Blue Strawberry

      Рокот морского прибоя приятно ласкает слух периодическими звуковыми волнами. Ближе — дальше, вперед — назад, громче — тише. Мелодичные ритмы набегают на шершавый песчаный берег шумной шипящей пеной и возвращаются, приглаживая россыпь песчинок, меленькой гальки и тарахтящих ракушек шелковистой ровняющей все звуки под собой гладью. В такие моменты становится особенно хорошо — окружающее безмолвие позволяет прислушаться к остальным успокаивающим и радующим душу вещам. Например, почувствовать трогательное прикосновение нежного бриза на округлившихся от улыбки щеках и его легкий невесомый поцелуй на беззаботных устах. К ярким волосам же он испытывает иные чувства, более смелые, озорные, восхищенные, а потому беспрестанно и дерзко теребит длинные рыжие прядки, щекоча ими открытые острые плечи, согревшиеся солнцем. Оно тоже не уступает ветру и играет в настойчивую игру — ощутимо припекает разукрашенную им же макушку, насыщая ее еще большим цветом, сочным, горячим, почти огненным.       Куросаки раскрывает сомкнутые теплом и удовольствием глаза и, жмурясь поначалу, все же подставляет свой карамельный взгляд благодати небесного светила. Оно сияет по-летнему высоко, в чарующе голубом небе, на котором плывут вдаль растянутые по небосводу перья облаков… Куда они движутся? Ответ завиделся вдали: облака не убегали и не уходили за горизонт, а просто растворялись вместе с объединенной небесно-морской гладью по всему кругозору. Девушка описала взглядом дугу и, следуя за ним, обернулась через плечо: город с бесконечными небоскребами позади нее также медленно рассеивался в дрожащей дымке, мерцая будто пустынный мираж в лучах обнажающего нелицеприятную реальность солнца.       «Мой мир отдаляется, как и те двое…» Ичиго припомнила Зангетсу и Хичиго в момент их сражения за секрет Завершенной Гутсуги Теншоу. Их прощающиеся лица. Их скорбные голоса, которые оставляли ее навек, а потом почудились, когда ее сознание почти подчинил Пустой. Как и тогда, после боя с Улькиоррой, она не помнила совершенно ничего из случившегося внутри себя, а потому просто верила тому чувству, кричавшему ей о возврате преданных друзей. «Да нет это невозможно…» — Горько заключила она. Если бы ее духовные помощники были живы, то этот мир бы не исчезал сейчас, как и не исходили бы от нее последние силы синигами.       — Ичиго?.. — Тепло, в стократ приятнее любого солнца, коснулось плеч, прошлось по рукам и заключило в кольцо объятий… Ей не следовало оборачиваться: их хозяина в ее внутреннем мире не существовало, но вот его тепло, его голос, его цвет, его имя — здесь все было пропитано насквозь этим удивительным арранкаром, проросшим, точно молодой силы росток, в ее сломанном теле.       — Гриммджоу… Ты пришел за мной?       — Нам пора уходить, детка… — Нежное дыхание приласкало ухо. Ичиго непроизвольно убрала отросшие прядки за него, чтобы подставить кожу приятно-волнующему воздушному прикосновению.       — Можно… мне еще остаться немного?       — Нет. Так будет только сложнее… Ведь ты же все и так понимаешь, принимаешь и знаешь, что ты не одна. И вместе мы справимся с этим.       — А что, если я больше никогда не вернусь сюда?       — Тогда запомни этот мир таким, пока еще целым и красивым, как твоя душа.       — Поэтому я должна проснуться, чтобы не прощаться с собой?       — Ты должна проснуться. Чтобы проститься с другими…       — Ру-ки-я? — Глаза Куросаки дрогнули и распахнулись. Перед ней сразу показалось маленькое личико темноволосой девочки с огромными синими глазами. Она совершенно не моргала, боясь спугнуть движением ресниц пробравшуюся реальность между ней и тем, кто только что очнулся и позвал ее по имени. — Рукия…       — Все хорошо, Ичиго, я здесь… — Синеглазая потянулась к ней рукой, но рыжеволосая вдруг подскочила.       — Моя сила?! — Принялась та лихорадочно ощупывать себя. Она была в своем теле, а тоненькие нити духовной силы еще струились вокруг него. — Все в порядке? — Куросаки покосилась на Кучики, которая сидела перед ней в образе синигами. — Я… все еще вижу тебя…       Брюнетка тяжко вздохнула и опустила голову, не имея сил смотреть в столь оживленные и вспыхнувшие надеждой глаза, которую сейчас ей предстояло убить.       — Урахара-сан пояснил, что ты сейчас на второй стадии потери реяцу, Ичиго, — проронила девушка. — Совсем скоро твоя сила полностью исчезнет…       — Вот как… — Куросаки ослаблено упала на подушку. — Значит, ты теперь уйдешь? Это ведь я была тем «твоим заданием»?       Рукия кивнула, сжав складки на хакама:       — Ты догадалась…       — Да. Наверняка, старик и капитаны сильно переживали за меня? — Хмыкнула она, изгибая губы в горькой улыбке. — Прости, Рукия.       — За что?       — За то, что тебе довелось со мной возиться.       — Дурочка, — обиженно бросила темноволосая и отвернула синие глаза, наполняющиеся слезами: если бы она могла, если бы это только помогло, то желала бы пробыть рядом с Куросаки вечность, только бы не видеть ее такой, опустошенной и все принимающей… — Разве ты не понимаешь… — Прошептала Кучики.       — Понимаю, — Ичиго взяла подругу за руку, зная, что поступила бы и поступала уже, с ней так же. — Мы — друзья.       — …и этого ничто не изменит. — Рукия поддержала фразу и повернула дрожащий взгляд к рыжеволосому «герою Общества душ». Этот титул закрепился за ней навсегда.       — Ты будешь помнить это, Рукия?       — Я никогда этого не забуду, Ичиго.       Обе девушки замолчали, борясь с комком в горле и щипавшими слезами в глазах. Слабые женские эмоции не для этих двух сложных по характеру и сильных по воле личностей. Их пальцы, в абсолютной тишине, сжимали друг друга, словно бы впечатывая память об одном в кожу другого, и это действие было куда значимее, чем сотни слов, растаявших в воздухе и во времени.       Вдруг Куросаки вновь подскочила, садясь в постели.       — А Гриммджоу? Где он?       Рукия снисходительно улыбнулась:       — Кажется, он сейчас с Йоруичи-сан тренируются в «яме» под магазином. Позвать его?       — Н-нет… — С облегчением выдохнула Ичиго: он здесь, он рядом, это был не сон… — Не стоит… Я подожду его… — Она окинула взглядом комнату и только сейчас заметила, что находилась не дома. — Так значит, я у Урахары…       — Да. Э-э-э… — Медля с произношением имени не то врага, не то уже друга, Кучики запнулась на миг: — Джагерджак… принёс тебя сюда сразу после боя с Пустым, а Кон доставил твоё тело.       — Ясненько… — Вспоминая последние события, Куросаки привычно хмурилась, отчего Рукию пробила нервная дрожь ностальгии.       Сколько времени прошло с тех пор, как она повстречала того рыжего храброго мальчишку, который оказался вовсе не мальчишкой, но не менее храброй девчонкой?.. Кажется, вечность заставила их пробежать по трем мирам, а в лице Ичиго ничегошеньки не поменялось. Вот только волосы отросли, почти как тогда, после победы над Айзеном, да и этот голубоватый проблеск в глазах появился, когда она думала о своем любимом арранкаре.       Но ведь тот был не единственным, кто так сильно любит ее и не единственный, кто занял все ее женское сердце без остатка.       — Ичиго, не хочешь пройтись?       — Выйти на улицу? — Будто очнувшись от сна, переспросила Куросаки. — Да. Пожалуй, можно… Сколько я проспала?       — На сей раз — сутки, даже меньше. Сейчас только вечереет.       — Тогда… Да, я хочу выйти на воздух.       Куросаки куталась в ветровку — ослабленное человеческое тело зябко воспринимало августовскую прохладцу. Она с некоторой завистью покосилась на Рукию, которая спокойно вышагивала в стандартном шихакушо синигами, приемлемом для любой погоды и событий. Хм, прежде, она ненавидела эту форму, а сейчас, кажется, уже скучала по ней.       