Демоны порока

СТАМБУЛ

      — Ах, девочки! Смотрите, кто почтил нас своим присутствием! — прозвучал откуда-то слева премерзский голос одной из наложниц.       Хмурая, как туча, Надя посмотрела на источник отвратительного звука.       — А чего это вы так вылупились на нас, достопочтенная ханым? — продолжал источник. Восседал он на подушке в центральной части гарема, где раньше сидела Хасеки Хюррем Султан и её предшественница, мать султана Сулеймана.       Ныне «почившего». Дворец уже который день был облачён в чёрное после громом прогремевшей новости о «смерти» Сулейман Хана. Шехзаде Мехмед лично вышел к людям и с траурным видом донёс до тех, что их правитель скончался. Совет Дивана тотчас провозгласил старшего наследника-регента новым падишахом Османской Империи.       Разумеется, то была лишь фикция: глубокой ночью султан Сулейман вместе с Амон-Мулани-беем покинули Топкапы и скрылись недалеко от Стамбула в месте, о котором знали только ближайшие родственники султана. Воспользовавшись своими способностями и специально сваренным отваром, Михримах Султан усыпила отца и представила его дворцовым лекарям, которые, не заподозрив обмана, засвидетельствовали смерть падишаха.       Впрочем, дворец и столица не встретили никакой бури: государству и Стамбулу в частности было фактически безразлично, кто управлял ими: главным было быть сытыми и живыми в столь трудные времена. А к регентству шехзаде Мехмеда все и без того успели привыкнуть.       Надя не видела Мехмеда и его сестру долгие дни после объявления о смерти Сулейман Хана. На плечи молодого принца опустились настоящие полномочия, а потому, как Фема могла наблюдать издалека из окон гарема, выглядел Мехмед бледным и беспокойным.       — Чего молчите, ханым-эфенди? — наложница дерзко вскинула подбородок, откинув русые локоны за плечи. — Язык проглотили?       Фема в ответ привычно закатила глаза и сделала шаг к выходу.       — Что это ты думаешь: дал тебе шехзаде новое имя, значит всё, ты отныне султанша? Тут почти все, кто побывал у шехзаде, получили потом новое имя.       Как же звали эту выскочку?       — Севен… — легонько дёрнула её за платье сидевшая рядом девушка.       «Тысячи благодарностей», — подумала Надя.       — Но ведь нам имена дали калфы, а не шехзаде хазретлери… — продолжала с невинным видом вторая.       Вид у неё и впрямь был не сильно обременённого умом человека.       — Умолкни, Тезай! — шикнула на неё Севен-хатун. — Аллах-Аллах, отчего Всевышний дал тебе дар речи?       Эта русоволосая наложница была местной «старшей» икбал — сначала она отличилась своей искусностью в поведении и танцах, будучи в гареме падишаха, затем была переведена в гарем шехзаде Мехмеда, а теперь в одночасье оказалась наложницей нового султана. И даже с учётом того, что она лишь дважды оказывалась в покоях Мехмеда, гонором от неё несло за версту — по её словам, «понравилась она страшно шехзаде». Правда, причину, почему он более не приглашал её к себе, назвать она не могла.       С того момента, как прежний падишах был мёртв, старый его гарем покинул Топкапы и, согласно правилам, отправился в Старый дворец. Теперь же в Топкапы «хозяйничал» гарем бывшего шехзаде-регента.       Надя с жалостью наблюдала за происходящим, сложив руки на животе и периодически моргая, пока две наложницы разбирались между собой. Однако стоило ей подумать, что внимание больше на ней не сосредоточено, и предпринять попытку уйти, как Севен-хатун снова оскорбила слух присутствующих своим голосом.       — Турхан-хатун, разговор с тобой я не закончила!       — Если тебе хочется поупражняться в красноречии, Тезай в твоём распоряжении, — кивнула на вторую наложницу Надя. — Она всё равно ничего не поймёт.       Севен вмиг подскочила со своего места и перегородила дорогу Наде.       — Откуда ты взялась, хатун? — сощурила глаза она. — Когда мы прибыли из Манисы, ты уже была здесь в статусе фаворитки. Калфы думали, что ты приехала оттуда. Но во дворце санджака мы тебя никогда не видели. Так кто же ты?       Надя уже достаточно времени провела во дворце, потому эти непрекращающиеся бабьи зубоскальства не были ей в новинку. Ей объяснили, что эта женская ненависть друг к другу была обусловлена соперническим инстинктом, так что дружб водить здесь Надя не собиралась. За что её ненавидели ещё больше. Как бы она ни старалась большую часть времени проводить в одиночестве в отведённой ей комнате, наложницы умудрялись каким-то образом действовать ей на нервы.       — Спроси об этом у Повелителя, а не у меня, — подчёркнуто терпеливо вздохнула Надя и с вызовом посмотрела в глаза Севен. Такого прямого взгляда наложница не могла выдерживать долго, начиная крутить головой вправо-влево. — Если он пустит тебя к себе, конечно.       — Ты думаешь, он защитит тебя? — хмыкнула Севен-хатун, вертя глазами по лицам других наложниц в поисках поддержки. — Наш шехзаде стал султаном. Теперь у него начнётся другая жизнь. Будут другие, более искусные наложницы. Ты ему не ровня.       Фема выгнула бровь.       — На себя намекаешь?       — Да хоть бы и на себя, — уголок губ Севен выгнулся в неприятной ухмылке. — В тебе ни капли чуткости и женственности, Турхан-хатун. Ты похожа на сипаха в юбке, а Повелителю нужна будет настоящая мать его детям. Если бы ты застала великую Хюррем Султан, то поняла бы, о чём я говорю.       Надя закатила глаза. Почему она продолжала верить, что логика могла разрешить эти женские конфликты? Наложницы, чья жизнь была сосредоточена вокруг рождения сыновей и ублажения своего хозяина, не поддавались здравому смыслу и рациональности.       Увидев скучающий вид Турхан, Севен разозлилась ещё больше и зашипела прямо в лицо Наде.       — Кем ты себя тут возомнила, Турхан? — Капелька слюны попала Наде на щеку, и она пальцем терпеливо её стёрла. Этот жест взбесил Севен ещё пуще. — Ты никто здесь, маленькая русская приблуда. Я стану матерью наследников нового Повелителя, ты хорошо меня услышала? И если мне для этого потребуется тебе вырвать все волосы и сбросить в Босфор, я так и сделаю без раздумываний. Не пытайся играть тут передо мной лицом, словно ты лучше меня! Ты хуже! Во всём! Ты уродливая, угловатая, наглая и бездетная рабыня. Как твоя мать вообще тебя выносила…       Под веками вспыхнуло тело мёртвой Мирославы.       Если первая часть тирады Севен была Надей фактически пропущена мимо ушей, то последние слова мгновенно вспенили в её жилах кровь. Резко высвободив своё предплечье из захвата пальцев Севен, Турхан вмиг вцепилась рукой в её собственное. Брови её сдвинулись, тень упала на наполнившиеся кровью глаза.       — Ещё одно слово о моей матери — и я тебя убью.       Опешив на секунду от того, как резко изменилась в лице Турхан, Севен затем нервно усмехнулась.       — Сиротка, значит? Теперь понятно, отчего ты, словно клещ, вцепилась в нашего Повелителя. И понятно, почему он тебя терпит. Жалеет.       Надя поняла, что за этими словами должен был политься очередной поток чуши, и ослабила хватку. Какое ей вообще было дело до слов глупых и завистливых рабынь.       Севен по глупости восприняла это за слабость и повод продолжить издёвки.       — А скажи-ка нам, Турхан-хатун. Почему ты ещё не беременна?       Повисла тяжёлая тишина. Казалось, даже за пределами гарема перестали разговаривать.       — Да, Турхан-хатун, — продолжила какая-то другая наложница, — ты же уже долгое время икбал султана Мехмеда. Ты даже не жила в Манисе. Тебе благоволит Михримах Султан. Если ты столько времени не беременна, может ты не способна к зачатию?       В гареме гробовая тишина тотчас сменилась неприятным гулом, наполненным смешками, ехидством и каким-то змеиным шипением.       — Вот так новость!       — Турхан-хатун бесплодна?       — Нужно сказать Повелителю.       — Тогда её точно выгонят из дворца!       Надя чувствовала желание провалиться сквозь землю: до Стамбула она никогда в жизни не пребывала так долго в обществе женщин и совершенно не знала, как с ними общаться. Их неприязнь давила на неё, хоть она и была уверена в собственных нервах.       — Теперь понятно, почему Повелитель не зовёт тебя к себе со дня смерти своего отца, — довольная произведённым эффектом Севен стояла посреди гарема, потирая покрасневшее предплечье. — Дружеский совет, как женщина женщине, Турхан: умоляй султана выдать тебя скорее замуж, пока слухи об этом позоре не распространились за пределы дворца. Иначе ты себе никогда супруга не сыщешь. Впрочем, без семьи ты жить уже, наверное, привыкла…       Звонкая пощёчина вернула могильную тишину в гарем.       — Я тебе сказала: ни слова о моей семье, — низкий голос Фемы резал воздух с какой-то пугающей вибрацией.       — Ты… ты посмела меня ударить?! — взревела Севен, которая словно только и ждала повода вцепиться в следующий миг Турхан в волосы. — Грязная шакалиха!       Гнев, стыд и смущение настолько застелили Феме глаза, что та вмиг забыла, как драться по-настоящему, а потому фактически уподобилась этой глупой гусыне, принявшись в ответ таскать её за волосы. Подоспевшие калфы и евнухи принялись растаскивать в разные стороны драчливых наложниц.       — Внимание! — протяжный тревожный голос Сюмбюля-аги разрезал тишину. — Михримах Султан Хазретлери!       Когда на ковры гарема ступила нога Михримах Султан, воздух вокруг, казалось, похолодел сразу на несколько градусов. Аги замерли, не в силах пошевелиться, когда увидели леденящий кожу взгляд из-под густых чёрных бровей султанши. В следующую секунду наложницы поднялись с подушек и, встав в шеренгу, низко опустили головы. Севен и Турхан отпустили волосы друг друга и вторили движениям других джарийе.       И всё в пугающей тишине.       Михримах Султан сделала несколько шагов внутрь гарема. За ней прошло несколько слуг, которые, казалось, дрожали от одного шелеста платья своей госпожи. Вряд ли кто-то мог вразумительно описать природу своих тревог в присутствии дочери покойного султана — животный страх шёл откуда-то изнутри, когда они просто смотрели на неё. Так влияло чёрное колдовство, понимала Надя, оно материализовало всё, что тревожило людей, окружавших Михримах.       Чёрные атласные одежды, отороченные изящным соболиным мехом, убранные в строгую причёску волосы и изумрудное кольцо покойной Хюррем Султан — всё это подчёркивало новый статус Михримах. Ранее уполномоченная управлять гаремом в правление своего отца, ныне же она стала фактической Валиде Султан — как любимая сестра султана Мехмеда в отсутствие иных женщин, что стояли бы выше Михримах по рангу.       — Слушайте меня внимательно, — голос султанши звучал протяжно и словно холодной змеёй ползал между стоявшими перед ней людьми. — В дни траура я не потерплю никаких склок и ссор. Никакого шума. Если я узнаю, что приказ мой был нарушен, наказанием этому будет смерть.       — Михримах Султан, — молебным заискивающим тоном пролепетала Севен-хатун. — Скажите, пожалуйста, как там наш Повелитель, султан Мехмед Хан?       — Повелитель готовится к тронной церемонии джюлюса, — равнодушно ответила Михримах. — Он здоров и, как и положено тени Всевышнего на земле, скоро восстановит порядок в нашей Империи, дай Аллах.       — Когда же мы сможем его увидеть?       Надя снова закатила глаза. Звучало это скуление так неестественно, что хотелось совать пальцы в рот от отвращения.       — Когда Повелитель посчитает нужным, хатун. Во время похорон моего отца каждая из вас прочитает молитву. А теперь займитесь делом.       Когда наложницы, поняв, что султанша собирается их покинуть, склонились в поклоне, Фема поймала красноречивый взгляд Михримах. Та глазами призвала присоединиться к ней чуть позже — и точно не на глазах у десятка сплетниц-рабынь.       — Увижу или услышу от вас малейший шум, выпорю обеих! — проскрежетала главная калфа, строго сверкнув глазами на Турхан и Севен.       Стоило ли говорить, насколько непривычным и неприятным для Нади было жить под постоянным гнётом, когда само собой подразумевалось её полное рабское подчинение. Но за безопасность, кров и дружбу высоких господ это была меньшая из возможных плат.       Кое-как заправив выбившиеся волнистые пряди обратно в причёску, Надя опустилась на подушки как можно дальше от шумных наложниц и приготовилась есть поданную на обед еду.       — Господи, девочки, вы видели взгляд султанши? Ей-богу, у меня кровь застыла в жилах…       Едва тень Михримах скрылась за углом, как начались новые сплетни.       — Калфы говорят, что не помнят её такой.       — Какой «такой»?       — Такой… жуткой.       — А ну тихо мне! — зашипела на наложниц калфа. — Как вы смеете обсуждать султаншу за её спиной!       — Но, Фахрие-калфа, ты же согласна с нами! — наивный голос Тезай-хатун заставил коротко стриженную женщину возвести глаза к потолку. Наде говорили о ней: Фахрие была самой верной служанкой Хюррем Султан до её трагичной гибели. — Мы слышали, как ты обсуждала с Сюмбюлем-агой султаншу и её состояние!       — Цыц, глупая девица! — глаза Фахрие свернули гневом. — Уши тебе оторвать, раз они греются не там, где положено?!       Тезай потупила глазки в пол и взяла в руки ложку с рисовым пловом.       — Говорят, Михримах Султан бросила Ибрагима Пашу в темницу, — вкрадчивым тоном донеслось от Севен-хатун. — Это правда?       Вид у неё был более серьёзный, как бы намекающий Фахрие, что та настроена не на сплетни, а на деловое обсуждение ситуации.       — Правда, султанша. Как, разве вам не сообщили? — саркастически съехидничала калфа.       — Это не шутки, Фахрие-калфа, — Севен нагнулась к женщине. — Я слышала, что она хочет назначить своего супруга, Оздемира Пашу, новым Визирь-и-Азамом.       Шушуканья в гареме стали гораздо тише.       — Что? Этого сумасшедшего убийцу?..       — Не может быть…       Фахрие скрипнула зубами, оглядевшись.       — Хатун, держи свой язык за зубами. Ей-богу, во времена покойной Хюррем Султан их я отрывала и за меньшее. Сейчас, при Михримах Султан… тебе может сильно не поздоровиться, если не уяснишь, что здесь болтливые долго не живут.       Но, казалось, Севен-хатун не знала страха. Или же отличалась удивительной тупостью. Вглядевшись в глаза калфы, наложница прищурилась.       — Ты тоже её боишься.       Калфа схватила икбал за локоть и с силой дёрнула на себя, зашипев той в лицо:       — Пойдём, научу-ка я тебя поговорке «молчание — золото»…       Девушка отчаянно вырвалась.       — Ты не можешь меня тронуть! Я женщина нового султана, которая чаще всех наложниц была у него после Шемсишах-хатун. Скоро я рожу ему наследников — и если с моим телом что-то случится, он тебя казнит.       — У Повелителя уже есть любимая икбал, которая скоро станет матерью его шехзаде, — Фахрие кивнула на Надю, которая едва не поперхнулась своей едой от услышанного. — А ты вот скоро лишишься язычка. Пойдём-ка.       — Она не беременна, я видела, что у неё недавно были месячные крови!       Фема покрылась красными пятнами стыда и осмотрелась: ей казалось, что взоры всех девушек были направлены на неё с какой-то насмешкой.       — Если она так часто была у Повелителя и так и не понесла, значит она не способна иметь детей!       — Хатун, не доводи меня до греха… — угрожающе понизила голос Фахрие. Казалось, она сдерживалась из последних сил только во имя того, чтобы не ослушаться приказа Михримах Султан.       — Пусть её проверят повитухи! — поддержала свою подругу другая наложница. — Она же любимица султана, у которого всё ещё нет детей.       Одобрительный гул прошёлся по гарему, и Фахрие, бросив испепеляющий взгляд на улыбающуюся Севен-хатун, взглянула с жалостью на Надю. Всем было понятно, что вопрос был самый что ни на есть насущный.       — Турхан-хатун…       Что ей нужно было делать? Она была невинна, и повитухи без труда бы это определили. А узнай наложницы, что она носила титул любимицы, ни разу не оказавшись в близости с Мехмедом, поднялась бы буря. А после этого она бы точно однажды не проснулась — ей бы окончательно жизни не дали в этом мерзком гареме.       — Турхан-хатун, — снова аккуратно обратилась к ней калфа, — я должна показать тебя лекаркам.       Надя медленно дожевала салат и с трудом протолкнула его в сухом горле. Сил ей хватило только на кивок. Фахрие понимающе вздохнула и снова перевела своё внимание на Севен.       — Но для начала я всё же научу тебя хорошим манерам.       — Я же сказала, ты не можешь…       — Стопы твои Повелителю не нужны, — плотоядно ухмыльнулась Фахрие, — а потому фалака хорошо собьёт с тебя спесь, Севен-хатун.       