ритм моей страсти. А едва ее пальчики принимаются выводить причудливые узоры на моей шее и груди, лаская и дразня одновременно, мне в который раз срывает крышу. Одним движением я прижимаю ее к стене между двумя стеллажами. Треск платья, перестук пуговок по полу – все тонет в сладком стоне, когда я жадными поцелуями осыпаю ее шею и грудь… Слаженное ржание единорогов отрезвляет нас обоих, хотя не то чтобы совсем. Рвано дыша, отстраняюсь, встречаю затуманенный взор любимой, в котором мешаются смущение, и страх, и огонь желания. Сам я чувствую то же, но быстро привожу в порядок ее платье, пока не осознала, что, как и той памятной ночью, не только успела сорвать с меня сорочку, но и сама полуобнажена. Воспоминания о грозовой ночи занимают и ее мысли: теперь она открыта мне совершенно, как и я ей. А потому делаю то, что должен был правильно сделать еще тогда, — опускаюсь перед ней на колено: – Во всей вселенной нет другой женщины для меня, любимая. Я, Алсинейль эрд Лоо'аллен, Владыка Мириндиэля — благословенной Земли эльфов, люблю тебя и вопрошаю: Тирнариэль, дочь Эверета тер Сани, ты согласна стать моей женой, скрепить наш союз у алтаря в Лесном храме, перед лицом богов и демиургов, чтобы жить со мной в любви и согласии, – навеки? Я приношу к алтарю свое сердце в решимости быть добрым и верным мужем тебе и любящим отцом нашим детям во дни радостей и испытаний. И даже смерть не разлучит нас. Эта форма немногим отличается от традиционной, но редкий счастливец может произнести ее, встретив свою Судьбу. Она содержит и вопрос, и клятву, и обетование вечной любви, не знающей смерти. А еще не предполагает отказа, но моя любимая-то этого не знает. Я тоже не знаю и жду, замерев. Однако вместо ответных слов Тирнариэль со вздохом опускается, и я, осознав, что она делает все не так, неправильно, успеваю опустить вторую ногу, первым оказавшись на коленях перед той, кто спустя мгновение стоит на коленях передо мной. Впрочем, ей нет дела до этого. Она обхватывает ладошками мое лицо и какое-то время всматривается в него, будто хочет понять нечто важное. А когда ее губы трогает улыбка, во мне словно лопается туго натянутая струна. – Это так мудрено и красиво. Я так не могу. Но ты ведь меня научишь, да? Потому что во всей вселенной нет другого мужчины для меня, любимый, кем бы ты ни был. И я выйду за тебя, мой… Нейли. Боги, это да! Это – ДА! Она простила меня. Теперь в самый раз поцеловать любимую, но я все смотрю на нее, не веря, что сомнения и страхи уже позади. И тогда она сама целует меня, легко и нежно, едва касаясь губами губ. Ну нет, птичка моя, это делается не так… Боясь вновь увлечься, отстраняюсь первым и в свою очередь вглядываюсь в ее лицо. «Ну конечно, простила. Знаешь, может быть, даже лучше, что все так получилось. Знай я, кто ты… Светлые силы, да меня и теперь-то оторопь берет! Так ведь не бывает. Я про тебя еще в школьных учебниках читала, в следующей главе после Рамин». Хм, ну и как ей объяснить, что время – вещь весьма относительная, а над нами и вовсе не властно? Да ладно, лет через триста-пятьсот сама поймет. «Наверное, ты прав. Но вот что, Алсинейль эрд Лоо'аллен, в эти триста-пятьсот лет, равно как и во все последующие, больше не смей водить меня за нос», – она очень старается быть серьезной, но смешинка в глазах выдает ее с головой. «Ну что ты, родная, как можно! Первый и последний раз!» «Да будет так», – меня по-матерински целуют в лоб, словно отпуская грехи. Потом, слегка поразмыслив, в нос. В щеки. Так, пора брать инициативу в свои руки, а не то она опять промахнется…