ТОПКАПЫ
Он понимал, что самым главным было не выдать себя. Если хоть кто-то узнает — Повелитель окончательно потеряет к нему доверие, которого и без того слишком мало. Шехзаде Баязид каждой косточкой чувствовал сдержанно-укоризненный взгляд отца с самого детства, когда он отвечал на провокации Селима, когда что-то не получалось, когда он был действительно прав, но вся ситуация очевидно обращалась не в его пользу… Всё это грызло юного принца с малых лет, ведь, как известно, неодобрение родителей — едва ли не самая сильная моральная рана, которую можно нанести растущему чаду. Закутанный в тёмный плащ с глубоким капюшоном, Баязид тем не менее опасливо оглядывался по сторонам — пробраться на территорию дворца через найденный им в детстве во время игры незащищённый проход — это ещё полдела. Остаться незамеченным — вот задачка посложнее. Затаившись за широким стволом дерева, он пристально наблюдал за дверьми заднего дворца, в которых с минуты на минуту должен был появиться Селим. Баязид хорошо знал, что его старший брат не любил изменять своим привычкам. Селим вообще сложно поддавался воспитанию именно из-за этого: любые порицания, стремящиеся нарушить его привычный уклад жизни, вызывал раздражение и глухую ненависть к человеку, посягнувшему на это. Поэтому он точно должен был выйти в сад перед ужином с целью одиночной прогулки. Без Нурбану. Нурбану. От мысли о наложнице брата в груди что-то неприятно бухнуло, сбив и без того неровное от волнения дыхание. Та, что была для него настоящим табу, самым запретным, что можно вообразить. Самым непокорным, самым раздражающе своевольным, что он видел в своей жизни. Самым нервирующим фактором перед его глазами. И чудовищно, запретно притягательным. Никаких чувств, кроме похоти, он и представить себе не мог, что способен чувствовать в её отношении. Он знал, что Нурбану образованна ввиду своего происхождения, но сам в этом ни разу не убеждался — не доводилось случая, знал от сестры и матери, что она отличный собеседник и преданный друг… при должном подходе. Однако ему лично это на собственном опыте испытать не довелось, оттого эти качества и не вызывали в нём чувств, похожих хотя бы на симпатию. Его отношение к ней было завязано исключительно на желании обладать запретным, порочно красивым существом, ничего более. Он это понимал хорошо. Не понимал он только одного: как она могла влюбиться в Селима? В его бестолкового, пусть и недурного на лицо брата? Селим был его полной противоположностью: его хитрость была противопоставлена его, Баязида, откровенности, периодичная трусость — отваге, меланхоличность — вспыльчивости, апатичность — решимости. Всё должно было сыграть в его пользу. Однако она выбрала Селима, причём абсолютно искренне — это было заметно невооружённым взглядом. Вдавшись в ненужные подробности и не заметив, как его зубы сами до боли стиснулись, Баязид попытался расслабиться и вернуться к причине своего появления. Пожар во дворце Коньи поразил почти всю Империю. Слухи распространились со скоростью лесного пожара, и Баязид, разумеется, не мог оставить такое происшествие без внимания. Дворцовые слуги были слишком хорошо обучены внимательнейшим образом следить за свечами и любыми воспламеняющимися вещами — в совпадение Баязид просто не верил и, затаив дыхание, ожидал письма от отца с просьбой заняться расследованием этого дела. Но эта доля выпала на их старшего брата Мехмеда. Впрочем, когда его это останавливало. Дождавшись, когда Нурбану и Селим покинут дворец, он тотчас объявился в нём, решив как следует рассмотреть пепелище. Увиденное изначально заметно разочаровало шехзаде ввиду отсутствия каких-либо экстраординарных и необычных улик, но то, что случайно зацепилось за его взгляд, изменило всё… Селим! Высокая фигура его рыжеволосого брата вальяжно выплыла из дворца. Привычно сцепив руки за спиной, он неторопливо побрёл в сторону парка. Опустив капюшон практически до носа, Баязид тихо последовал за ним, на ходу вытаскивая кинжал. Он не он, если не появится с блеском. Осторожно и бесшумно выйдя из своего убежища и окинув взглядом окрестности за отсутствием чужих глаз, он сжал покрепче рукоять кинжала и, подойдя к брату сзади, уже хотел приставить кривое лезвие к его горлу… — Давно не виделись, брат, — прозвучал ровный, почти равнодушный голос Селима, который остановился, но даже головы не повернул. — Как ты узнал, что это я? — Баязид импульсивно отбросил капюшон с лица и с неприкрытым раздражением, как в детстве, взглянул на затылок брата. Селим наконец повернулся, будто почувствовал, как его голову прожигают взглядом. — Что ни наша встреча после долгой разлуки — ты всякий раз выкидываешь один и