***
Судьба была к ним благосклонна. Дофламинго жарко спорил и торговался по поводу стоянки, еды, медикаментов, но когда они пришли к лучшему врачу острова, он без колебаний отдал нужную сумму и даже заплатил сверх. Здоровье капитана дороже всего. Так он объяснил свой поступок, но ощущение, что Крокодайл догадался об истинной причине, долго не отпускало. Проницательный засранец. И дико упрямый. Пока его осматривали, Дофламинго успел извести себе достаточно нервов, так что после восстанавливал их самым простым способом: покупками. — Тебе нужна новая рубашка! — Гениально, — швы сменили на стерильные, обработали раны и дали лекарства, благодаря которым выздоровление пойдёт быстрее. Врач пытался оставить Крокодайла в больнице, но не преуспел. Страшно бросать корабль, полный сокровищ, без присмотра, пусть он и защищён флагами дозора. Дофламинго крутился вокруг, давал советы, комментировал и пытался отвлечь друга от мрачных мыслей. Крокодайл шикнул на него, когда увидел, что этот дурачина собирался открывать двери, водить за ручку и всячески угождать, словно лакей какой-то. Цензурных слов нет, чтобы высказать всё, что Сэр в тот момент думал о своём спутнике. Возможно, он тронулся головой. Или чувство вины настолько велико, что даже эгоистичный мальчишка вдруг осознал простую истину: и другим бывает больно. Не то чтобы раньше Дофламинго был ужасным и аморальным, просто… От него Крокодайл словно заряжался невидимой энергией, практически постоянно ощущал силу, способную поддержать в самую трудную минуту. После всего, что они пережили вместе, пусть за смехотворно малый срок, Крокодайл действительно доверял Дофламинго. И не желал, чтобы он вёл себя, как курица-наседка. — Тебе правда нравится идея? — в глаза заглянул и повторил, чтобы уж точно Крокодайл не смог пойти на попятный. — Что мне ещё остаётся? — вздох. — Только давай быстрее. И без глупостей. Твой дружок-верблюд один на корабле от тоски издохнуть может. — Ничего с ним не сделается, — беспечно отмахнулся Дофламинго и зашёл в первую попавшуюся лавку одежды. — А вот о себе подумать не помешает! Если во время ритуала Крокодайл испытывал определённые неудобства, а после – мучительную нехватку кисти вместе с тупой, ноющей болью, то сейчас он понял весь смысл словосочетания «адские муки». Денег у них хватало на то, чтобы купить этот и ещё несколько близлежащих островов (по скромным подсчётам), так что Дофламинго не скупился и щедро отбирал то, что может понравиться компаньону. Крокодайл страдал, видя, как медленно, но непреклонно растёт гора вещей, которые придётся примерять. — Кстати, — у владельца лавки едва не случился инфаркт, когда высокий блондин протянул ему мешок с… перьями. Ярко-розовыми перьями фламинго. — Сделайте из этого мне что-нибудь эффектное. — Выделяться будешь, — поморщился Крокодайл. — А впрочем, твоё дело. — Рубашки ярких расцветок он сразу отмёл в сторону. Остались более-менее приличные. А среди разнообразной одежды внимание привлекли пальто и шубы явно не на летний сезон. Дофламинго проследил за взглядом Сэра и, усмехнувшись, вкрадчиво спросил: — Какая нравится? — Ты мне тут не завирайся, — дразнить Дофламинго оказалось до безумия приятно, — выглядит так, будто ты меня пытаешься соблазнить. Владелец лавки от греха подальше скрылся в подсобке, держа мешок с перьями как настоящее сокровище – учитывая примерное количество золота, которое могли выложить за столько вещей покупатели, к любым запросам и капризам будешь относиться с почтением. — Почему пытаюсь? — Дофламинго отвернулся, с повышенным интересом рассматривая вычурные пояса, отделанные драгоценными камнями. Игрушки для богатеньких детей. Тон остался таким же насмешливым и дерзким, только вот привычной улыбки Крокодайл не видел — он не умел смотреть сквозь человека. — Как раз таки соблазняю! — Ну-ну, — за спиной послышался шорох и недовольное ворчание, — тогда перейди к следующей стадии и помоги мне снять рубашку! Тоже мне, герой-любовник… Иногда Дофламинго хотелось стукнуть Крокодайла чем-нибудь тяжёлым. Иногда – носиться вокруг и всячески опекать. А иногда, в порыве какого-то болезненно сладкого-чувства внутри, просто обнять и никуда не отпускать. Мало ли в какую передрягу опять вляпается. Он же, чёрт возьми, волнуется! Крокодайл довольно улыбнулся. Внимание ему