Демоны порока

ДВОРЕЦ ТОПКАПЫ

      Нурбану что-то усиленно толкала в ступке, её лицо было напряжённым.       — Сил моих больше нет, — слабым голосом стенала сидевшая на пуфе у зеркала Михримах.       Султанша со слабостью в руках расчёсывала волосы, уже порядочно тронутые белым цветом. Обращение в ведьму оказалось болезненнее, чем она могла предположить, исходя из коротких записей в Гримуаре. Она ужасно спала: кошмары, благо, обычные, не навеянные тёмным колдовством, преследовали её почти каждую ночь, лишая нормального сна. Ворочаясь с боку на бок уже почти неделю с того момента, как она видела во сне Ишкибала и тот связал её с собой ханом, Михримах всё чаще пускала в голову мысль, что сил её было меньше, чем она предполагала.       В конце концов, просто размышлять о судьбе Империи и своей громадной роли в её спасении, когда ты одет, сыт и полон сил. Михримах, глядя на свои осунувшиеся щёки и крайне болезненный вид, веры в себя подрастеряла.       — Это последний рецепт, Михримах, — сокрушённо пояснила Нурбану. Она постучала ступой по деревянной чашке, в которой готовила что-то, по виду напоминавшее краску для волос, вроде хны или басмы. — Если и это не сдержит распространение белизны, то ничто не поможет.       — Братья скоро вернутся… — голос её был очень слаб. — Если они увидят меня с белыми волосами — а откуда-нибудь они наверняка слышали, что такое присуще только чернокнижникам и ведьмам, то… я даже думать об этом не хочу.       Нурбану бросила на султаншу взгляд, полный горестного понимания, но ничего не сказала. Взяв в руки чашку и маленькую лопаточку, она приблизилась к Михримах, которая уже расчесала волосы и отпустила за плечи. Часть прядей слева уже была белоснежной, и распространялась эта ведьминская хворь с пугающей скоростью.       — Не забудь потом всё убрать, — напомнила Михримах, наклоняя голову, чтобы венецианке было удобнее наносить смесь. — Твой импровизированный алхимический стол не должен попасться кому-то на глаза.       — Знаю, — кивнула она в ответ. — Тебе не лучше?       Султанша вздохнула. Прозвучало это почти раздражённо.       — А по мне не заметно?       — Ты сегодня не ела, а уже закат.       — Не лезет.       Нурбану вздохнула. Разговоры на эту тему не клеились: Михримах никогда не была человеком, который мог бы храбриться, чувствуя боль. Ей было плохо, Нурбану это видела, но ничего поделать не могла: от любых знакомых ей тонизирующих или питательных снадобий Михримах рвало, нормальная человеческая пища, казалось, усваивалась лишь вполовину — и из-за этого Михримах теряла в весе. Очень быстро. Быстрее любого обычного человека. Единственной «радостью» был ставший более чутким слух, более острым обоняние и более чувствительной кожа. Зрение же, напротив, ухудшалось почти бесконтрольно — и логики в происходящем Нурбану увидеть никак не могла. Никаких необычных усилений способностей как ведьмы не происходило: двигать предметы глазами, как надеялась про себя в шутку Нурбану, Луноликая не начала и поджигать что-то вокруг себя, как в старых сказках про ведьм, — тоже.       Впрочем, ответ секретом не был: любое колдовство требовало значительных по усилию тренировок и теоретической подготовки. Для того, чтобы понять суть ведовства и научиться им пользоваться, мало было просто иметь «открытое» к этим запретным искусствам тело. А тренироваться, собственно, у Михримах не было физических сил — ей едва их хватало на то, чтобы выпить воды или сесть на пуф, чтобы Нурбану осуществила ещё одну попытку скрыть белизну волос.       В покои они редко кого пускали, отозвав всех слуг — никто не должен был видеть султаншу без платка. А она и ходить куда-то дальше собственного хаммама, который примыкал к покоям её матери, Хюррем Султан, и вовсе не могла.       О том, что происходило за пределами покоев, в которых они жили, узнавала Нурбану, периодически покидавшая комнату, чтобы распорядиться о еде и замене белья. Болезненное состояние султанши тайной ни для кого не было, но по итогу оно оказалось воспринято пренебрежительно — в Михримах Султан видели лишь капризную тень её матери, а потому «монаршая хандра» никого толком не удивила. Факт того, что султан назначил дочь главой гарема, всерьёз тоже воспринят не был: фактически всем руководила Хазнедар.       Впервые это играло им на руку: за этим пренебрежением можно было спрятать что угодно.       Беременность Нурбану протекала… на удивление спокойно. Казалось, любимица шехзаде Селима и вовсе не была беременна — настолько она удивительным образом перестала переживать ежеутренний токсикоз и любые изменения настроения. И всё бы хорошо, только Нурбану волновал тот факт, что закончились эти неприятные сопутствующие беременности «заботы» после ночного кошмара, посланного кем-то из Культа. Не чувствуй она движение внутри себя и едва заметно растущий живот, и вовсе бы подумала, что больше не беременна.       Интуиция подсказывала ей, что не к добру это было, но нагружать этим и без того расстроенную и ослабленную Михримах было жестоким. Да и бессмысленным — в конце концов, дочь султана на повитуху не училась и сама ещё не рожала. И в Гримуаре тоже не было раздела, посвящённого ведению беременности начинающими ведьмами.       Тем временем смесь уже должна была подействовать, а цвет волос — стать обычным.       — Не помогло, — худые из-за потери в весе плечи султанши поникли. Из её груди вырвался тяжёлый вздох. — Это бесполезно. Помоги мне смыть.       Нурбану молча помогла Михримах добраться до хаммама, где накинула на её плечи махровое полотенце и наклонила её голову над широкой мраморной чашей. Пока венецианка осторожно поливала голову султанши нагретой водой, Михримах над чем-то задумалась — её потухший взгляд бездумно смотрел на расписной потолок хаммама.       — За что мне всё это, Нурбану? Я просто хотела помочь валиде. Почувствовать себя нужной, самостоятельной.       — Ты всегда была нужна мадре, — изобразила удивление Нурбану, но на деле всего лишь подыгрывала расстроенной «почти-сестре»: она знала о её тревогах и находила их вполне обоснованными.       Просто Михримах вряд ли хотелось сейчас слушать правду-матку.       — Да, нужна, — настолько ядовито, насколько это было возможно в её состоянии, процедила султанша. — Как средство давления на отца в самых сложных случаях. И как тень за её спиной, в случае, если надо было добавить фигуре мамы внушительности. Казаться меня хорошо научили.       Логического продолжения не последовало, и Нурбану спросила:       — И что?       — Почему так получилось? — она перевела пустой взгляд на венецианку. — Я ввязалась в игру с силами, которые показались мне единственной возможностью помочь матери, и теперь за это почему-то расплачиваюсь: я умираю.       Руки Нурбану замерли. С её уст это прозвучало так гладко, на одном выдохе. Видимо, думала она об этом часто.       — Ты не умираешь, перестань, — однако в голосе уверенности не было.       Конечно, её не было: они обе читали Гримуар и знали, чем чревато обращение в ведьму без контроля других, более опытных ведьм и без сопутствующих зелий. Смертью. Фактически, это были не поддающиеся объяснению их века изменения в организме — и не только в теле, но и в голове. Люди их столетия даже не понимали, правда ли там, за грудной клеткой, находилась душа, которая затем отправлялась к Богу или к дьяволу, что там говорить о ведьмах и чернокнижниках, которые хранили свои секреты за тысячью печатями и передавали кучу важной информации из уст в уста.       Михримах менялась на глазах — и не только телом, но и сознанием: физические мучения, страх перед разоблачением, связь с чернокнижником и очень сильная усталость из-за бессонницы открыли ей, очевидно, иной способ восприятия мира.       — Хочу, чтобы это закончилось… — прошептала Михримах, и в глазах её сверкнули слёзы. — У меня нет сил, Нурбану. Я переоценила себя, я сдаюсь…       — Михримах, возьми себя в руки, — чуть жёстче сказала венецианка, завернув волосы султанши в полотенце и опустившись рядом с ней на мраморное сиденье. — Скоро прибудут Селим и остальные шехзаде, и мы воссоединимся. Вместе что-нибудь придумаем.       — Что придумаем, Нурбану? — в голосе отразились истерические нотки. — Мои братья не должны знать о том, что со мной!       — Скажем, что тебя… прокляли.       — Они не глупы. Прокляли меня, но не тебя, скажем им? Баязид помнит, что ты пережила нападение во сне. Селиму он вряд ли сказал. А Мехмеду… я не умею лгать.       Когда они вернулись в комнату, Нурбану только успела подойти к своему алхимическому столу, чтобы спрятать все ингредиенты и инструменты, как Михримах снова подала голос, только более бодро:       — Я чувствую их… Они здесь!       — Так рано?       — Какая разница? — Михримах вынужденно воззвала к остаткам своих сил, чтобы дотянуться до платка. — Я пока попробую одеться, а ты иди распорядись, чтобы братья сначала вымылись и переоделись, прежде чем сюда идти. Скажи, что я в хаммаме.       — Ты справишься? — обеспокоенно уточнила венецианка, выгнув бровь.       Короткий кивок послужил исчерпывающим ответом, и Нурбану послушно скрылась за дверью.              Направляясь к главным дверям гарема, она молча поправляла платье и волосы под платком, чтобы не выглядело так, будто она всю ночь не спала, сидя с Михримах у зажжённых ароматических свечей в ожидании сна. Счастье и возбуждение от предстоящей встречи с любимым шехзаде омрачалась волнением о возможном разоблачении как её, так и Михримах, и переживаниями об общем состоянии загнанных в угол: прибытие наследников должно было привлечь к ним с дочерью султана больше внимания со стороны охотников и Ибрагима Паши. Этого она очень боялась.       Не говоря, конечно, о новых кошмарах чернокнижников.       Но когда в другом конце коридора показалось грязное, уставшее, но такое родное лицо её рыжеволосого шехзаде, любые тревоги мгновенно отпустили её душу. Нурбану, посветлев, совсем не по-султански побежала в сторону любимого, в чьих объятиях так ждала укрыться от проблем и проклятий. Селим, увидев Нурбану, с улыбкой раскрыл объятия. Упав в них, она едва не расплакалась.       — Мой шехзаде… мой Селим! — голос её задрожал от нахлынувшего долгожданного тепла и спокойствия. Она принялась горячо целовать щеки любимого. — Слава Всевышнему, ты жив, о, Господь, ты услышал мои молитвы!       Такое пылкое заявление вызвало улыбку на лице рядом стоявшего Мехмеда и подозрительную бесстрастность на лице у Баязида, которых не помнящая себя от счастья Сесилья сначала даже не заметила. Когда шехзаде и его фаворитка оторвались друг от друга, рук, тем не менее, не разъединив, Нурбану наконец оглядела и остальных прибывших.       — Шехзаде Мехмед, — она почтительно склонила голову перед старшим наследником, затем повернулась к Баязиду, и улыбка её стала ещё шире, отсвечивая тем не менее такой ослепляющей неестественностью, от которой его передёрнуло, — слава Аллаху, и вы здесь, шехзаде Баязид.       — К твоему, должно быть, величайшему сожалению, — съязвил он, нахмурившись.       — Ни в коем разе, — звучало саркастично, но в глазах Сесильи Баязид не разглядел искренней неприязни, как ранее. Должно быть, она действительно была рада тому, что никто из семьи её любимого не погиб.       Взгляд венецианки зацепился за женскую фигуру, которую она доселе не замечала: светловолосая девушка стояла позади широких спин шехзаде и хранила молчание. Вполне здоровый вид, не считая дорожной грязи, и хорошая внешность незнакомки — а в особенности её присутствие рядом с шехзаде — улыбку с лица Нурбану тотчас стёрли.       — А это кто? — спросила она холодно.       Селим не ответил, но его лисья улыбка говорила о том, что он хорошо был знаком с чрезмерной ревнивостью своей любимицы, чтобы её не узнать ещё в зародыше.       — Это Надя, — представил их Баязид. — Она была с нами в плену. Мы её освободили и взяли с собой.       — Вы были в плену?! — ахнула перепугавшаяся Нурбану.       — Нет, нас задержали дивные берега Антальи, — съязвил Баязид, изобразив расстроенный вид. — Еле вырвались.       — Ваше чувство юмора не изменило вам, шехзаде, — улыбнулась венецианка. Между двумя, казалось, сверкнула молния. — Это прекрасно, учитывая такие сложные времена. — Её внимание вернулось к Наде, которая теперь смотрела на неё с крайне заинтересованным видом. Нурбану сначала подумала возмутиться такому вниманию, но взгляд девушки не выглядел глупым — скорее осмысленным, словно что-то подметившим. — Она останется во дворце?       Баязид уже открыл было рот, чтобы ещё раз продемонстрировать чудеса сарказма наследников Османской Империи, но Селим предупредил его действие, заговорив первым:       — На время войны, да. Не бросим же мы её на улице. К тому же, Баязид говорил, что она была очень важна для ассасинов.       — Кого?       — Может, мы всё же сдвинемся с места? — предложил шехзаде Мехмед с измотанной, но мягкой улыбкой. — Мы очень устали с дороги, как видишь. Потом мы всё подробно расскажем.       Нурбану словно очнулась. Вспомнив о просьбе Михримах, она подозвала неподалёку стоявшую наложницу-служанку:       — Ты. Скажи Хазнедар, пусть подготовит хаммам для наших шехзаде и накроет затем на стол.       — Мы перекусили в дороге, так что пока нам не до трапез, — прервал поток её речи Баязид. — Мы сначала хотели бы встретиться с отцом, — он заискивающе посмотрел в сторону братьев, ожидая поддержки своей идеи.       Видимо, за время дороги они обсудили план действий, как рассудила Нурбану.       — Как скажете, — взгляд на прислуживавшую наложницу. — Тогда только хаммам.       Девушка с низким поклоном скрылась в коридоре, и шехзаде вместе с Нурбану и Надей двинулись в сторону гарема.       — Где Михримах? — задал Мехмед волновавший его вопрос.       — Она тоже в хаммаме, — солгала глазом не моргнув Нурбану, не поворачивая головы. — Мы будем ждать вас в покоях Хюррем Султан, когда вы отдохнёте.       Когда слуги увели трёх наследников в сторону бань, Нурбану осталась один на один с Надей. Девушка держалась крайне спокойно для простой пленницы, которая провела около недели в дороге с тремя мужчинами. Ревность чуть отпустила её, когда она проследила за любыми жестами и взглядами своего рыжего шехзаде в её сторону и насчитала ровно ноль оных. Селима она совершенно не интересовала — а значит, можно было подумать о заинтересованном взгляде, наполненном каким-то… научным интересом, с которым эта девчонка смотрела на неё несколько минут назад.       Шехзаде держались с ней расслабленно, значит, вполне доверяли. Особенно, если она была такой же пленницей, как и они. Правда внешность у неё была больно хорошей для ни в чём не повинной девушки. Обычно с такой внешностью отбирали шпионок.       Нурбану прищурилась, оценивающе глядя на неё.       — Значит, ты Надя.       Светловолосая девушка смотрела на будущую султаншу без дерзости во взгляде, но и никакого уважения или страха тоже не демонстрировала.       — Да, — прозвучал сухой ответ.       — Откуда ты? Имя у тебя, кажется, славянское.       — С Дона.       — Кто твоя семья?       — Это так важно? — и снова ничего, за что можно было бы зацепиться. Нурбану уже подумала о том, чтобы для проверки спровоцировать незнакомку, повысив на неё голос, как девушка так же холодно добавила: — Они всё равно мертвы. Так что значения это всё равно не имеет.       В голубых глазах читалось мертвенное спокойствие — и куча горя, которое Нурбану узнала, поскольку точно такое же видела в зеркале ещё несколько лет назад, попав к османам. Конечно, другие наложницы не отличались необъятным счастьем во взгляде, но чем-то всё-таки они от этой девчонки отличались.       — Хм, что ж, наверное, тебя стоит препоручить какой-нибудь калфе, чтобы и тебя вымыли как следует, — будущая султанша изучающим, слегка брезгливым взглядом мазнула по неопрятному виду Нади и наморщила нос. — А потом решим, что с тобой делать…       Ответа не раздалось, хотя Нурбану боковым зрением заметила, что славянская девчонка продолжала упорно прожигать её взглядом.       — Чего смотришь? — с вызовом процедила Нурбану.       — Ты же беременна? — вежливо, но и в то же время резковато спросила Надя. Светлые брови напряжённо сошлись на переносице.       Вопрос прозвучал так внезапно, что Нурбану даже возмутиться не успела и кивнула.       — Да.       Казалось, ответ напугал доселе выглядевшую абсолютно равнодушно незнакомку.       — Это плохо. Очень плохо.       — Почему? — напряглась Нурбану, враждебно сузив глаза. — Какое такое тебе дело до того, беременна ли я?       Вопрос был снова проигнорирован.       — Я вижу, кто-то хорошо обработал твои раны, — с видом знатока произнесла Надя. — Судя по тому, что я чувствую от тебя, в кошмарном сне ты пребывала... больше двух недель назад?       