Blue Strawberry

      Предавшись наконец долгожданному миру и успокоению, капитан Кучики Бьякуя почувствовал, как ясные истинные мысли возвращаются в его голову. Эти выходные порядком измотали его. Усталость после победы над Зеро Эспадой, возвращение домой в компании невыносимого варвара Кенпачи, выволочка от командира Ямамото за потерянный дешевый хаори, груды собравшихся ненавистных отчетов… Столько дел, старых и новых обязательств, рутины и внезапного одиночества. Отсутствие лейтенанта на посту. Пропажа Рукии в Сейрейтее. Куда они могли подеваться, раз успешно прошли через гарганту Маюри?       Бьякуя, гонимый дурным предчувствием, но больше логикой, спешил в бараки 4-го отряда. Но отнюдь не беда, приключившаяся с его горе-подопечными, ожидала капитана, а разбитая надежда с обрезанными крыльями и потускневшим цветом огненных волос.       Куросаки Ичиго. Он боялся признаться себе в том, что все последнее время желал увидеть ее больше всех на свете. Больше невредимой смущенно улыбавшейся ему Рукии. Больше здорового и снова сверхактивного Абарая. Больше поверженного и заслуживавшего кары Айзена. Даже больше уцелевших в той страшной войне его боевых товарищей… В этих сравнениях, несомненно, звучало что-то позорное для представителя клана Кучики, но, увы, честолюбивые мысли капитана теперь вращались вокруг одного-единственного важного для него человека — рыжеволосой синигами, заполнившей его память золотистым солнцем, застрявшим в его глазах, и запахом клубники на волнующем предвкушением вдохе…       Та сцена в песках Уэко Мундо не выходила у него из головы, выливаясь в дальнейшие витиеватые фантазии, дорогие и сокровенные его гордому сердцу. Какие-то дивные надежды, какие-то милые давно забытые мечты, мысли, столь диковинные и обворожительные, пробивали пульс в, застывшем в своем нерушимом состоянии, Кучики, будто умершем внутри и двигавшемся лишь внешней оболочкой по миру.       Рыжее солнце, сверкнувшее в его жизни, напротив, было таким живым и ярким, что неумолимо подзадоривало его оставить свою мертвую личину. Веселя солнечными зайчиками серьезные глаза и щеки, оно дерзко провоцировало не капитана, нет, а его внутреннего мальчишку, вспыльчивого и импульсивного, не останавливаться, не сдаваться, и достичь такого близкого солнца, которое открылось ему…       Бьякуя горько усмехнулся: стоило ему настичь свое желанное светило, как оно несправедливо встречало его отсутствующим взглядом, скованной улыбкой, негреющими объятьями. «Опоздал…» — подумал он и нежно провел по непослушной рыжей челке девушки, которая покоилась перед ним. Такая непривычно беззащитная, что бережные тонкие пальцы едва весомо пригладили притягательные черты, стараясь, тем самым, не задеть невидимый покров умиротворения, окутавшего сейчас временную синигами — вовсе не случайную гостью в этом, собственно говоря, его доме…       Решение переместить Куросаки из бараков 4-го отряда к себе в поместье родилось спонтанно в голове капитана Кучики, хотя нельзя сказать, что втайне он не обрадовался столь озаренной мысли. Договориться с Уноханой было легко: эта проницательная женщина не хуже него понимала, какие толпы любопытных скоро заявятся у кровати спящей — весть о раскрывшейся невероятной тайне «их героя» слишком быстро разлетелась по Сейрейтею.       Однако настоящее испытание, как оказалось, поджидало капитана впереди: слишком шумные и неугомонные друзья Куросаки, пренебрегая всеми правилами приличия и законами гостеприимства, вели себя совершенно недопустимо, как для больной, нуждавшейся в покое, так и для хозяина дома, любившего спокойствие и уединение. Бьякуя откровенно не знал, какую цель больше преследовали эти «пакостники»: разбудить-таки Куросаки Ичиго или довести-таки главу клана Кучики, но он, честно, держал себя в руках. То, что они всем скопом заваливались в дальнюю комнатку к бесчувственному другу, пытался понять. Принимал то, что без умолку с ней говорили, пытаясь вырвать из забытья ее беспробудное сознание. Терпел, сцепляя, правда, зубы, когда Абарай отлынивал от работы и также пропадал на территории поместья Кучики все это время. Старался закрывать глаза на такое неподобающее поведение сестры, не помогавшей с отчетами капитану Укитаке… Бьякуя абстрагировался — делал дыхательную зарядку, медитировал, забирался во внутренний мир, отрываясь в бою с Сенбонзакурой, и… считал часы до того момента, как эти рёка уберутся обратно в Каракуру на свои школьные экзамены, а он, наконец-то, сможет выписать Рукии и Ренджи по первое число, не посмотрев на то, что они тоже являются героями-победителями!       