тот же номер, я уже привык. Отнекиваться не было смысла, и он убрал кинжал в ножны за поясом, чтобы смягчиться во взгляде и даже позволить себе полуухмылку. — Судя по тому, что ты весь укутан в плащ и вылез из кустов, как крысёныш, в Стамбул ты прибыл инкогнито, я прав? Бледно-голубые глаза Селима лукаво сверкали в его сторону. Баязид на секунду подумал, что скучал по этому взгляду. Братские узы ничем не разрушить, и даже он это признавал. Невзирая на все свои оппортунистические действия в его адрес с самого детства, которые, в свою очередь, вызывали с его стороны ту же реакцию, Баязид любил и уважал брата и понимал, что готов жизнь за него отдать, несмотря ни на что. Они выросли спина к спине, ели одну кашу, сидели за одним столом, ходили к одним учителям, дрались из-за одних игрушек, любили одних родителей — и любые их споры пусть и вызывали в Баязиде море негативных эмоций, но тем не менее не умалили ни на йоту его братскую привязанность. — Прав, — неохотно согласился он. — Но я здесь по важному делу. — Из-за которого Повелитель всё равно не освободил бы тебя от ревизии… на которой ты, кстати, сейчас должен находиться? — Именно так, — он закатил глаза. — Как же тебя Лала Мустафа отпустил? — в голосе Селима ясно слышалась издёвка. — Или ты сбежал из своей палатки, пока он спал? Баязид неприятно оскалился. — Ты меня с собой не сравнивай, Селим. С Лалой Мустафой я… договорился. — Сбежал из палатки, пока он был привязан к стулу с кляпом во рту? — с самым серьёзным лицом спросил Селим. Затем, что-то увидев вдалеке, он схватил брата за предплечье и потащил в сторону одной из дверей в саду, единственной неохраняемой. — Что ты там увидел? — Стража делает обход, так что тебе лучше не светиться здесь. Зайдём внутрь и договорим там. Высвободившись, Баязид послушно последовал за братом во дворец. Спустя какое-то время оказавшись в покоях Селима, Баязид снял с себя плащ и размял мышцы, занывшие от долгого сидения в кустах. Брат распорядился о трапезе и, дождавшись, пока служанки всё расставят, а сам Баязид умоет лицо и руки за ширмой, где калфы и наложницы не могли его увидеть, опустился на подушки, пригласив его присесть напротив. Баязид охотно накинулся на еду — с момента приезда в Стамбул, то есть с раннего утра, во рту у него не побывало ни крошки. Селим с интересом наблюдал за ним. — Так в чём дело, Баязид? В том, что ты опять перепутал слова «граница» и «столица», и вот ты здесь по совершенно нелепой случайности? Едва прожёвывая внушительных размеров кусок запечённой баранины, Баязид швырнул в брата испепеляющим взглядом, но тем не менее пропустил саму колкость мимо ушей. — Ты смотри не вздумай растрепать об этом валиде, Селим, — потребовал он, угрожающе качнув ложкой в воздухе. — Во время ревизии я «получил» срочное письмо из столицы, вот и уехал ненадолго. Лала Мустафа так и думает. Баязид с самодовольным видом зачерпнул ложкой немного гарнира и запустил его в рот. Селим задумчиво прищурился. — Ты здесь по поводу того кошмара, что творится в городе? Действительно, дело с каждым днём принимало всё больший оборот, всё большую огласку, в ход пошли публичные казни и показательные пытки и наказания. Султан Сулейман быстро сориентировался, что пускать подобное на самотёк было неразумно, и реагировать следовало, наоборот, как можно жёстче. Еретики, внезапно отвергшие Аллаха и принявшиеся запутывать остальных людей Стамбула, объединились с оккультистами, отступниками и неверными, невесть откуда взявшимися, и ситуация ухудшалась со страшной силой. С бунтовщиками расправлялись быстро, бесповоротно — и принародно. Но спокойствия народу это не придавало. Напротив — с каждым ударом смертоносного лезвия палачей над толпой, словно туман, сгущалась тревога. Некогда Стамбул был центром правоверных, центром власти, уверенности в завтрашнем дне и целомудрия. Теперь же народ медленно терял доверие к падишаху, который представлялся людям тираном, который не решал проблему, а только лишь расставлял плахи почти на каждой площади, которые работали день и ночь. Люди не видели сути, люди видели только эшафоты перед собой. Поговаривали, что султан был заодно с бунтовщиками. Баязид не был религиозным человеком: он и в мечети-то ходил только ради отца и намазы совершал только при нём. Он не афишировал своё отношение к этому, но для себя давно уяснил, что религии испокон веков использовались только с одной-единственной целью — управлять народом. Поэтому отчасти на ситуацию в столице он смотрел с презрением, отчасти же его поражал ужас от осознания тщетности всех сдерживающих действий со стороны власти. Но так или иначе, приехал он не ради этого. — Нет, — наконец