ТОПКАПЫ
Обычно на её памяти небо Стамбула было очаровательно чистым, усеянным яркими звёздами. Мирным. Знаменующим могущество османов, заключавшимся в стабильности и непоколебимости их веры. Сейчас это небо заволокло густым тёмно-серым смогом, на фоне которого ярким бурым пятном вздымался столб дыма от очередного пожара в Стамбуле. Наблюдать с содроганием, с мелко трясущимися руками, как мир, в котором ты прожил и с которым ты почти свыкся за почти двадцать пять лет, рушится на глазах, словно карточный домик, было невообразимо страшно. Хюррем нервно теребила в руках вышитый шелковый платок цвета фуксии, напоминавшей ей о том дне, когда пошатнулась её привычная жизнь и после разрушилась, раскололась, оставив позади и прежнюю веру, и прежнее имя, и прежние убеждения в пользу империи — тех, кто захватил её в плен. Государство османов представляло из себя не просто милитаристически настроенную страну, стремящуюся к тривиальному захвату христианского мира — они и их менталитет порабощали разум, пробуждали все самые страшные потаенные черты характера. Оказываясь рабом в их стране, человек забывал обо всем и видел перед собой единственную цель — вырваться, зубами выгрызть себе дорогу наверх, прочь из этой грязи унижения и презрения. Остаться невинным и наивным было просто невозможно — Османская империя, казалось, подчиняла человека своей воле. И то были рабы и гости, что уж говорить об исконных жителях — османы не видели серых цветов перед собой, только крайности: мусульманские порядки и их стабильность — добро, любое инакомыслие, стремящееся пошатнуть их привычный устой жизни — смердящее неверностью зло. Они были переменчивы, держали нос по ветру и всегда принимали за страшнейшее оскорбление любые порицания в этом вопросе: назови жителя империи лицемерным — и весь город ополчится против тебя. Тем не менее, они непонятным образом чувствовали невообразимую любовь и трепет к тем из османов, кто потакал их интересам. Эфемерный, конечно, но испытывали. Хюррем горько усмехнулась и тут же поникла ещё сильнее: почти за двадцать пять лет её жизни в империи в качестве рабыни, жены султана и матери его наследников её называли сначала ведьмой и, бывало, бросались камнями, а потом, услышав, что она стала заниматься благотворительностью и ставила им ряды с едой, оскал превращался в лучезарную улыбку и слова: «Долгих лет жизни вам, солнечная наша султанша, дорогая наша Хюррем Султан». Это и было слабым местом османов. Да, их вера была непоколебима — но только тогда, когда любое инакомыслие выжигалось на подходах с моря к Стамбулу, на самом зародыше. Стамбульские жители не имели иммунитета к тому, что никогда не испытывали и не переживали на себе. Хюррем вспоминала годы своей молодости на родине, которая за сотни лет своей истории пережила и язычество, и массовое крещение, и интервенцию, и нашествие ига, и десятки насаживающих свою идеологию войн. И сейчас Османской империи пришлось столкнуться с тем, с чем ей никогда не приходилось сталкиваться, с тем, что выжигало её столицу изнутри. И Хюррем это волновало, даже больше — её это вводило в панику. Но её паника не касалась разрушения мусульманской идеологии в Стамбуле как таковой — она понимала, что это для отвода глаз и главной целью было подобраться к османской правящей семье. Хюррем чувствовала, что её прошлое наступает ей на пятки и сбежать от него не получится. Было время, когда она прибегала к помощи чёрной магии, чтобы убить Ибрагима Пашу. То было по глупости, по молодости — самый что ни на есть неразумный и недальновидный шаг. И что-то, какая-то интуиция гулким шёпотом в её голове убеждала в том, что всё это восстание в Стамбуле — по её душу. Хюррем старательно и отчаянно старалась выбросить из головы те воспоминания, когда она обращалась к Якубу-эфенди за помощью, но липкий страх обращал её рассудок против неё. Султанша нервно загрызла ноготь, напряжённо глядя на столб чёрного дыма на затянутом смогом небе. Всё обратилось против существующего порядка так резко и стремительно, что никто во дворце даже не знал, что и думать, что предпринять. Султан Сулейман всеми силами боролся с нарастающим бунтом и всё набирающими обороты диверсиями, но дворец всё равно постепенно погружался в шумный хаос, предчувствуя эскалацию конфликта. Ещё и Нурбану с Михримах затеяли свои авантюры и проворачивали их у неё за спиной. Хюррем понимала, что они шпионили за Ибрагимом, руководствуясь желанием угодить ей, а ведь тот культист, с которым они разговаривали перед тем, как она пришла, оказался одним из организаторов беспорядков в Стамбуле. И это в то время как сама Михримах всерьёз увлеклась ведовством из книжки, которую невесть откуда взяла. Когда Хюррем её увидела, то постарела по ощущениям лет на двадцать. Ещё и беременную Нурбану в это впутала. Это её наказание за прошлые ошибки? — Султанша! Госпожа, откройте! Пустите вы меня, сумасшедшие! Ей-богу, выпорю каждую! — мелодичный и недовольный