КОНЬЯ
Размеренная, неторопливая рысь их лошадей методично усыпляла порядком уставшего за их долгий путь Селима. Дорога от столицы до Коньи заняла у них со всеми приготовлениями и получением разрешения у отца неделю, и накопившаяся усталость давала о себе знать. Приближалась зима, и меховой плащ, тяжёлый и тёплый, покрывал всё его тело, отчего шехзаде на лошади казался огромным волком. Прикрыв веки, Селим задумчиво глядел вдаль и размышлял о том, что они смогут найти на пепелище, в то время как Баязиду точно не по душе было такое размеренное движение — он то поддавал шенкелей и галопом устремлялся вдаль, затем возвращался, объезжал его лошадь по кругу, вновь скакал рядом и потом повторял цепочку этих действий. Они почти не разговаривали, каждый думал о своём. Селим не отличался той болтливостью, что была присуща его младшему брату, но он и не принадлежал к тем особям, которые склонны постоянно думать обо всём, что происходит вокруг них, начиная от мыслей и действий людей и заканчивая погодой. Селим предпочитал действовать по обстоятельствам, но, в отличие от импульсивного брата, делать это разумно и вдумчиво. — Селим, просыпайся! — прогремел дерзкий голос Баязида. — Мы почти у дворца. Они решили не привлекать к себе лишнего внимания, а потому решили объехать Конью с севера и через неприятные болотистые топи подобраться к дворцу. — Чего ты так кричишь, — гораздо спокойнее отозвался Селим. — Я еду в паре футов от тебя. — Кто знает, может, мех тебе в уши попал, — хохотнул он в ответ, каждое слово искрилось игривостью. — До сих пор не могу поверить, что отец так легко согласился освободить меня от ревизии, чтобы помочь тебе. Это на него не похоже, — Баязид понизил голос. — Обычно мне нужно сделать что-то вопиющее, чтобы он хотя бы обратил на меня внимание. Не говоря о том, чтобы что-то мне позволить. Селим прищурился, с недоверием глядя на спину скачущего впереди брата. Действительно, с детства он не был так обласкан вниманием отца, который видел в Баязиде всю его вспыльчивость и который понимал, что его необходимо держать в узде. Баязида это обижало и унижало — невнимание отца способствовало обратной реакции: вместо приобретения сдержанности и расчётливости он становился всё более дерзким и самонадеянным, всё сложнее было хоть как-то на него влиять. Баязид становился неуправляемым. — Я думаю, ему сейчас не до этого, — сдержанно ответил Селим, стараясь увести разговор в другое русло. — В конце концов, сам видишь, что творится в городе. — Это простые демонстрации, не более, — Баязид покачал головой. — Не понимаю, что вас всех так волнует в происходящем. За долгие годы Селим научился определять, когда его брат увиливает или лжёт. — Что нас волнует? — он нагнал Баязида, чтобы повернуть голову и посмотреть ему в лицо — оно заметно побледнело, и это не укрылось от взгляда Селима. — Например, то, что почти половина Стамбула сожгла свои дома, главную площадь, множество домов, принадлежащих вакфу нашей матери, и всеми силами стараются подойти ко дворцу. Они против политики нашего отца, против войны с неверными, они считают, что султан Сулейман — самонадеянный еретик, отступник от праведного, миролюбивого учения Аллаха. — Какая ложь, — прошипел Баязид, и его лошадь вздрогнула, почувствовав, как наездник сильно сжал её живот. Шехзаде ослабил хватку и, нагнувшись, похлопал её по шее. — Тише, тише, Селесте, прости меня. Ухмылка легла на губы Селима. — Ты назвал свою лошадь Селесте? — Отличное имя, что тебе не нравится, — буркнул Баязид. — Селесте… — Селим просмаковал это имя на языке и лукаво взглянул на брата. — Итальянское. Кто же тебе его подсказал? Нурбану? — Вот ещё! — его брат вскипел от гнева. — Я что, сам не могу знать итальянских имён? Наложницы трепались как-то у меня в Кютахье, я и услышал. Селим никогда не ревновал брата к Нурбану. Не было повода, да и эта тема была прекрасным фундаментом для многочисленных беззлобных шуток в его адрес. Его наложница была уже беременна, в то время как никто из гарема Баязида в Кютахье так и не обрадовал столицу приятной новостью. Вот разве что только это было странным: учитывая любвеобильность Баязида и его предрасположенность к интересному ночному времяпрепровождению с рабынями, каким-то противоестественным было не наблюдать вокруг него толпу детишек. — Когда ты обрадуешь меня племянниками, братец? — внезапно спросил Селим после полуминутного молчания, внимательно глядя на Баязида. Тот удивлённо мотнул головой в его сторону и нахмурился. — Что за странные вопросы? Со свечкой хочешь постоять? — Это не просто вопрос из братского участия, Баязид, — примирительный тон подействовал, и лицо Баязида смягчилось. — Мы наследники, и наша жизнь — сплошная череда опасностей и покушений. Неизвестно, что может случиться с нами в любой момент — за нашей спиной должны стоять наши собственные шехзаде, чтобы укрепить наши позиции в государстве. — Ты мне не соперник, Селим, — не слишком вдумываясь в то, как двусмысленно это звучит, бросил Баязид. Он решил понять фразу брата правильно и, потянувшись рукой к нему, хлопнул по плечу. — Ты мне тоже. Ещё некоторое время они ехали молча, пока наконец вдалеке не показались высокие, обтянутые плющом стены дворца Коньи. Одна из самых красивых резиденций османской династии величественно возвышалась над остальным городом, до которого ещё не добралась сектантская революция. У ворот заднего двора, хорошо охраняемого многочисленными стражниками, их ждал евнух-смотритель. Завидев шехзаде, подъезжающих к нему, он склонил голову и, дождавшись правильного момента, громогласно объявил: — С возвращением, шехзаде Селим Хазретлери, — повернувшись к Баязиду, он также поклонился. — Шехзаде Баязид Хазретлери. Наследники коротко кивнули и проехали через ворота. Селим спешился с коня, передал поводья конюху, приказав расседлать коня и накормить его. Баязид уже давно стоял на земле, скрестив руки за спиной, и внимательно вглядывался в огромное чёрное пятно пепелища, растянувшегося от главного корпуса дворца почти до самого заднего двора. После отъезда шехзаде Селима, который успел