ответил он. — Я по поводу пожара в твоём дворце. Баязид успел разглядеть, как выражение лица Селима сменилось с напряжённого на пренебрежительное. — Я же говорил тебе: этим делом занимается Мехмед. — И ни одной зацепки он ещё не нашёл? — Баязид нервно дёрнул рукой, державшей ложку. — Вот я осмелюсь поинтересоваться… наш брат никогда не отличался страстью к расследованиям, кто же надоумил нашего Повелителя назначить его заняться этим делом? Селим снисходительно выдохнул, отведя взгляд в сторону, словно говоря с ребёнком. — Так пожелала наша валиде. Как и в случае с допросом виновных в трагедии в столице. — Тебе следует радоваться, что я не остался в стороне, Селим, — Баязид самодовольно приподнял подбородок. — Поскольку откуда бы ты узнал, что виновницей пожара в твоём дворце была не простая хатун из гарема? Увидев замершее в недоумении лицо Селима, Баязид напыщенно хмыкнул. Выждав некоторое время, он спросил у брата, который вновь вернулся к еде. — Хочешь сказать, это всё же не было несчастным случаем? Баязид просто кивнул. — Но если это был поджог, почему хатун, что были в комнате, где начался пожар, и сами погибли? Зачем виновнице или виновнику нужно было вредить самому себе? Он хотел уже с набитым ртом приняться доказывать брату глупость теории: поджечь и выйти из комнаты было проще простого, как сам Селим закончил свою мысль прежде него: — Никто не входил и не выходил оттуда. Перед выездом я несколько раз проверил. Двери были сожжены, но железный замок не тронут, ключ был с той стороны. Лицо Баязида приняло самое серьёзное выражение. Он вскинул руку с ложкой вверх, тыкнув ей в его сторону. — И тебе не приходило в голову, что виновница пожара могла оказаться смертницей? — Какой ещё смертницей? — без ехидной улыбки спросил Селим. Баязид чувствовал клокотание внутреннего самодовольства, наблюдая на лице своего апатичного брата заметное любопытство. Страдая от разочарованности и отсутствия интереса отца и не являясь особым авторитетом для Мехмеда или Мустафы, Баязид осознавал, что Селим был единственной его «надеждой», как бы неприятно ни было это признавать. — В первую очередь тебе следовало осмотреть трупы, — сказал Баязид. Селим молчал, внимательно слушая. — Одна из девушек приняла огромную дозу снотворного после того, как бросила свечу в сторону штор. — Как ты это узнал? — Смерть от снотворного кажется очень романтичной ввиду своей безболезненности, — саркастически протянул Баязид, усмехаясь, — однако она, как выяснилось, самая омерзительная. Мозг отключается, но организм отчаянно пытается избавиться от яда. Тело приобретает зеленоватый оттенок, его раздувает, как воздушный шар, глаза становятся как маленькие залитые кровью точки на этом фоне. И лужа рвоты аккурат подле тела. Омерзительное зрелище. Неудивительно, что ты не разглядел: пожар хорошенько обуглил тело и всю эту жижу. Но следы я узнаю где угодно. Селим был полностью ошарашен услышанным, от представления этого зрелища он сморщился от отвращения. Баязид же невозмутимо продолжал свою трапезу, ожидая слов реакции брата. Говоря откровенно, он ожидал кучу возгласов по поводу мерзостности этой сцены, однако, вопреки его ожиданиям, Селим проглотил любые ожидаемые комментарии и вернулся к делу. — Видимо, ты дождался, пока мы с Нурбану покинем дворец, братец. Чтобы осмотреть трупы. — Ну, я подумал, что догонять твою карету, чтобы попроситься в гости, было уже бессмысленно, — и он очаровательно улыбнулся. Селим испустил глухой смешок. — Впервые в жизни я почти благодарен твоему длинному носу. — Мне не привыкать спасать тебя, Селим, — Баязид напустил на себя польщённый вид. — А в этот раз я даже снизойду до совета: не рассказывай отцу или Мехмеду о том, что я узнал. В воздухе запахло братским заговором. От этой внезапной мысли Баязид даже внутренне посмеялся. Он обожал приключения с самого детства, хотя Повелитель всячески пресекал любые намёки на это, считая, что главными качествами шехзаде должна быть расчётливость и сдержанность, а не извечное желание засунуть нос в какое-то опасное дело. Видимо, Селим понял, на что он намекал. — Если попробуем разобраться сами и без шума — доберёмся до правды, — добавил он с пылающими от предвкушения глазами. Его брат, доселе сидевший в одной и той же позе, внезапно подался чуть вперёд, опёрся локтём о стол и положил подбородок на ладонь, лукаво оглядывая брата-авантюриста. — Ты сейчас так напоминаешь мне Нурбану. — Баязид едва не поперхнулся от услышанного и предостерегающе сверкнул глазами в сторону Селима. — Так с кем ты успел поделиться узнанным? Ловко перевёл тему. — Пока только с тобой, — мрачно ответил он и перевёл взгляд на тарелку, не желая