голос её евнуха недовольно зажурчал за дверью. Наложницы не пускали мужчину в покои султанши, поскольку та должна была спать. А голос был перепуганный. — Девушки, пустите его, — громко приказала Хюррем и тяжело поднялась с дивана, запахивая полы красного халата. Двери едва отворились, и взбудораженный евнух влетел внутрь, еле протиснувшись между взбешёнными таким нахальством наложницами. Добравшись до своей госпожи, он окинул её испуганным взглядом и приложил ладонь ко рту в привычном жесте. Хюррем напряглась: обычно так он делал только в самых страшных случаях. — Нурбану-хатун... — тихо прошептал он. — На неё напали. Доселе скрещённые руки Хюррем упали вдоль талии. — Что? — холодно переспросила она. — Как это возможно? Да кто осмелился на такое во дворце падишаха?! Где была стража? Сюмбюль заметно занервничал, но старался придать лицу более уравновешенное выражение. Однако Хюррем всегда безошибочно определяла, когда он лжёт или увиливает. И перед тем, как евнух нашёлся, что ответить, она сама мрачно произнесла: — Ты не приставил к ней стражу? — Госпожа, ей-богу, я не виноват! Я приказал Хазнедар выделить покои для любимицы шехзаде Селима и приставить к ней двух евнухов, а когда она спросила, приказывали ли вы напрямую, то я не мог соврать и... Хюррем раздражённо подняла ладонь, приказывая замолчать. Затем стремительно подошла к своему креслу, стоявшему у широкой кровати, накинула на себя халат и вышла из покоев, направившись в лазарет. Сюмбюль-ага был верным ей до смерти, хитрым, изворотливым, деятельным и полезным, но иногда что-то в нём щёлкало, и он совершал несуразные глупости, путавшие её планы. Бывало, её это страшно раздражало, вплоть до мимолетного желания отправить его на пенсию. Но куда она без Сюмбюля? Особенно тогда, когда весь дворец нуждался в её глазах и ушах в такое смутное время. Опять Нурбану. С её появлением в жизни Топкапы, дворец заметно забурлил. Перед её глазами часто стала мельтешить чёрная копна волос, всеми своими словами и повадками напоминая ей себя в первые годы жизни здесь. Сесилья показалась ей обиженным и потерянным птенцом, которого вырвали из родного гнезда и бросили в совершенно противоположную реальность, где она стала рабыней в ярой антихристианской стране, где невозможно было быть уверенным в том, проснёшься ли ты завтра в своей постели или очнёшься в лодке с мешком на голове. У Нурбану, в отличие от неё, Хюррем, соперниц толком не было: все наложницы из гарема Селима знали, что новая фаворитка шехзаде имеет полную поддержку влиятельнейшей жены султана — никто не смел пойти против самой Хюррем Султан. Так кто же мог осмелиться напасть на неё? Ночью? Во дворце султана? Да ещё и зная, что она беременна? Хюррем быстро дошла до лазарета и шумно распахнула двери, сразу же ожидая встретить перепуганные блестящие глаза Нурбану и её жалостливый голосок, клянущий напавших на неё врагов. Но вместо этого она замерла, поражённая. Нурбану лежала на жёсткой койке, с перевязанными стерильной тканью руками и ногами, с белым, как простыня, лицом, измученным и в некоторых местах расцарапанным до крови. Она не шевелилась и бездумно смотрела в потолок, никак не среагировав на её приход. Хюррем не могла вымолвить ни слова и, еле переставляя вмиг ослабевшие ноги, подошла к её постели. Видеть её такой побитой и уничтоженной было неожиданно больно: султанша осторожно опустилась на стул возле Нурбану и скрестила на коленях холодные руки. — Нурбану? — тихо позвала она, хотя логически понимала, что вряд ли та ответит — слишком безжизненно и отчужденно она выглядела. На неё не просто напали. Когда человека избивают, он наполняется злостью и ненавистью — им движет желание нажаловаться на обидчика, отомстить ему. Возможно, он и замкнётся в себе, но только в случае, когда у него нет за спиной поддержки и гаранта того, что он будет отомщён. Нурбану точно была не из последних, и Хюррем это понимала. — У хатун сильно обожжены руки и ноги, госпожа, — начала лекарь, которая осторожно подошла к султанше сзади. — Михримах Султан час назад нашла её почти бездыханную и без сознания у неё в покоях. Мы наложили мазь и перевязали раны, но хатун не реагирует ни на что. Похоже, у неё шок. Михримах? Что она делала в покоях Нурбану ночью? Ещё и нарушив её наказ держаться от неё подальше? После всего, что случилось. — Как это вообще допустили? — зашипела Хюррем. — Где была стража? Неужели никто ничего не слышал? Кто мог попасть в покои любимицы шехзаде с факелом в руке и попытаться сжечь её заживо?! В памяти тут же вспыхнули воспоминания о той роковой ночи, которую она мечтает забыть. Когда одержимые каким-то сатаной наложницы окружили её и подожгли ей лицо. Лекарь молчала, не зная, что ответить султанше. Хюррем начала закипать от гнева: частично он был связан непосредственно с самим инцидентом, частично подпитывался сравнением со своим собственным случаем, когда опять же всесильные османы ничего не смогли