осмотреть место начала возгорания, пожар ещё какое-то время в остальной части дворца никак не могли потушить — огонь яростно пожирал здание, охватывая своими языками и людей, и растения, и вещи. Несмотря на прошедшее время, в воздухе ещё как будто пахло невыветрившейся гарью. Баязид направился в главный корпус, решив не ждать Селима, видимо, глубоко погружённый в свои мысли. Поэтому он не сразу услышал оклики брата, когда тот нагнал его внутри. Поставленные новые двери ещё не были смазаны маслом и неприятно скрипели, когда их открыли. Селим прошёл внутрь, с горечью оглядываясь: мрачная темнота остатков сожжённых вещей словно не отражала свет солнца, оттого создавалось впечатление, что во дворце стояла ночь. — Я как-то колебался спросить до этого момента, — с предельной серьёзностью начал Селим, глядя на то, с какой внимательностью Баязид разглядывает интерьер, — но что мы, шайтан побери, ищем? Ты говорил о том, что одна из наложниц, которая и начала пожар, была смертницей. И что дальше искать? Но брат его как будто не услышал. — Баязид… — Тихо! — шикнул он, резко подняв ладонь вверх, призывая к молчанию. После полуминутного молчания, он повернулся к Селиму и прошептал: — Кто в главном корпусе остался из слуг? — Никто. Только охрана стоит у входа. Я приказал не убирать пепелище до приезда нашего брата Мехмеда. Чтобы улики были свежими. Так что никого, кроме нас, тут не должно быть. — Не должно. А наверху кто-то ходит, — Баязид поднял палец кверху. Селим машинально посмотрел на потолок, прищурившись. — Пойдём, посмотрим, — глаза его младшего брата загорелись энтузиазмом, он завёл руку за спину и вытащил из позолоченных ножен кинжал — подарок Селима в честь вступления в должность наместника Кютахьи. Мрачную тишину коридора разрезали только тихие шаги двух шехзаде, которые медленно поднимались по лестнице на второй этаж главного корпуса дворца. Возможности держаться за поручни не было — те раньше были деревянными и почти полностью сгорели во время пожара. Селим шёл вслед за братом и едва подавлял в себе ядовитое расстройство ввиду разрухи своего дворца, за который он был так или иначе ответственен. Баязид, добравшись до комнаты, из которой действительно раздавался шум, остановился и замер. Отойдя в сторону, он повернулся лицом к брату и дёрнул бровями, призывая действовать сообща. Крепче сжав собственный кинжал, Селим положил руку на плечо Баязида, молчаливо давая своё согласие на кооперацию. Брат, выждав несколько секунд, яростно распахнул дверь и, увидев стоящую около окна высокую фигуру, едва не прыгнул на неё сзади, приставив кинжал к глотке. — Кто ты такой?! — взревел Баязид. — Что ты здесь делаешь, отвечай?! Человек начал вырываться, но это ещё сильнее усилило хватку самого Баязида. Селим обошёл двух борющихся людей с другой стороны и встал напротив, тем не менее не выражая никакого интереса, даже увидев лицо нарушителя. — Баязид, — вкрадчивым голосом начал Селим, убирая свой кинжал в ножны за спину, — будь любезен, отпусти нашего брата Мехмеда. — Чего? — непонимание перевесило гнев в голосе Баязида, хотя громкость всё ещё была на уровне яростного рёва льва. Тем не менее он чуть выгнул голову, чтобы рассмотреть лицо своей жертвы, и тут же обмяк, ослабив хватку и отступив на два шага назад. Шехзаде Мехмед, старший сын их матери, был для них подобием греческого бога — настолько он был эталоном для своих братьев во всём. Бронзовые кудрявые волосы слегла отросли за то время, что он жил в санджаке (в Стамбуле Хюррем Султан внимательнейшим образом следила за марафетом и внешним видом своих детей), такого же оттенка кожа отливала каким-то божественным блеском, высокий рост шёл вместе с воинственным и крепким телосложением. Он был юной копией их отца, переняв от него форму и выражение лица, цвет глаз и их лёгкий прищур, повадки и жесты — и от этого он казался младшим братьям ещё более идеальным, чем вообще можно. Мехмед был строгим и одновременно заботливым человеком и обладал необычным талантом чувствовать эмоции человека, с которым он находился рядом. Он явственно чувствовал и ненависть, и неуважение, и гнев, и подобострастие — и вёл себя, опираясь на свои ощущения и на свою голову. Он был умным тактиком и требовательным учителем, редко выставлял напоказ собственные чувства и старался всегда держать эмоции в узде. Однако даже шехзаде Мехмед не был обделён значительными недостатками: их брат был довольно мнителен, под стать их матери, Хюррем Султан, и, ввиду этого, в редкие моменты потери самоконтроля совершал необдуманные поступки. Тем не менее, годы честной работы над собой под руководством их отца дали свои плоды, и Мехмед научился держать себя в руках практически всегда. На их памяти на этом свете жил только один человек, с которым Мехмед мог вступить в открытую конфронтацию — то была Михримах Султан, их единственная сестра. Воспоминания подбрасывали моменты, когда Мехмед выходил из себя, наблюдая за тем, как Михримах выступала за всевозможные моральные рамки и умудрялась вляпаться в грязь по шею, — и тогда он приходил ей на помощь, «подчищая» за её проступками и пряча сестру за свою спину. Это не приносило ему никакого удовольствия — напротив, можно сказать, что это выходило само собой, когда разум настоятельно рекомендовал оставить Михримах одну, чтобы та получила сполна за свои провинности, а сердце в последний момент срывалось, и Мехмед брал вину на себя или позволял сестре обвинить другого. Но ни Селим, ни Баязид никогда не видели, чтобы Мехмед любил на этом свете кого-то больше, чем их сестру. Его праведный гнев, направленный на неё, был обусловлен извечными попытками вразумить её взбалмошность и избалованность, которые чаще всего руководили её действиями. — Братья мои, — Мехмед распахнул объятия и сделал шаг в сторону Селима и Баязида. Те тотчас сократили расстояние и крепко обняли с двух сторон старшего брата. — Почему ты не вырвался, Мехмед? — спросил Баязид, отойдя на шаг назад и разглядывая брата с ног до головы. — Этому захвату научил меня ты. — Я увидел вас в окно, так что знал, что это ты, — усмехнулся он в