смотреть во всё ещё насмешливые глаза брата, который отлично знал о его с Нурбану напряжённых отношениях. — Решать тебе, дворец-то твой. — Да, верно, мой… — задумчиво произнёс Селим, и он понял, что тот погрузился в раздумья. В отличие от него, Баязида, и он сам это нехотя признавал, Селим никогда попросту не сотрясал воздух, тщательно взвешивая свои слова. Он мог назвать своего старшего брата каким угодно: апатичным, трусливым, неуверенным, но глупым — никогда. Уж глупым Селим никогда не был. А учился — и то всегда лучше него. Баязид же всегда говорил всё то, что первое придёт в голову. Чаще всего все проблемы были связаны с этим. Дипломатичностью он никогда не отличался. — Наше с тобой расследование, — внезапно начал Селим, Баязид даже едва вздрогнул от резкого звука его голоса, — закончится печально, если Повелитель узнает о том, что ты самовольно покинул ревизию и прибыл в столицу. Он замер. — На что ты намекаешь? — угрожающим голосом спросил Баязид, который всем телом напрягся, ожидая конца фразы. Собирался ли Селим выдать его с потрохами отцу? — Не намекаю, а разъясняю дальнейшую ситуацию, — спокойно пояснил Селим, отпивая из стакана. — Вернись к границе, пока Лала Мустафа и твои управители не прислали Повелителю письмо с навязчивыми расспросами. Я отправлюсь в Конью и попрошу отца, чтобы он позволил тебе присоединиться ко мне. Иногда нужно действовать по закону, братец, чтобы избежать проблем в процессе. Приехав сюда, ты поступил очень опрометчиво. Как всегда. Ядовитые слова о том, что ничего опрометчивого он не совершал и любые письма могли перехватить, были с трудом проглочены: сейчас не время и не место для споров. Точно не тогда, когда Селиму стоит просто служанку позвать, чтобы Повелитель узнал о его присутствии во дворце без разрешения. В душе Баязида боролись ангел и шайтан: с одной стороны, хотелось угрозами заставить Селима молчать, с другой — остынуть и позволить разуму возыметь контроль над ситуацией. Он знал, что его старший брат считал его ребёнком — в этом и была заложена та причина воздвижения стены между ними. И если он собирался убедить его в том, что давно вырос и способен разумно оценивать ситуацию, размышлять с расчётом на будущее, дальновидно, то следовало послушать его. Глубоко вздохнув, Баязид процедил сквозь зубы: — Ты прав, братец. И он мог поклясться, что на секунду уловил в глазах Селима удивление, смешанное с одобрением. За резким стуком в дверь последовал скрежет открывающейся двери. У Баязида похолодели конечности: он не успеет вскочить и спрятаться — сейчас сюда кто-то зайдёт, увидит его и доложит Повелителю… В дверном проёме показалась дрожащая фигурка Нурбану, и у Баязида перехватило дыхание. Она одной ладонью зажимала себе рот, словно сдерживая всхлипы, другой держала подол. — Селим!.. Селим, что же мне дела… — доли секунды хватило, чтобы черноволосая венецианка разглядела в вечерних сумерках, опустившихся на покои возлюбленного, сидящего за столом нарушителя закона. — Шехзаде Баязид? Он уже открыл рот, чтобы бросить в её сторону что-то язвительное, как краем глаза увидел едва приподнятую над столом ладонь Селима, призывающую его помолчать. — Нурбану, как ты можешь так врываться в покои шехзаде? Немедленно выйди. — Шехзаде, у меня срочное дело, — попыталась оправдаться она, и Баязид заметил, как сильно дрожал её обычно бархатный низковатый голос. Его мозг начал лихорадочно размышлять: если бы Повелитель официально разрешил ему приехать в столицу, кто ещё по идее должен был об этом знать? Нурбану не обладала тем статусом, чтобы быть об этом осведомлённой, поэтому беспокоиться ему было незачем… наверное. — Оно совсем не может подождать? — ровным голосом спросил Селим. Нурбану проглотила комок в горле и на пару мгновений зажмурилась, словно собираясь с мыслями. — Не может. Селим демонстративно посмотрел на брата. — Я не могу выйти из покоев, ты знаешь, меня тут же увидят… — и тут же одёрнул себя. И вспыльчивый, самовлюблённый, он только что понял, какой у него длинный язык. Нурбану была тем человеком, который умел цепляться за слова, чтобы сделать правильные и неправильные выводы. — Почему вас не должны увидеть, шехзаде? — приподняв подбородок, спросила Нурбану тем тоном, который давал понять, что она уже всё поняла сама и спрашивает исключительно с целью задеть собеседника. Подействовало: Баязид разозлился. — Какое твоё дело, хатун? Тебе сказали выйти — выйди! — Нурбану, кажется, валиде запретила тебе выходить из покоев, — внезапно вспомнил Селим. Наложница окончательно поникла. — Селим, это важно. — Если дворец ещё не стоит на ушах, значит, не смертельно, Нурбану. Иди к себе, утром поговорим. Постояв