льстило, но демонстрировать это он не считал нужным. Да и подходящий настрой для шуток быстро сменялся глубокой хандрой. Врач сказал, что это последствия пережитого стресса и напряжения организма, однако скачки настроения Сэру очень не нравились. Сложно удержаться, чтобы не огрызнуться и не выйти вон, если вдруг что-то надавит на больное. Пока он держался. Пока – улыбался и реагировал на нелепые знаки внимания от Дофламинго. Но стоит им вернуться на корабль, как воспоминания и уныние вновь захватят тело и разум, заставляя биться в мысленной агонии. Удар по самолюбию страшный. И рук, чтобы найти новую опору в жизни, ему остро не хватало. Спустя неделю они покинули остров, истратив едва ли одну десятую всех сокровищ. Купили Лог Пос, лекарства, вещи и еду, а ещё… Привыкнуть к тяжести металлического протеза было непросто. Рефлексы часто срабатывали, заставляя брать обрубком чашки или пытаться открывать двери, что дико злило. Металлическая рука тоже не вызывала положительных чувств. Словно кусок железа приварили к кости и теперь пальцы вроде как двигаются, но ощущаются совершенно чужими. Дофламинго благоразумно не лез к больному, понимая, что рискует нарваться на взбучку или нотацию. Учить его жизни Крокодайл не пытался, просто тормоза постепенно изнашивались. Первое время покоя и даже веселья прошло, оставив после себя бесплодную пустыню. Крокодайл остро реагировал почти на всё, а в редкие часы покоя тоскливо смотрел с капитанского мостика на море или прятался в каюте. С Дофламинго он почти не общался – хотел, очень хотел, но не мог рта раскрыть! Врач оказался прав – что-то в нём согнулось, не сломалось до конца, и теперь ныло, мешая нормально жить, общаться, радоваться каждому дню. От вспышек гнева, с трудом предсказываемых, скрыться можно было только в трюме или за верблюдом. «Священное животное», едва не отправившееся на мясо, трогать было жалко. Безмолвная тварь не виновата в дурном настроении человека. Потому Дофламинго незаслуженно получал за двоих. Кажется, не обижался – когда они сталкивались на камбузе, Крокодайл по-прежнему ощущал исходившую от него силу и поддержку. В горле вставал мокрый комок, слова испарялись, как вода с раскалённой земли. Он просто не мог объяснить, что происходит, не понимал самого себя – и не понимал других тоже. Такая внезапная слабость подкосила Крокодайла скорее душевно, чем физически. Ему нужно было разобраться в себе без свидетелей. И всё же противоречия и нечто иррациональное было сильнее здравого смысла. По вечерам Крокодайл боялся оставаться один, но скрывал это. Ему чудился удушливый запах благовоний вперемешку с кровью, гул колокола и голоса жрецов. Становилось до того тоскливо и холодно, что не хватало сил сдерживаться. Невозмутимый и серьёзный парень накрывался одеялом с головой и прижимал ноги к груди. Звать Донкихота – значит признать слабость. Но разве Дофламинго не видел его в любом состоянии, даже самом жалком и унизительном? Гордость же упорно сопротивлялась, добавляя проблем и непонимания. Так бы всё тянулось, долго и мучительно, изводя и людей и животное, пока в одну прекрасную ночь Дофламинго вдруг не решил выпить. С чего ему это взбрело в голову – сложно сказать. Может, ему не хватало общения, может, его изъела вина, как сыр, так что остались одни только дырочки, а может необходим был повод, чтобы разрушить стену отчуждения, что Крокодайл строил вокруг себя из-за ранения. Дофламинго помнил, каким Сэр был в первые дни, ещё не сломленным – не до конца осознал, что именно произошло? – и счастливым. Крокодайл услышал шум и решил, что Мизуки снова буянит. Была у верблюда гадкая привычка проситься спать в каюту, словно пёс какой-то, честное слово. Слишком умный. Но нет, вместо Мизуки буянил Дофламинго. Он громко пел какую-то смутно знакомую песню, топал ногами и шёл, по всей видимости, проветриться от алкоголя, но набрёл на каюту капитана. Дверь на засов в ту ночь Крокодайл не закрыл. Слишком устал и сам себя вымотал воспоминаниями и размышлениями. Вытолкать Дофламинго не получилось. Вряд ли Сэр смог бы справиться с неадекватным компаньоном, даже будь у него две руки вместо одной и калеки-протеза. Дофламинго выше, сильнее, от него резко несло ромом и сигаретами, а ещё он не замолкал ни на минуту, что безумно бесило и отвлекало. В конце