ответ, и Селим, стоявший справа от Баязида, тихо хохотнул. — Баязид не меняется, Мехмед, он со мной то же самое провернул, когда мы встретились в Стамбуле неделю назад. Баязид ненавидел, когда его обсуждали в третьем лице в моменты его непосредственной близости с обсуждавшими, а потому позволил своему лицу потемнеть от злости, а глазам — стрельнуть яростным взглядом в сторону Селима. — Что вы здесь делаете? — спросил Мехмед после немого противостояния младших братьев. Баязид скрестил руки на груди. — Фактически, то же, что и ты. Пытаемся расследовать это дело. — Отец меня не предупреждал. — Мы спросили у него разрешения, не волнуйся, брат, — подал голос Селим. — У Повелителя сейчас много других дел, он не успел предупредить тебя о нашем приезде. Мехмед нахмурился. — Повелитель и не должен был. Это вы должны были прислать гонца с вестью. Кютахья и Амасья сейчас без своих наместников в такое неспокойное время, это очень безответственно с вашей стороны — не сообщить мне о своём прибытии. Какой смысл нам здесь втроём находиться и оставить свои владения беззащитными? Младшие переглянулись, и на их лицах проступил стыд. Мехмед устало выдохнул и хлопнул по плечу братьев. — Ладно, не так важно. Если вы решили приехать сюда, зная, что за расследование ответственен я, значит, у вас есть какие-то догадки, верно? — Мы пытаемся понять, кому нужно было заставлять наложницу-смертницу устраивать пожар во дворце, — предсказав вопрос брата, Баязид хмуро объяснил: — Почти сразу, как пожар потушили, прибыл я. Да, тайком, отец не знал. Я осмотрел трупы и обнаружил все следы самоубийства одной из хатун, которая и устроила пожар. Кстати… Баязид огляделся и указал на огромные обугленные пятна на полу. — Это и есть комната гарема. Тут я и был. Какое совпадение. Селим задумчиво погладил щетину. — Это музыкальная комната, Баязид, — уточнил он. — Отсюда действительно начался пожар. Но в тот вечер занятий не было, комната была закрыта. Я тебе уже говорил: никто не входил и не выходил — ключ был внутри. — Получается, наложница подожгла комнату и затем убила себя до того, как сама сгорела, цианидом? Но если ключ был внутри, то ей его кто-то отдал. — Ключи у вас хранятся у главного евнуха, верно? — спросил Мехмед. Дождавшись кивка, он направился к выходу. — Нужно допросить его. Шехзаде покинули музыкальную комнату и спустились вниз, к страже. Тот самый евнух, что встречал Селима и Баязида по приезде во дворец, уведомил наследников, что главный евнух сразу по прибытии шехзаде Мехмеда вернулся в свою не так сильно пострадавшую комнату в западном крыле дворца, где и располагалась основная часть слуг. — Как он мог нарушить мой приказ, Бехрам-ага? — недовольно спросил Селим, испепеляя взглядом слугу. Тот опустил голову, не понимая, что ответить господину. Мехмед положил руку на плечо Селиму и тихо проговорил: — Не спеши с выводами, брат. Он подтолкнул младших в сторону западного крыла. — У тебя есть какие-то подозрения? — Я думаю, главный евнух замешан в этом, — сухо предположил Мехмед, уверенным шагом ведя за собой младших. — Скорее всего, он сообщник смертницы. Иначе я никак не могу объяснить, что возможную пропажу ключа от музыкальной комнаты никто не заметил. К тому же, сразу, как я приехал, он поспешил в свою комнату. Я думаю, он что-то скрывает. Они прекратили разговор, завернув за очередной угол и оказавшись в узком коридоре, в конце которого их ждала деревянная ветхая дверь, ведущая в комнату старшего евнуха. Осторожно подойдя к двери, Мехмед приблизил ухо и попытался прислушаться. — Тихо, словно его там нет. — Бехрам-ага не стал бы мне врать, — ответил Селим с задумчивым лицом. Баязид закатил глаза. — При чём тут твой глупый евнух, Селим. Он мог под предлогом отправиться к себе, а потом сбежать через окно. Охрана его пропустит куда угодно. Пока братья разговаривали, с каждым словом повышая голос, Мехмед нажал на ручку двери и попытался открыть её. Та не поддавалась. — Отрой, Гюрхан-ага, — прокричал Селим, чтобы за дверью было слышно. — Это приказ! — Его там нет, Селим, — тихо прошептал Мехмед, после чего отошёл на шаг и с силой толкнул дверь плечом. Та неожиданно быстро поддалась, и наследники прошли внутрь. Гюрхан-ага лежал на своей кровати, окровавленный. С его изрезанной шеи стекала кровь, в стеклянных глазах застыл ужас, коричневая тюбетейка лежала в другой части комнаты — от неё до тела тянулись с разрывами следы крови. Левая рука трупа была неестественно выгнута, словно сломана — как будто евнух оказывал сопротивление убийце. — Аллах накажи, — выругался Баязид, едва не плюнув на пол. — Всё сходится, Мехмед. Ты был прав. Мехмед же не слушал: подойдя к телу, он начал очень внимательно его рассматривать. Достав из кармана своего кафтана пару перчаток для верховой езды тёмно-бурого цвета, он натянул их на руки и принялся осторожно ощупывать тело жертвы. Селим наблюдал за происходящим с поразительной стойкостью и старался не обращать внимания на лужи крови, боясь, что его может вырвать. — Убийца ещё здесь, — вынес свой вердикт Мехмед, всё ещё продолжая осматривать труп. — Раны свежие. — Сколько минут назад? — спросил Селим. — Пять-десять?.. Может, чуть больше или чуть меньше. Баязид громко вздохнул, измеряя шагами комнату и стараясь не наступать на лужи крови. — Следы борьбы очень заметны, — произнёс он. — Кажется, он не хотел умирать. — «Кажется»? — саркастически усмехнулся Селим. Лицо его младшего брата покрылось пятнами гнева. — Тебе сейчас только к моим словам есть настроение придираться, Селим? «Не хотел» — значит, убийца к нему пришёл и попытался выпотрошить наизнанку, а твой старший евнух всеми силами норовил избежать этого. Так лучше? — Что-то здесь не так, — нарушил их очередную словесную баталию Мехмед. Подойдя к окну, он осмотрел ставни и одной рукой отрыл, затем закрыл их. — Ничего не сломано: окно не открывали после убийства. Баязид нахмурился и снова оглядел место убийства. — И правда. Дверь тоже не тронута. Всё как в гареме: ключ здесь, с нашей стороны. — Тогда куда делся убийца? Мехмед выждал паузу и тихо прошептал: — Он ещё