Однако сегодняшняя выходка Абарая превзошла все ожидания его капитана. Не весть откуда, красноволосый вздумал притащить коцудзуми* и принялся выбивать на нем совершенно неподобающий фальшивый мотив из первобытных племенных плясок… Находившаяся в коме Куросаки, ожидаемо, не приходила в себя, в то время, как Бьякуя медленно из себя выходил. С каждым безостановочным и беспощадным ударом Ренджи по мембране барабана, бедный Кучики, домашний кабинет которого находился над комнатой с происходящим «концертом», чувствовал, будто это его бессердечный лейтенант колотил по голове. Методично. Без сожалений и без зазрений совести…       — Да когда же это закончится?! — Взревел капитан и, ураганом вылетев из кабинета, спустившись вихрем по ступенькам вниз, на веранду, он ворвался в гостевую комнату.       Абарай замер, занеся ладонь в очередной раз над барабаном. Заткнувшие пальцами уши, Рукия и Орихиме, узрев его реакцию, также повернулись к входу. Чад и Исида застыли в безмолвном ожидании грома и молний, исходивших от раздраженной реяцу Кучики старшего.       — Т-т-тайчо? — Заикаясь переспросил красноволосый, сам не зная зачем. Наверное, стараясь в этом единственном слове вложить и свое удивление, и извинение, и раскаяние.       Бьякуя постарался взять себя в руки и ткнул пальцем в предмет, находившейся в руках Ренджи, четко над головой спящей Куросаки.       — Что ты себе позволяешь, Ренджи?!       — Э… Тайчо… Мы просто хотели еще раз попробовать добудиться Куросаки.       — Лейтенант Абарай, сколько раз нужно повторить, что временной синигами, затратившей много сил для финального сражения, требуется продолжительный сон и покой… Заметьте — ударение на последнем слове: «покой!»       — Но, капитан… Мы хотели…       — Я вижу, Ренджи, у тебя много времени для музыкальных упражнений… — Холодно заметил Кучики. — Вот и ступай упражняться дальше — в отряд, с грудой недописанных отчетов, которые твое лицо видят еще реже, чем спящая Куросаки!       Лейтенант шмыгнул носом, но покорно поднялся, унося барабан с собой.       — Но, нии-сама, мы хотели разбудить Ичиго, потому что у нее сегодня день рожденья… — В оправдание другу пискнула Рукия.       — Вот как… — Нервно дернулись губы капитана. — Тогда вы, трое, — указал он на Иноуэ, Исиду и Садо, — марш наверх, в свои комнаты. Рукия, ты тоже свободна… Пускай именинница отдохнет от вашей назойливой компании хоть один вечер. Чем не отличный подарок?       — Но… Кучики-сама, — робко вмешалась Орихиме. — Мы договорились между собой, что кто-то всегда остается с Куросаки-тян, на случай, если она проснётся.       Бьякуя, не меняясь в лице, сухо заметил тоном, не требующим вопросов или возражений:       — Не стоит беспокоиться за это: я сам останусь с ней.       Тишина и умиротворенное спокойствие растеклось медом в воздухе. Смешиваясь с едва уловимым, плывущем где-то в саду ароматом хризантем. С ласкающим слух «концертом» сверчков и танцем порхающих ночных бабочек. «Блаженство…» — Довольно протянул Бьякуя и засмотрелся на спящую Куросаки, приносящую его взору не меньшее удовольствие. Она выглядела такой обворожительной в этом сладком зареве грез.       Серый строгий взгляд смягчился до невозможности. Теперь, когда он с ней наедине, не было перед кем стыдиться или надевать грозную маску Сенбонзакуры. Сейчас он — просто он, мужчина, без имени и статуса, любовавшийся понравившейся ему женщиной… Длинные волосы, заплетенные в свободную косу, заострившиеся взрослые черты лица, пленительная усмешка на расслабленных негой губах. Ее дыхание изливалось спокойно из приоткрытого рта. Веки не дрожали и, мирно расслабленные, их не тревожили даже порхавшие в сновидениях зрачки. Щеки розовели от восстанавливающихся сил и здоровья. Но сейчас весь цвет Куросаки отбирали на себя клубничные уста повзрослевшей девушки.       