XCIII. МИРНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ: ОТДЫХ ДЛЯ ПОБЕДИТЕЛЕЙ
1 апреля 2015 г. в 22:52
От Каракуры до ближайшего живописного уголка на берегу моря было несколько часов, но сверхскоростной поезд ехал плавно и бесшумно, совершенно не утомляя своих пассажиров изнурительным путешествием. Правда, в вагоне таковых было немного. «Странное явление для разгара лета», — удивлялась Куросаки и, покосившись на своего любимого арранкара, допустила шальную мысль: не иначе, как Секста постарался для этого, не то распугав всех туристов злобным рыком, не то перебив половину собравшихся, как и они, на отдых… Что и говорить, но людей Джагерджак недолюбливал.
Гриммджоу лежал головой на коленях у Ичиго, намеренно выставив свои длинные ноги в проход меж сиденьями. Редко проходящие мимо них пассажиры, как и стюард, только кривились от столь неподобающего поведения, но вот выражать свое недовольство вслух не решались — уж больно крепким и неприветливым казался им этот наглец: высокий, мускулистый, с взлохмаченными волосами, колючим взглядом, скептически поджатыми губами и огромным шрамом на груди. Этому типу явно не стоило становиться на пути, ибо всем своим видом он сообщал окружающим: «Не лезь ко мне — убью».
Очередная недовольная ужимка стюарда в адрес парочки, сидевшей на местах 15 и 16, вызвал приступ внутреннего хохота у Куросаки. Наверняка, бедный паренек уже проклял этот день, когда к нему в вагон сел некто Гриммджоу Джагерджак, наплевательски относящийся ко многому, в особенности, к каким-то там правилам приличия. Ичиго, поначалу красневшая за невоспитанность своего парня, попыталась делать ему замечания. Но сдавшись сразу же после второго по счету разу, предпочла тактику Сексты — ко всему относиться эгоистично-пофигистически: пожалуй, они даже заслуживали пожить так, в свое же удовольствие, дважды отвернув конец света от этого мира. Собственно, за этим самым удовольствием они и ехали на море, выбравшись из душной Каракуры, сбегая от друзей и обязанностей, дабы насладиться хоть несколько дней миром и друг другом.
Ичиго понежилась в луче блеснувшего в окошко полуденного солнца. А вот арранкара на ее коленях оно вовсе не порадовало: сквозь полуопущенные веки девушка наблюдала, как он зажмурился от болезненно полоснувшего по сосредоточенным глазам света. Девушке не хотелось закрывать окно, ведь за ним сменялись удивительно красивые летние пейзажи зеленого леса и синего океана, которые временная синигами за своей работой и случившейся войной, кажется, не видела целую вечность.
Но и любимого арранкара было жаль. Куросаки слегка склонилась над Гриммджоу, отчего отросшие прядки сползли вперед и занавесили раздражающий его свет мягкой оранжевой шторкой. Джагерджак довольно улыбнулся и тут же замурлыкал, когда нежные пальцы следом зарылись в его густую шевелюру. Мозг поплыл от приятных и ласкающих прикосновений, хоть взгляд Сексты был все также напряжен от свалившегося на его голову «внешнего раздражителя» — преподнесенного Урахарой iPhone, в котором арранкар устал уже разбираться.
— Фу-у-ух, — с шумом выдохнул Пантера и сжал до хруста в ладони взбесивший его предмет. У него появилось жгучее желание вышвырнуть эту адскую машинку подальше, и, будь окно напротив открыто, он бы так и поступил.
Арранкар гневался как-то по-детски мило, что позабавило Куросаки. Не испытывая более терпения взрослого ребенка, Ичиго поцеловала его в нахмурившийся лоб, желая тем самым остудить импульсивную ярость, вспыхнувшую из-за какой-то неважной мелочи. Однако Гриммджоу задрал подборок выше, требуя иного успокоительного: раздраженный Секста — ненасытный Секста. Девушка усмехнулась и подставила свои никогда не противящиеся его напору губы, позволяя Джагерджаку терзать их столько, сколько потребуется, чтобы он выпустил пар.