С лица венецианки моментально отхлынула кровь, и она резко остановилась как вкопанная. Страх и непонимание облепили её тело настолько, что рука угрожающе сжала предплечье светловолосой незнакомки быстрее, чем она успела подумать об этом.       — Кто ты такая? — прошипела она простуженным, озлобленным голосом. — Откуда ты всё это знаешь? Ты одна из них? Из этих колдунов?       — Нет, — холодно отчеканила Надя, бесстрашно выдерживая тяжёлый взгляд Нурбану. — И объяснять, кто я, некогда: тебе нужна моя помощь.       — Какая ещё помощь? Что ты сделать-то можешь? — Нурбану отшатнулась на шаг, скрестив дрожащие руки на груди; ей словно хотелось отгородиться от внезапной угрозы.       Но славянка вновь проигнорировала её защитную реакцию и даже бровью не повела.       — Когда беременная женщина оказывается в кошмарном сне, она и её ребёнок оказываются прокляты. Как это колдовство решит проявить себя… решит оно само. У него есть сознание. Ты уже проклята, я это отсюда чую. Вопрос в том, насколько пагубным будет воздействие, — менторским тоном рассказала Надя.       На абсолютно белом лице венецианки задёргались крошечные мышцы. Казалось, оторопь сковала Нурбану настолько, что она лишилась возможности дышать. Руки её бессильно опустились вдоль туловища, в глазах проступил первородный ужас: почему-то вид этой девчонки не вызывал сомнения в её словах. Набрасываться на неё с теоретическими вопросами Нурбану даже в голову не пришло: удивляться сверхъестественному ей не нужно было, а материнский инстинкт склонял воспользоваться любой помощью, чтобы защитить плод.       — И с чего бы мне доверять тебе? — сглотнув, спросила Нурбану, цепляясь за последние крупицы здравомыслия. — Откуда мне знать... что ты не навредишь мне?       — Ваших шехзаде бросили в ту же темницу, где была и я, — равнодушно пожала плечами Надя. — Я даже не надеялась сбежать оттуда. А твой муж и его братья решили вытащить меня. Это была абсолютная случайность.       — Я не верю в случайности, — тут же ощерилась Нурбану. — Иначе давно бы мертва была.       — Разумно, — вдруг охотливо кивнула Надя. — Если тебя это успокоит: я не собираюсь делать что-либо без твоего ведома. Всё буду объяснять. Тебе ничего не грозит, ребёнку — тем более.       Нурбану обняла себя руками. Она тревожилась за ребёнка даже больше, чем за саму себя, хоть и испытывала к своей персоне разве что не обожание. И во что бы то ни стало она не могла допустить, чтобы её нерождённому шехзаде в утробе хоть что-то угрожало. Да и эта девчонка не выглядела ревнивой и алчной до власти соперницей, какой была та же несносная Дильшах, как рассудила Нурбану. У той в глазах была простая, легко читаемая ненависть и глупая, жалкая зависть, смешанная с непомерными амбициями. В глазах же этой белобрысой девчонки с Дона Нурбану если что и увидела, так это океан мрака. Пережила она уже достаточно. Это было видно даже по тому, как она держалась.       — Допустим, ты не навредишь мне, — нараспев начала Нурбану, вздёрнув нос. — Но зачем тебе мне помогать?       — Твой муж и его братья доверились мне и помогли выбраться из плена. И я хочу отплатить добром за добро.       — Селим... не мой муж, — исправила её нехотя Нурбану, отведя взгляд. — В этой стране у мужчин может быть множество наложниц.       — Да, я слышала об этом. Мне рассказывали. Но сути дела не меняет: я видела, как вы друг на друга смотрели. В моих глазах это — брак, так что без разницы, как это называть, — пробормотала Надя, в очередной раз безразлично поведя плечом. — Что касается тебя, то я лишь удостоверюсь, что проклятие не проявило себя слишком пагубно. Больше ничего делать не стану, обещаю.       Венецианка ещё какое-то время внимательно вглядывалась в светлые глаза девушки, затем что-то принялась судорожно обдумывать.       Была не была.       — Так, иди за мной, — она схватила девушку за локоть и повела в сторону покоев Хюррем Султан.       Мысли завертелись в её голове, словно вихрь. Её беспокойства оказались обоснованными, интуиция не обманула: кошмарный сон, навеянный тёмным колдовством, не мог протечь, ограничившись только физическими увечьями. Сейчас осторожность и конспирация были превыше всего: никто не должен был заподозрить Михримах и Нурбану хотя бы в косвенной принадлежности такой ереси, как колдовство. Ей бы стоило поостерегаться новых знакомств, но почему-то этой девчонке хотелось верить. В ней Нурбану увидела надежду на хоть какое-то прояснение ситуации, на какую-то реальную помощь.       Калфы у дверей покоев были грубыми словами отосланы прочь, и венецианка, впустив после себя в покои дочери султана Надю, закрыла за собой двери, привычно удостоверившись, что хвоста из особо любопытных за ними не было.       На диване, где обычно восседала величественная Хюррем Султан, сейчас сидела её дочь, успевшая одеться и убрать волосы в алый платок под цвет платья. Увидев неожиданную гостью, Михримах испуганно нахмурилась. Её спина, тяжело державшая осанку, ещё сильнее напряглась.       — Это ещё кто, Нурбану?       — Надя. Её спасли из плена и привезли с собой шехзаде.       Удивление сменилось открытым недоумением и раздражением.       — И что она делает в моих покоях? Селим на неё глаз положил, и ты решила, что мы вдвоём быстрее её в горшке с водой утопим?       Михримах держалась лучше, чем сама от себя ожидала. Окинув взглядом Надю, она помрачнела: что-то в её виде шло вразрез с видом обычных джарийе из гарема Селима, которых обычно на дух не выносила Нурбану.       Надя, впрочем, ответила ей ещё более мрачным взглядом, но пока хранила молчание.       — Она узнала про кошмар, едва взглянув на меня, Михримах, — начала спутанные объяснения Нурбану. — Видимо, она что-то знает об этом. Но говорит, не культистка.       Михримах перевела взгляд на девушку и призывно дёрнула бровями:       — Хатун?       Упомянутая выглядела крайне напряжённо, словно видела перед собой средоточие всего, чего опасалась. Но лицо её страха открыто не выражало.       — Вы обращаетесь в ведьму.       Эта мысль прозвучала одновременно с громом молнии, которая сверкнула за окном, где бушевала типичная для конца осени гроза. Что ещё сильнее накалило и без того нагнетённую до предела атмосферу. Неизвестно, то ли усталость от собственной беспомощности, то ли промелькнувшая надежда на помощь сподвигли Михримах ответить то, что она раньше никогда бы не сказала:       — Моя самая страшная ошибка.       И в этих словах прозвучало достаточно искреннего раскаяния, чтобы лицо Нади постепенно посветлело. Мышцы её лица расслабились, и теперь она смотрела на султаншу скорее с сочувствием, чем с настороженностью и укоризной.       — Это вы обработали её раны? — Надя взглядом показала на Нурбану. Упоминание в третьем лице заставило её лицо вспыхнуть от негодования, но она промолчала.       — Я.       — Где вы взяли рецепт мази?       Михримах рискнула ответить честно.       — В Гримуаре. Это… книга, которую мы с Нурбану получили от чернокнижника чуть больше года назад.       Глаза Нади загорелись каким-то неестественным блеском, она сделала шаг в сторону Михримах Султан.       — Покажите мне её.       Султанша и фаворитка шехзаде обменялись неуверенными взглядами. Увиливать дальше смысла всё равно не было, и Михримах коротко кивнула Нурбану, чтобы та достала из тайника ритуальную книгу. Увидев её, светловолосая девушка занервничала ещё больше. Книга точно была ей знакома — и смотрела она на неё с неприкрытой ненавистью.       — Эта книга ведь принадлежит Культу, верно? — спросила Михримах. — Внутри очень много информации об их ритуалах. И о том, как лечить многие раны от воздействия их колдовства.       — Она не принадлежит им. Она принадлежит тем, кто всю свою жизнь положил на то, чтобы бороться с ними.       — С ними кто-то борется? Кто?       — Весь мир, — отозвалась Надя, отвернувшись от книги. — Та его часть, которая вообще знает о них.       Посчитав, что разговаривать стоя на столь важную для них тему было глупо, Михримах жестом пригласила Нурбану с книгой и Надю сесть около неё. Теперь у султанши и почти-султанши взгляды в сторону Нади оттенок сменили с недоверчиво-пренебрежительного до по-детски пытливого.       — Кто такие ассасины? — спросила Нурбану, хотя в голове её вертелась тысяча вопросов. Гримуар она всё ещё держала в руках, предполагая задать пару вопросов и о нём.       