сделать и оставили её неотомщённой. — Двух стражей покоев Михримах Султан, — внезапно вспомнила женщина, — нашли без сознания в коридоре... Они… спали. Мне кажется, за этим стоит тот, кто напал на Нурбану-хатун. Хюррем подняла голову, недоуменная. — Спали? — Крепко, мы их еле разбудили. Я думаю, это был опиат, султанша. Что-то не сходилось. Во-первых, зачем тому, кто желал покуситься на жизнь Нурбану, усыплять стражу у покоев Михримах, её саму не трогать, а затем отправиться к беззащитной и беременной Нурбану? И почему она не кричала? И как Михримах оказалась ночью в её покоях? Хюррем почти незаметно оскалилась, напрягши челюсть: у её родной дочери после знакомства и начала более близкого общения с Нурбану появились секреты от неё. У них обеих. И именно из-за этого, как Хюррем чувствовала, потянулась цепочка этих страшных событий. Она видела перед собой все эти тайны и недомолвки, из которых сплетались даже беспорядки в Стамбуле, видела в них непосредственное участие скрывающих от неё слишком многое Михримах и Нурбану — и именно отсутствие прямой логической связи и недостающих частей мозаики больше всего беспокоило и злило Хюррем Султан. Внезапно голова Нурбану медленно и как-то пугающе повернулась в её сторону. Она приготовилась спроситься о здоровье наложницы сына, но та продолжала молчать и редко-редко моргать, словно глядя сквозь неё. — Мой ребёнок... — тихо, едва слышно прошептала Нурбану — так, что Хюррем пришлось нагнуться к ней. — Он... жив?.. — Твой ребёнок в порядке, хатун, слава Аллаху, — будничным тоном отозвалась лекарь вместо Хюррем. Логичным было ожидать продолжения беседы или какой-то реакции со стороны в первый раз после нападения заговорившей Нурбану, но та только как-то странно приоткрыла рот, все ещё глядя куда-то за её спину, после чего тяжело прикрыла веки и выдохнула. Хюррем заметно занервничала. — Что с ней, хатун?! — громко спросила она, поднимаясь со стула, чтобы дать лекарю пройти. Женщина тут же подскочила к Нурбану и приложила два пальца к бьющейся жилке на шее. Услышав четкий пульс, она облегченно выдохнула и повернулась к султанше: — Пульс ровный, она снова заснула. Я думаю, хатун проспит до утра, госпожа. — Хорошо, — сначала она собиралась просто кивнуть и уйти, оставив Нурбану на попечение лекарям в лазарете, но, вглядевшись в её белое израненное лицо, которое ей напомнило её собственное много лет назад после избиения Махидевран, что-то изменилось. — Поселите её в покои около моих собственных, приставьте самых внимательных стражей, дайте служанок и выделите личного лекаря. Я хочу, чтобы за любимицей моего шехзаде ухаживали достойно. Лекарь опешила, но покорно опустила голову. — Как прикажете. Кивнув лекарю и бросив последний взгляд на Нурбану, Хюррем покинула лазарет, закрыв за собой двери. Посмотрев на Сюмбюля, который стоял, словно ожидал новостей о смерти, она вздохнула и ледяным тоном произнесла: — Приведи ко мне Михримах. Сейчас же. И пусть тех стражей допросят, а затем доложат мне о результатах. Проигнорировав задрожавшего и забывшего ответить Сюмбюля, Хюррем направилась в гарем, громко выстукивая каждый шаг. Предстоял очень неприятный разговор, всё выходило из-под контроля, Сулейман не принимал её у себя и часами проводил в командном пункте главного корпуса янычар — и она не знала, с чего начать решение этих проблем. Плакать и беситься не было ни времени, ни возможностей, но бессилие и непонимание гнобило лучше всего прочего, обезоруживая. Михримах пришла не сразу, но, объявившись в покоях, сразу же изобразила покорность на лице, словно бы ожидая любых порицаний матери. Остановившись на ступеньке, она коротко поклонилась и замолчала, не глядя ей в лицо. Хюррем несколько минут просто смотрела на неё снизу вверх, сидя на диване и растирая холодные руки. На долю секунды, глядя на спокойное лицо дочери, она почувствовала гордость: Михримах держала себя в руках, подобно ей самой. Но иногда в ней просыпалась та часть Хюррем Султан, которую она умело задвинула в самую дальнюю часть своей личности и о которой старалась не вспоминать: дерзость. Михримах была похожа на прирученную гончую, которая слушается тебя только в моменты, когда ты на неё смотришь. Стоит отвернуться — и она будет проворачивать дела за твоей спиной. Только вот раньше её самодеятельность была ограничена ввиду скуки и непосвящённости в дела своей матери, но сейчас, когда город и дворец бурлит, как в адском котле, вся эта сторона раскрылась во всём цвете. Они молчали и молчали, хотя обе понимали, что каждая хочет сказать. Хюррем чувствовала, что Михримах едва сдерживается, чтобы не начать оправдываться и объяснять, подпитывая рассказ какими-то байками, а та, в свою очередь, наверняка догадывалась, что она собиралась по вчерашнему сценарию обругать дочь и снова запереть её в своих покоях. Но стоило ли это делать? Хюррем очень боялась за дочь — и теперь особенно, когда увидела, что стало с Нурбану. Но было