Blue Strawberry

      «Душа… Это ее рука, тянущаяся ко мне…» Невыносимо приятные слова, обжегшие черные губы, увы, так и не достигли сердца, распавшегося в прах, как и остальное тело. Развеваясь на ветру, легком и освежающем, серебристо-черные пылинки забывали свою форму, не хранили в памяти образы и речи, не помнили движения и жизни. Безвольные и несущественные, ничтожные крупинки прежде сильного существа поддавались теперь чужой воле, будь то редкое движение воздуха, или задетый чьим то шагом песок, или произведенная волнением извне дрожь этого не всегда застывшего и пустого мира.       «Улькиорра-сан…»       Знакомый голос. Не встревоженный, не испуганный, не пронзительный, совсем не такой, которым его запомнило блуждающее сознание в последнюю встречу. Думать о ней, восстанавливать по обрывочным картинкам, по бесконечным секундам и по непознанным до конца ощущениям было трудно, болезненно, порой просто невыносимо, но всегда… странно.       Как эти воспоминания, голоса, звуки, даже запахи могли проникать сюда, в сознание, которое навсегда, бесследно и полностью утратило свою оболочку, способную при жизни дарить существование, а после смерти оставлять напоминание о себе. Но ничего подобного не дает полное исчезновение. Кажется, не может дать… Откуда же тогда все эти мысли? Восприятия? Ощущения? Чувства? Эмоции? Неужто сознание способно отторгать бренность тела и воспарять над ним, точно освободившееся облако? Или же это и есть душа, пробудившаяся так вовремя перед самым концом бытия и способная на это самое сознание?       «Улькиорра-сан…» — И снова голос. Нежный, осторожный, даже вкрадчивый немного. Откуда он здесь?.. А вместе с ним — видение огромных дрожащих пепельно-серых глаз, поражающих своим бесстрашием перед врагами и опасностью, манящих покоем и добротой… «Эта женщина…» Ее чувственные слезы на побледневших щеках. Закушенная губа, не пускающая наружу ненужные, порочащие ее всхлипы. Ее рука, неумолимо тянущаяся к чему-то важному для нее, но такому неуловимому и… запоздавшему.       Что было бы, если бы она успела? Что было бы, если бы ее тоненькие, пробуждающие жизнь и отторгающие забытье, пальцы соприкоснулись с неотвратимой участью? Остановила бы она смерть в очередной раз и, если да, то что бы побудило ее к этому? Зеленые глаза, всегда смотревшие на нее с презрением, которые таили в зрачках запретную заботу? Холодные руки, порой сжимавшие до хруста ее шею, которые с трудом, но контролировали подкожное удовольствие от соприкосновения с нежным шелком ее тела? Пустое бессердечное существо, утратившее свою душу через омерзительную для людей, зияющую чернотой и безнадежностью, дыру? Когтистое крылатое чудовище, убившее однажды ее друга, который оказался таким же сильным рыжеволосым существом женского пола, что и земная «принцесса»? Вряд ли…       «Улькиорра-сан…» — Мягкий, близкий шепот, волнующий несуществующее сердце, обжигающий неосязаемое тело, пробуждая нереальную жизнь. Так не бывает… Невозможно обратить время вспять, а из миллиона частиц восстановить нечто цельное. Так не бывает. Никогда подобного не было и вовсе не должно быть.       — Улькиорра-сан… — Теплый и влажный поцелуй, ощутимо опустившийся на твердый осязаемый лоб под щекочущими прядями тяжелых волос. Аромат цветов, весны, жизни, защекотавший нос, который, затрепетав своими крыльями, пытался разобрать явь или сон по запаху. Внезапный шорох и быстрые удаляющиеся на миг шаги и возвращающиеся обратно со странным приумножающим их эхом.       А после — тишина. Но не мертвая, не абсолютная, не пустая. Сбившееся дыхание справа, взволнованное, на грани стона, — слева. Рокочущее перешептывание вокруг. Гулкий вздох где-то над… «Собой?» — Анализирующее все сознание, наконец, выдало главный вопрос, впрочем не требующий ответа, ведь он крылся, как раз, не в сознании, а в осязании… Осязании свободных рук и ног, тяжелого тела и не менее тяжелой головы. Чутких ушей, принюхивавшегося носа, дрожащих ресниц на щеках, напрягшихся челюстей, слипшихся губ.       «Где я? Кто я?»       Веки дрогнули и с медленной осторожностью стали приоткрываться, впуская в слившуюся с темнотой сетчатку противоестественный для погасшей жизни свет. Большие зеленые глаза, глубоко изумрудного благородного оттенка, уставились перед собой, упираясь взглядом в потолок совершенно незнакомого помещения. Дневной свет, белый, как и свод над зеленоглазым, заставили зрачки сузиться в знакомые до трепета кошачьи черточки. Впрочем, мелькнувшая тень на потолке заставила глаза дернуться и расплыться темным кружком в зеленых озерах снова, когда ничего не понимающий взгляд с бесцветного потолка на себя перехватил яркий образ возникшей над головой женщины.       — О-о-о, — приложила она палец к нижней губе, скрывая на миг под ним родинку на подбородке, — кажется, он наконец-то пришел в себя.       — Думаешь? — Рядом с лицом незнакомки возник весьма знакомый лик: бирюзовые глаза придирчиво вглядевшись в ожившую зелень, вдруг скрылись за ничего не говорящими щелочками.       — Да нет, — в серебряноволосую макушку уперлась темная голова, которая не менее дотошно изучала представшую картину схожими кошачьими глазами, только лунного оттенка. Смуглая рука несколько раз промелькнула перед зеленоглазым лицом, не выдававшим никакие эмоции. — Вот видишь?!       — Яре-яре, — к женщине, похожей на кошку, прислонился человек в полосатой шляпе. С видом доктора или исследователя, он предположил: — Может, вы что-то ему… м-м-м «не доклеили»? Ну, кусочек мозга, например?       — Ага, или язык, — между кошкой и шляпником втиснулся блондин с нервной широкой улыбкой, откровенно начавший сверлить зеленые глаза сквозь их зрачки, все темнеющие и темнеющие от увеличивавшегося «живого» навеса над собой.       — Тогда я точно знаю, кто станет донором, Шинджи! — Мелкая девчонка с двумя колючими хвостиками и скалящейся клыком усмешкой, схватила приятеля за язык и, вытащив, кивнула зеленоглазому: — Ну, че, молчишь? Нравится язык? Болтливый, правда, зараза…       — Может, мы в чем-то просчитались, — высокий человек в очках и со скрещенными на груди мускулистыми руками, навис прямо над головой, сверху, отчего виделся в перевернутом изображении.       — Да все нормально, — рядом с ним появился грузный усач с добродушной улыбкой. — И ничего мы не пропустили… Просто дайте ему время привыкнуть, ведь он слишком долго пребывал за пределами ночи.       — Тогда… С добрым утром тебя, Улькиорра-сан… — Раздался нежный, ласковый голос, самый знакомый и самый желанный со всей этой шокирующе непонятной компании людей, которых зеленоглазый хотел бы не видеть, желая закрыть веки и больше никогда их не открывать, но… Услышанное приветствие прозвучало как приглашение к новой жизни, к этому дневному свету, к этим непонятным существам, но, главное, к появившейся меж нависавшими над ним лицами рыжеволосой и сероглазой целительнице, способной одной своей рукой пробудить утраченную душу и одним только голосом вернуть бесследно умершего обратно к жизни.       — Женщина… — Хриплый голос таки вырвался из оживших губ.       — Улькиорра-сан… — Большие пепельные глаза задрожали и увлажнились.       Пролившиеся слезы упали на щеку бывшего Куатро Эспада горячими каплями, заставляя его тихо застонать и все-таки закрыть веки под сдвинувшимися бровями.       Нависавшие над телом очевидцы воскрешения мертвеца посчитали, что плач Иноуэ добил едва пришедшего в себя арранкара.       — Орихиме-тян, ты же обещала не плакать, — вклинился в ее слезы Ичимару своим сладко-приторным участием, чтобы разрядить атмосферу.       — Гин, ты — бревно бесчувственное! Ну, как тут не заплакать? — Шмыгнула носом Рангику, однажды уже побывавшая на месте своей подруги: пережить смерть и мучительное ожидание возвращения с того света возлюбленного — такого и врагу не пожелаешь.       — А я согласна со змеем! — Вспыхнула Хиори, в принципе, не выносящая слез. — С чего это плакать? Тут вроде как радоваться надо… Хотя оживлять Пустого, это ж еще додуматься до такого?!       — Дур-р-ра, — скрипнул Хирако, — ты ж сама наполовину Пустой… Он почти, что наш собрат, прояви хоть ува… — Тут раздался удар подзатыльника, и последующая возня борющихся меж собой людей.       — Твой собрат, Шинджи, пустоголовый обезьян, а не…       Улькиорра не прислушивался дальше: что бы ни предполагали, что бы ни говорили все эти незнакомцы, он знал себя лучше всех остальных. Боль, пролегшая меж его бровями, прижавшая его веки и выхватившая стон из занывшего в груди сердца, была вызвана не раздражением, а созерцанием невыносимо приятной картины, до жути напоминавшей ему последнее предсмертное видение. Тогда, теряя себя, он хотел просить «принцессу» не плакать по нему. Слезы обреченности были неспособны изменить ничего в тот последний момент, когда времени не оставалось на нужные слова, на правильные действия, на прощальные взгляды.       