Ты впервые сдаёшься без боя

Юра всё-таки мудаку врезал. С оттяжечкой так, от души. А нефиг было обзывать его рыжей бабой. Едва очухавшись, эта воровская сука принялась хамить и глумиться над представителями органов правопорядка, а вместо чистухи и раскаяния борзо посоветовала «агентам Малдеру и Скалли» самим поискать заныканый хабар. Вот и не выдержала душа. Паша против произвола и репрессий естественно ни капли не возражал. Напротив — добавил ещё и от себя и предложил «...заклеить пасть гондону скотчем». Предложение привело Юру в полнейший восторг, и он охотно подержал голову Мешка в захвате, пока Паша украшал рот урода затейливой скотчевой аппликацией. Закончив работу, напарники с удовольствием полюбовались на искусный «натюрморд» и в шутку обменялись между собой демонстративно-уважительными кивками: — Агент. — Агент. Награбленное, правда, найти так и не удалось, хотя они и обыскали весь дом. Мешок упорно отмалчивался, злокозненно уйдя в отказ, но Юра не парился. Они своё дело сделали, злодея задержали, а по поводу цацек и всего остального пусть его следаки колют. Трахать мозги подозреваемым — работа следствия, а у оперов другие задачи — ебать подтаскивать, да ёбаных оттаскивать. Вот пусть синепогонники и потрудятся в кои веки во славу великого и ужасного «Показателя». Всю дорогу до Москвы Юра разглядывал Пашу с заднего сидения автомобиля. Поначалу смотрел украдкой, параллельно внушая себе, что занимается этим исключительно из практических соображений — устали, мол, как два пони в детском парке, вот и надо следить, чтобы водила за рулём не уснул. Да и самому спать нельзя, за сидящим рядом преступником приглядывать необходимо. Хоть и связан по рукам и ногам, но мудрость про бережёного, которого бог якобы бережёт, пока ещё никто не отменял. Потому, чтобы не вырубиться, и приходится наблюдать за напарником. Ну а после, успокоив себя такими убойными аргументами, пялился на Ткачёва уже в открытую и отводил взгляд, только сталкиваясь с ответным в зеркале заднего вида. Робкие доводы собственной совести, нашёптывающей о том, что прагматизм имеет мало общего с жадным облизыванием, Юра давил контрдоводами. Ткачёв, как-никак, признался ему в любви, и Юра имеет полное право рассмотреть своего поклонника повнимательней. Да и вообще — он сейчас девушка, а девушке не стыдно засматриваться на красивого мужика… Чёрт! Последняя мысль явно была лишней. Суровая реальность отрезвила похлеще звонкой оплеухи. Баба! Он теперь баба, и одному богу известно, как долго он ею останется. Может, на месяц, а может быть — навсегда, но в любом варианте, ситуация — лютый пиздец. Как он будет жить дальше? Общаться с родными? Работать? Что вообще он будет делать теперь? Как объясняться со Стасом? С Вороном? (Этот лосяра точно со смеху сдохнет). С прочими мужиками? Кстати, о родственниках. Колька с племяшкой сейчас в его квартире, а это значит, что жить Юре тоже негде. Не появляться же перед близкими в таком виде? Нет, об этом не может быть и речи, а, следовательно, квартирный вопрос встаёт перед Юрой во всей своей неприглядности. Куда вот прямо сейчас податься? Может быть это и странно, но на Пашу Юра больше не злился. Ну, в самом-то деле — он же не виноват, придурок этакий, что влюбился. Любовь она, сука, — зла. Полюбишь, как говорится... Хуёвая поговорка. — Ткач, тормозни-ка. Перетереть надо. Юра проверил, насколько крепко прикован Мешок к ручке двери, пнул для острастки, и полез из машины. — Думаешь, что дальше делать? — тихо спросил выбравшийся следом Паша. — Догадливый… Думаю, ага. — Юр, ну прости меня. Я, правда, не хотел, чтобы так вышло. Пашка выглядел настолько виноватым и подавленным, что Юре неожиданно стало не по себе. — Слушай, Ткач! Кончай изображать нассавшего на коврик щенка. Хотел — не хотел, какая теперь нафиг разница? Всё что могло случиться, уже случилось, всё что я хотел тебе сказать по этому поводу, я уже сказал. И сделал. Как, кстати, губы? Не болят? Целоваться сможешь? — С кем? — севшим голосом спросил Паша. — Как с кем? — притворно удивился Юра, без труда угадавший ход ткачёвской мысли. Бля… Выражение лица у этого чудилы было настолько