ли разумным отталкивать её от себя ещё сильнее? С чем большим упорством Хюррем будет ругать и запирать дочь снова и снова, с тем большим отчаянием гордое юное подобие своей матери в молодости будет вырываться. И она это понимала. Глаза сами собой закрылись, и пальцы накрыли виски, потирая их в усталом жесте. От её первой фразы, сказанной в их немом диалоге, будет зависит, упадут ли они с дочерью в огонь — или зацепятся за нужную нить, которая распутает эту паутину кошмара, накрывшего Стамбул и их семью. — По всей видимости… — тихо начала Хюррем Султан. — Мои наказания и порицания для тебя — пустой звук, Михримах. Понимая, что это лишь первая часть фразы, дочь показательно молчала, тем не менее осмелившись взглянуть на кадину султана. Ясно-голубые глаза сейчас горели решимостью и каким-то хмурым скучающим ожиданием, словно бы происходящее — лишь промежуточный и совсем не нужный шаг перед тем, как она отсюда уйдёт и продолжит свои начинания. Хюррем горько усмехнулась, едва слышно. — Впрочем, кто знает, что было бы, если бы ты всё же послушалась меня. Возможно, Нурбану бы уже не дышала. Внезапная похвальба заметно удивила Михримах, и та приподняла одну бровь, всё ещё храня молчание. — Расскажи мне всё с самого начала, Михримах, — строгим голосом продолжила Хюррем. — С самого начала, не утаивая ничего. Я вижу по твоим глазам, что ты отлично осведомлена о том, что происходит и кто за этим стоит. Как связаны вы с Нурбану в этом деле, а также кто напал на неё и как ему это удалось. Мне нужно знать всё. — Вы действительно хотите это услышать, валиде? — это больше было похоже на утверждение, чем на вопрос. Хюррем исподлобья взглянула на дочь и жестом пригласила сесть рядом с собой. Михримах послушно устроилась рядом и, глубоко вздохнув, пристально начала смотреть в глаза матери, пытаясь найти ответ на вопрос: а не уловка ли это с целью узнать информацию, а затем всё равно запереть её под семью замками? Султанша видела в лице дочери бурю сомнений и чувствовала, как та подбирает правильные слова перед тем, как начать. — Всё слишком сложно, мама, поверьте мне на слово, — тяжело вздохнула она, и это было то единственное, что остановило Хюррем от раздражённого упрёка: лицо юной султанши было искажено болью и той большой тайной, которую она хранила. На какой-то момент Хюррем даже почувствовала лёгкий, едва ощутимый и неуместный в данной ситуации укол стыда. — Я даже не знаю, с чего начать. — Хорошо, я помогу тебе, — сухо ответила Хасеки Султан. — Буду задавать наводящие вопросы. Итак, кто напал на Нурбану? — На неё никто не нападал, — короткий и холодный ответ, который парализующей стрелой влетел в Хюррем. — Как это «никто»? Она вся в ожогах и царапинах. Михримах вновь глубоко и как-то изнеможённо вздохнула. — В Стамбуле действует какая-то секта чернокнижников, валиде. И ничего не спрашивайте, не перебивайте, пожалуйста, пока я не закончу. — Молодая султанша посмотрела на свои руки, пряча глаза. — Я и сама многого не знаю, вы не позволили мне углубиться в это дело, чтобы докопаться до правды… Так вот, они прибыли сюда с какой-то целью — судя по всему, им нужно добраться до Повелителя. Зачем — не знаю. Но они очень опасны, мама. Смертельно опасны. Эти чернокнижники, как они себя называют, способны насылать кошмары, от которых невозможно проснуться. Такой кошмар и видела Нурбану. И то, что ей снилось, отразилось на её теле в физическом смысле. Это чёрное колдовство, валиде, мне не дано это понять… Но такова правда. Хюррем не до конца верила в слова Михримах, но её глаза не лгали — в этом она была полностью уверена. Приложив пальцы к губам, глубоко размышляя, она перевела взгляд на дочь. — Откуда ты об этом знаешь? — Тот пленник Ибрагима Паши… с которым мы с Нурбану говорили перед тем, как вы пришли, это он рассказал мне об этом. Хюррем подозрительно прищурилась. — Чем же ты ему пригрозила, что он так расщедрился? Михримах заметно напряглась, но старалась не показывать виду. Видимо, она задела какую-то щекотливую тему, о которой её маленькая хитрая дочка не подумала. А ситуация тем временем обретала совсем неожиданный поворот. — Он… сбежал из темницы паши и… пришёл во дворец. В мои покои… — очень осторожно сказала Михримах и тут же проглотила комок в горле, опасливо ожидая реакции матери. Хюррем едва не подавилась воздухом от возмущения и ужаса. Как это возможно? Он собирался убить её? Пытать? Похитить? И как он вообще сбежал? В целом: что ему могло понадобиться от Михримах Султан? Перед тем, как все эти вопросы вылились наружу, молодая султанша быстро ответила: — Он чернокнижник, мама, я не знаю, как, но он способен сбегать из тюрем. Так или иначе, но это он усыпил моих стражников, затем вошёл в покои, чтобы закончить наш прерванный вами разговор. Только вот надолго он не затянулся, поскольку кто-то другой из их культа уже успел наслать каким-то образом на Нурбану «кошмар наяву», и мне пришлось прийти к ней. — И как же