Blue Strawberry

      Куросаки безвольно плыла в темноте, поддавшись невесомому течению, пуская в глаза успокаивающую черноту, а в сердце — приятную тишину. Ни звуков битв, ни ударов врагов, ни криков, ни плача — было что-то в этом долгожданное и втайне желанное, чего просила ее давно и смертельно уставшая душа…       Ичиго редко жаловалась себе на людей и обстоятельства. Несмотря на всю свою показную угрюмость и замкнутость, ей нравилось, что ее семья, ее друзья, ее союзники всегда окружали ее, ведь больше всего в своей жизни она боялась одиночества… В любых его проявлениях. Ей было не комфортно одной сидеть за партой. Ей было странно идти в школу и со школы под стук только собственных шагов. Ей было невыносимо оставаться в одиночку в комнате, если дома никого не находилось. Ей было сложно выстоять в бою, если ее тыл никто не прикрывал. Факт, что ощущение этой далеко не мнимой нужности и поддержки не давало ей упасть духом ни в одной ситуации и, если бы, однажды случилось так, что все важные для нее люди исчезли из жизни, то ей просто не оставалось бы ничего, кроме, как умереть…       Вот и сейчас. Находясь где-то между жизнью и смертью, в каком-то промежуточном вакууме, дававшем возможность не только отдохнуть, но и хорошенько обо всем поразмыслить, Ичиго с первой минуты ее беспамятства знала, куда пойдет дальше. Ее ждали, в ней нуждались, и забыть об этом, или передумать, просто не давали голоса извне. Сначала — это были испуганные крики Иноуэ и Рукии, затем — обеспокоенные возгласы Ренджи, Исиды и даже молчуна Чада. Они так стремительно сменили свое шокированное состояние на извечное за нее беспокойство, что у Куросаки не оставалось сомнений: ее не оставили, даже, несмотря на то, что она их обманула.       «Если у кого-то и имелись сомненья, то лишиться чувств — слишком женское явление…» — С горечью подумала Ичиго, представляя это жалкое зрелище, разыгравшееся на глазах ее друзей. И за что они все так терпеливо к ней относились?.. «Почему вы все не оставили меня, не отвернулись, узнав всю эту затянувшуюся ложь? Неужели она не усугубила мой и без того несносный характер, не подчеркнула мое ужасное поведение и недопустимое отношение к окружающим? — Продолжила она ход мыслей. — Неужели все дело в благодарности за спасение человеческих жизней и мира? Неужели вы так и не поняли, что с этим я как-то не особо и справилась…»       В темноте мигом возник образ Айзена с искажавшей его лицо безумной улыбкой.       — Я больше не боюсь тебя! — Крикнула она ему, столько раз возникавшему в ее сознании за все это время. Видение, словно от невидимого луча, вмиг растаяло, вновь оставляя Ичиго бесцветный простор для обдумывания всех навалившихся на нее чувств и перенесенных событий.       Какая же все-таки необычайная жизнь у нее получалась. В то время, как ее сверстники изнывали от скуки и безделья, Ичиго мечтала хоть на миг оказаться на их месте. Но… Стоило только этому случиться, как Куросаки уже скучала по чувству того постоянного напряжения, в котором она упорно двигалась к какой-нибудь новой цели, свершая свой долг синигами, а главное — выполняя заветное желание: защищать всегда и всех от опасности, несправедливости, боли, ужаса и смерти. Наверное, нынешняя неспособность следовать этому — единственное, что выводило сейчас Ичиго из равновесия: не то, чтобы странно, но как-то чуждо было это состояние внезапного покоя и душевного комфорта.       Хотя… Она немного лукавила с собой. В этой бесконечно тянущейся бесчувственной темноте случались и приятные моменты.       Например, беззаботный голос Орихиме, рассказывавший ей обо всех событиях, происходивших во время вынужденного отстранения Куросаки от реальности. О том, что Ренджи придумывает разные способы, чтобы разбудить ее, но при этом всегда стесняется приходить к ней в комнату, точно уже успел влюбиться в новоявленную подругу-синигами. О том, что Мацумото-сан вела себя как-то непривычно рассеянно-грустно, хоть и старалась не подавать вида. О том, что тяжело раненная Хинамори поправлялась, а капитан Хитсугая наконец-то справился с новой техникой своего банкая. О том, что Ямамото Генрюсай отругал прибывших Кучики-тайчо, Дзараки-тайчо и Кьёраку-тайчо за то, что они где-то