Демоны порока

ИНШАЛОСТ

      Едва ли она могла надеяться на то, что запах крови перестанет её преследовать хоть где-нибудь.       Судя по тому, что внешние врата ратуши Иншалоста, Чертога, с грохотом распахнулись, чернокнижники вернулись с очередного рейда и день только что закончился. Хюррем внимательно рассматривала происходящее из своей комнаты, которая находилась как раз в этом самом Чертоге, в комнате на этаже предводителей этой секты. Султанша держалась за решетки своего окна, напряжённо глядя на вернувшихся с рейда культистов. Одни были ранены, едва держались на ногах и пытались нести за собой товарищей.       Адепты (а Хюррем за время пребывания в Иншалосте научилась различать чернокнижников, которые носили маски и плащи с глубокими капюшонами, и простых адептов-культистов в красных одеяниях) мгновенно кольцом окружили раненых, принявшись производить над ними какие-то манипуляции. Наконец взгляд Хюррем сместился немного правее, в сторону закрытых охраняемых ворот из крашеного металла. Оттуда выбежали представители третьей «касты» Культа — ведьмы.       Худые колдуньи в иссиня-чёрных мантиях распахнули ворота пошире и жестом показали адептам нести раненых внутрь, в храм. Хюррем знала, что это была обитель, которая открывала свои двери только в случаях крайней необходимости.       Здесь, в Культе, ведьмы пользовались почётом гораздо больше, чем те же чернокнижники или тем более адепты. Возможно, стоило сказать, что в принципе женщина здесь стояла выше любого мужчины. Хюррем это казалось невероятным.       Когда этот плешивый греческий пёс обманом завлёк её в крипту храма Влахерн и бросил на съедение культистским волкам, она попрощалась с жизнью. Когда она сидела в клетке, словно животное, и её хватали за руки и за ноги эти нелюди, разрывая ткань одежды, она прокляла Ибрагима Пашу до десятого колена — страстно, ядовито, но молча.       И в следующий миг она поняла, что магистр Сандро действительно его предал. Обвёл вокруг пальца. Ибрагим надеялся, что убьёт двух зайцев — избавится от неё и заключит хотя бы эфемерный союз с врагами государства. Паргалы мог в любую бочку залезть, Хюррем это знала.       И с каким наслаждением она лицезрела озадаченность Ибрагима, когда её клетку подняли с земли и поволокли прочь. Затем ей пустили в лицо какую-то пыль, от которой тотчас непреодолимо захотелось спать, и на сознание опустилась тьма.       Ей снилось, как вокруг неё ползали змеи и маленькие ящерицы, а сама она сидела в ледяной тюрьме без окон и дверей. Кислород в клетке заканчивался, и она чувствовала, как назойливо кружилась голова, не давая ей ясно мыслить.       Сидя в этой кромешной тьме, среди чужих людей, среди убийц и насильников, среди еретиков и мракобесов, среди тех, кто прямо сейчас жёг дома с женщинами и детьми, кто угрожал жизни её семьи, она ощущала, как руки сводило от холода, как она уже не чувствовала ног, как едва высохшая от слёз кожа неприятно стягивалась от движения мышц её лица. И она только и могла думать о покинувших столицу Селиме и Баязиде, о Михримах, которая сходит с ума от горя и может оказаться убитой из-за своей жажды мести, о, возможно, умирающей Нурбану, о своём султане — и думала: как она могла их защитить, сидя здесь? Что могла предложить этим предателям? Что сделать, чтобы муж и дети знали, что она жива? Как защитить их от Ибрагима?       Господь, почему ты разделил меня с ними?       Она не понимала, почему много лет назад её оставил Христос, когда её мучили похитители, прежде чем она каким-то чудом попала к султану Сулейману. Тогда она по юности не понимала, что Бог был един, только имел разные имена у разных людей — а потому посчитала, что её одарил своим покровительством Аллах, и спустя какое-то время решила принять эту религию. Но нападения продолжались, люди всё так же скалились за её спиной — и ничего не менялось. Порой молитвы помогали, и тот же Сулейман выживал во время походов после смертельного ранения, или болезни, одолевшие её детей, отступали. Но чудеса продолжали случаться и тогда, когда она наотрез отказывалась верить хоть в кого-то, кроме себя самой.       И даже тогда ничего не менялось.       И Хюррем травили мысли о том, что её вера была не крепка — какая бы то ни было. Её съедали эти мысли, её съедала совесть. И особенно стыдно ей стало тогда, когда она обратилась к помощи чёрной магии. Тогда, те же много лет назад…       В светлые моменты она редко думала о Боге. В тяжёлые моменты её ладони раскрывались, и она со слезами обращалась ко Всевышнему с просьбой не оставлять её в эти сложные времена.       А в дни, когда её существом завладевали бесы и интриги, она забывала о Нём. Надевала чаршаф и отправлялась в самый опасный район Стамбула — Галат, где только недавно перестали произвольничать цыгане и иностранцы. Там она находила гадалок, ворожеек, предсказателей — но никто не смог её впечатлить настолько, как однажды впечатлила колдунья, на которую её навёл чёрный ведун Якуб-эфенди.       — Есть одна женщина, госпожа, — задумчиво произнёс колдун. — Сейчас она проездом в Стамбуле. Искуснее её нет во всём свете. Я скажу вам, где её найти. Если вы заинтересуете её, она поможет вам.       — И какую цену запросит?       — Не знаю, госпожа. Каждый раз плата разная.       — Ладно, неважно, — бездумно отмахнулась молодая женщина. Сейчас ею ведала лишь жажда расквитаться с Ибрагимом самым изощрённым и жестоким способом. Кажется, она едва не облизывалась от предвкушения лицезрения его мук. — Говори, где её найти.       Хюррем Султан тогда проследовала в район Галата, где, как она и предполагала, располагались все иностранные гости, купцы, гадалки и работорговцы. В одном из пустых домов её у порога встретила старая женщина, которая каким-то образом сразу узнала гостью, чьё лицо было закрыто, и молча проводила рыжую султаншу внутрь.       — Мне сказали, что каждый раз плата у тебя разная, — важно произнесла Хюррем, гордо шествуя за старухой, которая, казалось, вот-вот обратится в прах. — Назови свою цену.       Старуха не удостоила султаншу ответом, и шествовавший за любимой госпожой авантюрист Сюмбюль-ага, пусть и едва живой был от страха перед колдовством, но голос всё-таки подал:       — Эй, хатун, с тобой говорит султанша, немедленно отвечай!       