ещё несколько секунд, с великим обвинением и укоризной глядя на Селима, она поклонилась и вышла из покоев. Баязид ещё пару мгновений просто смотрел на закрытую дверь, взвешивая произошедшее и старательно утихомиривая разогнавшееся сердце, после чего вздохнул с равнодушным лицом и поднялся с подушки. — Утром я вернусь к границе. Буду ждать от тебя письма. — Где ты собираешься заночевать? На улице? — Это уже не твои проблемы, — холоднее, чем нужно, ответил Баязид. Селима эти слова не убедили. — Оставайся в моих покоях, Баязид, я пойду в другие. Он с удивлением посмотрел на него и нахмурился, взвешивая все «за» и «против». Действительно, пойти ему было некуда, чтобы не привлечь внимание горожан или лазутчиков Повелителя, а утром он всё равно уедет. Вместо ответа он подчёркнуто придирчиво огляделся, оценивая покои брата, после чего хмыкнул и вальяжно устроился на диване около камина, словно у себя дома. — Что ж, отказываться не буду. Давай, иди, братец, что-то подустал я. Селим беззлобно закатил глаза, поднялся со своего места, выпрямил спину и направился к выходу из покоев. — Я запру покои с этой стороны. Скажи, чтобы сюда никто не заходил, — подумал и добавил: — Только скажи самым… нелюбопытным. — Спокойной ночи, братец, — по-семейному ласково произнёс Селим.***
Он никогда ничего не боялся. С самого детства, когда столько раз видел маму плачущей от боли и страха, когда приходили ложные известия о смерти Повелителя во время похода и все её дети вмиг оказывались в страшной опасности. Когда её враги только и ждали, что она оступится. В его жизни, жизни шехзаде, не должно было быть страха — и он искоренил его в себе. Выжег, вырвал из сердца и заколотил за сотней досок глубоко внутри себя. Так ему казалось. Ворочаясь и просыпаясь каждые пятнадцать минут от волнения уже полночи, Баязид чувствовал, будто лежит на раскалённой сковороде. Он находился незаконно в одном дворце с отцом, который наказывал жёстко, так, что память о проступке раскалённым железом въедалась в подсознание на очень долгое время, едва ли не на всю жизнь. И единственным человеком, который хранил его тайну, был Селим, его вечный соперник. Он любил и уважал его, но доверял ли? Хотел доверять, очень хотел, но память из детства назойливо напоминала, что за маской равнодушия и спокойствия стоит молодая мужская копия их хитрой матери. Впрочем, он бы уже не лежал здесь, в тишине и спокойствии, если бы Селим захотел выдать его. Всё же в его плане, наверное, он мог не беспокоиться. А вот умная и расчётливая Нурбану… Она точно использует любую возможность, чтобы насолить ему, формальному сопернику её любимого в борьбе за трон и в целом объекту раздражения. Баязид подскочил на кровати, приняв сидячее положение. Эта хитрая венецианская змея не станет молчать, точно. Селим, в силу природной доверчивости близким людям, вряд ли переживает по этому поводу, хотя стоило бы. Из того, что он услышал, скорее всего что-то случилось, Нурбану оказалась виновата, поэтому валиде и не позволяет ей выходить из покоев. Получается, она может нажаловаться на него хотя бы для того, чтобы угодить ей. Нет, он этого не позволит! В долю секунды покинув постель и накинув на себя гобеленный халат Селима, он отворил замок на двери и слишком импульсивно, чем нужно было бы, распахнул препятствие, направившись в покои Нурбану. Краем оставшегося здравого смысла, которое уже давно измучилось от постоянных необдуманных действий своего хозяина, он понимал, что поступает глупо, недальновидно… Да что там! Он слабо осознавал, зачем вообще он к ней идёт. Единственное, что он чувствовал сейчас, — это клокочущий за деревянными досками в его душе страх и непонятное желание увидеть её. Это лживое, порочно прекрасное создание, которое в эту ночь могло очень сильно испортить ему жизнь. Он должен был пригрозить ей, заставить замолчать. Покои Нурбану находились далеко от покоев Селима, и ему пришлось постараться, чтобы остаться незаметным — хотя эта давящая тишина и подозрительная безлюдность угнетала и беспокоила Баязида ещё сильнее. Восточное крыло дворца с покоями для гостей встретило его позолоченными, немного скользкими плитами, по которым он ступал, невольно задумываясь о том, по какому скользкому пути он пошёл. Но поворачивать было уже точно поздно. У покоев ещё не родившей наследников хатун не стояло никакой охраны. За несколько метров, которые оставались до дверей, он услышал приглушённые всхлипы. Ему тут же захотелось развернуться и унести ноги прочь. Она плакала? Из-за того, что Селим дал ей от ворот поворот? Баязид даже усмехнулся про себя: все женщины одинаковые… Или же… Он прислушался, подойдя ближе: всхлипы