ты это узнала? — она чувствовала себя глупо из-за вновь и вновь повторяющегося вопроса. — Почувствовала. Предсказывая ваш последующий вопрос, отвечаю: не знаю. А вот здесь Хюррем уловила фальшь в голосе Михримах и едва уловимый отвод глаз. Она врала. Впрочем, не это пока было самым важным. Ещё один поток совершенно непредсказуемой информации обрушился на Хюррем Султан. Беспорядки, устроенными чёрными ведунами, каким был Якуб-эфенди, искалеченная ими же Нурбану, имеющая с ними личную связь Михримах, которая ввязалась в тёмное ведовство… Подумав об этом, султанша резко поднялась со своего места и прошла в другую часть своих покоев, где в длинный ряд располагались книжные шкафы с литературой всех мастей и континентов. Аккуратно сдвинув одну из неприметных книг, она просунула руку в отверстие и щёлкнула маленьким замочком, отодвигая небольшую фальшпанель. Достав оттуда большую чёрную книгу в золотом переплёте, потрёпанную, но всё равно какую-то величественно-завораживающую своим видом, Хюррем Султан перевела испытующий взгляд на Михримах. — Предположим, что я тебе поверила, — холодно сказала она. — Теперь скажи мне, как со всем этим связаны ты и эта книга? Лицо дочери мгновенно переняло белый цвет штор за её спиной, её руки задрожали, а взгляд крепко вцепился в книгу в её руках. За то время, что эта книга находилась у неё, она успела полистать её и прикинуть весь тот вред, что она могла принести Михримах. Та, тем временем, старательно возвращала контроль над собой. — Я жду. — Вы сохранили её? — тихий вкрадчивый голос звучал как-то слишком назойливо в наступившей мрачной тишине, и это покоробило Хюррем. — Разумеется, я сохранила её, — раздражённо ответила она. — Мне стоило выбросить её в выгребную яму? — Это ритуальная книга, валиде. Голубые глаза Хюррем потемнели от злости, руки, держащие книгу, до боли напряглись. Рявкнуть на дочку, чтобы та не смела с таким издевательством, словно говоря с малым дитём, говорить с ней было несвоевременно, и Хюррем подавила в себе это навязчивое желание. — Я знаю, что это такое, Михримах, — убийственно спокойным голосом отрезала та. — Я всё ещё хочу услышать ответ на свой вопрос. Которого, по всей видимости, просто не было. — Я думаю, что эта книга важна для этих культистов. Но опять же: не знаю, каким образом. Год назад, когда мы с Нурбану были на рынке, мне её отдал перед побегом человек… им и являлся тот пленник Ибрагима Паши, о котором я говорила. Хюррем нахмурилась. — Год назад? — Год назад, — кивнула Михримах. — Его зовут Ишкибал, он очень важная фигура среди Культа, как я поняла. Он знает, что книга у меня, и знает, что я её читала. Спрашивал о ней. Возможно… — настороженно продолжила она, заламывая пальцы, — если мы отдадим ему эту книгу, то они оставят нас в покое. Возможно, они вообще только затем и прибыли в Стамбул. В этом есть смысл, ведь кто знает, какое сакральное значение для них она имеет. Жена султана задумчиво нахмурилась и отвернулась от дочери, всё ещё держа книгу в руках. В словах Михримах действительно был смысл, если не учитывать одного важного факта. — Тогда при чём здесь Ибрагим Паша и желание культистов заманить его, по твоим словам, в развалины христианского храма? Зачем он им нужен, если их цель — получить эту книгу? — Хюррем пристально следила за каждым движением Михримах. Та, тем не менее, ничуть не удивилась, словно бы просчитала и это. — За тем же, зачем им нужны беспорядки в Стамбуле. Они культисты, а не обычные мародёры, мама. Они не могут просто так ворваться в самое охраняемое место империи и выкрасть книгу — она может быть где угодно или вообще уничтожена… Хотя… по тому, что я не отрицала, Ишкибал наверняка понял, что книга до сих пор у нас. — И что ты предлагаешь сделать? Передать её? В глазах Михримах зажегся какой-то нездоровый огонёк. — Именно. — И каким же образом? — Я думаю, он ещё раз придёт ко мне, — хмыкнула она с непонятной уверенностью. — Если вы отдадите мне книгу, я верну её ему. Отличная попытка, Михримах. Но бесполезная и слишком прямая. Хюррем неотрывно смотрела на дочку в течение минуты, а затем фарисейски улыбнулась, отчетливо выделяя каждое слово, пронизывая его ядом. — К этой книге ты больше никогда не притронешься и пальцем, моё лукавое солнышко. Никогда. Михримах заметно расстроилась, и самой Хюррем Султан это показалось слишком странным: в течение беседы её дочь вела спокойную и продуманную линию своей истории, но стоило речи зайти о ритуальной книге, как вся напускная обстоятельность слезла, как тонкая кожура. — Ладно, тогда что вы собираетесь делать? Точнее, что делать мне? — А ты что-то должна делать? — вопросительно-утвердительно спросила Хюррем, сощурив глаза и внимательно глядя на Михримах. Та сдвинула брови на переносице и повысила голос: — Я рассказала вам всё, что знала, валиде. Вы не можете держать меня взаперти, это нечестно. Я хочу помочь. — И как же ты можешь помочь, Михримах? — вновь спокойным тоном, но