Хозяйка дома снова не ответила, а лишь молча распахнула дверь в одну из комнат своего потрёпанного временем дома. За столом в дальнем углу сидела молодая женщина, едва ли старше самой Хюррем, чей вид мгновенно пропустил орду мурашек по телу султанши, которую обычно беспокоил вид даже того же Якуба-эфенди. Что творилось с Сюмбюлем, который, кажется, и дышать забыл позади неё, она и представить боялась.       — Сюмбюль, подожди меня на улице.       Евнух быстро кивнул и стрелой бросился вон из дома, который давил на его нервы своей атмосферой. Хюррем же почувствовала, как спеси в её крови поубавилось, а вид молодой женщины, которая проводила её взглядом от двери до стула напротив себя, и вовсе лишил дара речи. Её длинные чёрные волосы, тонкие, сухие, но старательно причёсанные, аккуратно спадали на грудь и чёрное платье, покрывавшее всё её тело, вплоть до горла. Длинные пальцы были такими худыми, что, казалось, тонкая кожа едва облепляла кости. Скулы были острыми, щёки впалыми — и вкупе с ледяными ярко-голубыми глазами и низко посаженными бровями выражение её лица казалось невероятно пугающим, но не отталкивающим. Женщина не была слишком красива по стандартам восточной или западной внешности, но крепко завладевала вниманием и внушала непонятное почтение. Или опасение.       Хюррем Султан старательно держала осанку, что впервые ей показалось сложным — холодный, но какой-то лукавый взгляд женщины напротив словно призывал её сгорбиться и смотреть снизу вверх.       Судя по тому, что хозяйка дома вышла из комнаты, закрыв за собой дверь, настоящей колдуньей, о которой ей говорил Якуб-эфенди, была эта женщина напротив.       Тихо прочистив горло, Хюррем начала настолько уверенно и твёрдо, насколько могла:       — Якуб-эфенди сказал мне о тебе. — Женщина напротив даже не шевельнулась в ответ на это высказывание. — Что искуснее тебя не найти. Мне нужно…       — Я знаю, зачем ты пришла, — ровным голосом перебила её колдунья с акцентом, который Хюррем был незнаком. Ледяные глаза так и не оторвались от рыжеволосой султанши. — И я дам тебе то, что ты хочешь, — пальцы женщины толкнули в сторону Хюррем небольшой сосуд с прозрачной жидкостью. — Скажи своим слугам нанести зелье на то, к чему часто прикасается только твой враг.       Султанша беспокойно взглянула на пузырёк и неуверенно сжала его в ладони.       — Какова цена? — спросила она.       — Мне от тебя ничего не нужно, — впервые губы женщины дрогнули в некоем подобии ухмылки, словно она едва сдерживала насмешку.       — Якуб-эфенди предупредил, что плата каждый раз своя, но это означает, что плата есть. Что ты хочешь?       — Плату требует колдовство, дорогая султанша, — нарочито уважительно объяснила женщина, чуть склонив голову набок. — У него есть сознание, есть мышление. И это оно определяет цену, которую тебе придётся заплатить. Порой она ничтожна, а порой — такая, которую невозможно заплатить.       — Что за загадки? — вторила своей мгновенно появившейся мысли Хюррем Султан.       Дверь со скрипом открылась, и в проёме показалась фигура старухи.       — Госпожа Клариче, ваш отец возвращается на корабль.       — Спасибо, Чигдем, — поблагодарила её женщина и поднялась со своего места.       Старуха прошла к колдунье и с подобострастным взглядом протянула ей дорожный плащ с глубоким капюшоном. Хюррем поняла, что разговор явно не продолжится, а потому неуверенно прошествовала за поспешившей к выходу ведьмой. Уже снаружи её встретил Сюмбюль около ожидавшей её кареты, но Хюррем не спешила садиться в неё — она следила за стремительно удаляющейся фигуркой ведьмы. Когда та скрылась в толпе, султанша села в карету и вернулась во дворец.       Яд, который служанка Хюррем нанесла на страницы его любимой книги, подействовал, и Ибрагим начал медленно заболевать. Султанша надеялась, что тот будет умирать медленно и мучительно. Но Хюррем тогда не понимала, что яд должен был накопиться в организме паши, а потому его отравленные пальцы до момента, когда болезнь свалила его в постель, успели убить малыша Мехмеда, сына Ибрагима.       Хюррем не знала. Она мысленно клялась перед Аллахом, что не знала об этом. Она думала, что Ибрагим, с присущим ему свойством обвинять её во всех смертных грехах, «по привычке» обвинил её и в смерти своего сына. Ей даже в голову не приходило, что яд на его пальцах поразил совсем крохотного мальчика. Яд был хорош: не оставлял следов, вроде сыпи, а потому лекари не успели определить причину смерти, когда Мехмед быстро испустил дух. Все тогда обвинили в этом Хатидже, поскольку умер малыш именно тогда, когда его мать заснула во время кормления.       И никому, даже самой Хатидже, не пришло в голову, что так яд подействовал и на неё. На маленького мальчика в небольших количествах от прикосновений отца он подействовал быстро и привёл к смерти, а на взрослую женщину — в меньшем масштабе: просто усыпил.       Хюррем не могла унять дрожь от осознания, как всё произошло на самом деле. Только Ибрагим знал правду — и то, скорее всего, большую роль сыграла интуиция. Доказать ведь он это не смог бы.       Могла ли теперь Хюррем Султан, с головой женщины, прожившей во дворце более двадцати лет, уставшей от интриг и злодеяний, называть себя невиновной? Нет. Она была виновата — на её руках была кровь маленького ребёнка.       Если так подумать… помнится, когда она нанесла яд на страницы «Государя» Никколо Макиавелли, она тоже молилась Всевышнему, чтобы пёс-Ибрагим скорее испустил дух. Когда он в бессознательном состоянии умирал на собственных простынях прямо на её глазах, она мысленно радовалась и благодарила Всевышнего, как последняя лицемерка, за то, что Он должен был поспособствовать скорейшему спуску его в огненную преисподнюю. Да. И когда он вылечился, она ещё посчитала, что, возможно, слишком мало молилась — или молитвы Хатидже и Сулеймана перевесили её молитвы…       Какой она была глупой женщиной.       И если вместо Ибрагима погиб Мехмед — то выходило, что её молитвы «срикошетили» от Великого Визиря на его сына? Был ли это божий промысел?       Она в этом теперь сомневалась. Это была та самая цена, которую ей пришлось заплатить — непосильный груз вины: младенец погиб, её враг излечился, а на сердце Хатидже Султан, которая, в общем-то, вполне дружелюбно-нейтрально относилась к Хюррем, навсегда остался рубец. Не говоря о психозе и неврозе, который так и не смог вылечить ни один лекарь, лишь купировать.       