уступили место надрывным, каким-то истеричным рыданиям, похожим на сдавленные крики от режущей боли. А вот это уже выбивалось из стандартов, и Баязид прибавил шагу, распахнув двери покоев Нурбану и тут же пошатнувшись назад от увиденного. Любимица Селима лежала на заметно мокрой постели, дёргаясь в страшных конвульсиях: её влажные волосы распластались по подушке, пальцы судорожно мяли простыни, голос охрип — видимо, никто её так и не услышал или рыдания были негромкими, но гортанными, когда горло надрывается от низких издаваемых звуков. Обычный кошмар, подумал бы каждый. Но не внимательный на зрение Баязид. Его грязно-зелёные глаза, ставшие почти чёрными во мраке комнаты, расширились при виде ярко-красных ожогов, покрывших её руки у локтя и ноги у щиколоток. Баязид, едва вернув контроль над онемевшим от ужаса телом, сделал два неуверенных шага в сторону Нурбану, корчащейся от невыносимой боли. После чего сорвался с места и подбежал к ней. — Нурбану! Нурбану-хатун! Очнись! — Схватив её за плечи, он принялся трясти женщину, что было силы, пытаясь её разбудить. — Это просто сон! Нурбану! Страж!.. И его голос тут же сел. Если он позовёт стражу, исход будет известен: Повелитель от него пустого места не оставит, вышлет в ссылку, отвесив перед этим такой позорной оплеухи, что его гордость будет окончательно растоптана. С другой стороны, Нурбану не приходила в себя, и, судя по её ожогам, на неё кто-то напал. Или нет. Тогда почему она заснула или, наоборот, не проснулась, когда её обожгли? Куча вопросов заполонила голову взбешённого и разнервничавшегося не на шутку Баязида. Что делать? Он всё ещё пытался дозваться до неё. Дошло до использования подручных предметов, например, кувшина с водой, который он без раздумий вылил на её белое, как простыня, лицо, дошло даже до рукоприкладства — внушительной силы пощёчины тоже не работали, а Нурбану всё ещё глухо кричала, извиваясь, как змея. Оставалось только позвать Селима. И он тут же рванул к выходу из покоев — и как раз в этот момент двери распахнулись снова, заставив Баязида замереть в ужасе. Второй раз за день. — Баязид? — перепуганный голос растрёпанной Михримах окатил его самого холодной водой, как из того кувшина Нурбану. — Что ты здесь делаешь? Почему ты в покоях Нурбану? — и её взгляд зацепился за ту, ради которой она, видимо, сюда и пришла. — Что ты… Нурбану! Его сестра вихрем пронеслась мимо него и принялась совершать те же действия, что и он. Трясла, пыталась дозваться и наконец додумалась до стражи: — Нурбану, проснись!.. Аллах мой… Стража! — Ш-ш-ш! — разъярённо шикнул Баязид, сжав руки в кулаки. — Если Повелитель узнает, он убьёт меня! — Ты здесь без позволения отца?! — злобно зарычала Михримах, повернув к нему бледное лицо. — Ты! Иди сюда, не прячься, я чувствую, что ты здесь! Первая часть фразы разозлила его, как и обычно, а вот вторую он недопонял: он не прятался, стоял на виду — к кому она обращалась? Баязид повернул голову и резко отпрянул назад, увидев высокого худощавого юношу с почти белыми волосами, который равнодушно смотрел прямо на него. — Ты кто такой?! — взревел Баязид. — Разбуди её немедленно! — в тон брату закричала Михримах. Видимо, они уже успели пообщаться. — Михримах, кто это?! Что всё это значит?! — Какой вспыльчивый у тебя братец. Вы очень похожи. — Если ты ещё хоть слово скажешь, я убью тебя! — лицо Михримах стремительно приобретало черноватый оттенок: её губы были сжаты в тонкую линию, на лбу проявились тёмные вены, а глаза пылали пугающим огнём. — Михримах, объясни мне! — Это он сделал это с Нурбану! — Что? Беловолосый скелет скрестил руки на груди и прикрыл глаза с наигранной тоской. — Не я это сделал, — тон голоса у него был бы таким же, если бы он диктовал список рекомендуемых к завтраку блюд. — Тогда кто? — шипела она. Он пожал плечами, словно его это совсем не касалось. — Не знаю, — каким-то фальшивым голосом произнёс он. Будучи уже на пределе, Баязид резко подался вперёд в бешеном порыве, чтобы вправить челюсть этому червяку, но был остановлен простым взмахом руки юноши, который в долю секунды непонятно парализовал его. Тело тотчас ослабло. — Не советую этого делать, юный несдержанный принц. — Опустив руку, беловолосый перевёл взгляд на Михримах, держащую дёргающуюся Нурбану за руку. — Я не могу её разбудить, поскольку не насылал на неё это. Ждите до утра, она сама проснётся... Должна, по крайней мере, если умереть не хочет, — ядовито усмехнулся колдун. Михримах медленно повернула голову в сторону незваного гостя, и даже Баязид внутренне похолодел от взгляда, полного чёрной ненависти. Такой свою ранимую и немного ветреную сестру он никогда не видел. — Чтоб ты