с заметной ноткой усталой издёвки произнесла она, наклонив голову вбок. — Выйти на улицы Стамбула? Или, может, отправиться в логово культистов? Думай, прежде чем предлагать свою помощь в деле, в котором не имеешь силы. Голос Михримах засочился тихим гневом и обидой. — Стража ему нипочём — он придёт за мной. Он не обычный человек, валиде, он чернокнижник, прислужник дьявола и может незаметно подкрасться к вам из самой тени — вы не почувствуете даже дуновения ветра. Хюррем уже открыла рот, чтобы ответить что-то вразумляющее и одновременно злобное, как распахнулись двери покоев. Тоненькая миниатюрная Эсма опасливо взглянула на своих господ и обратилась к кадине султана: — Госпожа, Ибрагим Паша просит вашей аудиенции. Глаза Хюррем расширились в удивлении: что Визир-и-Азаму потребовалось посередь ночи? В такой ситуации? После того, как его пленник сбежал? Спустя почти месяц взаимного игнорирования? — Валиде… — Вопрос пока закрыт, Михримах, — внезапно сдалась султанша, хмуро взглянув на дочь. — Я… Я должна подумать об этом. Иди к себе. Мы договорим, как только я буду готова обсуждать этот вопрос дальше. Теперь ступай. Выдержав мрачный, полный обиды взгляд Михримах и дождавшись, пока та покинет покои, Хюррем повернулась к Эсме. — И где он? — В саду, госпожа.***
О тишине главного сада Топкапы, который казался райским из-за своего многообразия и своей красочности, слагались стихи. Но только ей одной, чужестранке, эта тишина казалась какой-то неестественной — не нарушаемая даже пением птиц, она казалась могильной. Хюррем двигалась медленно, не думая о том, что заставляет Ибрагима ждать: болезненное безмолвие давило на уши, и собственные напряженные шаги казались ей ненормально громкими. Время уверенно близилось к рассвету, однако солнце словно не желало приближаться к этому городу, и небо было затянуто плотными мутно-серыми облаками от смога. Это бесцветное небо и безжизненная тишина действовали султанше на нервы, и, пытаясь справиться с неясным беспокойством, она сделала несколько глубоких вдохов. Запах смерти, который, казалось, не имел никакого аромата, ощутимо ударил ей в нос — Стамбул умирал. И, будто бы по иронии судьбы, в это время, когда утро никак не хотело наступать, он позвал её на встречу. Ибрагим. Самый странный и опасный человек, которого она встречала. Болеющий своей алчностью отступник — абсолютная её копия, её мужская версия, на которую смотреть страшно, потому что понимаешь — это ты. Двадцать пять лет жизни с Ибрагимом под крышей одного дворца сказались даже слишком заметно для обычного противостояния мужчины и женщины: она поседела слишком рано — возможно, не так заметно для чужого глаза, но для неё — безусловно. Столько лет было потрачено на глупые заговоры, подставы, отравы, когда они были совсем юны и неопытны в государственных делах и интригах. Она пыталась его убить, обратившись за помощью к чёрной магии, он — к наёмникам. Она передавала Повелителю любые вырванные из контекста фразы, он отдалял её от дворца и поддерживал её соперниц. Но его ответные действия начались не сразу. В какое-то мгновение в общем потоке их истории — всего лишь какой-то год — она знала: он был влюблён в неё. Ещё совсем в самом начале, когда единственной её претензией было его слишком частое времяпрепровождение с падишахом. Тогда несуразная и дерзкая славянская наложница его убеждений и верований, яркая, харизматичная и неумелая, была привлекательной для него. Не было никаких сопливых писем или томных взглядов: он просто закрывал глаза на все её выпады, защищал и прикрывал ей спину, давал наставления через тогдашнюю Хазнедар и её главную помощницу. А она просто в ответ не обращала на него внимания какое-то время. И хватило лишь одного предательства, чтобы всё рухнуло в тартарары. Ею услышанная фраза о том, что старший сын падишаха, шехзаде Мустафа, обязательно взойдёт на трон под его защитой и наставлениями, обрушила всю ею накопленную и сдерживаемую злость, словно бы ожидая этого повода. Девичья, непродуманная мстительность и обидчивость, которые она в дальнейшем выжгла в себе, сподвигли её на открытый вызов Ибрагиму, когда обустроила его встречу с Хатидже Султан как нечто запретное. События закрутились и забурлили со страшной силой и в итоге иронией судьбы превратили его в мужа сестры правящего султана и в Великого Визиря этого государства. И всё пошло по спирали: подставы, жестокие «уроки поведения», в которых играли роли даже их дети, взаимная неприязнь, из-за которой полегло много наложниц, шпионов, евнухов и стражей Ибрагима Паши. Сейчас она это вспоминала как нечто отвратительное и постыдное. Двадцать пять лет вражды были приостановлены лишь недавно, когда ужин в последний день октября толкнул её на предложение «взаимовыгодного договора». Иначе говоря, мира. Короткий, чуть насмешливый кивок головы и усмешка со стороны Ибрагима были восприняты ею сначала как уловка или затишье перед бурей, но вскоре она с