Демоны порока

ИНШАЛОСТ

      Совсем исхудавшие от недоедания и переживаний пальцы Хюррем Султан до боли впились в решётки окна её комнаты, из которого она могла наблюдать за площадью перед Чертогом. Это был единственный пейзаж, который она могла наблюдать в последние… месяцы? Сколько вообще прошло времени с того момента, как она оказалась здесь? Хюррем не узнавала себя: её волосы сильно выпадали, кожа испортилась, желудок постоянно болел от плохой еды и её малого количества, а мучившие её головные боли становились всё сильнее.       А когда надрывный кашель её стал сопровождаться кровяными выделениями, она с липким ужасом поняла: смерть голодной тенью приближалась к её телу. Головные боли едва уменьшались благодаря зельям, которые ей приносили безмолвные ведьмы, но больше никаких подкожных введений ей не делали. Ксана больше не посещала её темницу, которую они с издевательской улыбкой назвали «опочивальней нашей гостьи-султанши». Сырость подземелий и отсутствие солнца превратили её в мертвенно-бледное подобие себя, но у султанши больше не оставалось сил бороться с этим — или хотя бы переживать, рвать на себе волосы.       Волос не было, чтобы их вырывать.       Но не это окончательно подкосило её душевное состояние.       Хюррем была уверена, что ей хватит сил разорвать решётки к Иблису на железные куски, когда её взору предстал Ишкибал, который нёс на руках её Луноликую дочурку. Султанша осипшим голосом пыталась дозваться хоть до кого-то, чтобы её освободили, позволили прикоснуться к Михримах, которая истекала кровью — но её никто не слышал. И когда чернокнижники, суетившиеся вокруг правой руки своего магистра, скрылись за дверьми Храма Каллисто, Хюррем в немом рыдании упала на колени. Это было невыносимо: её любимый ребёнок умирал там, в этом проклятом храме, вокруг неё носились насильники и убийцы, нечестивые колдуны, а она не могла даже увидеть её лицо.       Не в состоянии даже кричать, ослабленная до такой степени, что с трудом могла ходить, Хюррем молила Аллаха, чтобы тот оборвал её дыхание прямо в то мгновение. Единственное, что поддерживало в ней жизнь, несмотря на воздействие колдовства, голода и сырости, это были встречи во снах с Ибрагимом Пашой. И даже они с того дня, как Ксана перестала её навещать, прекратились. Чтобы султанша не умерла, чернокнижницы и другие адептки приносили ей зелья и следили за тем, чтобы она их исправно пила, но и это лишь оттягивало её смерть. Хюррем бы сейчас отдала всё, чтобы достучаться до сознания своего злейшего врага и сделать всё, что бы он ни попросил, чтобы он ворвался в Иншалост и разорвал всех культистов на части, освободил её и позволил обнять свою дочь, пока она не испустила дух.       А Михримах умирала — сердце матери это чувствовало с такой острой болью, что Хюррем казалось, что это она сейчас истекала кровью, что это её внутренние органы отказывали, что это её лёгкие вот-вот откажутся перекачивать воздух.       Хюррем не помнила, что было после этого — возможно, она провела в беспамятстве несколько дней, поскольку после того, как её пальцы отпустили решётки, а сама она упала на спину в своей темнице, она ничего не помнила.       А затем её привёл в чувства тот самый беловолосый чернокнижник, в котором Хюррем Султан узнала Ишкибала, энтропанта и правую руку магистра Сандро. Хюррем много слышала о нём от перешёптывающихся адепток и чернокнижниц, если ей и удавалось что-то слышать — в Иншалосте зрение султанши из-за темноты сильно испортилось, но взамен обострился слух.       Когда в полной размытости султанша, едва сумевшая разлепить веки, увидела худощавое лицо сероглазого беловолосого чернокнижника, Хюррем, сначала не узнавшая его, внутри почувствовала облегчение:       — Костлявая пришла… — вздохнув, султанша из последних сил принялась читать предсмертную суру: — Ля иляха илля Ллах…       — Рано тебе ещё умирать, султанша, — грубо вцепился в её плечи Ишкибал, потряхивая ослабевшее тело. Прикосновения энтропанта проносили странные вибрации по телу, и Хюррем ощутила прилив какой-то энергии. — Твоя дочь тебя ждёт.       Сердце пропустило удар, а затем со всей силы ударило её по рёбрам. Султанша резко распахнула глаза, словно её ударили по грудной клетке булавой, и подскочила на кровати, оглядываясь. Последние месяцы она не чувствовала себя настолько живой.       Ощупывая себя в недоумении, женщина повернула голову к беловолосому чернокнижнику.       — Что ты сделал?       — Это временно. Давай, поднимайся, пока я не передумал. Ты нужна Михримах.       Султанша покорно поднялась с кровати и последовала за Ишкибалом, который, казалось, едва мог сохранять спокойствие от переживаний. Так она бы и вышла из своих покоев, как резкий звук лязга цепей и характерная боль в запястье от наручника остановил обоих.       — Цепи… — начала было Хюррем, показывая свои кандалы, как взмах руки Ишкибала остановил её. Замочек на наручнике щёлкнул, и железный браслет упал с запястья султанши, являя лиловые синяки. Повернув голову в сторону энтропанта, она увидела лишь его тень: Ишкибал уже направлялся вон из покоев кадины султана.       Но и Хюррем не нужны были напутствия: едва осознав в полной мере, к кому она направлялась и что только что случилось, окрылённая, она едва не обгоняла Ишкибала по дороге в неизвестном направлении.       Он не солгал и привёл её в небольшую комнату, которую Культ, по всей видимости, выделил для Михримах. В серой комнатке, кроме её дочери, находилась и Ксана.       Её маленькая дочка лежала на спине без движения на узкой кровати, беззащитная, одинокая, и у Хюррем сердце сжалось и забилось быстрее от переполнявших её эмоций: страх, счастье, отчаяние, волнение — всё перемешалось внутри неё. Кинувшись к любимой дочери, Хюррем окружила её руками и со всей силы прижала к себе. Нос защипало от жгучих слёз, и она тотчас, не сопротивляясь, дала им волю. Михримах не реагировала на мать и бездумно смотрела куда-то в одну точку перед собой, пока горячие руки её матери бездумно блуждали по её макушке, лбу, а падавшие слёзы увлажняли открытую шею Луноликой.       — Что с ней? — красное от слёз лицо Хюррем повернулось к главам Культа. Те без эмоций наблюдали за тем, как страдала мать, чувствуя жизнь в теле дочери, но не видя её в любимых синих глазах. Ладони матери прикоснулись к щекам дочери, поворачивая голову к себе, но взгляд юной султанши так и не обрёл осмысленность. — Что вы с ней сделали, животные?! Ксана!       — Это усмирение, — без толики хоть каких-то чувств произнесла верховная ведьма, скрестив руки на груди. — Михримах прошла истязания и стала одной из нас. Ишкибалу пришлось усмирить её во имя всеобщего блага.       — Что?.. — руки женщины задрожали. Видеть Михримах такой было страшнее всего. Почему Аллах не забрал её душу, чтобы она не могла видеть всего этого? Почему Всевышний послал такие ужасные наказания её дочери? И ей, чтобы она была вынуждена видеть всё это своими глазами? — Усмирили? Как бешеную собаку?       Губы Ксаны изогнулись в лёгкой самодовольной улыбке.       — Твоя дочь сама избрала этот путь. Сама захотела сыграть в игру с силами, которые ей были неведомы. Эти силы убили бы её в любом случае. Мы же огранили их — и подавили волю, чтобы они не вырвались наружу и никому не навредили.       Хюррем прижала голову дочери к своей груди и зарыдала.       — Мой бедный ребёнок… моя доченька… Что вы за звери… зачем вы позвали меня сюда? Поиздеваться? Страданий всего Стамбула и моей семьи вам было мало?!       Силы, данные ей энтропантом посредством колдовства, пробудили в ней необузданную ярость, и султанша в пару движений оказалась подле Ишкибала, принявшись неистово колотить его по груди. Толкать, пинать, лишь бы тот каким-то образом почувствовал всю ту боль, что она испытывала в этот момент.       Взмах руки Ксаны — и горло Хюррем сковывает спазм, перекрывший ей доступ к воздуху.       — Довольно истерик, Хюррем. Материнская энергия была нужна Михримах для восстановления силы тела. Потому Ишкибал и привёл тебя.       — Восстановления? — захлёбываясь слезами, зарычала Хюррем. — Восстановления для чего?! Что вы собрались с ней сделать?! Сделать такой же, как вы? Сделать из моей дочери оружие Культа?!       Ксана вместо ответа кивком показала Ишкибалу вытурить Хюррем из комнаты Михримах. Беловолосый энтропант молча вцепился в плечо женщины и, взмахнув ладонью прямо перед её глазами, заставил потерять сознание. Поволочь прочь бессознательное тело было проще.       С того дня Хюррем не видела Михримах. Энергия, данная энтропантом, исчезла, и султанше стало ещё хуже. Понимание, что дочь была жива, было лишь жалким поводом для радости: фактически, Михримах была живым мертвецом, бездушной куклой, новоиспечённой ведьмой на службе у интриганки Ксаны.       От Луноликой султанши, гордого львёнка, которого знала Хюррем Султан, ничего не осталось: кадина могла наблюдать в окне, как взращивала её способности верховная ведьма Ковена, какие успехи демонстрировала молчаливая кукла в лице её погибшей дочери.       Для Хюррем Михримах была уже мертва — там, в серой комнате Чертога, куда её приволок Ишкибал, она обнимала лишь её оболочку.       А Ксана действительно переключила всё своё внимание на новую ученицу. Всей природы колдовства Хюррем не знала и не хотела знать, но, по всей видимости, что-то в её дочери оказалось интересным для Культа, раз тренировала её сама верховная ведьма. Ишкибала рядом с Михримах она не видела — по крайней мере, на той площади, где Клариче занималась взращиванием своей новой подопечной.       Михримах демонстрировала удивительную прилежность, какую не показывала собственным учителям в Топкапы. Луноликую науки никогда не интересовали в должной мере: всё её внимание было сконцентрировано на историях других людей, интригах и политическим сплетнях. В их обсуждении и обдумывании она находила огромное для себя удовольствие. Пройдя какой-то чудовищный ритуал, дочь султана беспрекословно слушалась всего, что ей говорила с огромным интересом занимавшаяся ей Ксана. Верховная ведьма не была ласкова со своей ученицей: не пренебрегала ударами и грубыми словами, порой наказывала воздействием на психику — лишь завидев это в окне, Хюррем Султан отворачивалась, не в силах даже плакать. Но и в другие дни Ксана поощряла полное повиновение избранницы Ишкибала, позволяя ей всюду следовать за собой и впитывать те знания, которые ей мог предоставить Культ. Вокруг Михримах Султан было сконцентрировано много внимания, но Хюррем с тяжёлым сердцем понимала, что интерес к её дочери был обоснован отнюдь не добрыми мотивами.       Смысл жизни Хюррем Султан был потерян. Придя к этому осознанию, султанша просто легла на кровать и, посмотрев в потолок, пришла к решению больше не принимать ничего из рук культистов и адептов. Она не собиралась больше жить. Культ стремительно набирал силу, и Хюррем не могла жить с мыслью, что, пока она сидит здесь, в темнице Иншалоста, жизнь её сыновей обрывает её собственная дочь.       Одна эта мысль вызывала желание каким-то образом перерезать себе вены прямо здесь.       Сейчас Хюррем лучше всего понимала свою бедную золовку в лице Хатидже, когда та захотела умереть, перерезав себе вены в хаммаме после убийства сына.       Вернее… после смерти маленького Мехмеда, в которой была виновата она, Хюррем.       Сейчас вся её жизнь яркими пятнами проносилась перед её влажными от немых слёз глазами. Все ошибки, все грехи — всё это огромным тяжёлым грузом ложилось на её душу. Она была готова умереть. Никакой надежды, никакого просвета — её жизнь закончилась в момент, когда её дочь умерла и превратилась в бездушную марионетку ненавистного Культа.       Так Хюррем провела ещё какое-то непонятное количество дней. Идея не есть и не пить провалилась — адептки, следившие за тем, чтобы жизнь не покинула тело Хюррем Султан раньше времени, находили способ насильно запихать в горло султанши еду и питьё. И те самые зелья, которые погружали её сознание в туман и ослабляли головные боли. Жизнь на опиатах была хуже смерти. И однажды Хюррем это окончательно надоело: в комнате предусмотрительно не было ничего, что помогло бы ей оборвать свои мучения, но мысль о латунном шприце, который раньше ей приносила Ксана, воодушевила Хюррем. И в один из дней она попросила одну из адепток принести именно его, чтобы как можно быстрее зелье попало в кровь и подействовало — иначе её голова грозилась разорваться на части.       Чернокнижница в маске послушно вышла из покоев — и когда она вернулась, Хюррем была готова использовать его не по прямому назначению.       Когда маленькая коробочка со шприцем была открыта, Хюррем закашлялась, вызывая те самые кровавые выделения. Адептка замерла, увидев их.       — Принеси мне воды, — слабым голосом попросила султанша, указав кивком головы на кувшин с водой неподалёку.       Адептка послушно поднялась и направилась к столику с кувшином и кубком, пока Хюррем, не теряя ни секунды, схватилась за шприц и направила его иглу к своему горлу, готовясь перерезать его.       — Нет! — заверещала адептка, выронив кубок, и этот голос заставил Хюррем замереть. Чернокнижница вытянула вперёд руку в бессильной попытке как-то остановить султаншу и, заметив промедление женщины, кинулась отбирать у неё орудие самоубийства.       Убрав шприц в шкатулку, адептка предприняла попытку быстро покинуть покои женщины, почувствовав, должно быть, как внимательно на неё смотрит Хюррем Султан, но не успела: худые пальцы мёртвой хваткой вцепились в плащ перепуганной особы.       — Покажись! — приказала Хюррем, чьё сердце забилось сильнее.       Плечи замешкавшейся адептки поражённо опустились. Поставив шкатулку на столик рядом с кроватью, она откинула капюшон и сняла с лица чёрную маску. Бронзовые блестящие кудри опустились на плечи, и сверкающие от слёз синие глаза виновато посмотрели на невольницу Культа.       Ослабевшая рука Хюррем Султан отпустила плащ адептки.       — Михримах! — сипло прошептала Хюррем.       Это не была та бездумно смотревшая в одну точку её доченька, которую она тогда посчитала для себя мёртвой. В глазах этой адептки она увидела жизнь: в них были любовь, вина, переживания, страх и радость. Все оттенки эмоций, которые она не могла не узнать, переливались в этих родных синих глазах.       В следующий миг мать и дочь крепко обнимали друг друга до хруста суставов.       — Михримах! Солнышко моё! Это действительно ты…       — Да, Валиде… Это я, — тихо ответила Михримах, чей голос утонул в ткани платья матери, куда она уткнулась лицом. Её руки крепко обнимали шею и спину Валиде, словно они не виделись сотню лет, словно она боялась её отпустить хоть на миг.       Хюррем и плакала, и смеялась. Отстранившись на секунду, она, как в тот роковой день, положила ладони на влажные щёки дочери и почувствовала невероятное счастье: горячие, пышущие жизнью и радостью от долгожданной встречи.       Большие пальцы Хюррем стёрли слёзы со скул дочери.       — Родная моя девочка… Как это возможно? Я видела тебя там, живую… и неживую. Ксана сказала, тебя усмирили.       — Тш-ш… — Михримах пальцем показала матери говорить тише и оглянулась, проверяя, закрыта ли дверь. — В Иншалосте у стен есть уши, Валиде. Давайте сядем подальше от дверей и стен.       Пока Хюррем послушно опустилась на кровать, ей удалось получше разглядеть Михримах. Её дочь действительно неуловимо изменилась за эти месяцы: в жестах исчезла манерность, уступив место какой-то осторожности, взгляд стал пронзительным и внимательным, она двигалась тихо, но уверенно, словно кошка на охоте. От Михримах веяло какой-то странной взрослой мрачностью, словно на её плечах лежал груз ответственности за весь мир.       Ксана разодела её в одежды, которые носили ведьмы Ковена: иссиня-чёрная мантия показывала её принадлежность приспешницам верховной ведьмы, а чёрная тканевая юбка, такого же оттенка и материала дублет и белая рубашка, которую её дочь заправила в юбку и подпоясала кожаным ремнём, отражали особенность её положения при Культе. Вьющиеся тёмные волосы были фривольно распущены и ниспадали на грудь и спину. Михримах совсем не была похожа на невольницу или безвольную марионетку, с помощью колдовства убивавшую всех, на кого ей показывали её хозяева.       Подойдя к окну, Михримах осмотрела площадь.       — Они скоро вернутся, у нас мало времени, Валиде.       — Это ведь ты с того дня ухаживала за мной? — взволнованно спросила Хюррем Султан.       — Да, — прозвучал сухой ответ.       — Как ты могла так со мной поступить, дочка? — счастье перемешалось с обвинением в её голосе. — Моё сердце разрывалось от боли, когда я поняла, что эти монстры с тобой сделали. Я думала, тебя лишили воли! Думала, ты стала куклой на их службе.       Юная султанша отошла от окна и присела рядом с матерью, тем не менее старательно избегая её взгляда. Странная далёкая мысль уколола Хюррем: Михримах не выглядела теперь явно радостной от их воссоединения.       — Не стала, Валиде. И вы не должны были об этом знать.       — Как так? — Хюррем схватилась за руки Михримах. — Как мать может о таком не знать?       — Поэтому, — Михримах многозначительно окинула её взглядом. — Ксана и Сандро не должны знать, что Ишкибал не усмирил меня. А ваш взгляд слишком красноречив. Вы можете выдать нас.       — Но почему? Что вообще происходит, Михримах? Расскажи мне — уже поздно от меня что-то скрывать.       Михримах тяжело вздохнула, снова оглядываясь.       — Ксана и Сандро прибыли в Стамбул, чтобы отыскать Коготь Шабаша. Это такой кинжал. Очень старый кинжал, обладающий колдовской силой. Во имя того, чтобы получить его, они готовы перевернуть вверх дном весь мир.       — Какой силой он обладает? — Хюррем крепче сжала ладони дочери.       — Это сложно объяснить… — пожала плечами её дочь. — Он многократно увеличивает силы чернокнижника, который им владеет, фактически… ломает законы природы вокруг него. Но это не главное. Коготь Шабаша… меняет сценарий реальности, — слова было очевидно сложно подбирать, — всё обращается в пользу того человека, который им владеет: удача, судьба, Аллах — как угодно.       Хюррем недоумённо моргнула.       — Культ хочет получить ту власть, которую он заслуживает. Хочет перестать прятаться, занять полноценное место в обществе, возыметь возможность влиять на историю, стать движущей силой прогресса. И получив Коготь Шабаша, они добьются этого.       — Этот артефакт находится здесь, в Стамбуле?       Михримах кивнула.       — Ишкибал рассказал, что ранее он находился у императора Константина и его семьи. По этой причине Константинополь такое долгое время был непобедимым. С его помощью армии, нападавшие на город, поражали болезни, погибали высланные им подкрепления, происходили несчастные случаи с командирами. Цепочки счастливых совпадений — всё это подвластно Когтю Шабаша.       — Значит, когда пал Константинополь…       — Подробностей пока не знаю, но Константин каким-то образом предал доверие старого Культа — тех, кто ему помогал за определённую плату. Тогда раскол с чернокнижниками стоил ему жизни и жизни целой Империи. Но Елена Палеолог, его племянница, успела спрятать Коготь так, чтобы старый Культ не мог его найти. Много лет спустя, София Палеолог, её младшая сестра, запутала следы и вынудила впоследствии Культ отправиться на поиски по северо-западной Европе.       Кусочки мозаики постепенно выстраивались в голове султанши. Вкупе с осознанием, как опасен был этот загадочный артефакт. Нельзя было допустить, чтобы он попал в руки Ксаны и Сандро — тогда надеяться на Судьбу было попросту невозможно: та собиралась встать под знамёна Культа.       — Сандро и Ксана многие годы искали артефакт и выяснили, что он находится в Стамбуле, где-то в подземельях под Топкапы.       Глаза Хюррем расширились: они столько лет жили прямо над такой могущественной вещью, ни о чём не подозревая?       — Нельзя позволить, чтобы Культ заполучил этот артефакт, — прошептала султанша, пряча лицо в ладонях. — Сколько людей погибнет тогда… И вся наша семья — в первую очередь.       — Необязательно, — осторожно пробормотала Михримах, пожимая плечами. — Исконно у Культа не было дурных целей. Это были люди, от которых отвернулись в обществе из-за того, что они видели, чувствовали и умели больше, чем они. И которые объединились, чтобы защитить себя. Если отдать им артефакт, они уйдут из города. Покинут Империю.       Хюррем Султан почувствовала, будто её спину ошпарили кипятком. Она медленно отняла лицо от ладоней, в полном неверии посмотрев в глаза дочери.       — Что я слышу, Михримах?.. Как ты можешь о таком даже помыслить?       — Я просто хочу, чтобы всё это закончилось, — вздохнула новоиспечённая ведьма, отворачиваясь. — Я… многое видела там… за границей смерти, Валиде. Многое переосмыслила. И поняла, что борьба иногда бывает попросту бессмысленна.       — Ты говоришь о людях, которые прокляли твоего отца, которые охотятся на твоих братьев, заражают чумой колдовства и разврата города… Я оказалась здесь по их вине!       — Вас предал Ибрагим Паша, — холодно поправила Михримах, осторожно глядя на мать исподлобья.       Хюррем в ярости всплеснула руками.       — О чём мы толкуем, Михримах?! Взгляни на меня! Я умираю.       Ледяные руки дочери вцепились в рукава платья Хюррем.       — Я не дам вам умереть, Валиде, — резко отчеканила султанша, тем не менее снова отводя глаза: выдерживать давление матери ей было тяжело. Руки её сжали в кулак ткань её платья. — Если вы погибнете, я обрушу Иншалост на их головы. Я смогу!       Хюррем раздражённо всплеснула руками, отдёрнув ладони Михримах. Встав с постели, она, бледная, исхудавшая, из последних сил злобно посмотрела на дочь. Или не её Луноликая малышка сейчас сидела перед ней? Может, Культ всё же отравил её разум, подчинил себе — и всё это лишь уловка, игра?       — И снова твоя самонадеянность. Снова ты полагаешь, что «обрушишь» что-то на голову врага? Разве не поэтому тебя едва не поймал Ибрагим Паша в своей пыточной, разве не поэтому ты оказалась здесь?! Разве не поэтому они сделали тебя… такой, — лицо султанши скривилось в отвращении.       — Это был мой выбор! — повысила голос Михримах. — Хоть раз в жизни я хотела сделать выбор сама! Я не жалуюсь, Валиде. Я хочу делать свой выбор и совершать свои ошибки! Разве это грех?       — Твои ошибки стоят другим свободы.       — Вы вините в своём заточении меня? Напомню вам ещё раз, Валиде, что оказались вы здесь, поверив червю по имени Ибрагим Паша! Вы путаете причину и следствие!       Когда Хюррем услышала истеричные нотки в голосе Михримах, черты лица её исказились трагедией, и она, подойдя к дочери, резко обхватила её лицо руками, мелко задрожав.       Раньше она прикасалась к этим румяным щекам, любовно сжимая их, и они делали её дочку похожей на маленького бельчонка, которого юная Александра завела себе в детстве в Рутении. Синие глаза Михримах всегда горели пытливым любопытством, дерзостью… И сейчас это не изменилось.       Только щёки её осунулись так, что на беззащитного зверька её прелестная Луноликая девочка не была более похожа. Кожа её была тонкой, бледной, а в глазах, помимо привычных любопытства и дерзости, сейчас стояло что-то другое, тяжёлое, пронзительное…       Чужое.       Так и смердящее Культом, их идеями, их жизнью.       Пальцы Хюррем погладили тонкую бледную кожу под подушечками. Губы её задрожали от накативших слёз потери.       — Родной мой ребёнок… Моё солнышко, мой маленький бельчонок… Прошу тебя, одумайся.       Но тщетно: Михримах не слышала мольбы в голосе матери. Не слышала взывания к благоразумию, к семейной крови. Посвящённая в запретные искусства, она ощущала свою силу, новые возможности, жаждала признания — и в любом порицании видела недоверие к себе, чувствовала большую недооценённость.       Этим можно было объяснить ту вспышку раздражения, которой сверкнули глаза дочери. Михримах опустила голову.       Хюррем отняла руки от её лица и отвернулась к стенке, почувствовав жгучую боль внутри, прямо в диафрагме, разъедающую.       Потеряна. Всё потеряно. Всё рассыпалось.       — Валиде? — обратилась к ней Михримах как будто робко.       — Я не знаю, о чём нам с тобой разговаривать.       — Посмотрите на меня.       — Глядя в твои глаза, я не вижу своей доченьки. Я вижу орудие Культа. Культа, погубившего нашу Империю. Разрушившего всё, чем мы жили. Встав на их сторону, ты перестаёшь быть частью нашей семьи, Михримах. Ты более не султанша.       Если бы Хюррем повернулась, то увидела бы, как задрожали у неё руки.       — Ты мне не дочь.       Слова обожгли язык, вонзились ядовитыми иголками прямо под ногти, в сердце, под кожу.       Молчание превратилось в вязкую, давящую, свинцовую тучу.       Михримах поднялась с места, в глумливой тишине звучал только стук каблуков её сапог и шорох мантии о ледяной пол.       — Я выяснила, что Ксана контролирует действия какого-то человека в Стамбуле, — холодным и чужим голосом заговорила Михримах, словно читала строчки из книги. — У неё есть лазутчик.       Хюррем даже не повернулась в её сторону. К чему ей эта информация?       — И этому лазутчику начинают доверять мои братья. Кто этот человек, я не знаю: Ксана не подпускает меня к себе, я случайно узнала об этом… — мать ей так и не отвечала. — Помочь вам сбежать отсюда я не могу. Это опасно для вас.       Но она её уже не слышала: в голове её вертелись самые страшные картины. Кто же мог подобраться к её сыновьям? Если приспешники этих ублюдков сумели отравить душу её дочери, то добраться до остальных её детей им будет нетрудно. У султанши похолодели руки: она не могла позволить культистам лишить её остатков её родных.       Как она могла предупредить их? Что могла сделать? Хюррем была готова зубами прогрызть себе землю наверх, в город, лишь бы сообщить своим сыновьям о лазутчике Ксаны.       — Я могу снова отправить ваше сознание к Ибрагиму Паше.       Слова, которые раньше Хюррем Султан считала бы самыми ядовитыми в своей жизни, теперь звучали как спасение. Смерив Михримах пронзительным взглядом, султанша вцепилась той в руку.       — Сделай это. Примени любое своё проклятое колдовство, но отправь меня к Ибрагиму! Сейчас же!       — Я это сделаю, Валиде. После я… возможно, не смогу вас навещать: я должна покинуть Иншалост.       — Делай, что хочешь, но не причиняй ещё больше вреда своим братьям, — прозвучал ядовитый, полный боли ответ.       В крови султанши кипел и бурлил страх. Опустившись на кровать, она закрыла веки и глубоко вздохнула — умерить сумасшедший пульс и болезненное дыхание, как после часового бега, было тяжело. Михримах возвышалась над матерью, ладони её были влажными: впервые она полноценно пользовалась по своей воле талантами колдуньи, которыми внутренне гордилась, за которые считала себя особенной, но и которые боялась использовать. Словно бы это действительно пригвоздило к ней клеймо предательницы собственной семьи.       Но именно сейчас она собиралась использовать его, чтобы спасти своих братьев.       Михримах поднесла к губам матери кубок с разбавленной в ней тривильерой — за столько времени Хюррем уже успела запомнить название этой странной ягоды. По мере того, как дыхание султанши успокаивалось, а кожу начало пощипывать фантомными прикосновениями колдовства Михримах, сознание Хюррем Султан начало погружаться в такой сладостный полумрак и туман. Она почти соскучилась по нему: то были единственные минуты (часы?), когда бесконечные головные боли отпускали её, и истощённое, уставшее тело переставало чувствоваться — словно её дух освобождался.       Этот самый момент Хюррем помнила: словно погружение в воду.       В фантомных руках её, не обременённых плотью, появилась сила, мысли очистились от патоки спазмов и боли. Она была снова призрачно свободна от Иншалоста.       Поняв, что заклятие дочери действовало, Хюррем принялась судорожно оглядываться в поисках Ибрагима. Время, времени было так немного!       И она увидела его.       Великий Визирь был сам на себя не похож: бледный, осунувшийся, вокруг чёрных зрачков полопались капилляры, под нижними веками залегли фиолетовые синяки — казалось, он много суток толком не спал. Окружение Ибрагима Хюррем не узнавала: это не был Арсенал, дворец Хатидже или Топкапы. Вокруг визиря, обычно до крайности чистоплотного, были разбросаны бумаги, отовсюду исходил запах алкоголя и затхлости — казалось, он в сумасшествии раскидывал вокруг себя вещи.       Хюррем так давно не видела кого-то, кроме культистских адептов. Так давно не видела солнца.       Что, увидев визиря, мелко-мелко задрожала от волнения.       Дом. Даже такой. Даже косвенный, однажды враждебный. Муж сестры её супруга. В эту самую секунду, на самую толику мига, казалось, она была почти счастлива его видеть.       — Ибрагим! — окликнула она его слабым голосом.       Паша тотчас вздрогнул, как давно болеющий неврозом, и с каким-то диким блеском в глазах посмотрел на неё. Бумаги, которые он с ненавистью сжимал в руках, выпали из его рук.       — Хюррем Султан?       Она сделала несколько коротких шагов в его сторону, почти даже не скрывая, что не собиралась устраивать очередного спектакля на сей раз. Весь её вид кричал о том, что она пережила там, в бездне Культа.       Но и Ибрагиму было не до глупых кудахтаний, как когда-то в молодости окрестила его высокопарные диалоги с ней Хюррем. Почти на импульсе подойдя к султанше, он взял её за плечи и со страхом оглядел.       — Что с тобой там сделали? — почти волнение. Почти. Здравый смысл? — Ты выглядишь… не так, как в прошлый раз.       Ощутив всю материальность его прикосновения к себе, Хюррем почувствовала мгновенную слабость в ногах. Визирь с присущей его мужскому началу вежливостью отвёл госпожу к диванам, предварительно сбросив оттуда книги и бумаги. Нахождение рядом с тем, кто был связан с ней проклятьем, полегоньку возвращало внутренние силы и энергию. Спустя минуту, пока она приводила дыхание в порядок, а Ибрагим её очень внимательно рассматривал, султанша устало потёрла лоб.       Сумбурно Хюррем пересказала Ибрагиму произошедшие с ней события в Иншалосте.       — Теперь понятно, почему ты так паршиво выглядишь, — когда Хюррем почувствовала себя лучше, легче дышаться стало и ему. Привычно вальяжно откинувшись на диване, он закинул ногу на ногу и приложил палец к виску. Вторую руку он закинул на спинку дивана, где сидела султанша. Она смерила этот жест скептическим взглядом и покачала головой: манеры павлина не выжечь даже калёным железом.       — Да и ты не красавец, паша, — помолчав, она добавила задумчиво: — Ты сказал, что я выгляжу «не так, как в прошлый раз». Что ты имел в виду?       На её глазах Великий Визирь Османской Империи сначала побледнел, затем тотчас покрылся багровыми пятнами. Спина его напряглась, и поза стала менее величественно выглядеть. Он поспешно отвёл взгляд, состроив максимально безразличный вид.       — Не так, как во дворце, очевидно же. Обычно на вас была огромная корона, размером с церковную паникадилу, шёлковые пурпурные платья, изумруды и золото на всех частях тела.       Хюррем выгнула бровь.       — Рассказывай свои истории Хатидже, дорогой Паша. Я умею видеть, когда ты лжёшь.       — Хочешь сказать, что все эти двадцать лет ты видела, когда я лгу, и намеренно попадала в ловушки?       — Хочу сказать, что чувствую, когда ты лжёшь, или, как сейчас, пытаешься увести разговор в сторону, — она повернулась к нему полубоком, — это важно, Ибрагим. Ты видел меня до этого?       Визирь с недоверием оглядывал султаншу: услышанное явно озадачило его.       — Смотря, что ты помнишь.       — Мы виделись в Арсенале, когда ты говорил с Матракчи. Тогда мои дети вернулись в Стамбул.       Ибрагим тотчас подорвался с дивана, словно ошпарившись. Чёрные глаза почти испуганно забегали по комнате, кулаки то сжимались, то разжимались. Султанша смотрела на это сначала с недоумением, но не стоило быть семи пядей во лбу, чтобы не осознать со вздохом:       — Ксана тебя обманула.       — Мерзкая ведьма! — проревел Ибрагим, тяжёлый взгляд его пылал яростью и каким-то непонятным отчаянием. Словно он был не рассержен, а больше… огорчён?       — Что там случилось? Когда это было? Что она тебе сказала в моём обличье?       — Я не понимаю… — возбуждённо шипел он, водя в воздухе напряжёнными ладонями. — Всё было так реально. Она… эта мразь говорила, как ты. Знала вещи, о которых могла знать… только ты, — последние слова он выдавил с ненавистью, почти рыча, глядя на неё пылающими глазами.       Хюррем поднялась с места, заражённая нервозностью Ибрагима.       — Ты объяснишь?       