сгорел. Только попадись мне ещё раз, слышишь? Я убью тебя. — Так мне сгореть или пасть от вашей руки, принцесса? — насмешливо усмехнулся он. Баязид сузил глаза, мысленно пытаясь вернуть неведомо куда девшийся контроль над телом. Внезапно взгляд беловолосого посуровел. — Я этого не делал. Слова были проигнорированы. Баязид посмотрел на сестру, с ужасом перевёл взгляд на Нурбану, после чего вновь посмотрел туда, где секунду назад стоял незнакомец, — тот бесследно исчез. Контроль над телом тотчас вернулся: по ощущениям казалось, будто в онемевшие конечности влилась тёплая кровь, сопровождающаяся неприятными колющимися мурашками. — Это я во всём виновата… — прошептала с надрывом Михримах. Баязид встал по левую руку от сестры и взглянул на её вновь бледное лицо: по щекам текли слёзы, густые брови встали домиком, глаза с болью глядели на корчащуюся в агонии Нурбану, которая хотя бы кричать перестала. — Что. Всё это. Значит? — процедил сквозь зубы Баязид низким, угрожающим голосом. — Что с Нурбану-хатун? Откуда у неё ожоги? Кто этот выродок? Куда он вообще делся?! Михримах! — Замолчи, Баязид, — безапелляционным голосом прошипела Михримах, и он вновь похолодел от несвойственного себе страха. Всё её существо источало какую-то незримую, но словно материально ощутимую негативную энергию, которая давила на нервы ещё сильнее, чем страх перед Повелителем. И он сделал глубокий вдох, мысленно убеждая себя успокоиться в серьёзный момент, хоть раз в жизни повести себя… по-взрослому. Шок постепенно отходил, и он терпеливо, впервые на своей памяти, терпеливо ждал слов Михримах. Та внимательно, напряжённо и очень хмуро смотрела сквозь Нурбану, не видя её, полностью погружённая в свои мысли. После чего она отпустила её руку, поднялась с места и, повернув голову в сторону Баязида, начала говорить, прилагая все усилия, чтобы голос не задрожал. — Нет смысла от тебя скрывать, ты всё видел своими глазами. — Да уж, нет смысла… — Не перебивай, — строго сказала она. — Я всё тебе расскажу, и ты поклянёшься никому не говорить, ничего не делать и просто вычеркнешь своё потенциальное участие в этом деле. Баязида напряг сам факт наличия такого дела. — Я доверяю тебе, брат. — Её взгляд немного смягчился. — Больше, чем кому-либо. И прошу тебя отнестись серьёзно к тому, что я скажу, хорошо? Понимая, что его голос сейчас будет похож на сиплый хрип, он просто кивнул. Михримах, его нежная, как цветок, старшая сестрёнка, сейчас выглядела так же, как их вечно напряжённая из-за борьбы за трон мать: губы сжаты, брови сдвинуты, взгляд глубокий и задумчивый, подбородок приподнят, осанка прямая, руки скрещены на груди. — Мы с Нурбану… — взволнованно начала она. — Год назад в городе наткнулись на одного человека, который скрывался от преследователей. У него была чёрная ритуальная книга. Он отдал её нам, испугавшись, видимо, что его поймают и отнимут её. Во дворце я успела её спрятать и забыла про неё, после чего Нурбану уехала. Недавно я её нашла и начала читать… — она проглотила образовавшийся комок в горле. — Там было столько всего интересного, столько ответов на вопросы, что ты даже не можешь себе представить. Несколько… безобидных вещей я попробовала на практике. Доселе внимательно слушавший Баязид внезапно побледнел. — Что ты сделала?! — Попробовала на практике, — раздражённо повторила Михримах. — Не перебивай. Он скрипнул зубами, но замолчал. — Тот восторг, что я ощутила, когда увидела забывшего всю свою жизнь из-за одного набора слов евнуха, когда увидела, как меняется погода, как… — она замолчала, переведя дыхание. — Я не смогла удержаться. Что могло прийти в голову Михримах он не мог представить даже в самых смелых фантазиях. — Там был наговор… который позволил бы мне овладеть и другими знаниями, не требующими каких-либо формул. Всего и требовалось — немного крови. Всё казалось таким простым, необходимым и важным от той скуки, что обуревала меня во дворце, что я… Я совершила обряд. Его рот уже открылся, чтобы выпустить наружу поток грязных слов, ругающих отсутствие ума у его сестры, но что-то его остановило. Он даже не думал о том, что их религией было запрещена любая чёрная магия — Михримах, безусловно, была правоверной мусульманкой, но, ввиду юности, она не слишком придавала этому значение: любопытство её натуры всегда брало верх. — Но ничего не изменилось… как мне показалось. После этого мама нашла книгу и забрала её у меня, направив к тётушке во дворец. Потом вернулась и Нурбану, когда в Конье случился пожар, а в столице начались беспорядки. Мы спустились в подземелье, нашли пыточную, где Ибрагим Паша допрашивал всего лишь одного пленника… Этим пленником и был этот