потеряли свои капитанские хаори. О том, что реакция Кенпачи на раскрывшуюся тайну Куросаки оказалась на удивление спокойной, точно ему не впервой сражаться с женщиной-синигами… Чего не скажешь о ярости Иккаку, кричавшего, что «ни в жизнь не поверит, что его одолела баба»… Орихиме рассказывала все эти истории с завидным упорством и постоянством, приправляя все новости собственными забавными размышлениями и бессменным ощущением того, что Куросаки просто сидела перед ней, как ни в чем ни бывало. Пускай не всегда и не все она могла слышать, но за такое участие к себе Ичиго, наверное, благодарила подругу больше всего. Ведь ей претила мысль представлять себя эдакой мумией, когда она-то была живая внутри и все слышала…       В частности, и тот бархатный спокойный голос, который читал ей периодически, возможно, по вечерам какие-то удивительно красивые стихи, рисующие в ее темном мире беспамятства красочные разноцветные картинки с отцветавшей сакурой, плывущим месяцем над землей или волнующимся легким летним ветерком морем.       «Бьякуя…» — думала девушка. Знала, что это мог быть только он. Разве можно ошибиться в той удивительно тонкой манере капитана Кучики, привносящего во все изумительную и взвешенную гармонию, даже в такое дело, как чтение поэзии. Его нежные речи и ласковый тон, выводящий правильные акценты в каждой новой строчке, приносили Куросаки странное воздушное удовольствие, а еще счастье оттого, что столь грозный и строгий человек оказывал поразительно трогательное внимание к ее судьбе…       С другой стороны, каждое появление капитана, вызывало отныне у Куросаки угнетающее ощущение стыда и горечи за то, что больше не сможет по достоинству оценить внимание Бьякуи к своей персоне. Время, как и ее душа, сделали неожиданно резкий, совершенно не предполагаемый поворот: не навстречу к желанному прежде капитану Кучики, а совсем в противоположную от него сторону. Абсолютно недопустимую и даже возмутительную сторону. Благовоспитанный, высокообразованный, честолюбивый и добросердечный аристократ с незапятнанной репутацией и глубоко устоявшимися моральными принципами. Есть ли кто-то более достойный, чем этот человек, вобравший в себя все лучшие эпитеты? «Бьякуя — идеал для любой женщины», — Куросаки всегда знала это. Но проблема-то заключалась в ином — в ней, в самой Ичиго, которая никогда не была той «любой женщиной», действуя постоянно против всех стандартов и правил, следуя лишь собственной неконтролируемой воле…       Конечно, чувства к Бьякуе ей также никто не навязывал. Она сама поддалась искушению, сама влюбилась, едва ли не с первого взгляда, когда, пронзенная его рукой, утонула в очаровательных грустных серых глазах своего победителя. А потом последовали их битвы, походившие на страстные аргентинские танцы, в которых каждый пытался доказать свое превосходство, но никогда не желал убить своего противника. А после… Начались эти странные сны и фантазии, новые взгляды и цепочка случайных встреч, закончившихся ее внезапным признанием в стенах Лас Ночес и его ответной реакцией в песках Уэко Мундо… В тот момент, для Ичиго сбылась ее давешняя мечта: влюбиться с первого взгляда и получить должное чувство взамен. Миф о прекрасном принце на белом коне — тоже вписывался в кандидатуру Кучики Бьякуи, как нельзя, кстати, и слыша его дыхание в сантиметре от своих губ тогда, Куросаки чувствовала себя не иначе, как Золушкой, выстрадавшей за столько лет свое истинное счастье…       Но все вдруг поменялось. И самым неожиданным, необычным, даже непредсказуемым образом, после чего воспоминания о красавце-капитане, об их последнем разговоре, о почти что случившемся поцелуе, заставляли Ичиго не плавиться, как свечка, а чувствовать жалкой предательницей… В такие моменты, у нее на душе неминуемо начинались скрестись кошки. Вернее сказать — одна-единственная огромная голубоглазая пантера, которая не давала ее мыслям и сердцу больше ни минуты покоя, нагло заполняя своим безапелляционным присутствием каждый уголок внутри Куросаки, точно обладая какой-то запредельной силой подчинения.       — Гриммджоу… — Произнесла она имя того, кто перевернул всю ее жизнь, все ее сознание. Рычаще-волнующие звуки этого слова постоянно рвались наружу, как непокорная своенравная кошка. Кружились в голове, точно навязчивая мелодия. Сотни объяснений можно было применить к этой одержимости, но Ичиго знала, что позволяла им срываться со своих губ, потому что ей нравилось и хотелось произносить это имя…       — Гриммджоу… — И каждая буковка зажигалась новой голубой лампочкой в этой тьме, и Куросаки уже не было здесь так темно и так одиноко…       — Гриммджоу… — Вылетало из ее уст это слово на мгновение, но всегда возвращалось обратно, ложась на ее губы невесомым поцелуем…       — Гриммджоу… — Сколько раз на день она повторяла это? Сколько раз доводила себя до состояния исступления и сладостной истомы в ожидании встретиться скоро с хозяином этого имени и рассказать ему все, что она чувствовала к нему…       Ведь страшно подумать, сколько времени они провели вместе, но не успели обменяться и десятком слов, когда поняли, что их отношение друг к другу навсегда претерпело изменение… Хм… Слова… Может они и не нужны были вовсе? Вместо них — откровенно говорящие взгляды, сбрасывающие все тайны объятия, выдававшее волнение дыхание и пульсирующее чувствами сердце, норовившее вырваться из груди. Все это ведь уже случилось с ними однажды. Какие еще нужны объяснения?       Ичиго постоянно уносилась обратно к тем предсмертным минутам. Его крепкие руки, заботливо защищающие ее от всех страхов и неизвестности. Его лучезарные голубые глаза, дарящие преданность и столь желанное избавление от внутреннего одиночества. Его горячее, сбившееся от эмоций, дыхание на своей макушке. Его барабанящее живое сердце, просто кричавшее о своих чувствах…       Несомненно, это были самые лучшие воспоминания Куросаки в ее жизни за последние несколько лет. И, пожалуй, если бы их у нее не было, то их стоило бы придумать. Нереально красивая история, только начинавшаяся у нее и у него, хранившая в себе еще столько прекрасных моментов впереди, несмотря на всю парадоксальность происходившего. Враг, превратившийся в избранника… Куросаки, превозносившая культ любви с первого взгляда настолько, чтобы даже решиться изменить кардинально свою жизнь и сущность, до сих пор диву давалась столь неожиданно разыгравшемуся в ее душе чувству к былому недругу. «Какая же все-таки странная штука жизнь, — думала она, — дает нам порой вовсе не то, что мы хотим, но и не лишает при этом нас того, чего так страстно хочет наше сердце…»       Мечты о столь ярком и неординарном человеке, несомненно, вновь избавляли от всей этой непроходимой, хоть и временной, темноты. Мысли о голубоглазом арранкаре наполняли надеждой каждый сантиметр этого пространства, и Ичиго, не без радости, отметила, что даже здесь Джагерджак умудрялся спасать ее. Как всегда.       — Гриммджоу, спасибо…       Ичиго улыбнулась. Она вновь почувствовала его присутствие извне. Он никогда не говорил с ней, как остальные, но его приход всегда сопровождался теплом, окутывающим ее всю, хоть она и не ощущала своего тела. Она не знала, сидел ли он с ней рядом, держал ли за руку, обнимал ли при этом, но то, что он отдавал ей частичку своего тепла, она чувствовала сердцем, стучащим сильнее и сильнее в этой клетке, созданной из темноты и тишины.       — Гриммджоу… — Позвала она по привычке его, зная, что он не услышит, ведь эти ее монологи наверняка происходили только в ее голове. Но почему-то так сильно хотелось докричаться до него в этот раз, когда неосязаемое расстояние так сильно разделяло их от желанного созерцания… — Гриммджоу! — Позвала она снова. — Гриммджоу! Гриммджоу! Гриммджоу! — Повторяла она опять и опять, будто пыталась заполнить этим именем всю темноту и взорвать ее его голубым пронзительным светом.       — Гриммджоу!.. — Куросаки, прокричав из последних сил, вскочила с футона.       Выпрыгивающее из груди сердце и режущие от забытого дневного света глаза… Она вернулась. Куросаки беспомощно забегала взглядом по незнакомой комнате в поисках того, кто был так близок и так нужен…       Однако арранкара рядом не оказалось. Вместо него в комнате находился человек, глядевший на проснувшуюся Ичиго немного смущенными, но все же успокаивающими глазами. Он неуклюже усмехнулся перепуганной спросонья девушке и тихо сказал:       — Рад, что ты проснулась, Куросаки…