Ичиго усмехнулась про себя редким сантиментам, случавшимся с нею, пряча лицо от Рукии в рассыпавшихся прядках, спадавших ей на лоб и свисавших по бокам. Рыжие нити, спутавшись с черными ресницами теперь окрашивали закатное розовое зарево, наполнявшее парк неподалеку от магазина Урахары, в апельсиново-морковный свет в глазах девушки. Она улыбнулась и дышать сразу стало легче. Они не говорили с Рукией, просто шли, неторопливо, навстречу своему прощанию, предоставляя только судьбе определить для этого самое подходящее время и место. И сливовая аллея в парке пришлась как нельзя, кстати.       Куросаки знала ее наизусть, гуляя здесь сотни раз сама и с друзьями, в минуты радости и в печальные моменты… Она не глядя могла рассказать о каждом дереве, слева и справа от нее, могла с точностью до шага высчитать расстояние от начала аллеи до ее тупика, который заканчивался смотровой площадкой с мраморным парапетом, облокотившись на который можно было часами наблюдать за сбегавшим вниз каскадом фонтанов, который впадал прямо в реку.       — Рукия, а знаешь… — Дойдя до конца, Ичиго хотела было рассказать о своих забавных походах сюда, но, по-прежнему, не глядя перед собой, а только под ноги, не заметила, как врезалась в постороннего человека, явно превосходившего миниатюрную синигами по размерам.       — Ой, простите, — машинально проронила девушка и собралась обойти выросшую на пути «живую преграду», но та тоже сдвинулась с места, все также преграждая ей путь… — Эй! — Бесцеремонно рыжая хотела осадить наглеца, но, подняв глаза на его лицо, обмерла, забыв все слова.       — Ну, здравствуй, Куросаки Ичиго… — Произнес наиспокойнейший голос на свете, и непривычный для лета, но такой всегда дурманящий аромат сакуры обволок временную синигами незримым нежным покрывалом.       — Бьякуя… — Прошептала девушка почти беззвучно, смотря во все глаза на явившегося перед ней капитана, точно на сошедшее с небес чудо.       Она молчала, впитывая последнее видение некогда любимого человека, всем сердцем. Вырезать его образ в памяти не стоило, как и разбирать на нотки его благоухающий запах, и даже расслаивать на оттенки цвет его серо-стальных глаз… Все это она знала до мельчайших частиц, позволяя себе три долгих года безответно любить гордого аристократа и боясь даже лишний раз взглянуть на него. Сейчас она не боялась, напротив, буквально пялилась на него, наслаждаясь его видом и этим моментом, плача по своим прошедшим чувствам и… даря второму из семьи Кучики что-то приятное на память о себе. Теперь, когда он воспылал к ней чувствами, а Ичиго не могла ответить ему, все что им оставалось просто вот так стоять, смотреть друг на друга, вспоминать об утраченных моментах и мечтать о многократных эфемерных «если бы…»       — Я рад, что с тобой все в порядке, — так и не дождавшись от нее ни звука, Кучики решился сам завязать разговор — на сей раз, точно прощальный.       Она лишь кивнула и виновато пожала плечами: разве это можно было назвать «в порядке»? Капитан с пониманием опустил голову. Все это было глупо. И заготовленные заранее фразы, и вовсе не те нескладные вопросы, которые вращались в его голове… Зачем он вообще пришел сюда? На что надеялся? Чего ожидал?.. Он уперся взглядом в тонкие ослабевшие руки временной синигами, которая однажды сумела победить его, которая однажды не менее крепко обнимала его… Сейчас, ее пальчики были такими утонченными, такими нежными, такими обреченными, когда безвольно свисали вдоль тела и незримо выпускали в землю свою былую силу.       Кучики робко, но взял ее ладони в свои. Они были холодными и опустошенно-легкими, как он и предполагал… Нет, ему нужно было срочно что-то говорить, пока время еще давало ему шанс, пока осыпавшаяся, как песок в песочных часах, сила девушки могла позволить ей выслушать из его уст то, что стало просто невыносимо скрывать в себе, хоть как бы это не эгоистично было выносить наружу.       — Я пришел проститься с тобой, Куросаки Ичиго… — Вновь дерзнул капитан посмотреть ей в глаза.       Она вдруг грустно усмехнулась, пропуская нервную дрожь по лицу:       — Почему вы все делаете такой печальный вид… Прощаться-то приходиться только мне…       На сей раз — она опустила голову, уныло, едва сдерживая себя от несправедливых слез: и впрямь, синигами могли видеть ее, могли приходить к ней, могли общаться с ней через остальных, но что могла она?.. Ничего. Никакой ответной реакции. Никакой инициативы. Никакой воли. Ни-че-го…       Ичиго поёжилась и, высвободившись из рук аристократа, обняла себя за плечи. Капитан Кучики посмотрел на самое грустное и душераздирающее за последние пятьдесят лет своей жизни зрелище: мерзнущее солнце — это было так… неправильно, неестественно и, действительно, несправедливо. Если бы он мог, то готов был вырезать из груди бьющееся непомерной силой и новым теплом сердце и, не раздумывая, отдать его своему рыжеволосому золоту, лишь бы она перестала так дрожать.       Бьякуя в третий раз за всю историю их знакомства осмелился на столь дерзкий поступок и с силой прижал к себе Куросаки, обнимая широкими рукавами своего косоде, точно крыльями, и отгораживая своей заботой хрупкую фигурку от всех невзгод и неприятностей. Так, тогда в Уэко Мундо он хотел уберечь ее от опасности. Затем, в своем саду в Сейрейтее, он опекал ее счастье. Сейчас же, в Каракуре, он… просто дарил ей свою любовь и не боялся признаться в этом ни себе, ни ей тоже.       — Куросаки Ичиго…       Девушка затряслась от нервного смеха в объятиях капитана, заставлявшего ее порой ненавидеть свою фамилию и имя. Он понял, что вновь смазал момент и, горько улыбнувшись, прижался щекой к ее макушке. Серые глаза уставились на горевший ало-розовой полосой горизонт, а он считал секунды до падения последней песчинки силы внутри временной синигами… Какой же он все-таки трус, подумал капитан, и безмолвно сжал Ичиго в своих объятиях сильнее: еще немного… «Судьба, дай мне время еще немного, чтобы собраться с решительностью и сказать ей то, что она заслуживает…»       — Бьякуя… — Прозвучал тихий медовый голос где-то просто у его сердца. — Пора прощаться… — Куросаки сквозь застывшие слезы увидела, как у земли его варадзи и край капитанского хаори принялись медленно растворяться в воздухе, вовлекая в дальнейшее исчезновение сантиметр за сантиметр фигуру всего капитана.       — Я никогда тебя не забуду, — не отпуская ее от себя, прошептал Кучики.       — И я тебя тоже…       — Я всегда буду думать о тебе…       — И я о тебе тоже…       — Я… я…       Куросаки подняла глаза на капитана и с мольбой впилась в них, чтобы он, наконец, высказал то, что так мучает его, что делает его слабее, грустнее, прозрачнее, чем эта ее иссякающая сила. «Ну, же, самый сильный, самый смелый, самый достойный капитан…» — Кричали ее золотисто-карие глаза, а он упрямо молчал, вызывая в Ичиго лишь боль и сожаление, от которых задрожали губы.       Аристократ потянулся к ней, чтобы успокоить, но замер на полпути, вспоминая недвижимый скованный отказ ее уст в прошлый раз, там, на пороге сенкаймона…       — Я… прости… — Повернул он голову в сторону, и Куросаки впервые увидела промелькнувший влажный отблеск в гордых серых глазах.       — Бьякуя… — Ичиго потянулась холодными ладонями к его напряженному лицу: — За что ты извиняешься?       — За то, что люблю того, кого любить нельзя… — Повернул он свое изможденное лицо с потемневшим взглядом. Между тонких черных бровей пролегла угрюмая складка, а губы, почти незаметные на побледневшем лице, выгнулись донельзя заостренной скобкой вниз.       Куросаки, покосившись на исчезнувшего уже наполовину капитана, провела большим пальцем одной ладони по краешку рта Кучики и он, мучительно зажмурившись, пригладился щекой ко второй ладони. Она ведь никуда не денется. Останется такой же живой и теплой. Как все это вечно сияющее солнце в лице рыжеволосой девушки… Тогда почему на душе у капитана было такое чувство, будто он и впрямь прощается с ней навсегда?!       — И-чи-го… — Выдохнул Бьякуя, выпуская в долгожданном слове свою душу. Но она, к его удивлению, не упала в воздух бесследно, а вернулась к нему с ароматом клубничного хмеля.       Поцелуй… Влажный. Жаркий. Дурманящий. Парализующий.       Кучики и не предполагал, что губы временной синигами также обладают силой сводить с ума, обездвиживать тело и останавливать вселенную вокруг. Не иначе, как по велению какого-то волшебства, он изыскал силы в себе, чтобы прижать прощавшееся с ним солнце к себе покрепче и поддаться наслаждению, заставляя себя опомниться, чтобы почувствовать вкус ее губ, чтобы запомнить эту нежность на кончике языка, чтобы получить ожог на своих легких от чужого горячего дыхания, чтобы растопить последний кусок льда на своем сердце, проглотив произнесенное на выдохе: «Бьякуя… Люблю… Тоже…»       Серые глаза медленно распахнулись и через поволоку наслаждения воззрились на любимое золото в карих очах временной синигами. Такая желанная. Такая трогательная. Такая любимая…       — Ичиго, я люблю тебя, — не таясь произнес капитан и приложил свою горячую ладонь к мягкой бархатной щеке, покрасневшей в лучах заката, а, может, из-за того же, что окрасило в легкий неподобающий румянец и его белоснежную благородную кожу. Будто проверяя, Бьякуя дотронулся до жара на своем лице и провел пальцами по скуле Куросаки, пробуя на ощупь удивительное горячее чувство, взволновавшее их кровь.       Он радостно улыбнулся ей, а она… все также смотрела на него смущенно и несколько отстранено. Вспыхнувшие глаза вроде бы взывали к нему, но в то же время уходили сквозь него, не преломляясь вовсе, будто он обратился… в облако?       «Нет, только не это…» — Лицо Кучики исказила боль.       — Прости меня, Бьякуя… — Ичиго понятия не имела, был ли он здесь или уже ушел.       Кажется, она простояла вот так, не шевелясь, на этом самом месте достаточно долго. Вместе с растаявшим образом капитана и его реяцу, в атмосфере вокруг нее вмиг стихли все сверхъестественные звуки и ощущения. Она больше не чувствовала присутствия никаких духов, но продолжала всматриваться в пустоту перед собой, чувствуя себя виноватой и жестокой. «Прости меня, Бьякуя… Но этот поцелуй не имеет для меня равным счетом никакого значения, пока в моей жизни есть Гриммджоу… Он — моя жизнь, мое сердце, моя вселенная, в которой я могу любить кого угодно, зная, что он для меня всегда останется на первом месте…»       — Спасибо тебе, Бьякуя… — Проронила она снова. — И прощай…       Куросаки повернула лицо к полностью закатившемуся солнцу за горизонт. Вместе с ним ушла и ее прежняя жизнь, прежние слова и прежние действия, зажигаясь вместо этого голубым заревом нового лунного светила и далеких еще невидных огоньков Токио…       — Все хорошо, Ичиго, — капитан пригладил ничего не чувствующую щеку Куросаки и пробыл с ней до конца, пока, она, укутавшись поплотнее в ветровку, не отправилась обратно в магазинчик Урахары.       Кучики неотрывно смотрел в спину удалявшейся рыжеволосой хрупкой девушки, медленно побредшей под зажигавшимися парковыми фонарями. Он знал, сейчас она — не одна и параллельно ей, прячась ненужной тенью и тишиной, просто по старой привычке, двигался голубоглазый арранкар, обретший душу. Аристократ тяжело выдохнул, но осклабился: именно благодаря этой обретенной Секстой Эспада душе, капитан Кучики Бьякуя и его появившаяся рядом сестра Кучики Рукия смогли сейчас войти в сенкаймон целыми и невредимыми. Капитан никогда не боялся этого соперника, но впервые зауважал его: взамен на прощание и поцелуй от его любимой женщины, хищный Пантера позволил этим двоим беспрепятственно вернуться обратно в Сейрейтей, чтобы укрыться там от его неудержимой гневной ревности и исчезнуть навсегда из жизни обычной девушки по имени Куросаки Ичиго.