Проходили дни, пока она размышляла об этом в своей комнате. После своего пробуждения она ожидала оказаться там, где ей снилось: в холодной темнице, однако магистру Сандро показалось это «необязательным», и Хюррем поместили в отдельную комнату в Чертоге — там, где расположились главы Культа. Это было неким форменным издевательством: так ей давали понять, что считают её «гостьей» — но с некоторыми условностями. Так ей и сказал сам магистр Сандро, когда она очнулась и он навестил её:       — Вы наша гостья, Хюррем Султан. Негоже гостям находиться в сырых темницах.       Она с ненавистью прожигала его глазами, после чего дёрнула левой рукой. Зазвенели цепи — на её запястье застегнули кандалы. Они были достаточно длинными, чтобы беспрепятственно перемещаться по комнате, но и достаточно короткими, чтобы не дать ей выйти за пределы этой самой комнаты. К тому же, на окнах стояли решётки, а на деревянной двери — навешаны замки. Бежать ей было некуда — Иншалост находился в подземельях, протяжённых и запутанных. Попытай она удачи сбежать, всё равно бы дальше самого убежища не ушла.       В её комнате было всё для относительно комфортного пребывания: хорошая кровать из хорошо пахнущего дерева, застеленной уже чёрными чистыми простынями, стол со стопкой книг, чернильница, бумага — если, наверное, ей захотелось бы начать писать мемуары или что-то в этом духе. Освещалась комната свечами и факелами. Окно открывало вид на площадь перед Чертогом и внешние ворота, ведущие в сам Иншалост. За ширмой стоял ночной горшок и стол с кувшином для умывания. Ни о какой ванне, по типу той, которую выпросила Нурбану из Венеции, или деревянной бадье не было и речи — чтобы искупаться, султаншу несколько раз в неделю выводили в бани с сопровождением в лице двух вооружённых ведьм. Подземный источник был достаточно горячим, и Хюррем посчитала это важной информацией: если Иншалост действительно находился под Стамбулом, то султанша могла назвать лишь два места, где на поверхности были эти самые горячие ключи. Следовательно, она могла предположить теоретически, где она находилась.       Следовало это каким-то образом проверить.       Тем временем ведьмы уже увели раненых чернокнижников в храм Каллисто, и Хюррем потеряла интерес к виду из окна.       В Иншалосте она жила лишь одним.       Своими снами, через которые она могла видеть Ибрагима.       — Зачем я вам? — злобно шипела Хюррем, хотя со стороны это казалось лишь жалким блеянием. Её тело было покрыто ссадинами и гематомами, которые никто ей лечить не собирался. Потому она выглядела крайне ничтожно, вжавшись в изголовье своей кровати и подогнув под себя ноги, ещё и пытаясь что-то говорить в адрес главы Культа, который смотрел на неё сверху вниз, скрестив руки за спиной.       Магистр Сандро не выглядел высокомерно, хотя каждый его жест и отсвечивал какой-то пугающей манерностью. Он сохранял ледяное спокойствие на лице.       — Вы — замечательный заложник, дорогая султанша, — невозмутимо произнёс Сандро бархатным голосом. — И вы нам однажды очень пригодитесь.       Хюррем пыталась унять дрожь в теле и смолчала, всё ещё глядя влажными гневными глазами на магистра.       — Но вы можете скрасить это ожидание. С нашей помощью.       Она всё ещё молчала, но подбородок её чуть дёрнулся, давая понять, что она готова выслушать его. Сандро ровно ухмыльнулся, словно не ожидал ничего другого. Медленно и жеманно он приложил палец к подбородку.       — Вы ведь ненавидите его, не так ли? За то, что он обманул вас. За то, что все эти годы пытался избавиться и от вас, и от ваших детей. Из зависти, из ревности… из страха — кто знает… Но вы ненавидите его. И это ваше оружие против него. — Он выдержал необходимую паузу, чтобы следующие слова прозвучали эффектнее. — Вы будете сводить его с ума каждый день, снова и снова, пока он не превратится в жалкое подобие самого себя… Вы ведь этого желаете, не так ли?       Звучало так соблазнительно, так убедительно, что Хюррем даже на секунду забыла, где находилась и кем являлась.       — Если ваша ненависть достаточно сильна, мы погрузим вас в особый сон, султанша. Вы будете являться отступнику Ибрагиму во сне и наяву, преследовать его, разговаривать с ним, мучить его — и он будет не в состоянии избавиться от наваждения, видимого только для него.       Погрузиться в сон и мучить его своим присутствием тогда, когда он думает, что больше не увидит её? Мёртвой ли, живой ли — неважно. Это была замечательная сделка.       — Какая вам от этого выгода? — спросила она чуть более уверенным тоном.       — Он ужасно обошёлся с моей правой рукой, — псевдосокрушённо произнёс магистр.       — И это всё? — недоверчиво спросила она.       — Это всё. Он нам бесполезен.       И Хюррем почувствовала тогда ложь, но оказалась слишком околдована интересным предложением чернокнижника, чтобы всерьёз задуматься над этим. Это была её ошибка.       Потому что она действительно оказалась в его сознании. Так ей сухо объяснила укутанная в мантию ведьма, чья маска закрывала половину лица, открывая лишь неестественно-голубые глаза. Её голос был низким и хриплым — такой Хюррем слышала лишь у цыганок в городе, которые слишком увлекались новомодным курительным табаком. Но эта женщина почему-то не была похожа на цыганку. Она приходила к Хюррем раз в день, чтобы погрузить её в сон, достаточно болезненный и глубокий, но действенный — она и вправду видела Ибрагима, причём видела в тех обстоятельствах и местах, которые и не видела в реальности, чтобы их придумать. Она ни разу не была в Диван Мейданы, где проходили совещания визирей и духовенства, а Ибрагим однажды вышел именно туда.       Преследовать его ей удавалось не всегда — в конце концов, такой сон был очень большой нагрузкой для организма султанши, поэтому и являлась она ему в течение дня или глубокой ночью, чтобы эффект был максимальным. Сначала она держалась его стороной и появлялась в тёмных углах, вдалеке, чтобы он мог увидеть её не сразу, а лишь бросив случайный взгляд. Тогда он бледнел, словно видел привидение, дёргал головой, чтобы прогнать иллюзию — и сначала она подыгрывала ему, но затем пытка своим присутствием стала изощрённее, и она перестала просто так исчезать.       Она помнила момент, когда в её организм снова попали сильнодействующие зелья ведьм и она погрузилась в сознание Ибрагима Паши — тот день был роковым, потому что у визиря впервые сдали нервы. Она проследовала за ним, словно тень, с Диван Мейданы, где он преждевременно закончил совещание, в кабинет. Нервно прогнав всех стражников, он оставил только одного.       — Быстро распорядись привезти сюда мои вещи.       — Как прикажете, Паша Хазретлери, — низко поклонился евнух и покинул своего господина.       Ибрагим же, оставшись один, наконец позволил всему накопленному напряжению отразиться на лице: яростно вцепившись в края своего стола, он тяжело задышал.       И она позволила себе попытку издать смешок.       — Я слышу тебя, слышу, ведьма. Какого чёрта ты ещё жива, а, Хюррем? — не удостоившись ответа, он сбросил все вещи на столе, и резко развернулся, чтобы посмотреть прямо на неё, стоявшую в тёмном углу его кабинета с непроницаемым видом. — Хватит мерещиться мне, дрянь!       Она молча улыбнулась ему — и в этой улыбке отражался весь её беспощадный настрой, от которого у него наверняка прошлись мурашки по спине.       — Ты ведь просто иллюзия… Почему я почти постоянно тебя вижу?.. — сначала в его голосе звучала имитированная злость, но под конец пробились истинные эмоции: страх, неуверенность. Его брови нервно дёрнулись и сошлись на переносице.       Он снова завертел головой, зажмурившись, взъерошил пальцами волосы и шумно выдохнул. С надеждой открыл глаза, но её уже не было — действие зелья закончилось, и она «вернулась» в Иншалост.       Такие вылазки серьёзно истощали её организм. Первое время после пробуждения сильно хотелось есть, но с каждым разом еда всё меньше помогала восстановить силы. И когда приходившая к ней ведьма предложила другое зелье, чтобы чувствовать себя лучше, и Хюррем приняла его, она поняла, что обходиться едой уже больше не могла. Зелья определённо вызывали какую-то зависимость.       Время в Иншалосте текло для её биологических часов по-другому: ночь превратилась в день, а день — в ночь. Она спала теперь только тогда, когда уже не могла сопротивляться сонливости. Впрочем, и обычное бодрствование для неё было роскошью: истощённое тело едва могло подняться с кровати, голову и желудок разрывали спазмы, и спасали только те самые обезболивающие и восстанавливающие зелья — которые лишь притупляли боль, но не лечили.       Её дверь с уже привычным звуком открылась, и в комнату вошла та самая ведьма. В руках она несла знакомые зелья.       Обычно они не разговаривали, но сегодня за время своего тяжкого бодрствования слишком много мыслей посетило голову Хюррем Султан, потому она решилась на беседу.       — То, что мне так плохо из-за этих… снов, нормально?       Ведьма, кажется, не ожидала, что сегодня султанша отважится на диалог. Её руки замерли, но женщина тотчас пришла в себя и оставила сосуды на небольшом столике около кровати Хюррем.       — Это нормально, — прошелестел её хриплый голос.       — Почему ты меня не предупредила?       — Я не врач, чтобы предупреждать тебя о побочных эффектах или противопоказаниях.       Фамильярное обращение тут же вызвало в султанше неприятные эмоции. Но те внезапно отошли на второй план, когда Хюррем задумалась над акцентом ведьмы.       Она говорила с ней по-турецки, и эти венецианские нотки были ей знакомы из-за общения с Нурбану, которая за столько лет так до конца и не избавилась от него.       — Мне знаком этот акцент. Ты из Венеции?       Ведьма не сразу ответила, внимательно вглядываясь ярко-голубыми глазами в лицо Хюррем Султан, но затем пугающий взгляд из-под низко посаженных густых чёрных бровей сменился на равнодушный.       — Из Флоренции, — сухо исправила она, но не добавила больше ни слова.       То, что ведьма не стала увиливать от ответа, в некотором роде вдохновило султаншу, и та прошла ближе к своей кровати, сев на неё.       — Почему ты не открываешь лицо? — спросила Хюррем.       Вопреки её опасениям, в глазах ведьмы не промелькнуло раздражение, которое логично бы последовало за нежеланием вообще с ней разговаривать.       — Возможно, потому что я не пришла водить с тобой дружбу, распивать чаи и размышлять о высоком, — ядовито ответила ведьма, и Хюррем поёжилась: в голосе не было тех привычных саркастичных ноток, сопутствующих таким фразам. Что говорило о том, что подобные колкости были обычными для этой женщины.       Хюррем уже и отвыкла от такого: в Империи мусульманские женщины должны были быть покорными и тихими, а если и имели какой-то характер, то он точно не выражался в таком ядовитом сарказме и цинизме, присущих обычно солдафонам-мужчинам. Такими Хюррем помнила только женщин из своей деревни в Рутении.       Ведьма тем временем достала из миниатюрного сундучка странное приспособление из, кажется, латуни. К длинному цилиндрику присоединялся тонкий наконечник из меди. Запахло травой, которая носила название «мирра». Такую она видела у Нурбану и знала от неё, что использовалась она в качестве антисептика.       — Что это такое? — с опасением глядя на странный латунный инструмент, произнесла Хюррем Султан.       — Это шприц, — равнодушно ответила ведьма. — Внутри снадобье, которое облегчит боли во время сна.       — Раньше ты их не использовала, — выгнула бровь султанша.       — Раньше тебе и не было так больно.       — Боли будут только усиливаться? — Хюррем задрожала. — Тогда я не хочу больше видеть эти сны.       Женщина холодно взглянула на султаншу.       — Это невозможно, — в голосе звенел пугающий холод. — Без этого зелья ты умрёшь от болей. Как и без снов. Связь с чужим сознанием будет постоянно напоминать о себе.       Услышанное оглушило султаншу, и руки её похолодели.       — Что? — переспросила она тихим голосом, зазвеневшим от волнения. — Я умру?       — Любое колдовство имеет свою цену, — устало, будто читая какую-то лекцию, начала объяснять колдунья. — Ты не могла постоянно погружаться в сознание отступника Ибрагима и при этом остаться целой и невредимой. Такое погружение — очень сложный процесс, и только очень умелые и талантливые ведьмы и чернокнижники способны ослабить побочные эффекты.       Поражённая, Хюррем опустила голову — шея как будто растеряла всю силу держать её на плечах. Кровь отхлынула от её лица. Как она могла так ошибиться? Как могла подумать, что опять обведёт судьбу вокруг пальца? Сначала она обратилась к Якубу-эфенди, затем к другой колдунье, чтобы получить тот смертельный яд, который в итоге унёс жизнь султанзаде Мехмеда, фактически её племянника.       Колдовство действительно само называло свою цену.       