удивлением убедилась в том, что всё действительно прекратилось. Взаимное отвращение превратилось в раздражённое равнодушие, но отныне безобидное для них обоих. Месяц они не разговаривали, и вот теперь он решает нарушить это молчание? Дело принимало неожиданный оборот. Она подошла к центру сада, и долго ждать не пришлось: где-то неподалеку послышались чьи-то осторожные шаги, и Хюррем повернула голову в сторону звука. Из-за поворота показался человек: привычным жестом разминая пальцы, он двигался неспеша, словно не замечая ни султаншу перед собой, ни того, что на дворе стояла ночь. Увидев её, он остановился и, криво оскалившись, приподнял подбородок. — Разумеется, ты не спала, госпожа. Почему я не удивлён, — он начал подходить ближе, и Хюррем инстинктивно сделала пару шагов назад. Заметив это, он начал забавляться ещё сильнее: — Успокойся. — Я спокойна. Что ты хотел? Ибрагим, словно бы не слыша её слов, подошёл почти вплотную и показал рукой в сторону парка: — Прогуляемся? Будем на месте стоять, замёрзнешь. Капризничать было уже не свойственно возрасту, и Хюррем коротко кивнула, зашагав рядом и при этом держа безопасную дистанцию, привычно оглядываясь вокруг на наличие убийц-лучников или чего-то, что они уже проходили. От него не укрылось и это. Видимо, она совсем растеряла сноровку контролировать даже свои взгляды при нём. Или же он просто слишком хорошо её знал. — У нас ведь небольшое перемирие, разве нет? — его глаза лукаво сверкнули, и лицо тут же приняло серьёзное выражение, голос стал холодным и спокойным: — Впрочем, ладно, давай к делу. — Какие у нас могут быть общие дела? — Хочешь сказать, их нет? — Ибрагим внимательно посмотрел на султаншу, сощурив глаза. Она даже не взглянула на него в ответ и, стараясь ничем не выдать своей лжи, коротко отрезала: — Нет. Визирь хитро прищурился и, остановившись, с деланно-непринуждённым видом спросил: — А как же… Михримах Султан и Нурбану-хатун, болтающие с моим пленником, который затем таинственным образом исчез? Хюррем Султан побледнела, почувствовав, как мгновенно вспотели руки и в груди сбилось дыхание. Откуда он вообще мог об этом узнать? Кто из её людей, кто был рядом и видел, как она пришла за ними в пыточную, мог её выдать Ибрагиму? Шпион? О Аллах, да что за чёрная полоса! Отнекиваться смысла не было, усиленно кивать головой — тем более. В конце концов, ничего толком дурного не свершилось — возможно, постыдного, но не предосудительного. Но пугало то, что Ибрагим в такой щекотливой ситуации, в которой оказался весь дворец, опять знал больше неё. О пленнике она знала. Даже знала, как его зовут, о чём он говорил с Ибрагимом, чем спекулировал, а также вспомнила недвусмысленные слова Михримах о его… необычных способностях, связанных с исчезновением и неожиданным появлением. Уж во что, а в чёрную магию её собственное прошлое научило её верить. — Они не помогали ему сбежать, — мрачно бросила султанша после минутного раздумья, которое, по ощущениям, растянулось в вечность. Ибрагим изобразил жесткое удивление на лице. — О, вы даже не будете отнекиваться в своей привычной манере, Хюррем Султан? Необычно для вас. Помнится, когда шпионку, которую вы подослали, чтобы следить за шехзаде Мустафой, поймали за руку и поставили прямо перед вами, ни один мускул на вашем лице не дрогнул. А сейчас вы так податливы и кротки, — ядовито усмехнулся Ибрагим, украдкой поглядывая на султаншу. — Что же так встревожило вас, теперь мне ещё любопытнее? Она не ответила, продолжая испепелять его взглядом и своим давящим на психику молчанием. Паша дёрнул бровью и сцепил ладони, оценивающим взглядом окидывая её с ног до головы — так он делал, когда изображал явное превосходство над ней. Внезапно он снова изменился в лице и добавил уже прохладнее: — Полагаю, ты знаешь от Михримах о содержании нашего разговора? О том, что этот пленный культист предложил мне отправиться в их гнездо, чтобы разворошить его? Он действительно прямо сейчас выкладывал ей свои карты на стол? Хюррем насторожилась: это было совсем не в его стиле. Она действительно подумывала о том, чтобы разобраться с Михримах и Нурбану, а затем отправиться вслед за Ибрагимом в пещеры под развалинами Влахерна, чтобы найти хоть что-то, чем можно было бы ему угрожать, — в конце концов, найти доказательства, пусть и мнимые, связи с культистами — это практически козырной туз в рукаве. — Предположим, знаю, — она внимательно следила за каждым его вздохом. — Твоя дочка вся в тебя — не теряла времени зря, — сухо заметил Ибрагим. — Вот только о многом она тебе, как я вижу, не рассказала. — О чём же? — начала было она, но, заметив хитрое выражение его лица, насмешливо фыркнула. — Ты знаешь что-то, чего не знаю я, и ждёшь, что я буду задавать вопросы, верно? Первый её вопрос он намеренно проигнорировал. — Михримах Султан интересовалась колдовскими ритуалами, я прав? — дождавшись её ожидаемой реакции, он оскалился ещё противнее: — И ты сама обращалась