Паша витиевато выругался, словно позабыв о её присутствии.       — Это невозможно. Проклятие связало нас. Я чувствую твои эмоции, ты — мои. Это касается и плоти. Но тогда… — внезапно его лицо стало совсем алым — то ли от гнева, то ли от стыда.       Видимо, дело было настолько серьёзным, что паша даже не сумел посмотреть на неё — и отвернулся. Голова Хюррем судорожно заработала. Догадка заставила её распахнуть веки. Сердце пропустило удар от самой нелепости — и, кажется, правдоподобности — идеи.       — Ты видел меня… с собой?       Плечи визиря вздрогнули и напряглись ещё сильнее. Даже со спины она могла слышать, как скрипели его стиснутые челюсти, потираясь друг о друга.       И это был утвердительный ответ. Хюррем поражённо выдохнула. Ей казалось, что его физическое влечение к ней угасло много лет назад.       — Поверить не могу. Она привиделась тебе в моём облике, и ты воспользовался этим? Неужели ты…       — Даже не смей хоть слово произносить, Хюррем, — выдавил сквозь зубы Ибрагим Паша, развернувшись и выставив прямо перед ней указательный палец.       Так он совершил ошибку и заглянул ей в глаза. В них он не увидел ни ожидаемой насмешки, ни проклятий. Не увидел ничего из того, что боялся увидеть. Вернее, случилось худшее.       — Убери свою поганую жалость с лица, Хюррем Султан, — лицо его потеряло краски и стало снова бледным и мрачным. — Это ещё отвратительнее, чем насмешка.       — Я не жалею тебя, — почти фыркнула она, отвернувшись. — Я не в том положении, чтобы смеяться над твоими слабостями. Ни над чьими слабостями.       На лице визиря промелькнуло искреннее удивление, но он промолчал.       — Я не видела солнца несколько месяцев. Давно не ела нормальной еды. Мои дети в опасности. Империя разрушена. Я, возможно, скоро умру. Сейчас не те дни, когда я могу смеяться над своими врагами. Даже теми, из-за которых я оказалась в плену.       — Как трогательно, — он не мог не вставить ядовитой колкости, но сказано это было скорее из привычки.       — Несмотря на всё, я почти рада тебя видеть, паша. Сейчас ты единственный человек, которого я могу видеть.       Ибрагим внезапно помрачнел ещё сильнее. Возможно, оттого, насколько резко Хюррем Султан переставила фигуры на их шахматной доске, почти открыто заявив, что ни о какой вражде не может идти и речи в сложившихся обстоятельствах.       При этом она не призывала его, как в былые времена, к перемириям, не говорила ничего из того, что могло его к чему-то принудить.       Хюррем решилась прямо посмотреть на Ибрагима, не выставляя никаких защитных барьеров перед собой. Просто прямо в глаза. И внутри какая-то струнка из глубоких глубин болезненно дёрнулась. Двадцать лет вражды, почти сроднивших их — в прямом и переносном смысле. Династийными узами, узами колдовства. Бежать от этого было бессмысленно — Хюррем преспокойно пускала эти мысли в свою уставшую голову и позволяла Ибрагиму чувствовать их почти подкожно.       Внезапно он сделал глубокий и протяжный вдох, снял с головы тюрбан и беспечно отбросил его на стол. Запустил пальцы в волосы, показав тем самым всю свою внутреннюю усталость.       — Значит, Ксана знает о моём плане.       — Каком? — Хюррем обратилась в слух.       — Когда ты явилась мне в последний раз, я сказал, что вытащу тебя из Иншалоста.       Удержаться от мгновенно родившейся колкости она не сумела.       — Что же такого сделала Ксана в моём облике, что ты согласился на такое? — ироничная улыбка и двусмысленная фраза снова заставили его вспыхнуть. — Сыграла тебе на скрипке, и ты растрогался?       — Если бы ты сыграла на скрипке, я бы тотчас скончался. От ушной кровопотери.       Стоящий ответ, Хюррем даже ухмыльнулась. Но тут же вернула серьёзный вид, как бы намекая продолжить свою историю.       — Оздемир. Этот приблуда попытался меня перехитрить, — Ибрагим вцепился ладонями в уголки своего письменного стола. — Отдал мне мальчишку Юсуфа, который сбежал из убежища культистов, и сказал, что он приведёт меня в Иншалост. Там я должен был найти тебя и закончить начатое.       — Я его даже не знаю. Зачем ему моя смерть?       — Не имею представления. Я много раз пытался разговорить Юсуфа, но Оздемир его запугал до смерти: подонок чёрт знает что делал с мальчишкой. Не удивлюсь, если насиловал его, как в молодые годы службы в Валахии.       Хюррем приложила пальцы к губам.       — Отвратительный человек.       — И он собирается жениться на твоей дочери.       — Что?! — задохнулась она. — Это невозможно!       — Повелитель отдал приказ, — беспечно пожал плечами Ибрагим, выражая всю их привычную беспомощность перед волей султана. — Михримах Султан, кажется, спокойно эту новость не восприняла. Судя по тому, что её давно никто не видел во дворце.       Женщина опустила голову, сжав в исхудавших пальцах ткань своей юбки. Хюррем, в отличие от Ибрагима, хорошо понимала, что происходит.       А Ибрагим за столько лет научился видеть, когда кадина султана что-то скрывала.       — Где Михримах Султан?       — О чём ты?       — Ты не спросилась о том, что с ней и где она, не заволновалась, — визирь сделал несколько тяжёлых шагов к султанше, которая проследила каждый его жест, в напряжении сведя руки шпилем у рта. Встал напротив, наклонившись. — Ты знаешь, где она. Знаешь, что с ней, но тебе стыдно об этом говорить. Последние месяцы ты пребывала в плену в Иншалосте, значит…       Он замер, приоткрыв рот. Хюррем продолжала с молчаливой тьмой на лице неподвижно наблюдать за ним.       — Как я и думал. Любопытство моей маленькой Луноликой племянницы, кое она продемонстрировала в моей пыточной, не довело её до ума. Она примкнула к ним, не так ли?       Хюррем закрыла глаза, спрятав лицо в ладонях. Ибрагим выдохнул.       — Что ж, все твои дети — авантюристы, Хюррем Султан. Жизнь это не раз доказывала… — внезапно визирь посерьёзнел. — Но если она не во дворце, дело — дрянь.       — Что?       — Оздемир собирается наведаться в Топкапы, чтобы встретиться со своей наречённой невестой. Шпионы доложили. Если вскроется предательство Михримах, Топкапы сравняют с землёй. И первым, кто возглавит это восстание, станет фанатик Оздемир.       У Хюррем затряслись руки.       — Кто ему позволит встретиться с ней?       — Этот валах сейчас фактически управляет городом. Ему никто не указ.       — А мой Мехмед? Он же регент.       Ибрагим прислонился поясницей к своему письменному столу.       — От шехзаде давно нет толковых вестей. Он практически не выходит из своих покоев. Но с Метином Оздемиром они также не видятся, судя по донесениям.       — Господи… О Аллах, надеюсь, его не настигло то же проклятие, что и падишаха!.. Если эта чума коснётся и моих сыновей… я умру. Мехмед мой…       — Но и это не всё. Я уже некоторое время безуспешно ищу мою Хатидже. Она пропала.       — Как пропала? Её похитили культисты? — Хюррем пыталась вспомнить, не было ли какой суматохи в Иншалосте, которая бы ознаменовала прибытие новой заложницы в лице сестры султана. Но такого она не помнила.       — Слуги говорят, что она отдала приказ паковать все вещи. После она скрылась со своими стражниками и покинула Стамбул. Больше её никто не видел. Моя супруга сбежала от меня.       Ибрагим шумно втянул воздух носом. Хюррем могла видеть, как судорожно работал его мозг, чтобы понять, как выпутаться из этой паутины. Михримах предала семью, Хатидже сбежала, с Мехмедом также явно случилась какая-то беда…       — А что Селим и Баязид? Как они?       — Недавно они тоже исчезли. В последний раз мои люди видели их во французском посольстве. Но в Мэноре де Лис у меня нет шпионов, как и информации о твоих сыновьях.       Хюррем импульсивно поднялась с места. Начав нервно тереть ладони и ходить по комнате взад-вперёд, она принялась размышлять вслух:       — Михримах сказала мне одну важную деталь, — сомнений в том, что Ибрагиму не было смысла использовать узнанное ею против неё самой, не осталось: Визирь-и-Азам сам, кажется, хотел всё вернуть на круги своя. Как-никак, а он волновался за судьбу Империи. — У Ксаны есть лазутчик в городе, с которым общаются мои сыновья. Которому начинают доверять. Но о личности этого шпиона ничего не известно.       — Значит, это тупик. Я не имею ни малейшего представления, с кем могут общаться твои дети. Если ты не смогла уследить за Михримах Султан, и она переметнулась на сторону Культа, то я за шехзаде — тем более. У меня сейчас другая головная боль. Мои люди не могут найти Хатидже, янычары переходят на сторону охотников и покидают мой полк — и теперь я не могу найти достаточно солдат, чтобы те отправились со мной в Иншалост. Оздемир знал, что так и случится. Что я отправлюсь туда, не имея достаточно сил.       Хюррем всплеснула руками.       — Соваться в Иншалост — самоубийство, Ибрагим! Я была там, я знаю, о чём говорю. Это подземный лабиринт.       — У меня есть проводник. Юсуф.       — Которого тебе дал Оздемир? — султанша скривила губы в насмешливой, но горькой ухмылке. — Брось, паша, ты не так наивен и глуп. Это ловушка.       Ибрагим в пару шагов оказался рядом с султаншей, схватил ту за локоть и подвёл к открытому окну.       — Хюррем Султан, посмотри внимательнее. Уже нет никаких ловушек. Нет нужды: они фактически победили. Восточные земли Империи захвачены, города окраинных санджаков охвачены смутой. Шехзаде Мустафа мёртв. Махидевран Султан тоже.       Она поражённо посмотрела на Ибрагима.       Хюррем относилась к старшему наследнику падишаха как к главному сопернику своих детей, как к их потенциальному убийце. Но это касалось лишь титула Мустафы, а не самого юноши. Ещё будучи ребёнком, он был милым и робким мальчиком, и стеснялся Хюррем, когда та, в моменты веселья, подхватывала его на руки и кружила по саду вместе с Мехмедом. Щёки его так забавно краснели, а личико отворачивалось — Мустафа всем видом показывал, что увлечён своим корабликом. Когда случилось янычарское восстание, она оберегала его наравне с собственным сыном, гладила по волосам, убаюкивала в убежище под дворцом Хатидже.       Когда он стал чуть старше, былая непринуждённость, конечно же, исчезла — не без помощи Махидевран. Но и её Хюррем понимала, как никто другой, и не могла проникнуться ненавистью до конца. Но что бы сама Махидевран Султан ни говорила своему чаду о Хюррем и её детях, Мустафа никогда не проявлял к ней неуважения. Не лебезил, не целовал подол — по молодости Хюррем это, может, и раздражало, но с возрастом излишняя тщеславность уступила место мудрости.       Старший шехзаде. Такой взрослый мальчик с грустными глазами. Одинокий. И теперь даже он стал жертвой Культа.       — Соболезную тебе, — зачем-то тихо сказала Хюррем, почувствовав, как сдавило горло. — Знаю, ты был очень привязан к Мустафе.       — Теперь твоим детям нечего бояться, — холодно отрезал визирь. Он всё ещё стоял у окна, одной рукой придерживая в стороне шторку. — Мехмед стал старшим наследником.       Из её горла вырвался раздражённый вздох.       — Трон — это последнее, что меня сейчас волнует, Ибрагим. Я просто хочу, чтобы мои дети выжили. Хочу, чтобы всё стало, как раньше… Минуту. А что с Джихангиром?! — она со страху вцепилась в его руку с мольбой во взгляде.       Визирь отвёл взгляд в окно.       — Когда Мустафа решил сам возглавить полк охотников на культистов и отправился на рейд, шехзаде Джихангир остался во дворце Манисы. Когда пришла весть о смерти, Джихангира успели увезти. Сейчас он в безопасности и под защитой.       Облегчение расслабило её мышцы, она вздохнула, но руки с локтя визиря не убрала.       — Слава Аллаху… Где он?       — За границей. Не стоит волноваться.       Хюррем вспомнила о давнем их разговоре с Ибрагимом. Тогда султан находился на грани между жизнью и смертью, и, когда встал вопрос о защите её детей, Ибрагим не смог пообещать ей взять их под свою опеку.       И он никогда не имел в виду, что своими руками собирался задушить её сыновей. Он не мог ей пообещать, что не стал бы в будущем мешать шехзаде Мустафе принять это решение. Ибрагим мог бы ей соврать, ввести в заблуждение, дать себе довериться, но не стал.       Хюррем Султан часто ловила себя на мысли, что порой самые злейшие враги оказывались самыми честными друг с другом.       Что они видели сейчас? Вражда, длившая двадцать лет, казавшаяся такой естественной, непреодолимой — фактически потеряла весь свой свинцовый фундамент: Хюррем признала свою вину за непреднамеренное убийство султанзаде Мехмеда, шехзаде Мустафа оказался убит, султан перестал быть собой и был живым мертвецом…       Никакой опоры, кроме Ибрагима Паши, более для неё и её семьи не было. Никому, кроме него, она не могла доверять. К тому же, было очевидным, что у него было ничуть не меньше причин, чем у неё, ненавидеть Культ. За убийство Мустафы, за обман, за уничтожение Империи, за возможное похищение Хатидже (или же склонение её к побегу).       А их личные мотивы для неприязни оказались лишь, кажется, ещё одной причиной к ощущению доверия и близости. Их им ещё предстояло разрешить, несомненно. Хюррем это чувствовала, стоя рядом с ним: Ибрагиму было непросто видеть её, слышать её голос, знать, что их связывало проклятие.       