В обеих парах наушников, подсоединенных через сплиттер к телефону Куросаки, как нельзя, кстати, заиграла какая-то успокаивающая и ненавязчивая мелодия: и не медленная и не быстрая, не веселая и не грустная, действительно, спокойная и какая-то «волшебная». Так определила Ичиго про себя настроение этой композиции и нарисовала в уме совершенно удивительную картину играющих на гитаре маленьких фей или эльфов — жителей какого-нибудь сказочного леса, в котором сейчас, закрыв глаза, можно было представлять уединенными и их вдвоём с Гриммджоу.
Секста также довольно промычал в губы рыжеволосой. За проведенные уже два с лишним часа в дороге, он прослушал почти всю музыкальную коллекцию Ичиго. Что-то ему нравилось, что-то не очень, но он упорно хотел дослушать все до конца. Хотел узнать, что ей нравится, чем она дышит, под что грустит, на что заводится… Музыка, оказывается, весьма органичная вещь в человеческой жизни, которая будто дополняет недостающую гармонию как в обыденных вещах, так и в сугубо интимных. Даже сейчас, целуя Куросаки вот уже три песни подряд, Гриммджоу, не без удовольствия для них обоих, менял темп и напористость своих движений, подстраиваясь под должный ритм и прислушиваясь к тем чувствам, которые пробуждали в его душе, действительно, стоящие вещи. Именно такими ощущениями стоило наслаждаться и отдавать этому все свое время, которое было глупо посвящать негативным эмоциям и размениваться на бесполезность. Уж кого-кого, а жизнь научила их обоих ценить каждую мирную минуту и моменты проведенные вместе.
Когда Джагерджак остановился, Ичиго, отстранившись лишь на пару сантиметров от его кончика носа и стянув наушники с обоих, мягко улыбнулась ему:
— Вот видишь, телефоны не только раздражения приносят, они могут хранить и наши удовольствия.
— Не согласен. — Покачал головой Гриммджоу. — Музыка — это, конечно, здорово, но… — он коснулся пальцами облака нависавших над ним рыжих прядок, — тебя же в телефон не запихнешь? А ты — мое главное удовольствие.
— Ну, можем, сделать так… — Куросаки потянулась за телефоном Пантеры и, зайдя в меню, нажала на иконку фотокамеры. Она вытянула руку вперед над ним и, выстроив нужный ракурс, скомандовала: — Улыбочку! — Гриммджоу не в силах сопротивляться какому-то магическому воздействию этого слова, усмехнулся своей широкой, открытой и немного шальной лыбой, которую Ичиго сложно было переплюнуть. Но она тоже усмехнулась, меряя шириной улыбки свое истинное счастье. А счастье у Ичиго было огромное — примерно таких же размеров, как пригревшийся на ее коленях голубоглазый арранкар. Щёлк! — Вуаля! — И рыжая подала Гриммджоу телефон, на экране которого красовались две безумно симпатичные мордашки, не скрывающие своего счастья. — Поздравляю нас с первым совместным фото! — Чмокнула она в щеку довольного Сексту и вновь улыбнулась широко и искренне, радуясь про себя тому факту, что теперь у нее имелось документальное свидетельство того, что все происходящее с ними — точно не сон.
Небольшой трёхэтажный коттедж на несколько комнат для отдыхающих приветливо встречал белоснежным фасадом, выделявшимся на фоне далеко уходящей за горизонт лазурно-синей глади океана. «Белый. Синий. Любимые цвета Гриммджоу, — восхитилась Куросаки, — как по заказу». По его довольному виду она заключила, что милый отельчик пришелся по вкусу и Сексте. Главным же достоинством этого местечка, как обещала информация на сайте, были обещанная уединенность, что не могло не радовать Джагерджака, и частный пляж в непосредственной близости к гостинице, что привлекло, в свою очередь, Ичиго, обожавшую понырять, и поплавать, и позагорать.