Внезапно Хюррем похолодела.       Этот голос… И слова о цене колдовства…       — Подожди… — неверяще прошептала она, пристально вглядываясь в глаза ведьмы. — И как я раньше тебя не узнала?..       Эти неестественно-голубые глаза она лишь единожды видела в своей жизни. И этот акцент, который она тогда по незнанию не определила как итальянский.       — Ты та самая колдунья, которая дала мне яд для Ибрагима почти пятнадцать лет назад! — ахнула Хюррем, испугавшись собственной догадки. Она напряглась всем телом. Ведьма же осталась неподвижной. — Это точно была ты!       Пару мгновений колдунья молчала, после чего аккуратно положила латунный шприц в сундучок, затем закрыла его и потянулась руками к маске и капюшону, которые были на ней. Всё она делала медленно, почти лениво, и это ожидание невероятно нервировало султаншу.       Наконец длинные чёрные волосы, которые за это время стали выглядеть гораздо здоровее, упали на бордовую мантию, а с нижней части лица пальцы женщины опустили маску, явив те самые острые скулы и тонкие губы. Лицо выглядело едва насмешливо.       — Тебе потребовалось гораздо больше времени, чем я предполагала, — заметила колдунья, положив ногу на ногу и опершись локтем о колено. — Здравствуй, Хюррем.       Обращение снова пустило мурашки страха по её спине. Хюррем нервно протолкнула комок в горле.       — Как ты… Как ты здесь оказалась? — задала она простейший вопрос, который тотчас про себя окрестила идиотским. — Ты — член Культа.       — Глава ведьминского Ковена Культа, если быть точнее, — поправила её она. — Моё имя — Ксана. Думаю, фраза «рада знакомству» будет здесь неуместна. Мы ведь уже фактически знакомы. И очень давно.       Ещё одна догадка пронеслась в её голове.       — Значит, то, что Сандро не убил меня…       — Моя просьба, — закончила за неё Ксана, вторив кивком.       Хюррем была ошарашена настолько, насколько это было возможно. Она в очередной раз потеряла дар речи. Всё-таки интуиция не обманула её: она предчувствовала, что колдовство преследовало именно её с того самого дня, когда она решила отыскать Якуба-эфенди. Вот она, расплата.       Женщина, которая когда-то предоставила ей яд для Ибрагима, оказалась ведьмой из Культа, который, словно смертоносная буря, обрушился на Стамбул и уничтожил его порядок. Она слышала отрывки разговоров чернокнижников и адептов с улиц Иншалоста о том, что происходило на поверхности: по их словам, Стамбул практически пал под их натиском, но из ниоткуда взявшийся Корпус Охотников, учреждённый султаном Сулейманом, серьёзно пошатнул весь баланс сил.       Но ведьмы не выглядели озадаченными или испуганными, словно понимали, что такая неопределённость в исходе войны была временной.       — Кажется, та старуха не называла тебя Ксаной, — скептически произнесла Хюррем, нахмурившись. Она не помнила имени этой ведьмы, но точно знала, что называлась она тогда не Ксаной.       — Ты помнишь такие вещи, как моё имя, но не запомнила ни мой голос, ни лицо, раз не узнала меня, хотя я столько раз навещала тебя? — хитро прищурилась колдунья.       На это заявление у Хюррем не было объяснения. С одной стороны, её невообразимо испугала встреча с Ксаной спустя столько лет, как и её принадлежность Культу, поразившему Стамбул и развязавшему настоящую войну, но и, с другой стороны, обнадёжила: теперь она могла узнать ответы хоть на какие-то свои вопросы касаемо происходящего.       — Зачем вы пришли в Стамбул? — мрачно спросила Хюррем Султан. — Ведь явно не затем, чтобы поглумиться над простыми людьми?       — Почему же ты пришла к такому выводу?       — У любых действий есть мотивация. Пятнадцать лет назад у тебя был сильный флорентийский акцент и плохой турецкий. Сейчас турецкий стал лучше, но акцент, пусть и стал чуть менее заметным, всё ещё присутствует. Это означает, что ты и ваш… Культ прибыли сюда сравнительно недавно. Из Флоренции, — размышляла вслух султанша, не отрывая глаз от неподвижной Ксаны. Она специально сделала упор на родине ведьмы. — Вы пересекли всю Империю и осели здесь, в подземельях под Стамбулом. Вы выбрали именно этот город и этих людей. У этого должна быть причина.       — Поразительная сообразительность, — похвалила Ксана, но в голосе её не было ни капли каких-либо эмоций — лишь сухая констатация факта.       Больше она ничего не сказала, и это озадачило Хюррем.       — И всё?       — Ты ждёшь, что я с ужасом вздохну и со словами «как же ты догадалась, что мы…» выложу тебе все наши мотивы? — сарказм резал, словно кинжал по чувствительной коже. Хюррем мысленно провела такую сравнительную аналогию и тотчас вздрогнула от резкой боли в голове. — Будем дальше впустую тратить время, или мне облегчить твои боли?       — Ты сказала, что я умру из-за них… Ты лишь оттянешь время…       — Умрёшь сейчас, завтра — или через десять лет, — она открыла сундучок и потянулась за шприцем. — Разница существенная, как мне кажется. Ляг и не дёргайся.       Хюррем послушно легла на подушки, всё ещё держась за голову. К горлу подступила тошнота. Внезапно холодная рука Ксаны отдёрнула её левое запястье, закованное в цепь, от головы и отодвинула рукав платья.       К коже прикоснулось что-то влажное и прохладное, после чего последовала боль от проникновения чего-то тонкого и острого. Султанша издала болевой стон.       — Благодаря этому зелье попадёт в кровь быстрее, чем если ты его выпьешь вместе с ядом тривильерской ягоды. Погружайся в сон, Хюррем, пока твою голову не разорвало.       Султанша стонала сквозь зубы и покорно проглотила жидкость, которую ведьма приказала ей выпить, прислонив кубок к губам. Горечь яда уже привычно обожгла её горло, и пришло знакомое ощущение полёта куда-то вниз, в пропасть под кроватью, вторящее холодеющим рукам и туману в голове… затем мысли, которые сначала хаотично бегали, превратились в какой-то бред и начали становиться всё тише и тише…       И затем она теряет связь с собственным сознанием и погружается в темноту.       И она никогда не может отличить, проходит ли секунда — или целая вечность, пока ей не начинает мерещиться воздух, проникающий в её фантомные лёгкие. Она начинает чувствовать эмоции — но не свои, как она уже поняла, а его. Эмоции Ибрагима Паши и лишь слегка — его мысли, отзывающиеся в её голове далёким-далёким эхом. В таком состоянии она не чувствует боли, как в реальности в Иншалосте — только смертельную усталость.       