Надя вздохнула, словно ей было неприятно об этом говорить.       — Когда-то очень давно они были ручными собачками Культа, полноценной кастой их иерархии. В те времена, когда он, то есть Культ, был един и достаточно могущественен. Потом их предали. С тех пор ассасины нашли себе влиятельных товарищей и провозгласили себя главными поборниками «колдовской ереси». На деле же они всегда на шаг позади. Бесполезны.       — Судя по всему, Культ ты недолюбливаешь, — заметила Нурбану, чуть склонив голову. — Но в плену ты была именно у ассасинов, тех, кто, по твоим словам, с Культом борются. Почему?       Тут Надя не сразу нашлась, что ответить, но Михримах отметила про себя, что не чувствовала лжи от неё. Только вот она вообще ничего не чувствовала от неё. Но решив не заострять на этом внимание, она выкинула эту мысль из головы.       — Они думали, что я знаю, где эта книга, — она с горькой усмешкой взглянула на Гримуар. — Такая вот ирония судьбы.       — Получается… книга принадлежит им? Если ты говоришь, что Гримуар взялся от тех, кто борется с Культом.       — Не совсем.       Очевидно уклончивый ответ. Девушка всё же что-то скрывала, но обе её собеседницы, обменявшись взглядами, решили не давить пока на неё. Хотя, разумеется, тот факт, что эти самые ассасины думали, что какая-то девица знает о местонахождении Гримуара, наводил на очень противоречивые мысли.       Волновало их сейчас несколько другое. Михримах долго думала, как сформулировать вопрос, который вертелся на её языке уже который день, но решила озвучить его самую простую версию:       — Я умру?       Надя внимательно оглядела султаншу.       — Нет. Обращение идёт лучше, чем обычно бывает у ведьм.       — Лучше? — недоумённо переспросила Михримах. — Я толком не ем и не сплю которые сутки. Меня мучают бессонницы и боли в сердце. Едва хватает сил, чтобы сидеть и говорить.       Девушка лишь неопределённо пожала плечами.       — Часто без присмотра своей ведьмы-ментора и её вспомогательных ядов и инструментов ученицы кричат в агонии так, что их слышно в соседних деревнях, — она говорила об этом с пугающим хладнокровием. — Многие от боли в груди до крови расчёсывают себе кожу, выдирают волосы, сходят с ума, насылая проклятия на других и на себя из-за неконтролируемых откатов. Затем их сердце просто останавливается.       — Какой кошмар… — прошептала Сесилья, не скрывая неконтролируемого страха на лице. Её руки, державшие Гримуар, мелко дрожали.       Михримах же, кажется, услышанное впечатлило не так сильно, как известие о том, что она выживет.       — Откуда ты всё это знаешь, если не культистка?       Надя поняла, что от настолько прямого вопроса не уклониться.       — Моя семья когда-то очень пострадала из-за них, — осторожно подбирая слова, сказала она. — Они многое знали о них.       — Как и ты.       — Пришлось учиться, — пожала плечами она.       — Ты… можешь мне помочь? — Михримах физически ощущала, как ей было бы сложно говорить эти слова, будь она здорова, но сейчас, в полуобморочном состоянии из-за слабости, подобное унижение далось на удивление просто.       — К сожалению, нет. Я не ведьма и контролировать этот процесс не могу.       Звучало это так, будто Надя была готова именно к этому вопросу с самого начала.       — Тогда скажи хотя бы, сколько ещё это терпеть?       Надя помрачнела.       — Не могу сказать. Обычно последним этапом занимаются ведьмы-менторы. Но что они делают — не знаю. Это тайна, хранящаяся Культом за семью печатями, — увидев поникшее и снова побледневшее лицо султанши, Надя добавила мягче и фривольнее: — Но ты бы уже точно умерла, не имей хана с каким-то чернокнижником. Обращение должен закончить он.       Подумав об оном, лицо Михримах побагровело от гнева.       — Попадись он мне только ещё раз, — прошипела она с ненавистью.       Нурбану только хотела открыть рот, чтобы как-то косвенно задать вопрос о своей беременности, но не успела: урчащий звук, доносившийся из живота Нади, недвусмысленно намекнул на голод бывшей пленницы.       — Нурбану, найди калфу, пусть вымоет и накормит её, — слабость, очевидно, снова накатила на неё: на лбу султанши выступила испарина.       — А что нам с ней делать потом? Её в гареме Повелителя нет, — сделав паузу, она добавила тише, невозмутимо отвернувшись: — В гарем Селима я её не пущу.       — А гарем Баязида тут каждая рабыня знает, — вторила Михримах, задумавшись. — Тогда скажем, что она из гарема Мехмеда.       — Прибыла с ним из плена? — скептически выгнула бровь Нурбану.       — Ну, скажем, уже икбал, фаворитка, — уточнила она для Нади, чьё лицо выражало высшую степень заинтересованности придумыванием собственной истории. — Приехала с ним в Стамбул, как и полагает верной наложнице. Её же ещё мало кто видел.       Сойдясь на этом, Нурбану и Надя покинули покои Хюррем Султан.       — Так что ты там говорила о проклятии? — спросила она тихо, когда они оказались наедине. Путь продолжать Нурбану не собиралась, пока не получила бы ответ на свой главный вопрос.       — При Михримах ты об этом не говорила, — заметила Надя, впрочем, на собеседницу не глядя. — Не хочешь, чтобы она об этом знала?       — И без того проблем достаточно, — мрачно отозвалась венецианка. — Охотники, регентство человека, который отдал её мать в руки Культа, ещё и это изнурительное обращение… У неё и без меня проблем достаточно. Я просто хочу узнать, в порядке ли мой ребёнок.       Надя кивнула, оставив последнее высказывание без ответа — навстречу им шла калфа, которую Нурбану подозвала к себе, чтобы распорядиться о её нуждах. Удостоверившись в передаче новоиспечённой «наложницы» шехзаде Мехмеда служанкам, Нурбану вернулась к Михримах, чтобы обсудить услышанное.              Шехзаде тем временем, как следует отмыв со своих тел пот и грязь и переодевшись, собрались в покоях Мехмеда. Баязиду потребовалось немало усилий, чтобы скрыть того рвущегося из себя зверя, вызванного гневом от происходившего во дворце. В его голове была настоящая буря, явно страшнее той, что бушевала за окном.       От наложниц в хаммаме они узнали все главные новости. О молчании падишаха, о возведении Ибрагима Паши в статус наместника, об учреждении какого-то Корпуса Охотников с приложением в виде практически безграничных полномочий. А также о «смерти» матери. Баязиду, знавшему от Шерали о роли их дяди в похищении Хюррем Султан, пришлось уклончиво объяснить братьям по дороге узнанное, опустив некоторые детали. Например, о вербовке его в ряды Братства.       — Уму непостижимо! Этот червь отдал нашу валиде в руки грязных колдунов, а сам расхаживает по дворцу с тягостями регента султаната! — он с ненавистью посмотрел куда-то в сторону, заговорив тише. — И как только отец мог так ослепнуть?       — Его наверняка обманули, — рассуждал Мехмед ровным голосом. Пока Баязид расхаживал с полотенцем в руках взад-вперёд, а Селим надевал чистый кафтан поверх рубахи, он сидел на тахте, пытаясь сдержать себя в руках. Его тоже возмущало бездействие Повелителя — и не только как мужа и отца, но и как султана. — Дядя… Я доверял ему. А он оказался предателем.       — Он учил меня кататься на лошади, улыбался мне в лицо! — рычал Баязид, импульсивно сжимая и разжимая кулаки. — Проклятье Иблиса! Я сожгу его!       — Тише, Баязид, успокойся.       — А ты вообще молчи, Селим! — угрожающе ткнул он пальцем в брата. — Твоих нотаций мне не хватало! — из уст почти сорвались слова о трусости, но, памятуя о неприятном опыте из детства, он вовремя прикусил язык, с мрачным видом отвернувшись.       — Я понимаю ваши чувства, — уже грубее произнёс Селим, спокойствие с его лица быстро испарилось. — Но у нас нет доказательств, нет плана, нет ничего. Отец государством фактически не управляет, у руля предатель, и что с этим импровизированным Инквизитором Оздемиром делать — мы тоже не знаем. Необходимо сохранять спокойствие, иначе навлечём на себя беду.       Мехмед обратил внимание на то, как его рыжий брат поморщился от боли: он до той силы сжал руку в кулак, что вызвал этим спазм мышц. Должно быть, тоже едва сдерживал гнев.       