Это они ещё не обсудили тот факт, что Хюррем находилась при смерти: колдовство, странные снадобья, вводимые в её вены, длительное затворничество и голод — всё это превращало её в тень самой себя. Но их с Ибрагимом жизни были связаны, как сообщающиеся сосуды, — и силы и здоровье одного компенсировали слабость другого. По крайней мере, пока.       Пока Ксане и Сандро было выгодно их проклятие. Узнай они, что Михримах снова связала их сознания, дав возможность объединить усилия, вряд ли одобрили это. Ранее они использовали Хюррем как козырь в рукаве, чтобы ослабить Великого Визиря Империи, лишить его рассудка и спокойствия. А после прекратили, оставив султаншу умирать в одиночестве.       Пути господни неисповедимы, Ибрагим Паша. Сейчас ты — моя единственная надежда спасти свою семью.       — Ты не можешь отправляться в Иншалост, паша, — заговорила Хюррем после некоторого времени в молчании. — Как я уже говорила, это самоубийство. Меч им не помеха. Они отравят сознание твоих солдат, не моргнув и глазом.       — К чему я только что распинался, Хюррем Султан? — раздражённо прошипел Ибрагим Паша. — У нас больше нет иных вариантов. Никаких планов. Никакой стратегии. Мы загнаны в угол и способны только на одно: развернуться и вгрызться врагу прямо в глотку.       — И что ты собираешься предпринять, во имя Аллаха?! — султанша, чувствуя его негативные эмоции, незаметно перенимала их, переходя на повышенный тон. Теперь они стояли прямо напротив друг друга, глядя прямо в глаза. — Ты ворвёшься в подземелья, и тебя вместе с другими янычарами отравят раньше, чем ты успеешь выругаться на греческом! Не суйся туда, паша!       Ибрагим едва мог стоять на месте, нервы у него явно были ни к чёрту. Махнув на султаншу рукой, словно она была умалишённой, визирь стремительно обошёл её и взял со стола свой тюрбан, намереваясь надеть его и, видимо, закончить разговор.       Но и Хюррем не собиралась сдаваться. Обойдя его, она вцепилась ему в плечи, чтобы остановить. Ибрагим только оскалился в ответ на это, перехватив руки султанши и крепко сжав их.       — Вместо этого я хочу дать тебе альтернативный вариант.       Он молчал, губы его превратились в тонкую линию.       — Я знаю, зачем здесь Культ. Они ищут очень сильный артефакт. Он находится где-то под Топкапы, в подземельях. Ты хорошо знаешь дворец и можешь отыскать его.       Визирь отпустил руки султанши.       — Что за чепуха. Какой ещё, к дьяволу, артефакт?       — Я знаю не больше твоего. Но об этом мне сказала Михримах, а ей — Ишкибал, правая рука Сандро. Тот, которого ты допрашивал в самом начале.       Визирь-и-Азам глубоко задумался, между его бровями залегли морщинки.       — Культисты — лжецы. Им нельзя доверять. Твоя дочь могла что-то не так понять. У меня нет времени проверять, не блеф ли это, — Ибрагим выглядел чернее тучи. Глаза его нервно забегали. — Ублюдок Оздемир следит за каждым моим шагом. Он ждёт, что я отправлюсь почти безоружный в Иншалост и погибну там. Значительно ослаблю Культ, и тогда он сможет со всей армией охотников добить их, уничтожить. Он станет героем. Шехзаде Мустафа мёртв, а твои дети рассредоточены и ослаблены. Женившись на Михримах Султан, он станет членом Династии. Возглавит Диван, проникнет во все эшелоны власти. Затем ему останется лишь доказать, что кто-то из семьи падишаха, или он сам, был на стороне врага. Династию сравняют с землёй, и его сделают новым султаном. — Ибрагим в ярости стукнул кулаком по столу. — Мразь. Он всё рассчитал.       — Тогда ты осознаёшь, что не можешь играть по его плану, паша, — нахмурилась Хюррем, встав рядом с визирем, что тяжело дышал на бумаги на письменном столе. — Послушай. Нельзя лечить симптомы. Нужно лечить саму болезнь. Отыщи артефакт, паша. Коготь Шабаша. Получив его, ты будешь на шаг впереди Культа.       Внутри у султанши что-то болезненно зашевелилось. Время истекало.       — Решившись на это, я могу потерять уйму времени, Хюррем Султан. А тебя нужно вытащить оттуда. Не потому, что я так этого жажду, а потому что ты полегоньку испускаешь там дух. А тогда умру и я. А это в мои планы не входит ещё много лет, — он тяжело выдохнул. — Но и нападать со всем корпусом, что остался в моём повелении, — действительно самоубийство. К тому же, Ксана теперь об этом знает. Я допустил уже слишком много ошибок. Иблисова бездна! Мне нужно подумать.       Хюррем закусила ноготь. Ситуация была тупиковая, насколько это было возможно. Но сейчас в этой комнате находилось сразу двое главных интриганов Империи, которые, к тому же, имели все доводы к тому, чтобы думать вместе.       — Как там ты сказала? Нужно лечить болезнь, а не симптомы.       Хюррем в ответ перевела на него выжидающий взгляд.       — Для начала твоя дочь должна вернуться в Топкапы. Любыми способами заставь её сделать это. Это даст нам время.       — Ты должен выяснить, с кем общаются мои дети, кто лазутчик среди них.       — Вряд ли они обрадуются, если я окажусь в поле их зрения, — ядовито хмыкнул визирь. — Они догадываются, что это я виноват в твоём исчезновении. И никогда не поверят мне.       — У тебя же есть фантазия, Ибрагим, — отмахнулась Хюррем брезгливо. — Так используй её.       Окрещённый фантазёром, он скрестил руки на груди, посмотрев на султаншу изучающе.       — Осталось только понять, как вытащить тебя из Иншалоста.       — Это не так просто.       — Полно. У вас же есть фантазия, султанша моя. Так используйте её! Например, обратитесь в ворону и ву-ух! — поиздевался он, с серьёзным видом взмахнув рукой. — Для этого вам даже не надо обращаться в колдунью. Вы уже. Лет двадцать кряду.       — Где было твоё чувство юмора, когда Ксана в моём облике дурила тебе голову? — прикрыв веки, парировала она со вздохом. Затем выразительно осмотрела его с головы до ног и многозначительно выгнула бровь. — И не только голову.       Ухмылка визиря тотчас спала — и мгновенно появилась на лице кадины. Болезненный толчок внутри повторился, звуки приглушились. Она прикоснулась к голове. Не нужны были объяснения, чтобы понять, что время их подходило к концу: сознание её возвращалось в Иншалост.       Тяжело вздохнув, Хюррем в последний раз взглянула на Великого Визиря.       — Отправь людей искать артефакт, Ибрагим. И не вздумай соваться в Иншалост!       То, как он молча отвёл глаза в последний миг перед тем, как всё расплылось, Хюррем категорически не понравилось.