здесь. Братья оглядели небольшую комнату, где точно невозможно было бы спрятаться габаритному мужчине-убийце, и выразительно взглянули на Мехмеда. Тот возвёл глаза к потолку. — Не в комнате, естественно. Но сбежал он точно отсюда. Ищите по следам. — Сюда бы собак привести, — лицо Баязида было обеспокоенным из-за происходящего, и его кислое выражение деморализовало стоящего рядом Селима, который не выносил вида крови. Конечно, со времён детства он научился переносить первые позывы тошноты или головокружения, но это длилось недолго. Баязид, по всей видимости, заметил это, но ничего не сказал и с большим энтузиазмом, чем прежде, громогласно воскликнул: — Где же ты, наш убийца? Куда ты смылся? — для пущей убедительности он даже взмахнул руками. Селим погрузился в размышления, а Мехмед и Баязид рассматривали пятна крови, хаотично располагавшиеся по всей комнате. Где-то определённо должна была быть зацепка, и они старались посмотреть на ситуацию как-то объективно, со стороны, чтобы понять, где мог располагаться потайной ход, чтобы сбежать из маленькой комнатушки. — Селим, это же всё-таки твой дворец, — подал голос Баязид, чем вырвал Селима из раздумий. — Может, ты знаешь, был ли в плане дворца какой-нибудь потайной ход или что-то такое, а? Селим в ответ раздражённо фыркнул. — Я правлю в санджаке, в котором до меня жило несколько поколений нашей Династии, Баязид. Возможно, этот дворец вообще был построен византийцами, а город выстроен вокруг него намного позже, кто их знает. Я что, похож на того, кто будет расспрашивать своих советников об архитектуре? Лукавый взгляд серо-зелёных глаз Баязида насмешливо прошёлся по Селиму. — Нет, не похож. Внезапный стук вновь прервал братьев. Мехмед методично стучал ладонью по стенам комнаты, медленно и терпеливо передвигаясь по всему периметру и одновременно сверяясь с обильностью крови под ногами. — Что ты ищешь? — Погоди… — Мехмед в одном из мест постучал увереннее — и едва слышный, но уверенный звук удара о толстую и грубую поверхность внезапно сменился на звук удара по картонке. — Там пусто. Селим и Баязид подошли к брату, и вместе с Мехмедом, вставшим в полный рост, они принялись постукивать по стене вокруг найденной «пустоты», чтобы определить её габариты на абсолютно однотонной и ровной стене. Наконец они добрались до шкафчика с одеждой, который слишком тесно стоял к стене. Селим подозрительно прищурился и, подойдя к шкафу, распахнул его дверцы, всматриваясь внутрь. — Подобрать себе что-то из одежонки почившего евнуха решил, братец? — беззлобно хохотнул Баязид, но Селим не обратил внимания на колючку, выбрасывая из шкафа старшего евнуха все находившиеся там тряпки. — Это фальшпанель, — наконец ответил Селим, отойдя от изученного вдоль и поперёк шкафа и посмотрев на Мехмеда. — Здесь пустота, — он снова постучал по стене, — там дальше идёт проход… Может, в шкафу найти какой-нибудь рычаг или… — он посмотрел в сторону внутренней части шкафа, как внезапный грохот прервал его фразу. Баязид с ноги ударил по пустоте в стене наудачу — и, к счастью, ему повезло, и та развалилась на пыль, опилки и куски тонкого дерева, являя наследникам узкий тёмный, ничем не освещённый проход, вырытый буквально вниз, в землю. — Или так, — он снисходительно кивнул головой. — Нам бы факел какой, — задумчиво проговорил Мехмед, пройдя в проход и глядя вниз, в темноту. Селим вздрогнул. — Мы что, пойдём туда без стражников? За убийцей, который разодрал Гюрхану-аге глотку? Отец, конечно, учил нас доблести и самоотверженности, но не путайте это с самоубийством. — А что, братец, поджилки затряслись? Сиди здесь, тылы нам прикрывай, — насмехался Баязид, но, встретив злобный взгляд Мехмеда, растерялся и потупил глаза. Старший брат, несмотря на ярость в глазах, говорил очень спокойно и холодно: — Мне надоело слушать ваши перепалки. Ведёте себя, как дети малые. В Империи разгорается страшная революция, старший евнух дворца зверски убит, убийца ходит где-то здесь, а вы всё играете в свои детские игры, — он разочарованно посмотрел на братьев, и Селим почувствовал, как ему с каждым словом становится совестно, словно бы его отчитывал отец. Султан Сулейман не так часто повышал голос на сыновей, но то было лишь тогда, когда они просто нарушали правила. Когда же дело казалось каких-то промахов, связанных с их не самыми лучшими личными качествами, то разочарованный взгляд холодных голубых глаз отца въедался в самое сердце тупой иголкой острее всяких грубых слов и порицаний. И тогда хотелось под землю провалиться. — Мы можем нагнать убийцу и развязать этот клубок… или же вернёмся в Стамбул, доложим обо всём нашему отцу, и пусть за дело возьмётся Ибрагим Паша. И пусть времени будет утрачена уйма. — Я иду с тобой, Мехмед, — вскинул подбородок Баязид, в его глазах, прямо как в детстве, плясали дьяволята. — Хоть в ад, чёрт побери. Они выжидающе посмотрели на Селима, который всё ещё рационально взвешивал все «за» и «против». Это попахивало чистым самоубийством: неизвестно, куда вёл потайной ход и что их там могло ждать, но тем не менее это действительно была единственная нить, за которую им можно было ухватиться. — Да сохранит нас Всевышний, — холодно отозвался Селим, затем подошёл к столу евнуха, взял стоявшую там масляную лампу, бросил туда фитилёк и поджёг его. — Что ж, пойдём. И наследники спустились в подземелье через довольно крутой и длинный спуск, еле держась за деревянные уступы. Баязид едва не подвернул ногу при попытке встать — Мехмед удержал его, а после пропустил вперёд Селима с лампой, которую аккуратному шехзаде удалось оставить невредимой. Само подземелье казалось очень древним: своды были на вид очень крепкими, затопленными давно застывшей глиной для крепости, а стены во многих местах были отделаны железобетоном, уже изрядно потрескавшимся из-за времени. Селим шествовал впереди, поёживаясь от подземного холода. Он ненавидел холод, и с детства создавалось впечатление, что к нему его нервная система была чувствительнее, чем у всей его семьи. Прямоугольная лампа в руках Селима описывала мягкий полукруг, заставляя тени, описанные