концов оба повалились на кровать, и Крокодайл мысленно вознёс хвалу небесам – возиться на полу, точно слепые щенки, ему совершенно не улыбалось. Как-то и в голову не пришло, что Дофламинго может причинить ему вред. Пришлось выслушивать его откровения про то, как странно было сразу управлять фруктом, как хреново стало потом, а ещё нечто невразумительно-ласковое, словно Дофламинго собрался спеть колыбельную и заснуть, не меняя положения и места. Уж лучше бы он буянил, честное слово! Хотя бы можно было бы ледяным тоном попросить выметаться вон и дверь за собой закрыть, но какой смысл, если Донкихот напился до такого состояния, что потерял по пути свои очки и выглядел из-за этого совершенно по-дурацки. Крокодайл невольно фыркнул, решив, что наорёт на него позже, утром, когда Дофламинго проспится и вспомнит, что творил благодаря близкому соседству с запасами алкоголя. И, может, даже попросит прощения. Странные взгляды на себе Сэр ловил в последнее время очень часто, но из-за хандры и погруженности в себя не собирался их расшифровывать. Зря. Подслеповато прищурившись, Дофламинго вдруг необычайно адекватно посмотрел Крокодайлу в глаза. Его дыхание обожгло губы, его руки легли на плечи неподъёмным грузом, его поведение ни в одни ворота не влезло!.. Дофламинго поцеловал его так, что перед глазами завертелись цветные круги. Так кто он ему? Друг? Накама? Или нечто большее? Крокодайл сопротивлялся вяло и неохотно, скорее для вида. Отчуждение и лёд в нём потихоньку таяли, истончались и в один миг растворились без следа. Дофламинго был безумно горячим и невероятно глупым. Он терпел целую неделю. И ночью решил спасти Крокодайла от самого себя. Хочет сам Крокодайл этого или нет. Дофламинго оказался не настолько пьяным, каким хотел выглядеть – с рубашкой он расправился очень быстро, не оторвав ни одной пуговицы. Пошлости, правда, бормотал, за что получил болезненный тычок в лоб протезированным пальцем. — Не разговаривай со мной, как со шлюхой! — рявкнул Крокодайл и для закрепления урока поцеловал придурочного фламинго сам. — Что за вульгарщина? — добавил, видя ошеломление и недоумение в глазах Минго. — Во время секса обычно молчат, — снисходительно пояснил, чувствуя себя не то чтобы старым… И не то чтобы опытным… Да к чёрту всё это! Дофламинго улавливал его настроение невероятно тонко, словно был настроен на невидимую волну, словно был чутким и чувствительным настолько, что не сделал почти ничего, что могло бы доставить партнёру неудобства или смущение. Он целовал неровный шрам на лице, каждый шов, оставленный собственной рукой. Он осторожно отводил волосы с шеи, прикусывал кожу и дышал на влажный след, вызывая дрожь в пальцах и сладкое онемение в позвоночнике. Он тёр синяк от тычка на лбу, фыркал и жаловался, что некрасиво так поступать, на что Крокодайл невозмутимо отвечал что-то нелепо-серьёзное, потрясающе неуместное в это время, с этим человеком. Оба смеялись, и Крокодайл, вдруг отстранившись, отсоединил металлический протез от руки. — Ты уверен? Да, он уверен. Таким уверенным, таким окончательно больным и ненормальным Крокодайл не чувствовал себя давно. Кровь, благовония и жители города золота отошли на второй план, скрылись в мареве бессвязного потока чувств, ощущений, касаний. Дофламинго сводил его с ума и вытягивал из бездны. — Просто делай уже что-нибудь. Дофламинго поцеловал рубец на культе – всё, что осталось от руки. Крокодайл вздрогнул, а Дофламинго горько улыбнулся. Его губы пылали, каждое прикосновение вызывало жар, словно внутри зарождался маленький, но опасный вулкан. И хотелось, чтобы «что-нибудь» делалось намного быстрее, чтобы Дофламинго прекратил теребить старые раны, пусть и не буквально. Крокодайл ни за что не признается, что жалкое подобие руки стало очень чувствительным, и стянутую сухую кожу рядом с линией шва не стоит трогать вообще – от этого возникает странное чувство не то эйфории, не то боли, но приятной, тянущей, отдающейся в паху и животе гулкой дробью. «Тебе нравятся шрамы?» — хотел спросить Крокодайл, но в этот момент Дофламинго поцеловал его, отметя небрежным движением в сторону все сомнения. «Да, нравятся. Те, что оставил я. Те, что больше не болят и просто — есть». Это память об ошибке. Память о встрече, изменившей две жизни. И Крокодайл мог собой гордиться — безумный смерч из чувств он унесёт вместе с этими шрамами с собой в могилу, когда придёт срок. Дофламинго же останется на память только карта. Впрочем, о ней Донкихот думал в последнюю очередь. Между поцелуями его вдруг прорвало на откровения: — Я Теньрьюби… — начал было говорить он прямо в ухо, а в следующий миг был перевёрнут на спину и заткнут подушкой. Сидеть сверху оказалось очень удобно. Крокодайл удовлетворённо улыбнулся, убрал подушку и сурово сказал: — Я не хочу ничего об этом знать, Минго. Потом расскажешь. Донкихот послушался. И в его руках оказалось достаточно силы, чтобы найти не только опору в жизни, но и в постели, что аукнулось утром — горячность молодости сыграла с ними злую шутку. Крокодайл беззлобно ворчал и жаловался на ноющую поясницу и засосы по всему телу, но хандра из него ушла, как уходит вода, подмывавшая прочный фундамент. Металлический протез он больше не использовал. Дофламинго заявил, что ему так идёт больше — и едва не подставился под ревнивый плевок верблюда. Мизуки так ломился в каюту, волнуясь за хозяина, что пришлось его впустить. Крокодайл спокойно поедал завтрак, наловчившись это делать левой рукой, пока двое шалопаев гоняли друг друга по палубе.***
За день до прибытия в Арабасту Крокодайл стоял на палубе и смотрел в глаза верблюду. Расставаться с ним было тяжело после всего, что они вместе пережили. Своенравная скотина, но к ней быстро привязываешься, как и к человеку. Мизуки вздыхал, будто понимал, что конец приключения близок, собирал губами крошки хлеба с руки хозяина и постоянно оглядывался на спокойное море. Его животное со времён шторма разумно опасалось. — Что, прощаетесь, голубки? — Дофламинго тут как тут, в розовой шубе, которую сделал из перьев мастер с острова. Парень обнял верблюда за горб и потрепал по голове, точно пса. — Мне тоже будет его не хватать, — признался вдруг честно. — Может, себе оставим? — О, будем первыми на Гранд Лайн основателями верблюжьей империи? — ухмыльнулся Крокодайл. Мизуки смотрел на Дофламинго не менее скептически. — Нужно что-то проще и основательней. Казино, например. — Мне нравится! Кстати, куда поплывём потом? У тебя нет другой карты? Крокодайл поморщился и достал кусок пергамента, едва не завёдший их в могилу. Зато горы золота в трюме служили неплохой моральной компенсацией. — Предлагаю остаться на время в Арабасте, это пустынное королевство. А потом… Кто знает? — он вдруг разорвал карту на две половины и попытался выкинуть их в море, но Минго оказался проворнее. Клочки он бережно разровнял и проверил, всё ли с ними нормально. — Зачем они тебе? Бесполезный мусор теперь. — Неправда! Это память, — один фрагмент вернулся Крокодайлу, а второй Дофламинго спрятал за пазуху. Он, удивительное дело, говорил именно то, что чувствовал Крокодайл в ту ночь. Неловкости не было. Лишь чувство полного взаимопонимания и доверия. — О пути, что мы прошли вместе. И обещание, что не расстанемся, пока… — Смерть не разлучит нас? — звучало смешно и наивно, но удивительно приятно. Даже не верится, насколько близким может стать человек меньше чем за месяц совместного плаванья. Действительно как семья. Нет. Больше, чем брат, ближе, чем друг. — Вполне в твоём духе. Но когда наши дороги всё-таки разойдутся, не смей предлагать мне союз снова, глупая птица… Дофламинго надулся и полез обниматься, точно ребёнок, которому не додали ласки и любви. Учитывая его размеры и эмоциональность, обоим грозила мягкая посадка прямо на твёрдый настил корабля. «…ведь я могу и согласиться». Король Арабасты был счастлив получить редкий вид боевого верблюда и заплатил торговцам, доставившим его, щедрую сумму. Кроме того король пригласил их погостить во дворце сколько угодно времени, от чего гости, разумеется, не отказались. Наследника королевства – молодого Нефертари Кобру – пираты не встретили, зато провели время в роскошных купальнях, получили в дорогу Лог Пос пустынной страны, много продовольствия и пожелания удачного пути. Крокодайл долго смотрел на удалявшийся берег, почему-то чувствуя, что когда-нибудь вернётся туда вновь. С того дня Арабаста стала поставщиком отличной породы белых ездовых верблюдов, а сыновья и внуки Мизуки проявляют свой темпераментный нрав не только на поле боя, но и при ухаживании за самками человеческого и верблюжьего вида.