— А вот и наш номер… — Остановилась Куросаки у белой двери в тупике коридора, и являвшейся средней комнатой крыла на трое апартаментов. Соседние, к счастью для влюбленной парочки, были не сданы, а, значит, никто не станет им мешать или возмущаться вполне ожидаемому шуму от молодежи.
— «15»? Ты издеваешься, да? — Фыркнул Пантера на безнадежную одержимость рыжей этим числом. — «Прости», — беззвучно прошептала она, улыбаясь якобы виновато. «Врушка», — сузил свои голубые глаза арранкар, точно зная, что здесь не обошлось без скрытого умысла.
Интерьер внутри оказался тоже довольно милым — все в том же белом цвете с синими и бирюзовыми вкраплениями. Пройдя в спальню, Куросаки застыла на месте: просторный балкон с панорамными окнами и мраморными перилами предоставлял потрясающий вид на просторы бескрайнего океана, который приятными рокочущими волнами набегал на белый песок широкого побережья. «Мы в раю…» — Восхищаясь, заключила девушка.
Стоит ли говорить, что Джагерджака воодушевляли иные вещи, собственно говоря, в пределах самой спальни, где красовалась огромная двуспальная кровать с белоснежными простынями и кучей голубых подушек. Гриммджоу бы уже с радостью представил в своем воображении себя и Куросаки, кувыркавшихся здесь, но пока завалился на кровать, падая от банальной усталости. Переезд, гигай, голод… Для Пантеры многие вещи приносили дискомфорт, но только не попка Куросаки в обтягивающих белых джинсах, вид которой услаждал прищуренный глаз арранкара, и не мягкий матрас, уют которого приятно расслаблял мышцы.
И все бы было еще лучше, если бы не было так…
— Жарко!!! — В один голос протянули развалившийся почти на всю кровать Секста и присоединяющаяся к нему Ичиго, распарившаяся на балконе под все еще пекущем послеобеденным солнцем.
От июльского зноя спасение в комнату не приносил ни исправно работающий кондиционер, ни распахнутый настежь балкон с долетающим прохладным бризом. Ясное дело, что освежиться в прогревшемся за день океане, да еще и под беспощадными лучами солнца, было невозможно. А потому оба путешественника, поддаваясь одной и той же идее, стремглав влетели в ванную комнату.
— Ванная! — Ткнула Куросаки пальцем в просторную белую купель, манящую многообещающим расслаблением и приятной негой.
— Душ! — Выпалил Джагерджак, помышляя об охлаждающей свежести и желаемой бодрости.
Ичиго попыталась сделать бровки домиком, но, увы, так красиво и невинно, как у Иноуэ, у нее не получилось. Гриммджоу поморщился, явно не собираясь поддаваться уговорам и мольбам, для чего демонстративно скрестил руки на груди. И вообще, как она себе представляла делать «это» в скользкой и неудобной ванне???
— Ну, хорошо… — Неохотно буркнула девушка, улавливая ход мыслей Сексты по лукавым голубым глазам. — Но! Вечером — моя взяла!
Гриммджоу потянул хитрый уголок ухмылки вверх, обнажая скалящиеся от удовольствия зубы. Ни слова не говоря, он закинул рыжую к себе на плечо и зашагал к душевой кабинке — просторной, в зеркалах, и, похоже, звуконепроницаемой. С отелем они таки не прогадали!
Вода зашумела, сразу падая освежающим не холодным дождем на головы все еще одетых Куросаки и Джагерджака. Чем не воспоминания об их первой ночи? Кажется, с тех пор они прожили чуть ли не полжизни, но это произошло всего лишь две недели назад. Две недели, как они официально встречаются, но вот таких моментов, которые они проводили наедине, не думая больше ни о чем, кроме друг друга, заботясь о своем наслаждении, лелея обретенную любовь, осуществляя приятные фантазии и строя милые мечты, можно было пересчитать по пальцам… А ведь это было здорово и так… по-человечески, что ли. Секста Эспада, медленно приспосабливающийся к такой вот жизни, день за днем, находил какое-нибудь новое подтверждение пользы быть человеком. Конечно, он не отторгал своего естества — ему нравилось быть сильным, скорым, неуязвимым арранкаром, но быть человеком ему тоже пришлось по сердцу, и единственным, но все перевешивающем достоинством в этом была только его Куросаки.