вокруг этого ненавязчивого света, угрожающе медленно двигаться вокруг них. Свет касался сухой земли и камней под ногами, вырисовывая дорогу шехзаде в непроглядную тьму впереди. Наследники двигались быстрым шагом, чтоб не замёрзнуть, и Баязид позади решил подать голос, чтобы разговор отвлёк от навязчивого холода. — Какой у нас план? — он говорил тихо, но звучно, и слова из его рта вырывались в воздух едва заметными в мягком оранжевом свете фонаря клубками полупрозрачного дыма. — Этот ход определённо должен нас куда-то вывести. Как только доберёмся до места, куда сбежал убийца, попробуем вычислить его по следам. — Мы что, собираемся гонять убийцу по всей Конье? — повысил голос Баязид. — А если этот ход просто выведет нас куда-нибудь посередь чистого поля за городом? Что будем делать? — Если выведет, тогда и обсудим, — терпеливо отозвался Мехмед. Селим внезапно остановился. — Что такое? — спросил Баязид, щуря глаза и вглядываясь вдаль, куда смотрел и его брат. — Я что-то слышал. Братья какое-то время молчали, вслушиваясь в вязкую тишину, но ничего не услышали. — Тебе, должно быть, показалось, Селим, — тем не менее, напряжение в голосе Баязида слышалось отчётливо. — Хлебнул вина перед отъездом в Конью? — Слушай, мне надоело всё время слушать про вино, Баязид! — рявкнул Селим, повернувшись лицом к брату. Свет играл глубокими тенями на его лице, и в таком освещении оно казалось взрослым и особенно разъярённым. — Ещё раз скажешь, и я тебя ударю, клянусь. Селим чувствовал, как в нём закипает гнев из-за изрядно надоевшей темы. Баязид, безусловно, любил придираться к мелочам, иногда со злобой, иногда без, но каждый раз он надавливал на больную мозоль. Единственный раз в жизни отец его застал тогда, когда он не рассчитал дозу горьковато-сладкого напитка, и после этого он отказался употреблять алкоголь вообще. Нурбану следила за ним в этом вопросе, как коршун-надзиратель. Он ожидал, что Баязид вспылит и ответит что-нибудь ещё более гадкое, но, видимо, присутствие старшего брата поубавило его спеси — и внезапно лицо младшего брата посерьёзнело. — Прости, Селим. Он не ослышался? Всего два раза в жизни он слышал из уст Баязида слова извинения. Первый раз было глубоко в детстве — и то под настойчивыми требованиями матери, этот раз был вторым. Краем глаза Селим заметил, как едва заметно растянулись в улыбке губы Мехмеда. Оставалось надеяться, что это не была простая уловка, чтобы заработать перед ним дешёвого авторитета. Впрочем, не время и не место думать об этом. Шехзаде прошли чуть вперёд, и наконец мрак едва расступился, раскрыв в густых тенях проход в какое-то помещение. Братья прибавили шагу и, дождавшись, пока свет от лампы чуть осветит несколько каменных ступенек, осторожно спустились вниз. Небольших размеров помещение было идеально круглым, с внезапно высоким потолком, устремляющимся спиралевидным сужением вверх, и каменными холодными стенами, от которых так и веяло пронизывающей прохладой. В центре комнаты стоял небольшой идеально прямоугольных форм постамент, от которого аналогичной той, что на потолке, спиралью шла мраморная дорожка, заканчивающаяся у ступенек, где сейчас стояли шехзаде. Селим, недолго думая, прошёл в центр и поставил лампу на плоскую поверхность пьедестала, оглядываясь. — И такое было у меня под дворцом? — Что за чёрт, — пробормотал Баязид, пропустив риторический вопрос Селима без свойственной себе колкости. — Здесь нет выхода. Селим и Мехмед разошлись по комнате, обойдя её по кругу и, как и в комнате старшего евнуха, щупая руками стены. — И правда. Тогда куда исчез убийца? Баязид вскипел от гнева: вскинув руки, он заговорил с доселе сдерживаемой злостью. — Отлично! Теперь мы точно его потеряли да и сами заблудились. Проклятье на мою голову! На сей раз ни Мехмеду, ни Селиму нечем было возразить брату. Он был прав: они сунулись за убийцей туда, откуда он мог через другой тайный ход сбежать уже несколько раз, предварительно посмеявшись над ними. — И что будем делать? — спустя тягостное молчание тем же голосом спросил Баязид. Внезапно Селим вздрогнул. — Вы чувствуете? — Тебе опять что-то мерещится? — закатил глаза младший брат. — Я не про звуки, я про запах… Чем пахнет? Братья начали принюхиваться, для лучшего эффекта даже закрыв глаза. Мехмед первый подал голос: — Сладковатый… даже приторно-сладковатый. Странно. Откуда такой запах здесь? — Разве это сейчас важно? — раздражённо буркнул Баязид, ускорив шаг и вертя головой по сторонам. — Нужно понять, куда слинял этот червь. Кем может быть убийца? Вряд ли он из дворца. — С чего ты взял? — Ни с чего, просто предположение. Точнее сказать, — он задумался, — основанное на том, что происходит в Империи. Шныряют везде эти сектанты… — Что ты знаешь о них? — внезапно спросил Мехмед, напрягшись. Логично, подумал про себя Селим, ведь ему доверили расследовать не только пожар во дворце Коньи, но и допросить зачинщиков первой демонстрации в Стамбуле. Ясно, что он что-то знал, но нуждался в любой информации на этот счёт. Только откуда Баязиду что-либо об этом знать. — Почти ничего, — ровным голосом ответил Баязид. — Только то, что они везде. Даже в Топкапы. И не спрашивай, я ничего не смогу объяснить. Братья замолчали, пытливо глядя на Баязида. Тот, в свою очередь, приподнял бровь и сдержанно добавил: — Просто я почти уверен, что они тут замешаны. — Вряд ли, — отозвался Мехмед, потеряв такой явный интерес к словам брата. — Я допрашивал тех пленных сектантов, которых ко мне отправил отец. Они ярые приверженцы своих идей, полны решимости разнести смуту по всей Империи, но они не убийцы. Они подстрекают на убийства, но сами не убивают. Селим как-то неуместно цинично усмехнулся и уж тем более неуместно зевнул. — Странные сектанты… — Тогда кто это может быть? — снова спросил тот же вопрос Баязид. Мехмед вяло пожал плечами. — Понятия не имею… Селим чувствовал, как сладкий запах всё сильнее бьёт в нос, становится всё навязчивее и всё явственнее перекрывает прочие запахи, втираясь в прочие органы чувств, словно бы притупляя их. Он ощутил, как шея внезапно ослабла, а веки резко заболели и заныли от усталости. Ноги ослабли и подкосились — Селим не успел взять себя в руки и упал навзничь на землю, не сумев даже подставить руки для смягчения падения. Баязид тотчас испуганно подлетел к брату, вцепился в плечи, что-то начал говорить, но если в первую секунду звук как-то резко и пронзительно ударил в голову, как оглушительный удар в гонг, то потом постепенно превратился в далёкое-далёкое эхо, позволяя тьме усталости и небытия окутать его и спустя несколько мгновений дать почувствовать, как хватка младшего брата ослабляется и тяжесть его тела обваливается на него.***