Сейчас же все было по-другому. Арранкар, наоборот, не хотел прерывать девушку: совсем иные на вид, слезы радости творили не только многообещающие перемены, но и просто необъяснимые чудеса в его отчетливо забившейся внутри душе. Наполненный ею до краев, Улькиорра, ощущая с каждой минутой силу в новом обретенном теле, сумел пошевелиться. Медленно открыв глаза снова, он покосился в поисках того, к чему ему так хотелось дотронуться еще со своей прошлой жизни. Тонкие длинные пальцы, бледные, но не отпугивающие прежней арранкаровской мертвецки-белой кожей, а живые, скользнули вверх и потянулись к руке рыжеволосой.       Иноуэ, вмиг утратив слезы, заворожено следила, как сдержанная ладонь осознанно выпускала наружу свои… чувства? Неужели он помнил? Неужели тоже не забыл ту душераздирающую сцену на крыше Лас Ночес, каждую ночь не отпускавшую ее в кошмарах? Что за странное остаточное воспоминание двигало им сейчас в данную минуту? Орихиме ни разу не усомнилась и не оставила попыток вернуть себе арранкара, собрав его по мельчайшим крупицам, но вернуть его прежнюю память, его едва зародившиеся чувства и его истинное отношение к ней… Девушка даже не надеялась на это.       Вот поэтому она с огромным воодушевлением потянулась рукой к Улькиорре, зная наверняка, предчувствуя заранее, выпуская и свои собственные чувства к нему навстречу, вплетая их в свои дрожащие от волнующей радости пальцы, которые, словно пробило током от прикосновения со столь желанной вернувшейся душой.       — Похоже, мы здесь уже лишние, — взмахнул веером Урахара, и заговорщицки скользнул взглядом поверх него в сторону Гина и Рангику, сидящих напротив. Парочка кивнула и первой шмыгнула из комнаты. За ними последовали все остальные вовсе не бесшумно, учитывая стук гэта шляпника и не прекращавших драться Шинджи и Хиори, находящихся теперь под руками Тессая и Хачи.       Орихиме виновато улыбнулась, мягко говоря, изумленному Куатро: такова была ее жизнь в беспокойной человеческой Каракуре и она совершенно отличалась от того тихого, даже застывшего уклада мира в привычном ему Уэко Мундо. «Захочет ли он принять такую жизнь?» Этот вопрос не давал покоя Иноуэ с самого начала, как только она задумала вернуть арранкара. Было ли это ее эгоистичным желанием? Определенно, да. Но так было лишь до того момента, когда она услышала первый стук его живого сердца, а потом взглянула в пробирающие ее до приятной дрожи изумрудные глаза.       «Живой…» — Выдохнула девушка, мигом осознавая, что ее безрассудная доброта вновь и вновь поглощала ее здравый эгоизм. Видя Улькиорру прежним, целым и невредимым, все остальное становилось абсолютно неважным. Останется ли арранкар здесь, с ней, Орихиме больше не думала об этом: его жизнь, вот, что имело для нее значение. Именно к этому и стремилось ее подсознание, попирая ее же самыми нежными и искренними чувствами к прошлому стражу, и это было больно.       Рыжеволосая, заметно сжав переплетенные с Улькиоррой пальцы, опустила голову и, не глядя в зеленые глаза, не в силах больше терзать собственное сердце, выпалила то, что неимоверно ее тревожило:       — Ты теперь уйдешь?       Куатро слегка приподнял черные брови от удивления. Тем не менее, будь он сейчас даже сверхэмоционален, смущенная собственной робостью и нерешительностью девушка не смогла бы заметить этого, спрятавшись за упавшими на лицо длинными рыжими волосами. Не знавшая меры своему самопожертвованию для других, склоненная голова покорно ожидала приговора, вся сжавшись от тревожного напряжения и давящего на нее пессимизма.       Не отпуская ее руки, Улькиорра другой рукой сначала помог себе подняться на футоне, а потом скользнув пальцами по влажному от стекавших беззвучных слез подбородку, поднял заплаканное лицо к себе.       — Женщина… — Пробиравшиеся прямо в душу изумруды своим нерушимым спокойствием осушали даже не пролитые слезы в серых глазах девушки. Куатро терпеливо дождался, пока Орихиме перестанет вздрагивать от внутренних плохо срываемых и разрывающих ее тело стенаний. Его внимательный, пусть и безэмоциональный, взгляд явно не отторгал ее, как и его пальцы, прикипевшие к ее щеке и ладони, не отвергали присутствие этой девушки рядом с собой. — Я не знаю, что произошло со мной после смерти там, в Уэко Мундо, не знаю, что приключилось со мной здесь, в твоем мире, но, женщина, я не собираюсь никуда уходить.       Улькиорра тут же поймал ее, вспыхнувший одновременной надеждой, нежностью и преданностью, взгляд. Непривычно часто бьющееся сердце неожиданно пропустило удар, отчего арранкар замер, к собственному стыду, опасаясь, что вновь обращается в Пустого. Но тут пепельно-серые глаза участливо приласкались в ответ и, зажегшаяся от них жизнь, вновь оглушающе застучала по венам. Эспада обреченно покачал головой:       — Похоже, что и моя душа теперь… тоже хочет здесь остаться…