Ичиго засмотрелась на дивно преображавшегося Гриммджоу: искусственный дождь смягчил вечно раздраженные колючие пряди волос, углубляя их голубой озорной цвет до успокаивающего синего. Струйки воды очерчивали красивое рельефное лицо, выглядящее в этой немного меланхоличной атмосфере, немножко грустным и даже серьезным, под стать случившейся не к месту задумчивости в голубых глазах.
— Эй, Гримм… — Позвала его тихо Куросаки, скользя подбородком к его уху. Приласкавшись затем щекой к его щеке, она прижалась намокшей длинной челкой к несколько напряженному лбу. — Я знаю, что девушкам об этом не принято спрашивать у парней, но… О чем ты сейчас думаешь? Что тебя тревожит?
Секста рассеянно посмотрел на девушку: кажется, он и не заметил, как впал в какое-то несвойственное ему чувство прострации. Это было так непохоже на него и даже непростительно, тем более, здесь, сейчас, когда совсем иные мысли, желания, ощущения, а не сантименты, должны были отключать его мозг. Но никто его не порицал за это. Вот что было поистине странно и… до жути приятно. Гриммджоу застыл теперь сосредоточенным взглядом на спокойной и теплой карамели в любимых глазах — что бы он ни делал, что бы ни говорил, что бы ни думал, они всегда отзывались запредельным, необъяснимым пониманием и принятием. Наверное, по этой причине он не побоялся признаться:
— Я… думал о том, что, похоже, мне начинает нравиться быть человеком… — Рыжеволосая облегченно выдохнула и осклабилась. Пантера легонько взял ее за подбородок и приблизил к себе снова: — И это лишь благодаря тебе, И-чи-го…
Арранкар в свойственной ему кусающе-нежной манере с наслаждением коснулся сначала нижней губы любимой девушки, затем и губы верхней. Поцеловал левый уголок ее растущей улыбки, через миг — поцеловал правый. Сильные большие ладони скользнули по мокрым щекам под прилипшие шелковистые пряди, превратившиеся из ярко-огненных в рассветно-красно-оранжевые, волнующие своей новой неведомой насыщенностью и даже мистичностью. Карамель задрожала, под мелкими капельками, упавшими на вызывающе черные для этой солнечной красоты ресницы. Гриммджоу, не смыкая век, окунулся с поцелуем в рот Куросаки и, впиваясь в любимые глаза, молил девушку также смотреть на него все это время.
Новое чувство постоянного присутствия партнера во всех твоих мыслях и действиях вселяла дерзость и даже некоторую наглость в обоих. Не отвлекаясь от созерцания карамели и неба в глазах друг друга, не ослабляя настойчивого сплетения языков и живя одним жарким дыханием на двоих, арранкар, не собираясь отстраняться или прекращать натиск, дал волю рукам, слишком хорошо знающим свое дело и не требующим дополнительного внимания. Нахальные пальцы бесстыже стягивали намокшие джинсы сразу же вместе с бельем. Сначала с нее. Потом с себя. Осмелевшие и самоуверенные, но, в то же время, не желавшие отвлекать сплетение лиц и душ, они в странной заботе разорвали черную футболку на часто вздымающейся, наливавшейся груди, затем рванули белую майку на мускулистом торсе своего хозяина.
Подушечки пальцев ощутив дразнящие ручейки на упругом мягком юном теле, передали мозгу возбуждающие фантазию картинки, против чего Секста уже не мог устоять: его взгляд, как и губы, устремились вниз, где круглые капли жемчужинами убегали по покатой груди, кричавшей о своем возбуждении набухшими горошинами сосков. Горячий рот с острыми, но щадящими зубами, прикусил один из них, затем — другой, и снова — первый, перемещаясь туда и обратно, в томной играющей манере, намеренно доводя девушку до исступлённого желания.