Сначала сквозь дымку непонятных и расплывчатых образов боль казалась ему частью сна, который он видел, но постепенно она стала всё острее и острее, пока не сморщила его лицо и не напрягла все мышцы, вырывая в реальность. Селим попытался шевельнуть конечностями и с ужасом понял, что не чувствует рук. С трудом подняв голову, он увидел их над собой, сцепленные железными оковами. Паника мгновенно захлестнула его с головой, и Селим начал затравленно оглядываться в поисках братьев. Те, к счастью, оказались рядом, ещё не пришедшие в себя. Селим грубо прочистил горло и с трудом заговорил, не узнав свой голос: — Баязид… Мехмед… Проснитесь… Баязид!.. Последнее слово, сказанное так громко, как ему позволили лёгкие и сухое горло, резко разбудило братьев. Пока те приходили в себя, Селим старался вернуть рукам чувствительность и оглядывался по сторонам, пытаясь понять, где они находятся. Темница, самая обыкновенная в своём понимании. Сырая, мрачная. Они с братьями лежали на груде грязной соломы в дальнем углу камеры, их руки были окованы цепями, закреплёнными на низком потолке. Селим шевельнулся, чтобы нащупать спиной ножны своего кинжала, и разочарование, смешанное с мрачным осознанием логичности ситуации, окатило его холодной волной: их оружие забрали. — Что случилось? — прозвучал глухой голос Баязида. Селим повернул голову в его сторону. — Как видишь, нас похитили. Сунулись в эту дыру одни и получили. Снотворным газом… — он цинично усмехнулся, хотя сил у него на деле хватило только на жалкое подобие этого выражения. — Как унизительно для османского шехзаде. Трёх османских шехзаде. — Нам нужно выбираться отсюда, — приглушённо и едва разборчиво пробормотал Мехмед, более осмысленно оглядывая камеру. Затем он принюхался: — Мы не в подземельях. — Ты понял это по запаху? — удивился Баязид, подозрительно покосившись на старшего брата. — Тебе бы тоже следовало, если бы внимательнее слушал на уроках. — И как нам выбраться отсюда? — напомнил Селим, морщась от неприятных мурашек, побежавших по едва почувствовавшим побежавшую тёплую кровь рукам. Внезапно их зарождающуюся беседу прервал лязг ключей. Массивная, окованная железом дверь тяжело распахнулась, являя взору пленников невысокую, закутанную в мрачные одежды фигуру. Лицо было прикрыто маской, голову покрывал глубокий капюшон, тело же довольно сильно стягивало чёрное одеяние, руки были затянуты в перчатки, а от внушительных наручей отсвечивал блеск отполированного железа: в свете за человеком Селим сумел разглядеть тонкое лезвие на внутренней стороне наруча левой руки — то был какой-то скрытый клинок, по всей видимости. Человек сначала молчал, стоя неподвижно, затем, услышав приближающиеся к камере шаги другого человека, подал голос. Тихий, вкрадчивый, но какой-то резкий, режущий уши, словно нож. — Ils se sont réveillés, Maître. — Селим без труда узнал французский и неосознанно поморщился: он ненавидел этот язык, его звучание и структуру, поэтому и почти сразу отказался от уроков, в отличие от Баязида, который, к слову, продолжал заниматься с похвальным усердием, чтобы хотя бы в этом угодить отцу. Такое ощущение, словно он и любовь к языку внушил себе в противовес Селиму. Повернув голову в сторону брата, по его лицу он понял, что слова француза были ему более чем понятны. Тем временем шаги стали громче, пока их обладатель наконец не явился сам, показавшись в проёме и на фоне света казавшись грузным чёрным пятном. Пройдя внутрь, он оглядел их скептическим взглядом и устало выдохнул, обратившись к надсмотрщику: — Oh, pour l'amour de Dieu. Relâchez maintenant, cela est ridicule. Судя по тому, что их надзиратель тотчас подошёл к ним и, просунув ключи в замочные скважины их оков, освободил их, приказали ему сделать именно это. Что было странным, нетипичным для плена, ввиду чего Селим принялся судорожно размышлять о том, что им делать дальше, и главное — как обсудить это с братьями, чтобы француз не понял этого. Растирая саднящие запястья, он перекинулся взглядом с Мехмедом, и тот едва заметно покачал головой, призывая не делать лишних движений и посмотреть, что будет дальше. Разумно, как рассудил про себя Селим. Дождавшись, пока они с братьями окончательно придут в себя, француз жестом показал надсмотрщику удалиться, не отрывая от них взгляда пронзительных зелёных глаз. Лицо этого человека не покрывала никакая маска, и в целом его костюм не походил на одежду предыдущего незнакомца: обычные чёрные узкие штаны были заправлены в высокие кожаные сапоги с железными новомодными заклёпками и таким же железным носом, тело покрывал бархатный тёмно-зелёный камзол, и на всём этом фоне выделялся типично французский белый вычурный платок на шее, заправленный в рубашку. Француз, которому на вид было не более сорока пяти или пятидесяти лет, держал руки за спиной и смотрел на них внимательным, беззлобным взглядом, словно бы они были не пленниками, а гостями. Обстоятельства, скажем так, можно было бы опустить. Селим ожидал услышать французскую речь, поэтому то, как незнакомец внезапно заговорил на грамматически верном турецком, пусть и с заметным акцентом, удивило его: — Какая честь, османские принцы у нас в гостях, — говорил он с едва заметной насмешкой, но она не так резала слух, как могла бы. — Не могу сказать, что рад нашей столь скорой встрече, случившейся раньше, чем я предполагал, и, тем не менее, добро пожаловать. — Кто вы такие? И почему вы нас похитили?! — грозным голосом спросил Баязид, поднимаясь с пола камеры, не желая