за помощью к ведуну, Якубу-эфенди, чтобы отравить меня. Если поразмыслить, то обо всём этом нечестивом искусстве ты знаешь больше, чем я. Хюррем стремительно теряла терпение, как и контроль над ситуацией. Ибрагим откуда-то знал слишком много, словно бы наблюдал за ней и её детьми целыми сутками в течение всей её жизни, и именно это осознание дьявольски пугало её. Теперь он открыто угрожал ей. — Повелитель тебе не поверит, — огрызнулась Хюррем Султан. — Я не собираюсь ему рассказывать. — Он напустил на себя непосредственный вид. — Пока в этом действительно нет смысла, и он действительно не поверит. К тому же, я упомянул об этих нюансах не случайно. — Наконец мы подошли к главной теме нашей беседы. И чего же ты хочешь от меня? Мгновение Ибрагим неотрывно смотрел на султаншу, после чего растянул губы в насмешливой ухмылке и заговорил псевдозаговорщицким тоном: — Всё очень просто. Твои грязные тайны останутся при тебе, и ты, возможно, найдёшь множество ответов на свои вопросы о том, что происходит… — он на секунду замолчал, следя за её лицом, а затем с издёвкой, нараспев закончил: — Всё, чего я хочу, это вас в свои спутники в развалины Влахерна, Хюррем Султан. — Что? — Она не поверила своим ушам. — Я, кажется, ослышалась? Ты… просишь меня отправиться с тобой в логово культистов? — фраза прозвучала настолько нелепо, что у султанской кадины вырвался нервный смешок. Лицо Ибрагима Паши, однако, оставалось непроницаемо-серьезным. — Не слишком высокая цена, правда? Хюррем презрительно фыркнула. — Ты хоть осознаёшь, как это абсурдно и смешно звучит? Ещё пару месяцев назад ты клялся убить меня, а теперь предлагаешь совместное путешествие? — глаза её насмешливо сузились. — Я ценю твоё чувство юмора, Паша, но неужели ты правда думаешь, что я соглашусь отправиться куда-либо с тем, кто больше всего на свете хочет избавиться от меня? — Мне кажется, в твоей ситуации у тебя нет особого выбора. То, что происходит в Стамбуле, несётся в сторону дворца со скоростью лесного пожара, и то, что случилось с Нурбану-хатун… И не делай такое удивлённое лицо, госпожа, у меня глаза и уши во всём гареме, — он отбросил свою деланную насмешливость и теперь говорил серьёзно и заметно раздражённо. — То, что случилось с фавориткой шехзаде Селима, — лишь начало, первая жертва этой чумы, которая распространится скоро на всех нас. И ты чувствуешь это и боишься. — И зачем же тебе именно я? — Пленный культист искал отступников, и ты так или иначе одна из них. Здесь определённо есть какая-то связь. — Я правоверная мусульманка, Паша, — её голос был похож на шипение змеи. — Следи за словами. Он пренебрежительно махнул рукой на её аргумент. — Себя не обманешь, Хюррем Султан. Итак, я хочу знать твой ответ. — Нет. Нет! Разумеется, нет. Никогда. И даже если бы я поверила в твои слова, то всё равно бы не согласилась: это чистое самоубийство. — Подумай головой, султанша, — резко попросил он. — Им нет смысла убивать ни меня, ни тем более тебя. Они культисты, а не убийцы. Он зазывает меня туда с какой-то определённой целью. И я хочу узнать, зачем. К тому же, мы отправимся туда со стражей — ты можешь взять и свою, если пожелаешь. Если они услышат шум — вмешаются. Хюррем не знала, что ответить. С одной стороны, она и вправду всем сердцем чувствовала нарастающую опасность, словно обреченность бессильно наблюдать за приближающимся смерчем; с другой — нисколько не доверяла Ибрагиму. Столько лет пытаться убрать его с дороги, бояться его возможностей и сравнимой с её хитрости, переживать за то, что если с султаном что-то случится, то с поддержкой Ибрагима шехзаде Мустафа взойдёт на престол и под навязчивыми речами оборвёт жизнь и её, и её детей. Неизбежность этого застряла у неё в глотке уже давно. Так чего он добивался сейчас? Всё слишком запуталось. Сначала Нурбану, потом Михримах, теперь Ибрагим, столь серьёзно предлагающий ей отправиться в логово врага, чтобы начать распутывать клубок этой паутины. Разумеется, у него был какой-то план касаемо её. Вопрос в том, позволит ли она этому плану свершиться или будет внимательно следить за каждым его шагом и одновременно сумеет узнать, что стоит за всеми этими кошмарами в Стамбуле. Чего добиваются чернокнижники и каков будет их следующий шаг? Придётся рискнуть — в первый раз за очень долгое время нахождения в пределах дворца. Хюррем Султан долго молчала, но следовало отдать должное Ибрагиму: тот сохранял терпеливое спокойствие, задумчиво исподлобья глядя на её лицо. — Хорошо, — спустя несколько бесконечных минут сдалась она. — Я отправлюсь с тобой. Но учти: я буду следить за каждым твоим шагом и вздохом и ни на секунду не расстанусь с кинжалом. — Наконец мы пришли к соглашению, госпожа, — улыбнулся он. — Что ж, тогда я почту за честь встретить вас завтра вечером здесь же. Не отрывая подозрительного, полного холодной ненависти взгляда от Ибрагима, она проговорила одними едва раскрытыми губами: — Не пожалей об этом.