Кучики заворожено уставился на них, мыслями уносясь в те минуты, когда сокращающаяся дистанция между капитаном и временной синигами позволила ему услышать этот ягодный запах. Он смущенно хмыкнул: казалось, что это произошло так давно, спустя годы и вереницу страшных событий, случившихся в их жизни за это время. Мужчина задумался, наверное, о самом тревожащем вопросе для всех, кто постигает любовное разочарование: повторился бы этот момент снова, будь Куросаки здорова, а сам он — порасторопнее?..       Его тёмная фигура в шихакушо дрогнула, точно стряхивая с себя закостеневший футляр, и Бьякуя, слабо осознавая свои действия, потянулся к неожиданной гостье в его доме. Ее желанное присутствие волновало душу и, сидя в непозволительной близости к объекту вожделенных мечтаний, капитан не переставал поражаться, что вновь испытывает и думает об этих, самых сладких и трепетных чувствах. Как будто это и не он вовсе — «капитан Лёд».       Он шевельнулся снова, приблизившись еще, нависая над ее невинным, ничего не подозревающим, ничего не думающим лицом. «Что если я…» — Дернулся Бьякуя и от этого непривычного напора и дерзкой уверенности, даже пряди его челки, без кенсейкана, непозволительно спали водопадом на его лоб. Черное крыло шелка волос стало постепенно, по мере приближения, застилать и без того погасшее золотое солнце. «Жуткое зрелище, — подумал он, — как будто бы я краду это раненное солнце…»       Капитан остановился на расстоянии вдоха у лица Куросаки. Клубничный запах — надуманный им или действительно присущий этой девушке — защекотал нос и желание Кучики. Он вдохнул с удовольствием его сильнее и в душе вмиг забунтовал пятнадцатилетний мальчишка, требующий немедленно украсть первый поцелуй Куросаки Ичиго…       «Нет. Не могу». — Отстранился Кучики и с болью всмотрелся в нее.       — Такая сладкая мука… — Прошептал Бьякуя, поедая полюбившееся лицо страждущим взглядом. Он уже знал каждую его клеточку. Знал, как морщатся ее брови от негодования. Как быстро взмахивают ресницы, когда она чему-то удивлена или что-то недопонимает. Гордо вздернутый нос, задиравший вызовом врага. Щеки, с едва заметными ямочками, ведь она, как и он, редко улыбается… И вот желанная красота перед ним, а он не может, не смеет до нее дотронуться в этом бесчестном неведении, в своем дерзком эгоизме, в ее слепом забытьи.       Аристократ склонил голову набок: как же ему остро сейчас не хватало этого золотого солнца, блики которого проявлялись в ее глазах каждый раз, когда Куросаки смотрела на него, застывшего в хладной нерешительности капитана. А ведь эти глаза, наконец, вселили в него должную уверенность, хоть и с запозданием. Эх, какой же он все-таки слепой глупец, потерявший столько возможностей согреть себя этим солнцем, а, главное, надежду на то, будет ли оно светить для него, когда вернется из темноты.       «Неважно…» — Подавил в себе сантименты Бьякуя, главное, что это рыжее солнце появилось в его жизни и впервые за последние пятьдесят лет согрело его сердце.       — С днем рожденья, Куросаки Ичиго, — прошептал Кучики тихо, боясь разрушить ее покой своей недопустимой наглостью, и поцеловал девушку в теплую щеку.       Ее улыбка дрогнула, точно это прикосновение сквозь кому дотронулось до ее души, и из груди Куросаки вырвался довольный стон, вплетающийся в одно-единственное имя…       Обескураженный Бьякуя заметался взглядом по лицу рыжеволосой синигами, пытаясь прочесть в ее чертах вырвавшиеся в ночь грезы. «Нет… Невозможно…» — Подумал он и рефлекторно отстранился от слишком волнующего невыносимого созерцания ее счастливого лица. Брови Кучики напряглись над смущенным взглядом серых остывших глаз, но тут вся его фигура резко повернулась на шорох, раздавшийся в саду его усадьбы.       В мгновение ока оказавшись у входа, Кучики вооружился Сенбонзакурой: кем бы ни были эти чуждые тени, выросшие перед дверью, они явно явились за его рыжим солнцем.