смотреть на врага снизу вверх. Лицо француза тронула едва заметная вежливая улыбка, и он склонился в идеальном поклоне. — Моё имя — Франсуа Шерали. К вашим услугам, принц Баязид. — Откуда вы знаете моё имя? — Это входит в перечень моих особых талантов — знать всё о тех, с кем мне приходится иметь дело. Мехмед тем временем тоже поднялся и помог Селиму, чьё тело всё никак до конца не слушалось его. Пришлось даже держаться за плечо брата, чтобы хотя бы крепко стоять на ногах. Баязид продолжал: — А вам с нами «приходится иметь дело»? — он фыркнул, что было довольно смелым и безрассудным в его положении. — Кто вы такие, повторяю свой вопрос? — Мы те, кто защищает людей от чернокнижников — последователей черного искусства, поработителей людского разума и грязных смутьянов, которые и ступили на вашу землю совсем недавно. Наша задача — отловить их всех до единого и убить. Мы — Братство Ассасинов, уважаемый принц. И мы вам не враги. — Ассасинов? — переспросил Селим, услышав незнакомое слово. — «Убийц», если вдаваться в филологию и происхождение слова, принц… Селим, если я не ошибаюсь, — француз вновь улыбнулся. — Цвет ваших волос делает вас наиболее узнаваемым среди ваших братьев. От вежливости в тоне Франсуа Шерали Селима передёрнуло. — И что же вам нужно от нас? Почему нас усыпили и принесли сюда, связали? — Мехмед сохранял завидное спокойствие. — Вы преследовали моего человека, и он был вынужден донести на вас мне… приведя вас сюда, разумеется. То, что он так непочтенно с вами обращался, это моя ошибка — нижайше прошу прощения, — он чуть склонил голову. Неоспоримая вежливость и спокойствие в голосе действительно создавали иллюзию того, что всё происходящее — какая-то ошибка, разве что Селим чётко держал в голове понимание того, что их человек тем не менее убил старшего евнуха его дворца, после чего усыпил их и бросил в темницу. — Ваш ассасин убил главного евнуха моего дворца, — сказал Селим, возвращая своему голосу уверенность и твёрдость. — Как вы можете это объяснить? Этот слуга был единственной зацепкой, которая объяснила бы, кому был нужен пожар в моём дворце. Франсуа Шерали оставался подозрительно невозмутимым. — Поджог устроили чернокнижники, одурманив бедную женщину из вашего дворца. Евнух был с ними заодно, и я отдал приказ убить его. — Зачем? — не понимал Мехмед, происходящее отливало абсурдом. Если этому Братству нужно было выйти на логово чернокнижников, то к чему было убивать тех, кто может привести их к ним? — Это наша работа — убивать и чернокнижников, и тех, кто с ними заодно. Иначе чума будет распространяться и дальше. Баязид вновь начал терять терпение, позволив гневу овладеть собой: — Но он был единственной ниточкой, ведущей к этим сектантам! — Баязид, успокойся, — попытался успокоить брата Мехмед, но встретил лишь злой взгляд в ответ. — Держи себя в руках. Тот глубоко вздохнул, подавляя ярость. — Немедленно выпустите нас отсюда. — Разумеется, выпущу, — кивнул Шерали, затем как-то странно улыбнулся. — Но не сейчас. Позже. Я решу, когда наступит время. — И, не дожидаясь новой вспышки ярости излишне вспыльчивого Баязида, он повысил голос, повернув голову в сторону дверей: — Гюстав! Passes-toi nos visiteuse dans leurs «chambres». И тотчас вышел, оставив шехзаде ошарашенными и не понимающими, что им делать дальше. Баязид был в такой прострации, что даже почти не вырывался, когда трое ассасинов, одетых абсолютно идентично, словно клоны, довольно грубо схватили их, заведя руки за спину, и повели из темницы. Видимо, этот француз пожелал, чтобы их перевели в другое место. Сопротивляться не было смысла — в спину упиралось тонкое, но ощутимо острое лезвие их причудливых скрытых клинков, закреплённых на наручах. Селим даже невольно подумал, что хотел бы себе смастерить подобный. Пока коридоры сменяли друг друга, а глаза привыкли к свету, он принялся запоминать каждую деталь и каждый проход — на случай, если удастся как-то сбежать. Казалось, что они с каждым поворотом поднимаются всё выше и выше по бесконечным чёрным коридорам, но ноги не уставали. Судя по обстановке и общему плану помещений, как и говорил Мехмед, они находились не в подземельях, а в каком-то каменном здании, похожем на замок. Странным было то, что Селим никак не мог припомнить, чтобы в окрестностях его дворца или около города находился какой-либо внушительных размеров замок. Он бы знал или во время объезда своих владений заметил его. Значит, либо это был не замок, но какая-нибудь крепость, либо… Они находились очень далеко от Коньи, и несли их сюда довольно долго. Ассасины провели их по широкой спиралевидной лестнице, после чего они оказались в большом и длинном коридоре, вокруг которого располагались более приличного вида камеры, если о камерах вообще можно было судить, говоря о приличии. Проход был широким, вокруг располагались темницы, разделённые довольно большим расстоянием — так, чтобы нельзя было высунуть голову (дверей не было, только голые железные прутья) и дотянуться до пленника справа. Разумеется, их развели по разным камерам, но в этот раз не связали, оставив с помещением камеры наедине. Эти темницы были сухими и тёплыми, в отличие от тех, что были внизу, в углах стояли низкие каменные койки без подушек, зато с тонким одеялом из волчьей шкуры. Также горшок и куча сухой соломы. Когда ассасины заперли их темницы и покинули их, скрывшись за поворотом, Баязид наконец выпустил наружу весь свой гнев, зарычав, как дикий зверь: — Проклятые твари, доберусь я до них! Наизнанку выверну ублюдков! Крушить было нечего, и его пальцы вцепились в широкие прутья, сжав их так, что костяшки побелели. Селим высунул голову и, посмотрев направо, увидел черное, как туча, лицо брата, искажённое гневом и отчаянием. — Что нам теперь делать? Что делать?! Мы не в плену у Тахмаспа, отец не узнает даже, где мы! Сгниём тут! — Если бы у этого француза были намерения продержать нас тут до последнего, он бы сказал нам об этом и не переводил в более комфортные камеры. Мы ему нужны. Зачем не знаю, но нужны, это точно. Мехмед и Баязид ещё какое-то время переговаривались на