Хюррем оглянулась, чтобы понять, где она находилась. Обычно яд тривильерской ягоды, как называла экстракт зелья Ксана, делал так, что она связывалась с сознанием Ибрагима — и, соответственно, оказывалась обязательно там, где находился он. И судя по солнцу, которое кренилось к закату, сейчас действительно был вечер. О, Аллах… как давно она не видела солнца.       Находилась же она снова в кабинете Ибрагима, в Топкапы. Визирь стоял поодаль от своего стола, у окна, напряжённо вглядывался в очертания Стамбула и нервно теребил свой перстень за спиной.       Он словно почувствовал её присутствие, потому что едва заметно вздрогнул, как от порыва холодного воздуха, и повернулся в её сторону. Увиденное заставило его привычно вздрогнуть.       — Как долго ты ещё будешь меня преследовать?!       Хюррем молча села на диван позади себя и несколько секунд сидела молча, мрачно глядя на него из-под полуопущенных век.       — Я не преследую.       Она впервые ответила ему, но это, кажется, не удивило его — возможно, он и посчитать это странным не подумал.       — Если… Если это какая-то игра, чтобы отомстить мне, всё бесполезно, — его голос звенел от напряжения — каждое слово выдавало его неуверенность в собственном здравомыслии, и если бы Хюррем не знала, что ей грозила смерть за возможность наблюдать его таким, то взглянула бы на него в ответ с торжеством.       Но не могла. Она снова обманула саму себя.       — Я ещё не спятил, чтобы видеть галлюцинации.       Он как будто пытался убедить в этом самого себя, подумала с горькой усмешкой Хюррем. Яд давал ей возможность чувствовать его мысли и эмоции — то, чего она так жаждала все эти годы, наконец стало доступным. Но какой ценой.       — Я не явь… и не галлюцинация, — объяснила Хюррем, тяжело вздохнув. — Бросив меня там, ты проклял себя видеть меня постоянно.       Его глаза судорожно забегали то по её телу, то по мебели вокруг, словно он пытался понять, придумал бы его разум, сотворивший галлюцинацию, такое объяснение… или же перед ним сидел реальный фантом Хюррем Султан как следствие этого проклятия.       — Ты думаешь, я поверю в твои сказки про тёмную магию? — грубо процедил сквозь зубы он.       — Уже забыл, как я поверила твоим сказкам? — мгновенно парировала она. Взгляд сверкал гневом.       Он всячески демонстрировал ей контроль над ситуацией. Но это было тщетно: глаза выдавали его истинное состояние — состояние беззащитного щенка.       Греческого щенка Ибрагима, а не греческого пса Ибрагима. Какая ирония.       И сейчас услышанное заставило его поражённо замолчать, словно она ударила по самому больному. И только он открыл рот, чтобы сказать своему «воображению» что-то ядовитое, как стук в дверь оборвал его на полувздохе.       Дёрнувшись, он громко разрешил войти. Вошедший евнух-привратник уведомил Визирь-и-Азама, что к нему пришёл Насух-эфенди. Ибрагим тотчас побледнел и посмотрел туда, где только что сидела она, но, не увидев никого, как-то дёрганно среагировал:       — Пустите.       А Хюррем всего лишь воспользовалась его рассеявшимся на секунду вниманием, чтобы пройти за его спиной и спрятаться в противоположной части кабинета — не хотелось ей, чтобы вошедший Насух-эфенди сел прямо на неё.       Карманная собачка Ибрагима просеменила в комнату и коротко поклонилась. Вид у него был настороженный.       — С вами всё в порядке, Паша? — спросил он. — Будто привидение увидели.       Знал бы он, как близко был к истине.       — Что за глупости, Матракчи, — беспокойно ответил он, улыбка вышла неестественной. Насух сделал попытку пройти к диванам, чтобы сесть, но Ибрагим жестом остановил его. — У меня дел много. Говори, что хотел.       — В Анталье были обнаружены наши шехзаде. Их сопровождают в Стамбул.       — Это хорошо, — кивнул Ибрагим. — Повелителю сейчас и так тяжело из-за смерти Хюррем Султан. Хоть то, что его дети нашлись живыми и здоровыми, его обрадует.       «Из-за смерти Хюррем Султан»? Он сказал всем, что я мертва?       Ярость захлестнула её с головой. Она была готова забыть о присутствии Насуха-эфенди и накинуться с ногтями на Ибрагима. Как он мог сказать её мужу и дочери, что она погибла?!       Бедная Михримах, моя доченька… Кто же тебя теперь защитит?       Сидя в Иншалосте, Хюррем даже предположить не могла, что Ибрагим поведёт себя так нагло: скажет падишаху, что его жена мертва, зная, что она в плену у врага, который ещё и обманул его. Ему даже в голову не пришло, что они могли освободить её в любой момент? Теоретически.       Как никогда ей захотелось на свободу.       — Наш Повелитель не в себе, Паша… — аккуратно заметил Матракчи. Он уже столько времени не выходит из Чилахане. Только и делает, что молится. Ест и пьёт только хлеб и воду.       — Государство в надёжных руках, Матракчи, если ты об этом, — кажется, Ибрагим даже приосанился, заявляя об этом. — Пока я регент, падишаху не о чем беспокоиться.       Сулейман назначил его регентом?!       Он обманул её, бросил на съедение врагу, сказал всем, что она мертва, чтоб её не искали во время всей этой отвлекающей внимание войны, убил этой новостью и её мужа, и её детей, так ещё и получил должность наместника?       Как он умудрялся всё то время, что она преследовала его, ни разу не заговорить об этом? Она бы уже давно уговорила Ксану за любую плату выпустить ему кишки. Да что угодно! Гнев стиснул её челюсти, но физической боли она, хвала Всевышнему, не чувствовала — только духовную. Чувство вины мгновенно уступило место новой вспышке ненависти, как во все те времена, что они воевали друг с другом.       — Я понимаю, Паша, но… что делать с Метин Оздемир-беем? Он не собирается вам подчиняться.       Хюррем это имя было не знакомо, но она отметила про себя, как напрягся пуще прежнего Ибрагим, услышав его. О, Аллах, как же ей хотелось, чтобы хоть что-то уничтожило этого греческого пса, превратило его в пыль, стёрло с лица Земли. Она была готова ради этого практически на всё.       — Пусть занимается своим Корпусом. И культистами. За время действий его этих… охотников в Стамбуле стало несколько спокойнее.       — Он перевешал почти половину населения города, — импульсивно выдавил Матракчи, его руки, которые он держал в замке у пояса, сжались в кулаки. — Разве это выход? На площади не умолкают крики и стоны жертв! Палач даже не отдыхает — топор то и дело падает на головы людей.       — Находишь это решение неверным? — удивился Ибрагим. — Считаешь, нужно было поставить их в угол и укоризненно погрозить пальцем, чтоб больше не поражали город ересью? Тебе напомнить, сколько людей погибло во время этих «ритуальных пожаров»? Напомнить, сколько женщин и детей было изнасиловано и убито? Напомнить, на сколько провинций Империи уже распространилась эта чума? — визирь схватил со стола пергамент и помахал им в воздухе перед другом. — Это письмо от шехзаде Мустафы. В Манисе хаос: янычары едва удерживают контроль над санджаком. В Амасье, Кютахье и Конье нет их наместников — управление разделили между собой советники и духовенство, совершенно позабыв об уничтожении культистов. Мы висим на волоске от гибели, Матракчи. Пути назад нет: либо мы уничтожим эту хворь в скорейшем времени, либо она уничтожит нас — и поспособствуют этому не только культисты, но и наши враги, которые, словно падальщики, выжидают момент нашей наивысшей слабости.       Такая эмоциональная тирада произвела впечатление на Насуха, и тот стыдливо опустил глаза.       — Вы правы, Паша.       Тут уже и Ибрагим поумерил пыл: взгляд его смягчился, и рука положила письмо обратно на стол.       — Сложнейшие дни требуют суровых мер. Ступай, Матракчи, следи за тем, что делает Метин Оздемир. Я должен знать о каждом его вздохе.       — Как прикажете, Паша Хазретлери, — Насух-эфенди низко поклонился своему покровителю и скрылся за дверьми.       Ибрагим ещё какое-то время бездумно смотрел на то место, где только что стоял его друг, после чего медленно прошел к своему столу.       — Ты сказал всем, что я мертва, — прозвучало это как утверждение. Хюррем прошла в центр комнаты и встала перед визирем. В этот раз Ибрагим всего лишь раздражённо вздохнул, но не удивился. — Надеешься, что я не появлюсь больше в твоей жизни, Паша?       — Я молюсь об этом Аллаху с того дня, как впервые увидел тебя.       — Не лукавь, — она изобразила насмешливость, будто слушала абсурдный лепет младенца о летающих коровах. — Мы оба знаем, что это не так. Ты винишь меня в смерти Мехмеда.       Правда, произнесённая с такой лёгкостью, поразила его в самое сердце настолько, что когда он резко поднял на неё глаза, в их глубине сначала отразилось искреннее недоумение — и только затем вспышка неприязни.       — И я признаю свою вину, — добавила она. — Расплачиваюсь за неё. И никогда не искуплю. Но отвечать за это я буду только перед Всевышним, а не перед тобой. И совесть меня мучает только из-за Мехмеда, а не из-за тебя. Я и подумать не могла, что яд, предназначавшийся тебе, поразит младенца.       Неизвестно, повлияло ли на признание ею своей ошибки перед ним мысль о близкой смерти — или же это связь с его сознанием, ставшая такой крепкой за эти недели, так влияла на неё.       Казалось, он не знал, что ей сказать. В его жилах бурлили и ненависть из-за того, что она не признавала вину перед ним, и недоумение из-за того, что она в принципе признавала её. Столь искренний разговор был в новинку для неё. Но, справедливости ради, она не считала, что он случился бы в реальности.       — Это говоришь ты… или моё сознание?       — Я говорила тебе: я не галлюцинация. Я — проклятие.       Какая-то капля веры промелькнула на его лице лишь на долю секунды, после чего скрылась за привычной маской равнодушия.       — Не одной же мне расплачиваться за нашу с тобой многолетнюю войну.       Он снова взглянул на неё со смесью непонятных эмоций, которые султанша не успела расшифровать, поскольку он заговорил:       — Значит, ты там… среди них?       — Я здесь, перед тобой, — солгала она, сложив руки на груди.       — Но как тогда…       — Сказки про тёмную магию ты слушать не собирался, — уколола его она.       — И что мне сделать, чтобы ты исчезла?       — Ты наивно полагаешь, что я дам тебе ответ на этот вопрос? — губы Хюррем изогнулись в ядовитой усмешке.       Паргалы Ибрагим внимательно рассматривал султаншу, пока его глаза не потемнели от гнева. Он медленно поднялся со своего места и сделал несколько шагов в её сторону. Остановился прямо напротив, продолжая смотреть ей прямо в глаза, после чего коснулся пальцами её горла. Тотчас вздрогнул всем телом, но руку не отдёрнул.       — Ты настоящая! — прошептал он поражённо, и Хюррем стоило немалых усилий, чтобы не вторить его удивлению самой. Они ни разу доселе не соприкасались физически, и она не могла знать, что такое возможно. Более того: она сама ощутила прикосновение. Она не чувствовала боли, находясь в его сознании с помощью яда Ксаны, но прикосновение его холодных от волнения пальцев она почувствовала.       С лица Ибрагима отхлынула кровь. Во взгляде больше не читалось самодовольства или всезнайства — он не знал, что ему думать. Недоумение сменилось страхом, но визирь тотчас взял себя в руки, позволив лицу отразить лишь иллюзию собранности и заинтересованности. Выглядели его очередные попытки показать свой контроль над ситуацией… так же, как и много лет назад. Сейчас перед ней стоял тот самый юнец Ибрагим.       Внезапно она почувствовала неконтролируемый гнев — то была резкая вспышка его негативных эмоций. Она не успела понять, что ей предпринять, как его пальцы с силой сжались на её горле. И невообразимым образом физическая боль, ранее отсутствие которой она посчитала своим преимуществом, обрушилась на неё в троекратном размере.       От него не укрылось, как она побагровела от удушья.       — Раз ты реальна только для меня, тогда я закончу начатое… — зашипел он.       …С характерным хрипом.       Его пальцы разжались, затем он быстро коснулся ими кожи своей шеи. Он душил и себя тоже.       — Пекло ада… — выругался он, глядя на неё с ещё большей ненавистью. Боль в горле отпустила султаншу, и она издала облегчённый вздох. — Почему я пытаюсь убить тебя снова и снова, а в итоге причиняю вред самому себе?!       Казалось, он задал риторический вопрос.       Хотела бы она сама найти ответ на него — только уже относительно самой себя.       Много лет назад она хотела подставить его встречей с сестрой падишаха — в итоге поспособствовала заключению ими брачного союза. Он наговаривал на неё — в итоге подставлял самого себя. Она хотела отравить его — в итоге отравила его сына и саму себя, взвалив на плечи непосильный груз совести. Он задумал убить её чужими руками — и обрёк себя видеть её как проклятие, как наваждение, от которого не избавиться. К которому он может даже прикасаться (как казалось его проклятому ядом чернокнижников рассудку), но которое он не может убить, не погубив и себя.       — Видимо, это самая жестокая пытка для тебя, Паша. Настоящее проклятие… — Хюррем снова выдавила из себя насмешку. Дерзко посмотрела в чёрные глаза, в которых сейчас плескалась сама бездна. — Видеть меня постоянно и не иметь возможности избавиться от меня. Снова.       Он задрожал от гнева и наконец не сдержался:       — Исчезни! — он по-настоящему зарычал на неё, словно разъярённый медведь.       Дверь тут же открылась. Хюррем посмотрела назад: в проёме показалась встревоженная Хатидже Султан. Увидев мужа, она озадачилась ещё больше: Ибрагим Паша покрылся алыми пятнами от гнева.       — Ибрагим? Что это с тобой? С кем ты разговаривал?       — Ни с кем, родная, — «успокоил» он её. Хюррем про себя усмехнулась его тщетным попыткам контролировать и голос, и лицо одновременно: и если тон его смягчился, то глаза всё ещё блестели безумием. И от сестры падишаха это определённо не укрылось. — Как ты себя чувствуешь?       — Лучше… — всё ещё недоверчиво ответила Хатидже, хмуро глядя на него. — Я узнала о том, что нашли наших шехзаде.       — Я слышал, — кивнул он, пытаясь отдышаться.       Хюррем видела, как трудно ему было отвечать на пристальный взгляд жены и параллельно удерживаться от того, чтобы не посмотреть на неё, которая с самым издевательским видом стояла позади Хатидже и изображала «неподдельную» заинтересованность происходящим.       Сестра султана устало провела пальцами по лбу. Выражение её говорило о том, как тяжело ей было справляться с очередными приступами невроза, которые ей и её лекарям удалось купировать в последние несколько лет — что она переживала первые пять лет после смерти Мехмеда, тяжело было вспоминать даже Хюррем. Хатидже подошла к мужу и заключила его в объятия, что позволило ему тут же впериться взглядом в рыжеволосую свидетельницу происходящего.       Он не знал, как заставить её исчезнуть — напряжение на его лице всё нарастало, пока руки визиря внезапно не сжали ткань платья на спине жены.       — Я так беспокоюсь, Ибрагим… Вдруг они доберутся до шехзаде и убьют их, как Хюррем… А потом они доберутся до нас.       — Тише, Хатидже, тише, — голос визиря был старательно напитан состраданием, но глаза его не выражали сопутствующих чувств. Только голодную, ледяную ненависть.       — Ты же видел моего брата, да?.. — всхлипнула его жена. — Он умер тогда… когда ты вернулся и сказал ему о ней. Он сломлен. Кто же защитит нас?       — У тебя и твоей семьи есть я, Хатидже. Я не дам этим нечестивым добраться до вас…       — Дай Аллах… — и её голос дрогнул от накативших слёз.       Внезапно Хюррем, доселе достаточно равнодушно наблюдавшая за разворачивавшейся сценой, нахмурилась: в глазах визиря что-то промелькнуло, а внутри её чувств эхом отдались его непонятные эмоции. Эмоции, которые она снова не смогла определить…       Азарт?       Пальцы визиря, сжимавшие платье жены, забегали по её спине. Сначала гладили успокаивающе, а затем…       Взгляд не отрывался от Хюррем Султан.       Рот визиря приоткрылся, и губы коснулись шеи жены.       — Что такое, Ибрагим? — спросила она с недоумением.       И у Хюррем в голове вертелся тот же вопрос. Действия Паши становились всё более настойчивыми, Хатидже же замерла в его руках, оцепенев.       И кадина падишаха с ужасом поняла, что он собирался сделать.       — Ты окончательно сошёл с ума? — ахнула низким голосом Хюррем.       Он не ответил, но во взгляде так и читалось: что угодно, лишь бы ты исчезла.       Хюррем Султан не понаслышке знала, на что был способен Ибрагим Паша. Убийства, пытки, обман, манипуляции — ему на деле ничто не было чуждо. Но одно всегда было для него непозволительным: семья. Она была уверена, что к Хатидже он относился если не с любовью, то с уважением и каким-то трепетом.       И… приставать к ней сейчас, перепуганной, раздавленной, борющейся с собственным психозом и неврозом, уязвлённой… И не просто приставать — а делать это для того, чтобы избавиться от неё.       Это было слишком.       — Ибрагим… Ибрагим, что ты делаешь? Здесь не место и не время!.. — она сделала попытку остановить мужа, но тот никак не ответил на её просьбу, обняв её ещё фривольнее.       Затем бросил недвусмысленный взгляд Хюррем: исчезни, и я остановлюсь.       — Как низко ты ещё можешь упасть? — с ядовитой жалостью прошипела она и уже попробовала вернуться мысленно в Иншалост, как громкий хлопок заставил её снова распахнуть веки.       Щека Ибрагима вспыхнула огнём, что тут же отразилось на Хюррем. Она с ужасом поняла, что боль причинялась и ей, если её причиняли ему.       Нет, только не это. Так не должно было быть.       Хатидже с разгневанным видом смотрела на мужа, тяжело дыша. Погладила второй рукой ладонь, которой ударила Ибрагима, и попыталась успокоиться.       — Я забуду об этом, посчитав, что ты расстроен и подавлен из-за всего, что происходит с нами… — она смерила его уничижительным взглядом, и это отрезвило его: на лице промелькнуло раскаяние. — Но если ты ещё раз сделаешь что-то подобное…       — Прости меня, Хатидже.       Сестра падишаха ещё какое-то время молча оглядывала своего мужа, будто видела его впервые в истинном обличье, после чего вернула лицу султанское равнодушие и покинула его кабинет.       — Это ты виновата… — рявкнул он низким хриплым голосом. Казалось, лёгкие его вот-вот разорвутся от разгорячённого кровью воздуха. Теперь ненависть в его глазах смешивалась с отчаянием. — Проклятие! — он со всей силой своего гнева ударил кулаком по столу. — Что мне сделать, чтобы ты исчезла?!       Она молчала.       — …я готов пойти на это, — прошипел он, и Хюррем вздрогнула: почему он сказал только обрывок фразы без логического вступления?       Знакомый туман подбирался к её сознанию, и она поняла, что время её заканчивалось. Глаза сами собой закрылись, когда она почувствовала, что стремительно слабеет. И только перед тем, как окончательно исчезнуть в пространстве напротив Ибрагима и покинуть его голову, она услышала издалека тихий знакомый голос:       — У меня есть предложение, Ибрагим Паша.       Ксана?       Она воспользовалась своим же ядом, чтобы забраться к нему в голову самой.       О мотивах ведьмы Хюррем Султан не успела подумать, провалившись в темноту.