красноречивым, что Юра не простил бы себя, если бы не подъебнул. — С подружками своими, конечно же. А ты сам-то с кем хочешь? — Ни с кем, — зло огрызнулся Паша, сверкнув глазами. — Так что делать думаешь? Вот и хорошо. Вот и ладушки. Пусть лучше злится, чем смотрит глазами умирающего Бемби. Злость — она эмоция правильная, созидательная, в отличие от вины. Это Юре по собственному опыту хорошо известно. — А что тут думать? — бодро отозвался Юра, старательно пряча свои невесёлые мысли. — Ты поедешь в отдел, сдашь злодея. Со Стасом поговоришь. Не знаю, как ты с ним объясняться будешь, но ему по-любому рассказать придётся. Стасу пиздеть — зубов не напасёшься. Ну ты, в общем, и сам в курсе. — Угу, — согласно кивнул помрачневший Паша. — А ты куда? Домой отвезти? — Да нельзя мне домой, — кисло скривился Юра. — У меня брат там, с племянницей. Надо место искать, где перекантоваться. — У Ворона? — осторожно поинтересовался Пашка. — Не-е… К Ворону тоже нельзя. Во-первых, он меня заебёт вопросами, а во-вторых, у него же там эта сволочь… В ответ Паша несдержанно, но уже вполне жизнерадостно фыркнул и сочувственно покачал головой, показывая, что полностью разделяет Юрины опасения. Под «сволочью» Юра подразумевал Димкиного кота, с простым и исконно кошачьим именем — Нурофен. Нурофенчик, — как ласково называл его Димка, на голубом глазу утверждавший, что кот лучше всяких лекарств лечит его от головной боли, — был тварью злобной, ленивой и ужасно мнительной. Не знающий в своей любви удержу Воронов раскормил его до размеров карликовой лошади, прощал любые выходки и настолько часто позволял спать на своей постели, что порой уже и не ясно было — Нурофенчик живёт у Ворона или Ворон у Нурофенчика? Кот на дух не выносил гостей, а женщин (видимо подозревая в них угрозу своему статусу), ненавидел особо страстно: мстительно гадил в туфли, кусался и с остервенением драл дорогие колготки потенциальным «мадам Воронофф». Весь «Пятницкий» с нетерпением ожидал кончины кота и упоённо судачил, что именно подлая скотина является причиной перманентного Димкиного одиночества. Ибо, как ни любили Ворона бабы, но ни одной из них до сих пор не удалось отобрать у Нурофена право на единоличное царствование. Юра сейчас был девушкой и жизни ему от мохнатого мерзавца, разумеется, не будет, а потому квартира лучшего друга отпадала автоматически. Так. Ну и какие у нас ещё варианты? — Юр… Я тут подумал… — нерешительно помялся Паша. — Может, пока у меня поживёшь? Места хватит… Опа! А вот это уже интересно. Чего-чего, а такого поворота Юра не ожидал. Пожить у Ткачёва? У чувака, которого ещё недавно терпеть не мог и обходил по широкой дуге? А с другой стороны — почему бы нет? Они вроде неплохо сработались, может быть, и в быту поладят? Да и выбирать Юре по большому счёту не из чего. — А как же твои бабы, Ткач? — вопросительно выгнув бровь, поинтересовался Юра. — Они одобрят? — Да хрен с ними, с бабами! — в сердцах выпалил Паша. — Что ты всё заладил — «бабы, бабы»? Не твоя проблема. Ты согласен или нет? — Ладно, — мягко усмехнулся Юра и, склонив голову к плечу, внимательно посмотрел на Пашу. — Не моя — так не моя. Вези в свои апартаменты, гостеприимный самаритянин. *** — Привет, Олег. Ключи давай. — О, здорово, Паша! — дежурный выскочил из каморки и загремел ключами в замке. — Лиходея поймал? А чего рот заклеенный? — Поёт фальшиво, — Паша грубо втолкнул Мешка в обезьянник. — Пш-шел… Олег, а Стас здесь? — Ага, у себя. А что поёт-то? — А ты скотч отклей и спроси. Он и тебе на бис исполнит. Паша шёл к Карпову с тяжёлым сердцем. Всю дорогу от дома до отдела он соображал, что будет докладывать, но так ничего и не надумал. Нужно было говорить правду, но в том-то и вся загвоздка — кто поверит в такую правду? Стас — точно нет. А если ещё и заподозрит, что Паша динамо крутит, то тогда и вовсе труба. Полетят клочки по закоулочкам. Уроет прямо на месте, не смотря на былые заслуги. В кабинете царил полумрак, горела лишь настольная лампа — Стас, как обычно, засиживался на работе допоздна. — Стас… — О, Ткачёв! Заходи, присаживайся. Я сейчас… Сверяясь с лежащим перед ним блокнотом, Карпов дописал что-то