какую-то бессмысленную в данной ситуации тему — их камеры находились друг напротив друга, что позволяло им хотя бы видеть лицо собеседника, а он уже не слушал, поскольку его взгляд зацепился за какое-то тёмное пятно в углу противоположной камеры. Он его сразу не заметил, поскольку не вглядывался — с первого взгляда камера была пуста, да и свет в тот угол почти не падал. Приблизившись на максимально возможно близкое расстояние, такое, что даже шея ныла от впившихся прутьев, и напрягши зрение, Селим разглядел девушку. Она не моргала, видимо, глаза были закрыты, и находилась в полулежачем положении, сцепив руки перед собой в замок и облокотившись головой об угол. Её спутанные грязные волосы были ярко-жёлтыми и выделялись ярким пятном даже в такой непроглядной тьме, одежда была заметно поношенной, а руки и ноги, выглядывавшие из-под полов платья, — сильно исхудавшими — кожа едва покрывала острые кости. Внешность явно не была турецкой. Возможно, она француженка, подумал Селим. — Эй! — окликнул он спящую пленницу. — Хатун, проснись! — и тут же осёкся, осознавая, что вряд ли она отреагирует на неродную речь. — Баязид! — Что? — раздражённо отозвался он, повернув голову налево. — Можешь по-французски позвать ту хатун? — Какую хатун? — он проследил за взглядом и прищурился, пытаясь разглядеть получше ту, о которой говорил брат. — Mademoiselle! Впрочем, обращение «мадемуазель» было и ему знакомо. Девушка так и не ответила. — Может, она померла давно? — спросил Баязид. — Думаю, этот француз уже давно узнал бы, — заметил Мехмед, не имея возможности посмотреть туда, куда смотрели его братья. Через некоторое время, растянувшееся по ощущениям на несколько часов, когда шехзаде молча сидели в углах своих камер, не понимая даже, что и как планировать, вновь послышались шаги. Селим поднял голову и увидел ассасинов, в количестве четырёх человек, приближавшихся к ним. — Баязид, Мехмед! — окликнул он братьев, и те мгновенно подползли к прутьям решётки, чтобы тоже посмотреть в сторону приближавшихся людей. — Наверное, это за нами. Четыре человека на четверых пленников — всё логично… Было, пока эти четыре человека не вошли в одну-единственную камеру к неподвижной пленнице. У одного из ассасинов в руке оказалось ведро воды, содержимое которого тот хладнокровно вылил на девушку. Та тотчас проснулась и вскрикнула от неожиданности и холода. Двое взяли её, мгновенно начавшую вырываться, под руки, третий схватил сзади за талию, четвёртый — за ноги: группой они оторвали её от земли, не обращая внимания на крики и угрозы, и потащили в направлении выхода. — Что им от неё нужно? — спросил Мехмед, краем глаза успевший уловить пленницу. — Вчетвером… куда они её потащили? — К французу, естественно, — рассудил Баязид, не отрывая взгляда от того места, где только что прошли ассасины. — Вопрос в том, что они, видимо, не в первый раз её к нему волокут. Девчонка тут давно, это заметно. Некоторое время они снова молчали, затем, взвесив все свои мысли, Мехмед заговорил, крепко вцепившись в прутья решётки и одарив братьев мрачным взглядом: — Нам нужно сбежать отсюда. — Довольно логичное замечание, брат, — саркастически отозвался Баязид. Мехмед никогда не обращал внимания на редкие издёвки брата, обращённые к себе. А потому и сейчас ни один мускул на его лице не дрогнул. Понизив голос, он добавил: — Если девушку вернут, и её с собой заберём. — Зачем она нам? — спросил Селим и сам же ответил на свой вопрос: — Впрочем, да, разумеется, мы её возьмём с собой. Прошло несколько часов, и шехзаде уже потеряли веру в то, что девушку оставили в живых. Усталость и отчаяние накатили прохладной волной на их изнеможённые тела, и только они начали погружаться в сон, как тихие шаги прорезали тишину. Проснулся только Селим — Мехмед и Баязид не среагировали на звук. В этот раз девушка выглядела так, словно увидела привидение: её не тащили, как в прошлый раз, и даже не вели под руки — девушка шла самостоятельно, пусть и тяжело, низко опустив голову, позволив светлым волосам скрыть её белое, как смерть, лицо. Её эскорт в виде тех же четырёх ассасинов довели её до камеры, дождались, пока та вновь сядет на то же место, и заперли на замок. В этот раз она не заснула, бездумно глядя на точку напротив себя и будто не замечая, что напротив неё в камере сидел другой человек. Долго собираясь с мыслями, Селим наконец заговорил, предпочтя попытать счастья с турецким обращением: — Хатун? Девушка подняла голову не сразу. Но как только сделала это, её глаза наполнились осмысленностью, и тело практически тотчас оказалось у решётки. — Кто ты такой? — это был турецкий, такой же ломаный, как и у француза, но и почти такой же уверенный. Почувствовав радость от того, что не придётся будить Баязида и в целом беседа сможет пойти в более продуктивном русле, Селим заговорил чуть громче и медленнее, чтобы девушка смогла хорошо расслышать каждое слово: — Я шехзаде Селим, — подумав, что она может не знать значения слова «шехзаде», тотчас добавил: — Османский принц. В тех двух темницах мои братья. Её это почему-то не удивило. — И как вы здесь оказались? — Нас похитили. Тот, который тут главный, приказал. Франсуа Шора… — Шерали, — терпеливо уточнила девушка. Её голос был необычайно спокойным, словно бы не её пару часов назад утаскивали силком под аккомпанемент криков и стонов. — Зачем вы ему? Селим покачал головой. — Не знаем. Он не сказал. — Тогда вам нужно бежать отсюда. Как можно скорее и как можно быстрее. — Почему? — удивился он такой настойчивости и страху в глазах пленницы. — Что он нам сделает? Девушка опустила голову, её голос наполнился горькой усмешкой: — Поверь, лучше тебе не знать. — Мы не оставим тебя здесь, ты должна бежать с нами. Вопрос в том, как это сделать. Глаза пленницы забегали по темнице, словно бы она прикидывала огромное количество возможных вариантов побега. Её пальцы нервно тёрли железо прутьев. — Если вы здесь и вас трое, нас получается четверо, — посчитала она, размышляя. — Тогда действительно есть шанс сбежать отсюда… Хорошо, послушай меня внимательно… И Селим приготовился слушать.