Куросаки совсем скоро проронила невольный вздох, приглушенный укусом в собственное плечо и неразборчиво говоривший не то о ее накатившем наслаждении, не то, наоборот, о явном недовольстве. Джагерджак, не оставляя сладострастную пытку, учиненную присосавшимся ртом к сводящей его ныне с ума груди, вновь дал волю рукам. Они соскользнули с талии девушки по разные стороны: нежно, но ощутимо поглаживая ее живот и спину, и встречаясь вновь меж ногами Ичиго. Доставляя равно одинаковое удовольствие, Гриммджоу скользил и погружался пальцами с синхронной силой и частотой, напевая в голове одну из понравившихся ему сегодня песен и непроизвольно следуя ее ритму.
Когда рыжеволосая, обмякшая и лишившаяся сил стоять на ватных ногах, повисла на арранкаре, обхватывая его руками за шею и плечо, Секста промурлыкал ей на ухо слова, что крутились у него на языке. Девушка тихонько рассмеялась, радуясь, что многочасовое прослушивание ее музыкальных пристрастий не прошло даром и даже пришлось по вкусу весьма разборчивому в своих предпочтениях Пантере. Но, похоже, он, действительно, получал от этого удовольствие, раз принялся разбавлять невнятное мурлыканье более внятными словами, а после и вовсе стал воспроизводить с удивительной точностью текст и мелодию услышанной лишь раз песни. Кто бы мог подумать, что у Джагерджака, помимо приятного грудного голоса, был определённо развит и тонкий музыкальный слух?
Однако Король Пантер на то и был королем, чтобы преуспевать во всем: увлекая душу Куросаки за собой магией голоса, он незамедлительно принялся доставлять удовольствие и ее вожделенному телу. Он двигался в новой тактике, смакуя умеренным темпом, прислушиваясь к ритмической пульсации музыки вокруг них и их собственных сердцебиений, подстраиваемых в такт друг другу. Движение за движением, толчок за толчком, вздох за вздохом, крик за криком — сегодня он с Куросаки писали собственную мелодию, отображавшую их внутренний мир, их счастье, их любовь мурлыкающе-поюще-кричащей фотографией, которая сейчас запечатлевала лишь один из многих приятных моментов их человеческой жизни в столь оригинальной форме.
«Кричи, моя карамель», — требовал довольный Пантера, впечатывая раскаленное тело девушки в прохладный кафель душевой. Зеркала здесь давно запотели от падающей на них мелодии гулкого искусственного дождя, от сбившегося частого и жаркого дыхания, от безудержных обжигающих страстью криков. Джагерджак вздрагивая от остужающих холодных капелек на закипевшей коже и раскатывающегося по телу жарящего пламени его удовольствия, путаясь в словах под конец своего «выступления», стал уже вплетать в песню собственные звуки и междометия, щедро приправляя такую откровенную самодеятельность своим неизменным удовлетворенным «Кур-р-росаки» и ее вторящим в унисон восторгающимся «Гриммджоу!!!»
Тяжело дыша, оба, разбитые сладкой истомой, тела, нуждаясь в передышке, точно певцы в антракте, счастливо улыбались и не спешили покидать приятно охлаждавшее дождливое царство в поджидавшем их за его пределами солнечном раю. Гриммджоу не удержался и вновь прильнул с поцелуем к соблазнительно-мокрой, искрящейся капельками воды, Ичиго. Ее светящаяся карамель дразнила и одновременно вдохновляла Джагерджака, и он не заставил себя ждать долго.
— А я думала, что концерт уже окончен? — Усмехнулась Куросаки, скользя руками по грациозной спине, если и не прекрасно поющего, то превосходно танцующего определенные танцы, Пантеры.
Гриммджоу с вызовом улыбнулся:
— Обижаешь, кис-с-са… — Закидывая тут же ноги девушки себе за спину, он пригладил ее по щеке: — Для особых слушателей, я готов исполнять концерты безостановочно.