Селим же старался, чтобы его вёл разум, а не эмоции. И сейчас в хаосе его мыслей большее волнение вызывал даже не Ибрагим Паша, или отец, или даже мать, а этот самый Метин Оздемир Паша. В хаммаме, в котором они с братьями мылись, они расспрашивали двух самых болтливых служанок о том, что происходило в городе. Их перепуганные до смерти лица были красноречивее любых рассказов. Восхваляли деятельность Корпуса они знатно, расписывая достоинства стратега у «Оздемира-эфенди», которым восхитился даже сам Пири Рейс. И только одна из девушек, самая неуклюжая, постоянно ронявшая то мочалку, то кусок мыла и в целом выглядевшая крайне болезненной и ослабленной, хранила молчание. И лишь когда Селим сумел разглядеть её заплаканные глаза и спросил её собственное мнение о рассказах других наложниц, она предоставила ему совсем другую точку зрения.       — Он бесчувственный бес, шехзаде, — её губы сжались в тонкую линию и задрожали. — Приказал пытать мою мать… На одном дыхании! Только взглянув на неё…       — Почему? Зачем Оздемиру твоя мать?       — Она травница. В её лавку однажды зашёл раненый мужчина. Он оказался очередным участником шабаша… Мы с мамой, не знавши об этом, выходили его… И за это мою мать забрали на допрос. Ей вгоняли иголки под ногти, а затем отправили на дыбу, пока она не созналась в помощи культисту… — девушку сотрясли рыдания, и Селим забрал у неё чашу с водой, которую она бы вот-вот выронила. — Мамочка… моя бедная мамочка… умерла, подвешенная над потолком! Без суда кадиев и следствия! За то, что вылечила человека! Она же не знала…       Селима передёрнуло от услышанного. Его тошнило от вида любой насильственной смерти, поэтому он часто ранее подвергался насмешкам со стороны Баязида, который считал это не мужественным. Но он ничего не мог с собой поделать.       Понятно, что такой резкий приступ отвращения отразился и на образе главы Корпуса, которого едва не возводили в лик святых другие наложницы.       Он услышал две абсолютно противоположные точки зрения, и здравый смысл подсказывал ему, что с этим Метин Оздемиром будет связано много проблем.        Наконец в покоях появился слуга-камергер их отца, прервав его раздумья. Из всего состава прислужников ушедшего в молитвы падишаха египтянин Амон-Мулани-бей был единственным не глухонемым. Хладнокровный, умный не по годам, он знал, когда нужно было смолчать, а когда говорить — и, возможно, поэтому у Ибрагима Паши так и не оказалось рычагов давления на него. Ведь где это видано, чтобы камергеру султан доверял больше секретов, чем своему Великому Визирю.       — Счастлив видеть вас в добром здравии, шехзаде, — он почтительно склонил голову. — Ваш отец дал согласие на аудиенцию.       — Он «дал согласие», Амон-Мулани-бей? — с издёвкой переспросил Баязид. — Его дети освободились из плена и вернулись живыми, и он дал согласие?!       Селим положил руку на плечо брата.       — Баязид.       Глаза его брата зажглись недобрым огнём, и он уже в который раз подмечал про себя, что с Баязидом творилось что-то странное с момента их удивительного освобождения из заключения ассасинов. Когда они добрались до Антальи, в городе их встретил незнакомец, который представился бывшим подданным Кютахьи и заверил, что в благодарность за спасение его семьи хотел бы отблагодарить «щедрейшего шехзаде Баязида» четвёркой вороных коней, картой и провизией до Стамбула. Вскоре по дороге они наткнулись на янычар султана и под их конвоем отправились домой. Всё это время они с Мехмедом ехали впереди, обсуждая такое приятное совпадение, и уже хотели было похвалить младшего брата за расточительство казны санджака, которое им сейчас сыграло на руку, но наткнулись лишь на сухую благодарность. Баязид ехал угрюмый, молчаливый, его что-то определённо гложило, но делиться своими переживаниями он, разумеется, не собирался.       Мехмед был достаточно проницателен, чтобы тоже заметить это, но взгляд Селима сказал ему, что пока беспокоиться было не о чем. Даже если он сам так не думал.       Посчитал, что если бы это было что-то важное, он бы сказал.       И он сказал: о том, что их мать считается мёртвой, а на деле её похитил Ибрагим Паша. И снова во всём спутанном объяснении Баязида выступила и освобождённая ими девушка Надя, которая подкрепила повествование шехзаде словами, мол, что это она слышала об этом от окружения Шерали. В конце концов, ассасины охотились на чернокнижников и потому знали о некоторых их грязных секретах.       Баязид тогда лишь молча предоставил возможность Наде логически закончить собственную байку, и если Мехмед, кажется, проглотил удочку, поскольку его захватили гнев и негодование, то он, Селим, лишь сделал вид, что поверил: Баязид вёл себя слишком странно.       Брат дёрнул плечом, скидывая ладонь брата.       — Где сейчас Повелитель? — холодно спросил он.       — Он примет вас в саду у Чилахане, где проходят его молитвы.       Лица шехзаде вытянулись: Чилахане было отдалённой, почти заброшенной за ненадобностью частью крепости Топкапы для укрепления духа в одиночестве и лишениях.       — Сколько он уже там? — спросил Мехмед.       — С того дня, как передал дела государства Ибрагиму Паше и Оздемиру Паше.       Кулаки Баязида сжались, но он старательно держал себя в руках. Он злился на отца за всё: за детские обиды, за пренебрежение, за несправедливость — и теперь это обострилось во сто крат из-за того, что он так просто поверил главному врагу своей матери, прекратил поиски и ушёл в проклятые молитвы вместо того, чтобы спасать собственное государство от развала.       — Пойдёмте, братья, — прошипел он, направившись в сторону дверей, словно убийственный смерч. Распахнув двери так, что едва их не выломав, он резвым шагом устремился в сад Чилахане.       Мехмед и Селим последовали за братом, едва поспевая.       — Что будем делать, Мехмед? — спросил Селим негромко спустя какое-то время, обращаясь только к старшему из братьев.       — Не имею представления, брат, — глаза старшего шехзаде были темнее обычного. — Но Ибрагим Паша должен поплатиться за то, что сделал.       — Мехмед, — укоризненно покачал головой Селим, — одумайся. Мы не знаем, правда ли это.       — Ты тоже веришь ему? — сверкнул глазами старший, и он про себя почувствовал укол стыда.       — Я никому не верю. Но это нужно проверить.       — То есть для тебя его смертельная ненависть к нашей матери — недостаточный аргумент?       — Аргумент к чему? К тому, что он спутался бы с Культом, чтобы избавиться от неё? Не в его духе.       — А ты так хорошо его знаешь? — мгновенно парировал Мехмед, когда они покинули ворота главного корпуса дворца. — Не ты ли из всех нас меньше всего с ним общался?       Вдалеке показалась огромная деревянная беседка, в которой они увидели своего отца. Переглянувшись и пообещав друг другу закончить этот разговор позднее, они замолкли. Повелитель Османского государства сидел тихий, мрачный, в каком-то мешковатом балахоне, весь заросший, и перебирал длинные чётки в своих руках. Сейчас он походил на кого угодно, только не на Владыку мира.       Стража султана стояла далеко от беседки, охраняя только периметр внутреннего дворика.       Только шехзаде думали сделать шаг навстречу отцу, как издалека послышался голос, который пронёс холодок по их спинам.       — Шехзаде! Какая приятная встреча.       Ибрагим Паша шёл прямо им навстречу. Мышцы наследников напряглись почти до боли.       Селим оглядел своих братьев, и его мозг принялся судорожно думать: это могло закончиться очень плохо, если он поскорее не уведёт хотя бы одного из братьев прочь от потенциального похитителя их любимой валиде. Едва корпус Баязида сдвинулся на дюйм в сторону визиря, как стальная хватка Селима остановила его за плечо.       — Рады вас видеть, Паша, — вежливо улыбнулся Селим. Его непроницаемому лицу можно было позавидовать. — У нас аудиенция у Повелителя.       Мехмед хмуро взглянул на брата и прочёл в его глазах просьбу поговорить с дядей и не совершить ошибку. Сам он ещё крепче сжал плечо брата.       — Пойдём, брат.       Баязид ничего не ответил, только сильнее стиснул челюсти. Отойдя на несколько шагов, он снова сбросил руку брата с плеча.       — И всё же ты трус, — тихо прошипел он то, что ещё с покоев Мехмеда вертелось у него на языке. Его голос вибрировал от желчи. — Валиде похитил этот пёс, а ты лыбишься ему в лицо.       Селим вздрогнул, но понял, что поддаться сейчас на такую провокацию означало бы пойти против собственных убеждений держать себя в руках. Проглотив обиду, он обошёл брата и с холодной сталью в глазах взглянул прямо на него.       — У нас нет ни единых доказательств его лжи. У нас на руках нет ничего. И если даже это правда, и у второго человека в государстве хватило ума и фантазии обвести вокруг пальца нашего могущественного отца и избавиться от нашей матери посреди войны с Культом и собственным народом… то ты самоуверен, если считаешь, что ему будет что-то стоить избавиться от нас. Если мы выдадим себя.       Баязид с прищуром смотрел прямо в глаза брату, принимая его вызов. Конечно, рационально он понимал его доводы, но было это где-то далеко. В крови клокотала ярость, смешанная из неприязни к дяде и собственному отцу.       — Поэтому давай просто скажем отцу, что чудом остались живы, чтобы и дальше служить на благо Империи, — Селим заметил, как искривилось лицо Баязида, и быстро добавил раздражённо: — Научись уже наконец лгать и быть хитрее, Баязид. Разозлим отца — и он свяжет нам руки. И маму мы не спасём.       Последние слова подействовали правильно, и лицо Баязида немного расслабилось. Едва заметно кивнув, он последовал за Селимом к отцу.       Падишах даже головы не поднял, когда подошли его выжившие дети.       Молчание продолжалось, но шехзаде не могли начать говорить раньше отца.       — С этого дня поиски вашей матери прекращаются, — тихо сказал он сквозь седую бороду, но даже этот шёпот напугал их — столько в нём было смерти.       И не сразу шехзаде поняли: он всё-таки искал её?       — Ибрагим Паша оказался прав. Неверные давно сожгли её тело. В городе нашлись очевидцы.       Баязид тотчас напрягся, ногти его до покраснений впились в кожу. Молчать, молчать. Очевидны, ну конечно. Греческий пёс умел заметать следы — недаром Великий Визирь уже столько лет.       Тишина повисла над отцом и детьми тяжёлым мрачным грузом. Дождь едва закончился, когда они покинули покои Мехмеда, но небо все ещё было заволочено чёрными тучами, а вдалеке гремел гром. Ещё и время было практически ночное.       Наконец султан поднял голову, взглядом тем не менее ни с одним из сыновей не встретившись. Смотрел он словно куда-то сквозь воздух.       — Баязид, завтра ты возвращаешься в свой санджак.       Младший шехзаде словно онемел. Пульс оглушительно забил в ушах. Отправлять его в санджак? Почему именно его, всегда его? Почему не Мехмеда или Селима? Почему он остановил поиски матери? Почему вообще сидел такой жалкий прямо перед ним, почему не боролся?       А Ибрагима Пашу возвысил до регента и собирался, очевидно, оставлять его в этой должности при живых-то сыновьях.       — И вы вот так просто сдались, отец?       Селим почувствовал, как внутри что-то рухнуло от разочарования и страха, и зажмурился, опустив голову. Баязид, почему ты никогда не умел держать язык за зубами?       — Неужели поверили словам чужого нам человека? — и тут голос предательски дрогнул. Баязид внутренне обозвал себя девкой: глотку сдавило спазмом от подкативших слёз обиды и гнева.       Султан Сулейман сначала не ответил, продолжая перебирать чётки. И только Селим почувствовал, как похолодел воздух.       — Вам же известно о вражде между нашей матерью и Пашой, — продолжал импульсивно говорить он, едва не трясясь от гнева. В нём говорили эмоции, копившиеся много лет.       Чётки застыли в руках султана. Селим напрягся ещё сильнее.       — Дядя мог запросто воспользоваться ситуацией.       Он фактически прямо говорил султану, что тот легковерный идиот.       — И вы, не моргнув и глазом, возвысили его до наместника султаната! Поверили ему! А сейчас отсылаете меня в санджак, когда моя семья…       В теле доселе практически неподвижного султана проснулась невиданная сила: в мгновение ока его охватила дикая ярость, и он резко поднялся с места, почти мгновенно оказавшись у Баязида. Рука его взлетела, чтобы дать сыну пощёчину, и перепугавшийся Селим стремительно отстранил брата от удара отца, наполовину прикрыв его собой.       Я не трус, Баязид.       — Баязид! — взревел он, не обращая внимания на выступившего вперёд старшего сына. Глаза его пылали самой бездной, были дикими, покрасневшими. — Ах ты, нечестивец!       — Пожалуйста, Повелитель! — заступился за него Селим, хотя и чувствовал, как в костях защемило от ужаса перед султаном. — Баязид расстроен смертью матери!       — Она не мертва, Селим! — да и сам Баязид сейчас походил на порождение Иблиса в своей ярости: весь пылающий, тяжело и часто дышавший, на шее у него вздулись вены, на скулах гуляли желваки, глаза были широко распахнуты — казалось, он сейчас был способен на убийство.       Он грубо вцепился пальцами в плечо Селима, которым он прикрыл его от отца, и Селим поморщился от боли.       — Пошли вон оба! — пугающе рычал султан Сулейман, их могучий отец, победивший стольких врагов, выстоявший столько битв — и сломавшийся перед бурей, тронувшей самое сердце его власти, его столицу, его семью. — Вы все возвращаетесь в свои санджаки на рассвете!       Султан отвернулся от сыновей, отойдя затем от них на несколько шагов. Попытался отдышаться — плечи его угрожающе поднимались и опускались.       И когда Баязид, уже не сдерживая неприязни, порывисто развернулся и направился в сторону дворца, Селим сначала посмотрел ему вслед, а затем взглянул на отца, который ушёл в сторону Чилахане. И сердце его на секунду сжалось: сгорбившийся, он шёл медленно, почти жалко, и в этой разбитости чувствовался весь неподъёмный груз вины и страха, отравивший его здравомыслие.              — Хорошо, что вы остались в живых, шехзаде, — спокойно сказал Ибрагим Паша, когда они со старшим сыном Хюррем Султан прошли в другую сторону огромного сада Топкапы. — С вами наши шансы на победу повысятся.       — Благодарю, Паша, — холодно отозвался Мехмед. Ему было неприятно идти рядом с человеком, который сейчас казался ему особенно отвратительным за ту маску невиновности, за которой он скрывал свою ложь. Его мать сейчас могли мучить, унижать, а виновник шёл рядом с ним и изображал радость по поводу его возвращения.       Что за лицемер.       Мехмед сражался с желанием убить его, но обязан был оставаться спокойным, памятуя о словах Селима.       — Где же вы были? — спросил он как будто невзначай. — Командир вашего сопровождения сказал, что они нашли вас по дороге из Антальи. От вас не было вестей долгое время после отбытия в Конью.       — Нас держали в плену, — коротко ответил он, всё ещё не глядя в лицо дяде.       — И кто же?       — Мы не знаем.       — Что вас так тревожит, шехзаде? — внезапно спросил он вкрадчиво. — Вас волнует моё назначение наместником султаната?       Они остановились. Ибрагим Паша принялся внимательно рассматривать лицо своего племянника. Мехмед наконец удостоил его своим взглядом, старательно скрывая откровенную неприязнь. Отвратительно. Визирь даже не пытался выглядеть расстроенным или обеспокоенным: его лисий вид казался сейчас мерзким. И то, как он крутил свой огромный перстень на мизинце — подарок его отца, — неимоверно раздражало.       Мехмед понимал, что в нём видел его дядя. Что в нём видели высшие слои Империи — вполне талантливого, но наивного и доверчивого ягнёнка, и сам шехзаде прилагал достаточно усилий, чтобы до наступления нужных времён именно так и думали. Он умел казаться — и, возможно, это был первый раз, когда ему тяжело было носить маску. Она так и трещала по швам.       — Как меня это может тревожить, дядя? — почти ласково, по-семейному улыбнулся Мехмед. — Кому в такие сложные времена мы можем доверить управление государством?       — Кто знает, возможно, наш Повелитель и решит оставить вас наместником, раз вы вернулись живым и невредимым, хвала Аллаху? — он выразил это с лицом, будто эта мысль только пришла ему в голову.       Словно нести бразды такой опьяняющей власти было непосильным для его чистой души — и он спал и видел, как бы передать их кому-нибудь.       Мехмед, наверное, должен был снова повторить свою мысль, дескать, никто, кроме Ибрагима Паши, не мог лучше подойти на эту роль во время войны, но что-то ему не позволило опуститься так низко.       — Что ж, если это возможно, то я не предам доверие отца.       Казалось, Ибрагим удивился. Но эта вспышка оказалась мимолётной, и он доверительно похлопал племянника по плечу. Мехмед снова выдержал испытание своего терпения. Он чувствовал, как всё громче становится мысль о необходимости возмездия.       — К слову, шехзаде, — внезапно добавил визирь, когда они уже двинулись дальше по дорожке, — вы не замечали за нашей Михримах Султан ничего… необычного?       — Необычного? — внимание шехзаде тотчас обострилось. Если он только думал пальцем тронуть его любимую сестру…       — Михримах Султан очень расстроена, почти не выходит из покоев, особенно после известия о своём скором браке.       — Что? Каком браке? — Мехмеда словно ледяной водой окатили.       — Она вам не говорила?       — Не успела. Мы ещё не виделись.       — Какая досада для нашей султанши, — сокрушённо покачал головой визирь, заведя руки за спину. — Повелитель назвал её женихом Метина Оздемира Пашу.       Главу Корпуса Охотников, о которых восхищённо трещали наложницы в хаммаме? И которых в жестоком свете выставила другая, дочь жертвы их допроса? У Мехмеда внутри всё похолодело: отец собирался выдать её за этого человека?       — Оздемир Паша и Михримах Султан ещё не встречались лично. Да и я сомневаюсь, что наша султанша горит желанием увидеть поскорее своего наречённого.       — Почему же? — изобразив искреннее удивление, спросил Мехмед.       — О нём мало что известно, — протянул визирь, бросив на шехзаде оценивающий взгляд. — Он — «тёмная лошадка» Дивана. Доверять ему… непросто, хотя он и вернул нам контроль над частью города.       А вот это уже было интересным. Если Ибрагим Паша так размыто отзывался о главе Корпуса, значит был от него не в восторге. А следовательно, Метин Паша не бегал на коротком поводке у регента.       — Я бы с ним встретился.       — Мы можем отправиться вместе, шехзаде, — приятно улыбнулся визирь. — Я хотел после разговора с вами и вашими братьями посетить Корпус на Галате.       Значит, он хотел лично проконтролировать процесс их знакомства. Значит, Мехмед не ошибся в своих предположениях. Только вот познакомиться с потенциальным мужем своей сестры он хотел бы без пристального внимания Паши. Нужно было понять, как попасть туда без его ведома.       Пока Мехмед раздумывал над предложением дяди, взвешивая все варианты, он заметил, как взгляд визиря зацепился за кого-то позади него. Обернувшись, Мехмед увидел приближавшуюся к ним Надю, девушку, которую спас Баязид.       На неё надели благородного пошива белое платье, с узкой юбкой, невычурное, но приятное глазу. Видимо, Нурбану распорядилась, чтобы и её вымыли и причесали.       Мехмед проследил её путь до них, не оторвав взгляда.       — Шехзаде, — поклонилась она, как обычная джарийе из гарема, и Мехмед недоумённо выгнул бровь, — Михримах Султан ждёт вас у себя в покоях.       — Хатун, мы разговариваем, не видишь? — хмуро отрезал Ибрагим Паша, надеясь, что от одного его взгляда девушка задрожит и испарится.       Но этого не случилось.       — Михримах Султан очень ждёт, — она говорила вежливо и почти мило. Глаза только не улыбались.       — Что-то раньше я тебя здесь не видел, — визирь внимательно окинул девушку взглядом. — Платье на тебе не обычной наложницы. Кто ты?       По тому, насколько многозначительно Надя посмотрела на шехзаде, можно было понять, что весь её вид был кем-то задуман. И никто ему в голову, кроме сестры, не пришёл.       — Это моя икбал, — поняв задумку Михримах, произнёс Мехмед.       — Когда это она успела приехать? — с подозрением прищурился Ибрагим Паша.       — Когда в Амасье стало известно о том, что шехзаде нашлись, я тотчас попросила доставить меня в Стамбул.       Ибрагим Паша уже хотел было открыть рот, чтобы, очевидно, спроситься, в своём ли была уме управительница гарема шехзаде Мехмеда, чтобы позволить наложнице разъезжать по первому велению сердца, но сам шехзаде опередил его, заключив Надю в крепкие объятия.       — Я счастлив, что ты приехала.       Вид старшего наследника, обжимавшегося с обычной фавориткой на глазах у Великого Визиря, недвусмысленно дал ему понять, с какой, должно быть, любовью он относился к ней, раз столько позволял и ей, и себе.       — Как хоть тебя зовут, хатун? — спросил он.       — Надя, — улыбка осталась на её лице, но глаза стали ещё более ледяными.       Ибрагим Паша даже не сразу ответил, видимо, почувствовав от девушки что-то странное, поскольку прочистил горло и как-то нервно обратился к Мехмеду.       — Так что насчёт моего предложения, шехзаде?       — Сегодня вечером я останусь с семьей, Паша. Знакомство с Оздемиром Пашой подождёт.       — Как вам будет угодно, шехзаде, — регент коротко кивнул племяннику, а затем перевёл взгляд на его светловолосую фаворитку. Мехмед лишь краем глаза успел заметить, как он напряжённо инстинктивно протолкнул комок в горле, после чего удалился.       Когда визиря не оказалось в поле зрения, Мехмед наконец позволил себе выплеснуть накопившиеся эмоции, которые нельзя было демонстрировать даже при родных братьях. Эмоции, которые не должен был видеть никто во дворце из тех, кто знал его как «талантливого, но наивного ягнёнка» с рождения.       Лицо Мехмеда исказилось первородным гневом, и он эмоционально вспыхнул, словно факел:       — Аллах, прокляни этого пса! — в воздухе завис его напряжённый кулак.       Казалось, он и забыл о присутствии своей «наложницы».       — Я доверял ему с самого детства! Доверял! Закрывал глаза на слёзы валиде, надеялся — надеялся, что это всё домыслы об их вражде! Их с отцом связывают столько лет верной дружбы! Он женат на нашей тёте, которая и мухи не обидит! Вот проклятье нашей семьи! Вшивый дворовый пёс!       Когда он в чувствах развернулся, не в силах стоять на месте, он наткнулся на взгляд Нади. Она играла с длинной прядью своих золотистых волос, что выбилась из причёски.       — Я тоже знала одного человека всю жизнь, в плохие и хорошие времена, а он оказался предателем. Это больно, понимаю.       Мехмед, тяжело дыша, уставился на неё в недоумении. Непривычно было слышать от кого-то, кроме его сестры, такие прямые фразы, словно они были равными по статусу и просто беседовали.       — И он похищал твою мать? — спросил он, не успев скрыть издёвку.       Надя посмотрела на него холодно.       — Убил всю мою семью.       Почему-то эти слова урезонили его пылкость, и Мехмед немного успокоился. Огляделся, чтобы удостовериться, что никто его не видел.       — Михримах правда позвала меня?       — Да, но сейчас в покоях вашей сестры пытаются успокоить Баязида, так что ни о каком ужине речи пока нет. Я думала позвать вас, чтобы помочь ему, но, вижу, помощь нужна и вам.       Как проницательно. Мехмеда уже не удивляло, что Надя обращалась к шехзаде Баязиду по имени ещё с дороги — возможно, то, что именно он её спас, и сблизило их. Да и с чего бы ей смотреть на них подобострастно, подумал он, ведь рабыней-трофеем она не была, как и в целом подданной Османской Империи.       В какой-то степени это было простительно.       — А что с Баязидом? Отец ему что-то сказал?       Надя коротко кивнула. Мехмеда всё не покидала мысль, что такое подчёркнуто спокойное состояние было каким-то напускным. Или же ему хотелось так думать.       — Султан приказал возвращаться в санджак.       — Ему?       — Всем вам.       Изнутри толкнулось отчаяние, вперемешку с едва успокоившимся гневом.       — Нет, мы не можем возвращаться обратно, пока здесь война и пока мы не нашли нашу валиде.       — Баязид именно это и сказал.       Додумать было несложно.       — …И отец не посчитал это достаточным доводом. Селим был прав, — Мехмед опустил голову и пропустил отросшие волосы сквозь пальцы. — И что теперь делать?       Ответа не последовало, да и Мехмед его не ждал.       Он понимал, что ему нужно было пойти к сестре и братьям, что-то обсудить, возможно, придумать… Но не хотел. Сил не было на то, чтобы наспех смастерить ещё одну маску и нацепить её на лицо — она грозилась разбиться ещё на входе в комнату.       Ему нужно было отвлечься, и он зашагал в сторону вишнёвого сада, любимого места их матери. Не услышав за собой шагов, он повернул голову:       — Не идёшь?       Светловолосая девушка недоверчиво взглянула на шехзаде, но молча последовала за ним.       — Кем была твоя семья? — внезапно спросил он. Вопрос был стандартным для обычного разговора.       — Не хочу говорить о своей семье.       — Потому что её больше нет? — он понимал, как жестоко звучали эти слова, но боль и горечь внутри него не давали проникнуться стыдом за это. Отвлечься, просто отвлечься.       — Потому что не вижу в этом смысла.       — Ты теперь в моём гареме, — пожал плечами он, словно это было очевидным. — Должен же я знать, кто твои родичи.       — Вы всех своих рабынь так допрашиваете? — выгнула бровь она.       Это было на грани тех неприятных чувств, которые могли вырваться из его груди, подавленные, почти обратившиеся в прах. Те, что были связаны с Шемсишах, его первой и единственной любовью. Той, которую он осыпал вниманием и заботой, которая была так похожа на его сестру Михримах… и которая на смертном одре, мучаясь болями от тифа, смотрела на него с такой неприязнью…       Он так и не понял, за что его фаворитка так его ненавидела, старательно делая вид, что его чувства взаимны. Позволяя ему так думать.       — Только тех, кого из плена вытаскивает мой брат и кого моя сестра отдаёт в мой гарем, — невозмутимо отозвался он. — Или ты планируешь покинуть нас, когда мы уедем из столицы? Баязид сказал, ты ищешь своего брата.       Надя вмиг помрачнела       — За мной охотятся. Если я отправлюсь на его поиски сейчас, меня быстро поймают.       — Затем ты вообще им нужна? Или твой брат?       — Они думают, что я знаю местонахождение важной для них вещи, — вздохнула Фема устало, словно не в первый раз говорила об этом.       — Какой вещи?       — Неважно.       — Неважно? — снова вспыхнул он. — Они наши враги. Здесь всё важно. Говори.       Он остановился, чтобы прямо посмотреть на неё, заставить говорить. Мехмеда выводило из себя, что во всей этой истории с самого начала успело накопиться слишком много недосказанности и тайн, начиная от пожара в Конье, их похищением какими-то ассасинами и его собственной семьи. Мехмед смотрел в глаза этой Наде и видел, что она-то хорошо понимала, что происходит.       Казалось, что-то в её взгляде изменилось. Сначала шехзаде подумал, что это касалось его требования рассказать правду, но когда девушка побледнела так, словно увидела призрака, и резко развернулась, посмотрев туда, откуда они пришли, то понял, что нет.       Фема была до смерти перепугана.       — Что случи… — начал было он, но не успел договорить, как Надя резко вцепилась ногтями в его локоть и потащила за собой. — Куда мы?! Что такое?       — Они здесь! — смертельно взволнованно отозвалась она, побежав быстрее. — Культ здесь!       — Где?       — Не знаю, где-то там!       Пока они бежали из сада, Мехмед даже не подумал засомневаться в словах девушки. Да и времени думать об этом не было — они приближались к Чилахане. К его отцу. На Стамбул успела опуститься глубокая ночь — в Империи она была такой, что и при полной луне было сложно разглядеть что-то перед собой, а при новолунии дальше носа что-то видеть было почти невозможно. И сегодня было как раз новолуние. Та часть сада, что хорошо освещалась факелами, закончилась, но Надя словно интуитивно чувствовала, куда бежать, и свет ей был не нужен. Добежав до сада, где он и его братья расстались, Надя замерла.       — Что такое? — прерывисто дышал он от быстрого бега. — Где Культ?       Но Надя не ответила, и Мехмед даже лица её не мог в кромешной темноте разглядеть. Становилось всё холоднее, и даже тёплый кафтан не спасал. Взяв его за предплечье, она повела его за собой, но в этот раз не бегом, а лишь быстрым шагом. Она молчала, и Мехмед понял, что она словно прислушивалась. Так они и шли вперёд, к самому зданию, пока Мехмед и Надя не запнулись о лежавшее на земле тело. Мехмед опустился на колени и ощупал снаряжение, затем опустил голову, чтобы услышать дыхание. Его почти не было.       — Он спит, — поражённо прошептал он. Догадка осенила его. — Отец!       — Я не могу почувствовать, где он, — её голос дрожал. Вся напускная холодность испарилась.       — Я знаю где! — теперь уже он повёл её за собой.       Факелы, освещавшие внутренний дворик Чилахане, кто-то предусмотрительно потушил, и они практически на ощупь пробрались сквозь кромешную тьму к дверям в здание. Распахнув двери, они наткнулись на первого живого незваного гостя.       Точнее, таковым его посчитала именно Фема, поскольку Мехмед лишь на роковую долю секунды заколебался, посчитав, что человеком может оказаться стражник или евнух. Промедление могло стоить ему жизни: воздух колыхнулся от того, что незнакомец занёс руку с кинжалом над шехзаде.       Встрявшая между ними Надя с силой ударила по предплечью убийцы, выбив то, что он держал в руке. Однако звонкого удара о пол не последовало — это был не кинжал.       На лицо Мехмеда упала какая-то пыль.       — Не дыши! Не дыши! — закричала Надя, которую в следующий момент ударили по лицу, и она отскочила в сторону, стукнувшись спиной о каменную стену.       Мехмед послушно задержал дыхание и резво откатился на спине в сторону, чтобы подняться на ноги. Шум сзади поведал о том, что на подмогу одному убийце стремительно приближался другой. Но в темноте он не мог никого разглядеть. И оружия у него при себе не оказалось.       Но оно было у убийц.       Дождавшись, когда второй подойдёт ближе, Мехмед столкнулся уже с настоящим кинжалом, который полоснул его по руке, пустив кровь. В следующий момент шехзаде перехватил вторую руку, уже более осмысленно применяя техники рукопашного боя. Соперник его явно не мог предположить битвы с кем-то, вроде него, а потому движения его были скорее неуклюжими и неумелыми.       Послышался грохот. Видимо, Надя предприняла попытку снова накинуться на первого убийцу. Отвлекшись лишь на мгновение, Мехмед поплатился за это: кинжал снова полоснул его — на сей раз по груди, разрезав кафтан и добравшись до кожи. Зашипев, Мехмед в ответ ударил того кулаком — и удачно попал по лицу.       — Драная девица! — прошипел голос первого убийцы неподалёку, и Мехмед попытался вспомнить язык. Ни один вариант ему память не подкинула.       — Нужно уходить, госпожа уже снаружи! — сказал ему другой запыхавшимся голосом. — Приказа трогать их не было!       Оба убийцы тотчас исчезли. Мехмед провёл здоровой рукой по ране на груди и тут же почувствовал, как увлажнились кровью руки. На одежде была ещё какая-то крошка, по ощущениям почти острая.       Подумав, что разбираться с этим было не время и не место, он отряхнул её с себя и направился в сторону, где должна была быть Надя.       — Где твой отец? — взволнованно произнесла она. — Нужно найти его.       Все свечи, факелы и лампы были так же потушены, как и во внутреннем дворе, но Чилахане, как помнил Мехмед, было зданием небольшим, с линейными коридорами, а потому, пройдя совсем немного, они наткнулись на самую большую дверь — она была открыта.       Судорожное дыхание и нервные всхлипывания за ней они услышали ещё до того, как распахнули её. В этой комнате свет был: горели лишь два канделябра. Сотня ножей страха впились в сердце Мехмеда, когда он напряг зрение и разглядел в дрожащем сгорбившемся клубочке, сидевшем в углу, родного отца. Повелитель Османской Империи сейчас перепуганно взирал на сына, брови его стояли домиком, открытый рот впускал и выпускал воздух, колени он подогнул под себя, словно пытаясь уменьшиться в размерах.       — Кто вы? — спросил он, и в голосе Повелителя мира звенел животный страх. — Что вам от меня нужно?! Где я?       Мехмед поражённо застыл, как вкопанный.       — Отец? Отец, это я, Мехмед, — он сделал попытку подойти ближе, выставив вперёд руки, но отец резко отодвинулся от него на другую сторону и ползком перебрался в другой угол. Комната и так была очень маленькой, и выглядело это, словно перепуганный жеребёнок пытался сбежать от хищников.       — Не подходи ко мне! Не подходи! Шайтан! Изыди! Именем Аллаха, изыди!       — Что с ним? — глаза Мехмеда испуганно округлились, голос дрожал.       — Мы опоздали… — покачала головой Надя. — Его прокляли.       Те двое были ответственны за это. Страх и отчаяние в очередной раз нахлынули на него с головой.       — Я позову стражу, пусть догонят их!.. — и он импульсивно двинулся в сторону выхода, как Надя остановила его.       — Они лишили его памяти и рассудка, — объяснила она напряжённо. — Что будет с людьми, когда они поймут, что Культ добрался и до дворца?       Она была права. Мехмед сделал глубокий вдох.       — И что делать?       Отец тем временем начал судорожно читать молитвы на арабском, глядя на собственного сына, как на настоящее порождение ада.       — Сообщи остальным… — предложила Надя, подходя ближе к султану Сулейману. Тот едва не вжался в стену. — Я прослежу, чтобы он не навредил себе.       Он молча выбежал из Чилахане. Сколько ещё горя должно было опуститься на их семью?