в бумагах и отбросил ручку на стол: — Ну? Паша вдохнул поглубже и принялся рассказывать. Всё, как есть, кроме приключившейся с Юрой метаморфозы. Но ведь это же к делу не относится, не так ли? — Добро, — дослушав рапорт, Стас кивнул головой и поднял трубку телефона внутренней связи. — Дима, там парни супостата нашего беглого приволокли, в обезьяннике сидит… Уже видел? Отлично. Бери Щукина и волоките его в допросную. Сейчас Ткачёв подойдёт, даст расклад. Я хочу знать, куда он дел барахло с Капитанской. Крутите его по полной, результат нужен мне ещё вчера, так что ни в чём себе не отказывай… Щукин?.. А Щукину скажи, что со мной согласовано, так что пусть снимет белое пальто и работает. Колите его до самой жопы. Результат, Воронов! Мне нужен результат! — Что с лицом? — отрывисто бросил Стас, положив трубку. Ну всё. Начинается. Не было сомнений, что Карпов рассмотрел его рожу и с полувзгляда понял, что повреждения получены не в «бою». Опытный оперативник ни за что не допустит подобного непотребства при задержании. Можно, конечно, схлопотать по физиономии, но не бессчётное же количество раз? Пашины ссадины рассказали Стасу о многом, но он по своей всегдашней привычке не спешил с выводами, предпочитая узнавать факты из первых уст. Карпов не спеша подался вперёд, сложил руки в замок и уставился на Пашу немигающим взглядом — колись, милок! — Мы… это… С Пономаренко во взглядах не сошлись, вот! — помаявшись перед всевидящим взором, выпалил Паша. — О, как! — с ироничным интересом отреагировал Стас и откинулся на спинку кресла. — «Они сошлись. Вода и камень, Стихи и проза, лёд и пламень». Пономаренко где? Чёрт. Чёрт! — У меня… Дома у меня. — У тебя, значит. Почему? Карпов не разменивался по мелочам и, игнорируя частности, снайперски выстреливал прямыми вопросами, добираясь кратчайшим путём до сути. Да уж… Шефа на кривой не объедешь, нечего и пытаться. — Стас, с ним там случилось кое-что… — Он ранен? — Стас рывком облокотился о стол и вперил в Пашу глаза-пистолетные дула. — Нет, он здоров, но… — Ткачёв, не мямли! Лучше по-хорошему скажи, иначе я сам додумаю, хуже будет… Стас заметно терял терпение, и было ясно, что дальше вилять некуда. Но как? Как ему объяснить? Паша вдохнул ещё раз, собрался и с обречённой решимостью принял начальственный взгляд: — Стас, поехали ко мне. — Зачем, позволь спросить? — Стас, ты реалист и скептик. И врать тебе бесполезно… — По поводу моей проницательности — прогиб засчитан, но это обстоятельство никак не приближает нас к существу вопроса. Зачем мне к тебе ехать? — Да потому что ты нихера не поверишь, пока не увидишь своими глазами! — Паша едва сдерживался, чтобы не сорваться. — То, что случилось — такой бред, что я сам до сих пор в это не верю. Поехали, Стас! Пожалуйста! — Хорошо, — приняв решение, Карпов моментально свернул дискуссию. — Иди, Воронову с Щукиным картину нарисуй и жди меня во дворе. Сейчас поедем. За всё время поездки Стас не задал ни одного вопроса, внимательно следил за дорогой и, казалось, вообще забыл о Пашином существовании. Паша тоже помалкивал, с тревогой ожидая непредсказуемой реакции главного опера «Пятницкого». Он уже смирился с мыслью о том, что его Стас, скорее всего, прибьёт, и сейчас переживал исключительно по поводу Юры. Господи! Если ты там где-то есть, сделай так, чтобы пронесло. Карпов — не человек, человек просто не может так реагировать. Он биоробот — результат скрещивания зверя и суперкомпьютера. Паша убедился в этом воочию, стоило Пономаренко распахнуть перед ними входную дверь. Увидев Юру, Стас молниеносно подобрался и замер, как почуявший неладное хищник перед прыжком. Глаза-сканеры считали изображение до микрона, прежде всего оценив опасность, а затем (Паша готов был поклясться, что лично слышал) в голове Карпова запустился мощнейший процессор, анализирующий информацию и просчитывающий варианты с бешеной скоростью. Через мгновение Стас уже шагнул через порог, схватил Юру за локоть и молча поволок в комнату. Швырнул на диван, навис сверху и, продолжая сверлить Пономаренко взглядом, угрожающе рыкнул: — Во взглядах, говоришь, не сошлись? И что, мать вашу за ногу, это значит?