человек, которого ты сейчас видел. — Он был пленником Ибрагима Паши? — недоумённо переспросил Баязид. — Как это возможно? Как ему удалось сбежать? — Он необычный человек, — Михримах сказала это таким тоном, словно сама не до конца понимала, о чём говорит. — Он может становиться невидимым в тенях, как мне показалось. Но я его чувствую. — Как? — Не знаю… Точнее, не знаю как, но в одном я уверена полностью: это следствие того обряда, что я провела. Я действительно стала чувствовать гораздо острее и полноценнее — и поняла это только в последние дни. В голове Баязид быстро сопоставил рассказанное Михримах с тем необычным ощущением страха, что он испытал, глядя на неё. Он не слишком верил ни в Аллаха, ни в магию, ни в скелетов-невидимок… точнее, он не верил в то, что не видел своими глазами. Этого «скелета-невидимку» он увидел. И ожоги на руках спящей Нурбану. И ту незримую волну, что исходила от его изнеженной сестры тоже. Во всё это он очень даже охотно верил. — И что дальше? — Этот пленник… его зовут Ишкибал, и был тем «торговцем» в городе, которого мы с Нурбану видели год назад. Я не знаю, что он тогда, в мирное время, делал в Стамбуле, но в любом случае он напрямую связан и с этим кошмаром, что творится в городе, и с книгой, которую он мне отдал. Думаю, он хочет получить её назад. — Он был у тебя в покоях? Ты сказала, что это он наслал кошмар на Нурбану. С чего ты это взяла? — Я почувствовала его присутствие, но не обращала несколько минут на это внимания, думая, что это просто мнительность. Он зажал мне рот, пообещав, что просто поговорит со мной. Потом он как-то… изменился в лице, спросил, что я делала с той ритуальной книгой, что он отдал мне год назад, и где она сейчас. — И что ты ответила? Сказала ему правду? Михримах нахмурилась. — Не рискнула врать. Сказала, что у меня её больше нет. Про валиде не упомянула — я никогда не подвергну её такой опасности, — Михримах с виной во взгляде посмотрела на Нурбану, которая едва начала успокаиваться. — Он почувствовал, что я чего-то недоговариваю, оглядел меня с ног до головы, затем распахнул полы своего одеяния и достал какой-то светящийся фиолетовым светом амулет. Поднёс его ко мне, и он засверкал ещё сильнее. Он прошипел слово «ведьма» и схватил меня за плечи, начав трясти и допытываться, сколько всего я испробовала из этой книги. Сказал, что вытрясет из меня эту информацию, если понадобится. Потом я каким-то шестым чувством ощутила волну страха, исходящую из покоев Нурбану, и вот я здесь. Баязид не мог прийти в себя. Он молча смотрел на сестру, расставляя в голове все мысли по полочкам, соединяя концы с концами и выстраивая общую картину. Теперь даже пожар в Конье, спровоцированный смертницей, казался ему совпадением ещё меньше, и желание скорее отправиться туда, чтобы всё выяснить, усилилось в несколько раз. Паутина тайн, что внезапно окутала весь Стамбул, угнетала всё ощутимее. Любопытство его сестры зацепило её и унесло в самую глубь этой самой паутины, и он не мог представить, что случится дальше. — Значит, ты… — он не мог выговорить это слово. — Не знаю, — без слов поняла его Михримах. — А что ты делаешь во дворце без разрешения отца? Знаешь, что будет, если он узнает? Баязид мгновенно помрачнел, хмуро прищурившись. Что-то во взгляде Михримах мгновенно изменилось, и он внутренне хмыкнул: видимо, его лицо сейчас напомнило ей её маленького загрустившего братика из далёкого детства, потому что она подошла к нему ближе и положила руки на плечи. — Я не выдам тебя, Баязид, не переживай. Только как ты оказался во дворце ночью, в ночной рубашке? Кто ещё знает о твоём присутствии? Нурбану знала?.. Судя по тому, как он отвёл взгляд, она всё поняла. — Видимо, знала. Ты бы не рискнул врываться к ней посреди ночи. Испугался, что расскажет Повелителю или валиде о том, что ты здесь? Признаться в своём страхе? Никогда. Слава Всевышнему, Михримах не нужны были слова, чтобы понять, что он не хотел произносить вслух. — Селим тоже знает, верно? Вижу, знает. Они оба некоторое время просто стояли и молчали, взвешивая произошедшее. — Возвращайся в покои, я останусь с Нурбану. Утром тут будет шумно, и ты покинешь дворец. Тихо. Сегодня он не настроен был на вспыльчивые споры и ругань, поэтому просто мягко кивнул, убрал от себя руки сестры и направился в сторону выхода. У дверей он повернулся, и его взгляд остановился на измученном судорогами теле Нурбану, которая сейчас не была похожа на ядовитую змею. И он сокрушительно почувствовал, как нежелание выдернуть один за другим её чёрные, как уголь, локоны вытеснило любую тревогу по поводу того ужаса, что стремительно врывался в их и без того напряжённую дворцовую жизнь.