Заверещавшую наложницу никто не защитил, а другие джарийе и вовсе о ней сию минуту и забыли, вернувшись к своей трапезе и перемыванию косточек. Наде же больше ни один кусок в горло не лез: от жизни в гареме её тошнило. Она должна была уже давно отыскать своего брата, прикончить Культ и вернуться со своими родичами в Польшу, чтобы сохранить наследие предвестников… А вместо этого она жевала рисовый плов в нелепом платье и слушала бесконечные кукареканья наложниц о том, какие бы украшения они себе купили на золото, что подарит им в будущем новый султан. Параллельно выслушивая оскорбления и терпя завистливые подлянки и мелкое воровство.       Надя так сильно сжала деревянную ложку в своих руках, что та до боли впилась в кожу.       Через минуту к ней подошли две повитухи. Возвысились над ней, словно две горы, и накрыли своей тенью, будто неизбежная смерть.       — Хатун, пойдём с нами. Мы осмотрим тебя.       Фема нервно сглотнула, руки её похолодели. Сейчас она чувствовала себя, как маленький комок кутёнка перед облизывающимися хищниками. Разве так должна была себя чувствовать предвестница?       Как жаль, что её не учили противостоять обычным смертным женщинам.       — Я…       О её кожу ударилось лёгкое дуновение ветра: плавной походкой к ним подошёл пожилой старший евнух, Сюмбюль-ага. Привычно сложив руки у груди, он указал на повитух мизинцем правой руки.       — Что за переполох тут?       — Сюмбюль-ага, мы должны осмотреть Турхан-хатун, — начала объяснять лекарка. — Нельзя допустить, чтобы она была чем-то больна и не могла забеременеть.       — Осмотрите её в другой раз, — он манерно отмахнулся от женщин и посмотрел на Надю, сдвинув брови и заговорив тише: — Пойдём, Турхан-хатун, есть у меня для тебя одно поручение.       — Куда ты её ведёшь, ага? — выгнула бровь Тезай, с любопытством наблюдавшая за ситуацией.       — Забыл перед тобой отчитаться, хатун, — за этими словами последовали тихие неразборчивые ругательства, которые Надя не смогла перевести, а потому просто послушно встала и позволила евнуху увести себя за пределы гарема.       Когда они остались одни на пути к покоям Валиде Султан, он отпустил её предплечье и сгорбился, тяжело вздохнув. Что-то его сильно беспокоило. Сюмбюль-ага был осведомлён о колдовстве и о том, кем была Фема и что происходило в Империи, потому перед ним можно было никем не притворяться.       — Крепитесь, Сюмбюль-ага, — с участием сказала Фема. Евнух от неожиданности вздрогнул и обернулся, с удивлением посмотрев на неё. — После самой тёмной ночи обязательно придёт рассвет.       — Придёт, — грустно отозвался белый евнух. — Только для кого этот рассвет-то будет? Не для Оздемира ли Паши?       — Значит, слова Севен правдивы? — они завернули за угол, где ходили несколько стражей-евнухов, и Надя заговорила тише. — Михримах хочет сделать из Оздемира главного визиря?       — Такого желание нашей султанши.       — Что же у неё на уме? — задумчиво произнесла Фема.       Сюмбюль снова тяжело вздохнул, на лице его отразилась скорбь.       — Не могу знать, Надя-хатун… Я не узнаю маленькую луноликую султаншу, которую носил на руках с самого её рождения. Она стала совсем другим человеком. Я много лет служил её матери, великой Хюррем Султан, а до этого — её предшественнице, Валиде Хафсе Султан. Внутри сердец у обеих клокотало само пламя, Машаллах... — евнух понизил голос, в нём завибрировал настоящий ужас. — Но от Михримах Султан веет холодным огнём. Какой-то... неизбежной погибелью.       Фема хорошо знала, о чём говорил Сюмбюль-ага и что так его тревожило. Ей ли было не знать, насколько тонко и вкрадчиво тьма умела завладевать чужими помыслами, пятнать чужие души. Тьма никогда не врывалась в дверь чужого сердца — она надевала маску добродетели и робко стучалась в окошко, предлагая отравленные яблоки.       После свадьбы Михримах и Оздемира глава Корпуса Охотников как-то затих, словно залёг на дно. На смерть султана Сулеймана он отреагировал почти равнодушно, полностью сосредоточившись на горожанах и шпионах сефевидов. Мехмед выделил сестре и её супругу дворец недалеко от Стамбула, но то была лишь формальность: Михримах не собиралась покидать Топкапы, а Оздемир — свою неприступную Алую цитадель. Надя нутром чуяла, что дело было нечистым, но повода поговорить с Михримах с момента её возвращения толком не появлялось.       — Жизнь в гареме опасна, Надя-хатун, — вдруг произнёс Сюмбюль-ага, внимательно посмотрев на неё. Фема вопросительно выгнула бровь. — Если у тебя не появится шехзаде, джарийе не дадут тебе здесь жизни. И никто не сможет тебя защитить.       Ему не стоило этого говорить, лишний раз подкармливая тревоги Нади: она и без того во всех красках представляла варианты своей смерти от рук этих жестоких девиц.       — Буду надеяться, что дальше оскорблений они не вздумают пойти, — пожала плечами она. Сюмбюль хмыкнул, изобразив подобие улыбки. — А после того, как всё закончится, они до меня не смогут добраться — я буду далеко от Стамбула.       Старший евнух не успел ответить на это, поскольку они добрались до покоев Михримах Султан. Двери были широко распахнуты. Ускорившись, они залетели внутрь и окаменели.       Тяжёлая церемониальная мантия султана тряпкой лежала в центре комнаты, а её хозяин, облачённый в торжественный кафтан джюлюса, двумя руками вцепился в плечи своей сестры, но в жесте этом было что-то насильное, будто он удерживал её от чего-то. Михримах не обращала на брата никакого внимания, испепеляя взглядом наложницу, что в три ручья рыдала перед ней на коленях. Пальцы султанши удерживали воротник её платья, не позволяя рабыне сдвинуться с места.       — Что случилось? — испуганно вздохнула Надя, подбежав ближе к Мехмеду и Михримах. Вглядевшись в лицо наложницы, Фема узнала в ней одну из подруг Севен-хатун, Эдиз. Повернулась к евнуху. — Сюмбюль-ага, закройте скорее двери. Никто ничего не должен увидеть.       — Она шпионила на моего супруга, — безразлично ответила Михримах, усилив хватку. Эдиз захныкала ещё громче, перемешивая свои сопли с мольбами о прощении.       — Как ты это поняла? — нахмурилась Надя, борясь с волнением в груди.       — Михримах, ты не можешь её убить, — Мехмед проигнорировал вопрос Нади, ещё раз встряхнув за плечи сестру. Та тяжело на него посмотрела. — В кого ты превращаешься, сестра? Сначала Культ, потом Ибрагим Паша, теперь ты собираешься убивать наложниц своими руками? Я не узнаю тебя!       Послышался скрежет зубов.       — Это я не узнаю тебя, Мехмед, — Михримах грубо отбросила руки брата. — Как ты собираешься управлять Империей, если не знаешь, как нужно обращаться с предателями?       Надя слышала, что Михримах Султан всегда отличалась вспыльчивостью и импульсивностью, а теперь, вкупе со вседозволенностью, внушённой колдовством, эти качества стали её страшным оружием.       Сюмбюль-ага от волнения и страха едва не грыз ногти. События этого года изрядно расшатали его нервы: проклятия, пожары, смерти — его привычная жизнь перевернулась вверх дном. А теперь он наблюдал, как султанская семья превращалась лишь в своё подобие прямо у него на глазах.       Брат и сестра продолжали жарко спорить, обмениваясь взаимными обвинениями. Стоило ли Феме вмешаться? Имела ли она на это право, учитывая, что она не принадлежала к этой семье? За чтение морали её бы вряд ли отблагодарили.       — Она подслушивала мои разговоры, следила за мной и перехватывала мои письма. А теперь она увидела меня с Гримуаром. Она слишком много знает.       — Простите меня, султанша! — ревела наложница, захлёбываясь слезами. Дрожащие руки её сложились в молебном жесте. — Метин Паша угрожал мне моей семьёй! Я не могла ослушаться! С-султанша, молю вас, п-простите! Я ничегошеньки не видела и не с-слышала! — девушка начала заикаться от сбившегося дыхания и рыданий.       Фема поражённо наблюдала за тем, как Михримах заставила наложницу замолчать, откинув её за воротник назад и заставив упасть на спину. Сделав шаг к девушке, Михримах встретила препятствие в лице брата, на лице которого больше не читалось былой мольбы — только жёсткость.       — Мехмед, отойди. Если она выйдет отсюда, то доложит обо всём Оздемиру.       — Я ничего н-не расскажу, султанша! — уверяла в слезах Эдиз.       — Молчи, хатун! — грозно оборвал её Мехмед, повернув голову и смерив ту ледяным взглядом. Повернулся к сестре, стиснув челюсти. — Ты можешь стереть ей память или… сделать ещё что-то, чему тебя научили там.       — Там меня научили убивать таких, как она, — султанша скрестила руки на груди и вскинула подбородок. — Да и просто стереть память я не могу: мне придётся проклясть её, лишить личности.       Надя всё же не выдержала и подошла ближе.       — Это лучше, чем убийство, Михримах.       Исполняющая обязанности Валиде Султан скучающе посмотрела на «любимицу» своего брата.       — Я запачкаю руки в любом случае, Надя. А если прокляну её, то Оздемир поймёт, что я воспользовалась колдовством. А тогда всё пойдёт прахом. У меня нет выбора.       Обойдя тяжело дышавшего брата, Михримах из-под бровей мрачно посмотрела на девушку. Та замерла от страха, задрожав крупной дрожью. В следующий миг наложница побледнела и схватилась за горло, принявшись открывать и закрывать рот, как рыбка. Нахмурившись, Надя взглянула на правую руку султанши, что она держала напряжённой, и быстро вцепилась в неё. Эдиз шумно задышала: спазм горла отступил.       — Михримах, нет. Не опускайся до такого, — Фема строго посмотрела в глаза сестре султана. Без ложной снисходительности, а прямо, как равной. — Пресечёшь черту один раз — и путь обратно будет дьявольски тяжёлым.       Михримах водила взглядом по лицу Фемы.       — Я помню, что случилось с твоей семьёй, — слова звучали, как скрежет мела по доске. Надя нахмурилась. — Я очень сомневаюсь, что ты бы сдержалась, чтобы не вырвать сердце кому-то из Культа, кто оказался виновен в смерти твоих родных.       Желваки напряжения загуляли на скулах Нади. Она опустила глаза и облизнула пересохшие губы. Иголки впивались ей под ногти всякий раз, как в ушах поднимался отголосок ревущего пламени на Аксайских холмах, а перед глазами вставали немигающие глаза родных. Когда она засыпала, последним, о чём она думала, было то, как она будет убивать Ишкибала, а затем и прочих культистов. Она жила и дышала ради того, чтобы отыскать Андрея и отомстить за смерть своего клана, успокоить собственную совесть.       Но ещё она понимала, что эти помыслы шли от той тёмной части себя, которой она и поддалась, поверив своему дяде. Искушения, тёмные мысли, демоны, облизывающиеся перед холодным блюдом мести — всё это травило её сердце мало-помалу, пробуждало то, из-за чего её так ненавидела собственная бабушка. То, от чего она так остервенело отмывалась после сна Мехмеда. То, что она обязана была сдерживать в себе любыми способами.       — Знаю, — тихо сказала она, положив вторую руку на плечо Михримах. — Именно поэтому я и говорю тебе: не делай этого. Прикажи отослать Эдиз на другой конец света, но не убивай. Убийство, когда ты носишь в сердце тьму, это не просто грех — это яд.       Султанша долго молчала, глядя то на Фему, то на Мехмеда, то на трясущуюся бледную рабыню, то на перепуганного Сюмбюля-агу. Казалось, сначала в её глазах проступило сомнение, затем она прикрыла веки и вздохнула.       — Встань, хатун.       На лице Эдиз засветилось сумасшедшее облегчение. Шмыгнув носом, она спешно поднялась на ноги и расправила платье, опустив голову. Зимний ветер ворвался в покои через открытое позади девушки окно. Возможно, именно он остудил гнев Михримах.       — Ты поступила разумно, Михримах, — произнёс Мехмед. Взгляд его смягчился, и рука султана опустилась на плечо поникшей сестры. — Я распоряжусь, чтобы хатун увезли как можно дальше отсюда.       — Не сомневайтесь во мне, Повелитель… — с нервной улыбкой уверила падишаха Эдиз. Фема нервно кусала щёку, наблюдая за происходящим: чутьё её было неспокойно.       Мехмед подтолкнул Михримах в сторону выхода из покоев. Кивнул Сюмбюлю-аге, и тот стрелой подскочил к валявшейся торжественной мантии. Отряхнув её и расправив, он подошёл к своему новому владыке и помог тому надеть её на себя. В ладонь падишаха он вложил трость, с которой он какое-то время не расставался — последствия кошмарного сна давили на сознание Мехмеда куда сильнее, чем любая физическая рана.       — Ты будешь наблюдать за церемонией джюлюса, сестра?       Он повернулся к Михримах, когда понял, что ответа не прозвучало. Султанша сохраняла непроницаемый вид. А затем снова посмотрела на несчастную наложницу. Та снова превратилась под её взглядом в дрожащего птенца, а в следующую секунду взгляд её наполнился каким-то безумием. Зубы её задрожали, глаза нервно забегали, грудь быстро поднималась и опускалась — выглядела Эдиз-хатун, как загнанный в угол щенок.       — Нет… Нет… Я так не смогу. Это неправильно… — бормотала она неразборчиво в каком-то наваждении. — Я должна… сохранить тайну.       Эдиз повернула голову, и в лицо ей ударил зимний ветер. Спустя мгновение девушка перегнулась через оконную раму и на выдохе выбросилась наружу. Последовавший хлопок и вскрики прогуливающихся наложниц сопроводили могильную тишину, повисшую над покоями Михримах Султан.       Хозяйка оных поправила корону на своей голове и обратилась к брату, чьё лицо было искажено ужасом.       — Я готова, брат. Можем идти. После церемонии у нас будут гости.       — Что ты сделала с ней?       — Она сама выпрыгнула, — невинно пожала плечами Михримах, обходя брата и открывая двери. — Ты попросил не убивать её: она это сделала за меня. Так в чём проблема?       Мехмед не мог найти нужных слов. Надя по его лицу, искажённому страхом и болью, поняла, как нелегко ему приходилось видеть то, во что превращалась его некогда горячо любимая сестра. У Фемы тоже был младший брат, и она могла понять, что сейчас чувствовал Мехмед — у неё никогда не находилось достаточно злости, чтобы отчитывать или ругать Андрея. Впрочем, они и не были так близки, как Михримах и Мехмед, судя по рассказам последнего.       — Повелитель, — в проёме дверей показался один из евнухов, — к церемонии всё готово.       — Ну же, брат. Султан не может заставлять людей ждать, — Михримах с улыбкой указала ладонью на двери. — Я буду наблюдать за всем из башни.       Стиснув зубы, султан Мехмед с грозным видом покинул покои Валиде Султан и направился вместе с Сюмбюлем во второй двор дворца, Алай Мейданы. Михримах коротко кивнула Феме и последовала за подоспевшими джарийе в Башню правосудия, из которой женщины гарема могли наблюдать за тем, что происходило во время церемоний в Алан Мейданы.       — Я ожидала нравоучений, — вдруг произнесла Михримах, когда они остались вдвоём в башне, а наложницы встали за закрытыми дверьми. Скрестив руки на груди, султанша направила свой взор на площадь.       — О чём ты? — Надя сделала вид, что не поняла Михримах.       Из Баб-ус саадет, Ворот счастья, с прямой спиной вышел султан Мехмед Хан. Громко поприветствовав духовенство, визирей, янычар и сипахов, султан выслушал поздравление своих подданных:       — Пусть вы и ваше государство проживёте тысячу лет!       Мехмед высоко поднял руку, и Накиб аль-ашраф начал читать молитву.       — Ты ведь поняла, что я использовала псионику, — султанша наклонила голову, не отрывая глаз от Алан Мейданы. — И Мехмед понял. Мы уже достаточно настрадались из-за своего мягкосердечия, ты не думаешь?       — Что я думаю, не имеет значения, — Надя сложила руки на груди. — Ты ведь всё равно убила бедную девушку. Переступила черту.       — Я давно её переступила, — помолчав, произнесла Михримах. Фема напряглась. — Адептка. В Иншалосте. Увидела, как я подслушиваю разговоры Ксаны во сне. Я убила её.       У Нади по спине прошлись мурашки от того, как спокойно об этом говорила Михримах.       — А потом было ещё двое культистов в тоннеле, по которому я сбежала из Иншалоста… Так что, как ты можешь понять, — Михримах повернулась, чтобы посмотреть в глаза Феме, — мне уже поздно думать о переступленных чертах.       Теперь Надя понимала, что имел в виду Сюмбюль-ага, когда говорил о могильном холоде, что исходил от Михримах Султан. Связь с чернокнижниками запятнала её быстрее, чем она могла предположить.       — А ты когда-нибудь убивала, Фема?       Она опустила голову. К глотке подступила тошнота.       — Убивала.       — И как? Сердце твоё наполнилось тьмой? Ты стала плохим человеком? — сложно было определить, чего в голосе Михримах было всё-таки больше: цинизма, любопытства или же насмешки.       — Если я и убивала, то из самозащиты. То была… необходимость.       — Вот как? — выгнула бровь Михримах, откровенно потешаясь над услышанным. — Что ж, и эти смерти произошли не из моей прихоти.       — Пусть так. А разве это меняет дело? — упрямо возразила Надя. — Мы отняли чужие жизни и запятнали себя. Этими оправданиями и льётся кровь.       — Ты ведь далеко не гуманистка, Надя, я успела тебя неплохо узнать, — хитро взглянула на неё Михримах исподлобья, сощурив синие глаза. — Знаешь, когда я была в беспространстве, Мола Фис объяснил мне суть вещей, — она посмотрела на серое небо. — Тьма и свет — это иллюзии разума, ограничивающие человека, Фема. Есть только ты, твои поступки и их последствия.       — Долгих лет жизни султану Мехмеду! Долгих лет жизни! — громким хором донеслось со стороны Алай Мейданы. Члены Дивана и представители сословий, видимо, уже принести присягу новому падишаху.       Михримах вздохнула, когда Мехмед подошёл к ящику, накрытому чёрной тканью, в которой для тяжести лежало подставное тело. Смотреть на покойного государя никто бы в любом случае не посмел. Началась молитва за упокой души султана Сулеймана.       — Ты не сможешь остановить кровотечение, не замарав в крови рук, Надя, — разрушив молчание, произнесла Михримах. Затем взгляды их снова встретились, и султанша подошла ближе к Феме. — Ты ведь понимаешь меня. Разум твой не согласен со мной, но инстинкты твои на моей стороне. Мир зиждется на гармонии: есть действие и есть противодействие. И если ты согласна с последствиями, ты вольна поступать так, как считаешь правильным.       В груди у Нади заболело.       — Пойдём, в покоях Мехмеда нас уже ждут твои родичи.              Гостями, о которых говорила Михримах, оказались Алеш и Лукаш. Они прибыли из Мэнора, чтобы обсудить дальнейшие действия и общую обстановку в столице.       Когда рядом находились её родные, Надя чувствовала себя в тысячу раз спокойнее и увереннее — то ли действительно сказывались так родственные узы, то ли так влияло на неё ангельское спокойствие её дяди Алексея.       Нурбану находилась в руках Метина Паши и на время допросов была заточена в темницу Кырмызы Кале. Глава Корпуса стал супругом сестры правящего султана и первым претендентом на должность главного визиря — и в том был какой-то странный план Михримах, о котором она не распространялась. Селим уже некоторое время пребывал рядом с кронпринцем Генрихом, чтобы спланировать похищение своей икбал. Баязид же бесследно исчез — Фема понимала, что он отправился в Братство, чтобы заставить то помочь ему.       Сейчас было затишье перед бурей.       Изучивший карту города на столе перед собой, Лукаш погладил усы и помотал головой.       — У вас попросту не хватит солдат вглухую идти на крепость. Алая Цитадель сейчас — самое защищённое место в Стамбуле. Возможно, в целой Империи. Это самоубийство.       Мехмед, отказываясь смотреть на рядом стоявшую Михримах, сложил руки за спиной и всячески сохранял хладнокровие на лице.       — Нурбану носит в своём чреве ребёнка Династии, мы не можем её там оставить.       — Прозвучит, возможно, цинично с моей стороны, — ехидно заметил Лукаш. — Но султан ныне — ты. И сын твоего младшего брата, который ещё сидит в животе у этой вашей Нурбану, может стать для тебя угрозой. И ради этого вы готовы подвергнуть себя такому риску?       Михримах в кругу совета не казалась теперь сплошной стеной льда — она позволяла себе привычные манерные жесты и схожие эмоции на лице.       — Нурбану — член нашей семьи, пусть она и не связана с нами кровными узами. А мы не бросаем семью.       Лукаш сделал вид, что охотно согласен.       — Очень трогательно для ведьмы, которая бросила свою семью, чтобы спутаться с чёрным колдовством.       — Осторожнее со словами, безродный, — прошипела султанша, понизив голос.       — А то что? Нашлёшь на меня порчу? — Лукаш покачал пальцем. — Сожалею, не выйдет.       Кажется, жители дворца не привыкли к столь фамильярному общению с кем-то, кто не был их слугами.       — Мне не понадобятся никакие фокусы, чтобы приструнить тебя в собственном дворце, — губы Михримах исказила злобная усмешка.       Лукаш с издевательским видом хлопнул в ладоши и выставил руку в пригласительном жесте, словно звал султаншу на танец.       — Давай это проверим?       — Лукаш! — закатила глаза Фема.       — Достаточно, Лукаш, — стоило Алешу положить ладонь на плечо своему собрату, как тот почти моментально успокоился и размял плечи. — Мы пришли помочь вам ослабить Культ, насколько нам хватит сил. Но охотники — это грубая сила: они сплочённые, отчаянные и фанатично преданные своему хозяину. Михримах Султан, вы теперь — супруга Оздемира. Что он собирается предпринять?       Казалось, под взглядом Алеша даже Михримах чувствовала себя неловко: так, словно он смотрел ей прямо в душу, минуя все выстроенные барьеры. Ведьма в ней не смогла долго выдерживать проникающий взгляд Алеша и отвернулась, обняв себя руками. Ей определённо не нравилось чувствовать себя такой уязвимой.       Возникшее напряжение ослабил только хруст откусанного яблока, которое из фарфоровой тарелки взял себе Лукаш. Султанша словно очнулась от этого звука.       — Оздемира оставьте мне, — произнесла она более уверенно. — Я знаю, что с ним сделать.       — Он псих, манипулятор и садист. Что ты знаешь о таких? — спросил ядовито Лукаш, пережёвывая фрукт. — Я вот таких на завтрак ем и скажу тебе вот что: все эти ваши бабские… — он тактично прокашлялся, — простите великодушно, девичьи розовые мечты о том, что их можно укротить, как животных, обречены разбиться о чугунное гузно реальности.       Михримах глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.       — Это замечание несущественно, и я отвечать на него не собираюсь.       — Очень дипломатично. Трудно, должно быть, постоянно вести себя подобающе своему статусу королевны, — одобрительно кивнул Лукаш. Судя по тому, как дёрнулись у него усы, Надя приготовилась защищать его от Михримах. — Хотя признайся, что тебе хотелось сказать мне отправляться в это самое гузно. Небось на язычке вертелось, а?       И не зря Надя волновалась: вся султанская маска с лица Михримах спала, и она яростно надвинулась на Лукаша. Тот едва не поперхнулся яблоком от смеха: настолько забавным это выглядело.       Оказавшаяся рядом Фема удержала султаншу за плечи.       — Что ты задумала? — Мехмед, казалось, с трудом заставил себя повернуться к сестре и заговорить с ней.       — Если вы решите пробраться в Кырмызы Кале, чтобы вытащить оттуда Нурбану, я сумею сделать так, что Оздемира не будет в крепости, — сухо объяснила султанша и вновь встала в закрытую позу. — Пока это всё, что вам нужно знать. Лишние знания могут навредить.       — Он прислал мне письмо, — Мехмед бросил на стол свёрток. — В нём он учтиво приглашает меня принять участие в допросе Нурбану. По его словам, следствие вот-вот вынесет вердикт, принадлежит ли любимица шехзаде Селима к колдуньям. Времени у неё мало.       — Как любезно с его стороны предупредить об этом, — заметил Алеш, хотя глаза его излучали иронию. — И как Оздемир отнёсся к твоему восшествию на престол?       Мехмед издал глумливый смешок.       — Письмо так сочится лестью, что я не сомневаюсь, что он планирует устроить мне какую-то ловушку в Алой цитадели.       — Поэтому он ведёт себя так тихо в последнее время? — спросила Надя, которой эта идея показалась единственной разумной. В такое внезапное смирение валашского солдата было трудно поверить.       — Разумеется, он не доверяет нам, — отозвалась Михримах. — Он насторожен, как никогда, а его задачи предельно ясны: ослабить наше положение — и усилить собственное.       Султан опёрся руками на стол с картой, взгляд его зациклился на Кырмызы Кале.       — Сейчас его цель — Нурбану. Держа её у себя в Алой цитадели, он крутит перед нашим носом приманкой. Отправляться туда в открытую — самоубийство: охотников много, они вооружены до зубов и хорошо организованы. Это будет резня. Мы потеряем всё. А не вытащим Нурбану с ребёнком — и совесть нам вовек не очистить.       Лукаш выбросил огрызок в пустую вазу.       — И этот шакал до кучи посчитает, что вас можно пинать, как дворовых щенят, и ему за это ничего не будет. Его влияние возрастёт. Вы не можете допустить этого.       — Даже если у вас была бы возможность как-то осадить замок и вытащить Нурбану, это бы привело к массовым беспорядкам: люди посчитают, что вы на стороне культистов.       — Алеш прав, — нахмурилась Надя. — Оздемир связал нас по рукам и ногам.       Мехмед издал тяжёлый вздох.       — Мы ещё не знаем, что планируют делать Селим и Баязид. Любая их ошибка может стоить нам всего. А они сидеть на ровном месте точно не будут, выжидая удобного случая. Селим более терпелив, нежели Баязид, но сейчас дело касается женщины, которую он любит.       — Что работает и в случае второго твоего братишки, — невзначай напомнил Лукаш. — А конца края его импульсивности и дурошлёпству и в обычном состоянии не видать.       Подойдя к карте, поляк начал внимательно рассматривать месторасположение крепости.       — Должен же быть какой-то вход в цитадель, минуя главные охраняемые входы. Канализация, стоки, чёрные ходы? Такие параноики, как Оздемир, всегда заботятся в первую очередь о своей безопасности.       — В любом случае, нам об этом неизвестно, — покачал головой султан Мехмед. — Оздемир Паша выстраивал Кырмызы Кале по собственному плану, постоянно меняя архитекторов и приглашая валашских строителей, которых уже не найти. Карту найти будет проблематично. Нам бы сейчас пригодился совет Ибрагима Паши, но… — падишах мрачно взглянул на сестру, не обратившую на этот взгляд никакого внимания, — вряд ли он теперь станет нам помогать после того, как ты бросила его в темницу.       — При надобности я могу заставить его говорить.       — Теперь мы не можем быть уверены в правдивости его слов, — отрезал Мехмед, скривив губы.       В молчании, казалось, было слышно гулкое сердцебиение присутствовавших. Безвыходность ситуации удручала.       — Есть другой способ выяснить то, что нам нужно. До меня дошли слухи о некоторых… особых прегрешениях этого валаха, — Алеш, приложив палец к подбородку, задумчиво прищурился. — О его склонностях избирать себе мужчин для плотских утех.       Надя и остальные присутствующие в изумлении и некотором смущении округлили глаза.       — Брат мой, это начало меня настораживает, — Лукаш опасливо оглянулся на сородича-предвестника. — Что ты собрался делать?       — Я — ничего, — совершенно невозмутимо отозвался Алеш, и взгляд его, обращённый к другу, стал сочувственным.       Когда смысл этих слов дошёл до Лукаша, тот покрылся багровыми пятнами и вскипел, как вода в кастрюле на кухне дворца. Такой быстрой смены мертвенной бледности и гневной красноты на лице человека никто, должно быть, раньше не видел.       — Алеш, ты с ума сошёл?! Я же не…       Михримах потешалась больше всех, хоть и не позволяла себе в открытую издеваться над поляком. Скрестив руки на груди, она высокомерно наблюдала за тем, как Лукаш ёрзал на месте, как заводной, а затем с деланным любопытством спросила:       — Что ты там говорил про гузно?       Мехмед хмыкнул, и теперь уже сама Надя не сдержала смешка. Такой мимолётный контраст между тугим напряжением, висевшим в воздухе, и непринуждённым весельем, немного расслабил её грудную клетку и позволил наконец сделать нормальный вдох.       — Будь спокоен, я пошутил, — Алеш похлопал по плечу Лукаша и вернул спокойствие лицу. — Но мы действительно можем отыскать кого-то, кого наверняка себе приглашает по вечерам в крепость Метин Оздемир.       — В этом есть смысл, — Мехмед теперь выглядел более оптимистично. — Подкупить его или заставить выдать пару секретов своего хозяина можно, если найти подходящий способ. А затем…       — А затем я сумею его отвлечь, — закончила мысль брата Михримах. — Что ж, попробуйте найти кого-то из «мужского гарема» моего супруга. А я откланяюсь. У меня есть дела.       Султанша покинула покои падишаха в непонятно откуда взявшейся спешке. Надя и Мехмед недоумённо проводили её взглядом.       — Евнухи вас проводят до Мэнора, — вежливо улыбнулся Мехмед, положив ладонь на набалдашник своей трости и отошёл от стола. — Стража!       Когда едва пришедший в себя Лукаш направился к выходу, Алеш тепло обнял племянницу на прощание.       — Если тебе здесь тяжело, можешь отправиться с нами, — отстранившись, поляк внимательно осмотрел лицо Нади на предмет грусти. Затем взглянул на Мехмеда, не отрывавшего от них глаз. — Думаю, султан тебя отпустит.       Предвестница виновато поджала губы и покачала головой.       — Ему это создаст новых проблем, а я и так причинила достаточно неудобств, — дипломатично отказалась Фема, прикрыв веки, когда лечебные руки Алеша мягко погладили её по щеке. От его прикосновений на душе становилось спокойнее, появлялась надежда. — Будьте осторожны.       Едва за её родичем закрылась дверь, Надя поникла. Всё-таки в присутствии семьи ей было гораздо проще держать себя в руках и сохранять стойкость духа. Без них она чувствовала себя одиноко, словно маленький ребёнок.       Мехмед это заметил. Фема услышала за своей спиной глухой стук его трости о ковёр. Спустя некоторое время он заговорил:       — Как поживают твои родственники в посольстве?       — Мэнор де Лис оказался очень гостеприимным местом, — обернувшись, Надя увидела, как Мехмед сел на свой трон и внимательно разглядывал её. — Там они в безопасности, пока мы не решим, что делать дальше.       — Они остались, чтобы помочь тебе найти брата?       Фема пожала плечами.       — И не только. На плечах предвестников лежит долг по уничтожению любого, кто практикует колдовство. Мы не покинем вас, пока угроза не исчезнет, — возможно, прозвучало это слишком официально, как выдержка из документа о заключении политического союза.       Султан Мехмед облокотился на левое колено и опустил взгляд на свои перстни.       — Возможно ли привлечь остальных твоих собратьев из Польши?       Такая перспектива показалась Наде не сильно убедительной: она сжала губы.       — К сожалению, я не уверена, что мать клана, Астрид, пойдёт на такой риск. В Стамбуле Культ пустил корни. Над вами висит не только угроза чернокнижников, но и Палеологи, охотники и те, кто их поддерживают, — обняв себя руками, она принялась ходить перед троном Мехмеда, задумчиво рассматривая свои туфли. — Не говоря о внешних врагах. Предвестники не придут сюда, пока чаша весов не будет больше склонена в вашу сторону.       — Но это возможно? — Мехмед погладил набалдашник своей трости, взгляд его стал более серьёзным. В нём говорил настоящий падишах.       — Теоретически, да, — неопределённо заключила Фема. — Здесь Алеш, надежда краковского клана предвестников. Так или иначе, а мать Астрид не допустит его гибели.       Губы Мехмеда изогнулись в улыбке, словно он вспомнил что-то любопытное.       — Я слышал, моя тётушка благосклонно относится к его обществу.       Наде не показалось странным, что у султана были свои глаза и уши там, где нашла убежище его родная тётушка.       — Это порицается здесь? — спросила она. — Общение с кем-то, кроме своего супруга.       — Она замужняя женщина, сестра покойного султана… Конечно, порицалось бы. Разумеется, не мне ещё сильнее отягощать жизнь моей тётушки нравоучениями и какими-то тщедушными наказаниями — она и без того настрадалась. Раз общество Алеша делает её жизнь спокойнее, я стану последним, кто станет порицать её.       — Но теперь султан — ты. И порядки можешь установить новые.       Мехмед ответил не сразу.       — Это красиво звучит, Надя, — он покачал головой, опустив плечи. — Но я сомневаюсь, что в моих силах изменить устои двухсотлетнего толка.       — Дядя мне рассказывал, что Оттоманская Порта, прежде чем превратиться в огромную империю, была мелким государством на северо-западе Малой Азии. Куча разрозненных тюркских княжеств, почти варварских, построила собственную культуру за несколько сотен лет с помощью крови и железа. Раз смогли они, чем ты хуже?       В глубине души, где ещё жил ребёнок, Наде хотелось услышать похвалу от Мехмеда, приятно удивлённого её знаниями об истории его родины. Но он отнёсся к этому как к чему-то естественному и просто продолжил свою мысль:       — Сейчас идёт война. Фактически, гражданская. И скоро наступят кровавые времена, когда терпение наших внешних врагов лопнет, и они обрушатся на нас, словно лавина. Разве сейчас не требуется вернуть порядок? И сохранить его?       Надя развела руками.       — А может, война случилась, потому что в ваших устоях и порядках что-то не так?       — Что ты имеешь в виду? — нахмурился султан, но в этом жесте не было злобы или агрессии; больше любопытство.       — Я не жила здесь так долго, как ты, но даже твой брат Баязид сокрушался над тем, как продажна и коррумпирована ваша армия и ваше духовенство. Ваши собственные подданные готовы продать вашу династию кому угодно, лишь бы у них были кров и хлеб. Это — дурные порядки и их последствия, — палец Нади указал на пол. — Именно поэтому… раз война идёт, самое время что-то поменять.       Страстность идей Фемы Мехмеда, должно быть, увлекала и веселила, хоть он никакого ехидного вида не подавал, но её идеализм явно шёл врозь с его прагматичным умом.       — Надя, это — империя, а не игра в матрак, где можно росчерком пера изменить правила.       Сердце её громко бухнуло, и она приблизилась к трону, где сидел Мехмед, наклонившись к нему, но всё ещё сохраняя вежливую дистанцию. Тон её стал тише, вкрадчивее, словно она жаждала как-то вдохновить его своими мыслями. Почему-то для неё это было важно — быть услышанной кем-то.       — Ты можешь построить заново новую Империю, которая выстоит ещё тысячу лет, — воодушевлённо произнесла она почти нараспев. — Построить её на порядках, которые посчитаешь честными и праведными… — сделав паузу, она продолжила холоднее. — А можешь оставить всё как есть, залатать раны и молиться, чтобы однажды ещё какой-нибудь Культ не пришёл сюда и не сравнял всё с землёй.       Может, она переступила какую-то черту, раз Мехмед скупо поджал губы и отвернулся, дав понять Наде, что её слова сейчас останутся без ответа. Вздохнув, она отошла от трона и наткнулась на тарелки со сладостями. Взяв сушёные яблоки, она принялась с удовольствием их поглощать — жизнь в этом дворце напомнила ей о своих пристрастиях к сладкому.       Султан Мехмед тем временем поднялся с трона и, стукая своей тростью в такт своим размеренным шагам, подошёл к своему рабочему месту, чтобы выпить давно остывший чай. Поняв, что молчание затянулось, он рассмотрел содержимое своей чашки и, взглянув на спину Нади, как-то осторожно спросил:       — Жизнь во дворце не слишком угнетает тебя? Особенно… после того, как я дал тебе турецкое имя.       Турхан-хатун. Имя, которое в первый день показалось ей таким чужим, теперь даже не вызывало у неё неприятия.       — Не впервой быть среди тех, кто мечтает о том, чтобы сломать мне шею, — сдержанно улыбнулась она. — Хотя, стоит признать, меня удивляет, что, несмотря на страшную войну, в твоём гареме только и слышны увещевания о том, как попасть в твою постель.       Мехмед понимающе кивнул и потянулся за кувшином.       — Когда девушка попадает сюда, вся её жизнь замыкается на выживании, — порядки гарема, в котором он вырос, объяснять ему было нетрудно. — Наименее гордые сидят тихо и прислуживают своим господам… А наиболее амбициозные денно-нощно вынашивают хитроумные планы о том, как завоевать сердце шехзаде или султана, стать икбал, затем султаншей, матерью наследника… А затем остаток жизни бороться за то, чтобы твоему ребёнку не перекрыли дыхание однажды ночью или чтобы тот «случайно» не утонул в дворцовом пруду. А остаток времени — купаться в роскоши и интригах, учиться скрывать оскал за вежливой улыбкой и кланяться врагам.       Фема хмыкнула. Услышанное показалось ей диким, но со слов Мехмеда хотя бы объяснимым. Даже логичным, если подумать.       — Обратная сторона блестящей султанской жизни, полагаю.       — Тебе она представлялась другой? — с интересом спросил султан.       — Не задумывалась об этом, пока не попала сюда, — Надя оперлась спиной о спинку дивана, что стоял перед падишахским камином, и развернулась лицом к Мехмеду. — Сейчас мне всё представляется менее очаровательным, чем в детстве.       — Значит, сейчас ты задумываешься? О жизни здесь.       Надя посмотрела на него непроницаемым взглядом, и Мехмед под ним несколько зардел, отвернувшись и убрав любые эмоции с лица.       — Ты… Тебе ведь твои родственники предложили вернуться с ними в Польшу?       — Конечно, предложили, — Надя ответила быстрее, чем собиралась, исходя из заданного Мехмедом темпа беседы.       Он поднял на неё глаза.       — И что ты им ответила?       — Почему ты интересуешься?       — Вопрос обижает тебя? — он тоже отвечал ей быстрее правильного.       — Такое чувство, будто ты спрашиваешь, потому что мечтаешь, чтобы я поскорее уехала.       Произнеся эти слова, Фема тотчас покрылась румянцем и отвернулась. К чему она задала этот вопрос? Теперь она чувствовала себя слишком неловко. Мехмед мог сказать ей что-то остужающее…       — Нет! Я… Дьявол, что я должен сказать в такой ситуации…       Названная икбал падишаха несколько недоумённо посмотрела на султана. Такой с виду могучий, крепкий, высокий, умный не по годам — и перед ней сейчас выглядел как равный ей юноша. Что-то внутри неё с характерным чувством бухнуло.       Заметив её взгляд, Мехмед поставил чашку на блюдце, убрал руку за спину и вышел на лоджию, чтобы освежиться. Мех на его кафтане делал его фигуру сзади крупной и статной. Что-то заставило Надю последовать за ним на холодный зимний воздух, за мужчиной, что совершенно не был похож на её первую трагичную любовь: проклятый дядя Тодор был всегда уверен в каждом своём слове, прикосновении и жесте, из-за чего перед ним Надя себя чувствовала пойманным в клетку птенцом. Птенцом, который и забыл, что такое свобода, а потому был счастлив.       Мехмед был всего на год старше её, и оба они успели пережить достаточно, чтобы повзрослеть раньше нужного. И Надя восхищалась тем, с каким достоинством и железной выдержкой Мехмед перенёс тяжесть трагедий своей семьи и возложенных на его плечи полномочий.       — Что с тобой? — спросила она его мягко, оказавшись рядом.       Он неотрывно смотрел вдаль: бронзовые волосы отросли достаточно, чтобы начать мешать, а потому султан начал убирать их на затылке.       — Кажется, мне с ворчливыми стариками-визирями разговаривать легче, чем с тобой.       Прозвучало это странным тоном, и Надя ощутила неприятную тяжесть в груди.       — Извини, что разочаровала, — она отвернулась.       — Это не разочарование, это…       Мехмед вздохнул, словно слова давались ему тяжело почти физически.       — Я не привык к такому. Ты не рабыня. Ты свободная, сильная и мудрая молодая женщина. Мне по сию минуту стыдно за то, что я… Так и не отблагодарил тебя толком за то, что ты спасла меня.       Откуда было это странное и непонятное ей чувство внутри? Будто Мехмед говорил не то, что она хотела бы услышать.       — Не стоит, — слова прозвучали заметно отстранённее. — Защищать людей от колдовства — мой долг. Да и… Я виновата в том, что оставила тебя тогда.       Наконец Мехмед повернулся, чтобы встретиться с Фемой взглядом. Надя смочила сухое горло: во взгляде молодого правителя она увидела очень странные эмоции, которые вновь колючим ежом прокатились по её грудной клетке.       — Ещё тогда, в Анталье... Ты могла бросить нас и сбежать. В ночь нападения ты могла уйти, но вместо этого ринулась в мой кошмар, рискуя собственной жизнью. В тебе столько внутренней силы, что я чувствую себя безоружным и безмолвным рядом с тобой. Теперь я понимаю, отчего имя «Турхан» первым всплыло в моей голове.       Мягко улыбнувшийся Мехмед долго смотрел в глаза Наде, пока наконец на её губах не появилось подобие робкой улыбки. Из груди султана вырвался облегчённый вздох.       — Как я могу мечтать, чтобы ты поскорее уехала? — тихо спросил он.       Мехмед отвернулся. Фема понимала его: наложницы ей все уши успели прожужжать про Шемсишах, рабыню, что разбила ему сердце. Его история первой любви была схожа с её собственной, а потому она чувствовала: ему, как и ей самой, тяжело показывать свою уязвимость. Воспоминания о Шемсишах всё ещё стояли горькой тошнотой в горле, как и у Фемы при мысли о предательстве Тодора и гибели семьи.       — Всё это звучало лучше в моей голове, очевидно.       Мехмед выглядел так, словно он был мышкой, которую беззаботно трепала кошка, втянувшая когти. Прочистив горло, он вернулся в покои и налил себе ещё чая, чтобы смочить сухую гортань. Костяшкой пальца он потёр усталые глаза, и это не укрылось от внимательного взгляда Нади.       — Ты почти не спишь, Мехмед, — покачала головой она. — Империя не рухнет, если ты будешь иногда заботиться о себе. Одного султана страна уже потеряла.       — Я запомню, — благодарно улыбнулся он.       Взгляд его упал на противоположную часть покоев, и он прошествовал туда. Фема последовала за ним и обнаружила на полу огромную карту империи, которую расположили в пустой части покоев.       — Но как тут можно расслабиться, если не только город разрывают на куски, но и всё государство? Взгляни, — он указал кончиком трости на карту. — Египет, Османская Венгрия, часть греческих островов, Македония, Отранто, Спорады и Северные Эгейские острова нами потеряны. И если за наши южные земли ещё можно побороться, то восточная часть вот-вот отойдёт Сефевидам. На северо-западные земли, включая Валахию и Трансильванское княжество, облизывается половина римского Рейхстага во главе с Карлом. Они только и ждут «casus belli», повода для войны, чтобы напасть на нас и растерзать.       Внимательно бегавшая глазами по карте Надя задумчиво закусила губу.       — Генрих предложил нам военную помощь.       — Он предложил безопасный отход в Париж для нашей семьи, — уточнил Мехмед. — Формально, спасая. А де-факто — захватывая в заложники. Генрих — всего лишь кронпринц. Он не пойдёт открыто против отца Франциска. А Франция никогда не сунется в заранее проигрышную войну, если поймёт, что мы беззащитны и нас вот-вот разорвут персы и немцы. А если вмешается Папа, и целая Римско-католическая церковь объявит о начале нового Крестового похода…       Надя взвешивала в голове все существующие силы в голове на весах. Она не понимала политику так, как хотела бы, чтобы чем-то помочь Мехмеду, но желала постигнуть её.       — Неужели в мире крови и железа всё ещё существуют какие-то поводы? Почему они не могут просто напасть?       — Государства, невзирая на самые крепкие альянсы, не союзники друг другу, а враги, — объяснил султан. — Всегда. Просто одни сильнее, другие слабее, и покуда статус-кво сохраняется, сохраняется и мир. Но войны за территорию и ресурсы шли, идут и будут идти. Это неизбежно, как смерть в конце любой жизни. Но если страна начнёт без разбору нападать на слабых и завоёвывать их территории, другие её сочтут агрессором. А какой бы великой ни была империя, дни её сочтены, если весь мир ополчится против неё, окружит и растерзает.       Надя понимающе кивнула.       — То, что происходит сейчас с вашей империей… — повисла пауза. — И что говорят твои советники-визири?       Мехмед растянул губы в усмешке.       — Если ты говоришь о тех, которые остались, потому что слишком стары, чтобы бросить всё и сгинуть за пределы Империи, то от них толку мало. Предлагают просить у Франции открытой поддержи в войне на их условиях, которые будут сокрушительными либо для нашего суверенитета и казны, либо для нашей культуры, либо всё сразу. А чтобы сохранить остатки земель, предлагают направить туда часть армии, чтобы быть готовыми подавлять бунты и попытки неверных санджак-беев отколоться от Империи.       — Но тогда и столица окажется беззащитной, армии у вас и без того осталось не так много.       — Более того: если направить напуганных и запутавшихся янычар подальше от города в такое время, у них будет больше соблазна и вовсе покинуть ряды армии, став дезертирами.       Ситуация и впрямь была тупиковая — впрочем, в свете последних месяцев новостью это, разумеется, не было. Мехмед методично объяснил ей, что никаких союзников Османской империи, ставшей в одночасье бельмом на глазу и лакомым кусочком для соседей, сейчас не найти.       Внезапно перед глазами всплыло неожиданное лицо, и Надя вздрогнула.       — Почему не попросить помощи у моих землян? — глаза её загорелись. — У Русского государства? Между вами ведь нет войны.       Мехмед покачал головой, словно и раньше думал об этом.       — Сейчас там заправляют бояре, если донесения не лгут. На престоле сидит несовершеннолетний мальчик, который во всём слушается своих нянек. О какой помощи может идти речь.       — Великий князь не такой, — упрямо покачала головой она. — У него пытливый и холодный не по годам ум. А бояре, которые его оберегают… мудрые и практичные люди.       — Откуда ты это знаешь?       — Я… встречалась с ними однажды, — уклончиво ответила Надя, пожав плечами.       — Неужели? Давно?       — Год назад. После того, как Аксайские холмы были сожжены, а мой брат похищен. Тогда они каким-то чудом оказались неподалёку, предложили мне помощь в поисках Андрея.       Она мечтала забыть тот день. Мечтала выкинуть из головы людей, которые спасли ей жизнь. Двух храбрых бояр, которые тепло приютили её в своём охотничьем доме, дали еды и новой одежды. Она помнила их имена: отец и сын, Роман и Далмат Захарьины-Юрьевы, защитники и покровители великого князя Ивана Васильевича.       Ей была абсолютно непонятна ни природа чувств этих людей, ни природа собственных. Когда она впервые подняла глаза и увидела Далмата, чьи небольшие чёрные, похожие на хитрые бусинки, глаза сверкали искренним беспокойством, внутри неё поднялась необъяснимая радость.       — И что с ними стало? — вырвал её из тёплых и одновременно болезненных воспоминаний Мехмед.       Она помнила, как села с этими добрыми людьми за один стол. Как весело шутил, держась за круглый старческий живот, боярин Роман, поглаживая свою лысину.       Помнится, Надю сначала испугал разбойничий вид главы этого семейства: синяки под глазами, прямые хмурые брови, морщинистый лоб и исполосованный шрамом подбородок не внушали доверия. Но когда Далмат помог Наде встать с сырой земли и подвёл к своему отцу, его взбешённое из-за сбежавших бандитов лицо вмиг посветлело и стало приветливым. В глазах появилась какая-то задорная искринка, которая до сих пор стояла под веками Фемы.       Она помнила, как Далмат настойчиво требовал от неё, чтобы она как следует поела, а после внезапных слов отца о том, что они помогут ей отыскать брата Андрея, страшно побледнел.       Боярин Роман Юрьевич отодвинул свой стул и, коротко уведомив, что скоро вернётся, тяжёлыми шагами ушёл вверх по лестнице. На вопрос Нади, что так взволновало Далмата, тот не смог ей ответить: сначала закашлявшись, а потом и вовсе принявшись задыхаться, он упал на пол и потерял сознание. Перепуганная Надя не успела что-то предпринять, как в дом ворвались неизвестные ей люди. Взбежав по лестнице, она увидела и Романа Юрьевича, безжизненно глядевшего в потолок. Из его рта стекала струйка крови, а в руках было сжато письмо.       Инстинктивно она потянулась было за бумагой, но схвативший её сзади разбойник не позволил ей этого сделать. Кое-как сумев выбраться из его хватки, Надя распахнула оконную раму и выпрыгнула в окно прямо на мокрую от дождя траву.       — Их отравили, — горько вздохнула Надя, отогнав от себя неприятные картины.       — Культисты?       — Возможно. Хотя нападавшие не были чернокнижниками, яд точно был сделан именно ими.       — Но ты выжила, — в голосе Мехмеда звучало что-то, созвучное с облегчением.       Думая о яде, потенциально сделанном культистами, Надя понимала, что спасением своим оказалась обязана своей предвестнической сущности, ведь ела она тот же суп, что был налит крепостным в тарелки Романа и Далмата. Будь это простым цианистым калием, а не хитроумно созданной колдовской отравой, она бы сейчас не дышала.       — Чудом, — небрежно обронила Надя. — Яд не подействовал на меня, и я успела сбежать.       Люди умирают, Надя хорошо это понимала. Она никак не могла спасти этих людей, потому и сбежала. Казалось, ничего не должно было, помимо жалости, осесть на её душе. Но внутри с того дня так и не зажила какая-то рана непонятной природы.       — Не вини себя, — произнёс Мехмед, положив ладонь на плечо Нади. — Ты не могла им помочь. Не могла это предсказать.       — Знаю, — кивнула она, возведя глаза к потолку, чтобы высушить непрошеную влагу в уголках глаз. — Но от этого мне не менее тошно от собственной уязвимости и бесполезности.       — Ты не бесполезна, Надя… — Мехмед почти не скрывал, что ему неудобно было выговаривать её имя. — Турхан. Тебе и впрямь это имя идёт.       — Непривычно звучит, хоть я и привыкла носить несколько имён — в зависимости от места, где обитаю. Может… и к этому привыкну.       Вставший перед ней Мехмед положил вторую руку ей на другое плечо. Надя молча опустила голову, уткнувшись макушкой в подбородок султану. Несколько долгих и приятных минут душевного спокойствия были прерваны наглым клёкотом, который Надя могла узнать из тысячи.       — Это Рух, орёл Баязида, — Фема кивнула на птицу, приземлившуюся на белую балюстраду террасы и горделиво расправившую крылья, демонстрируя себя во всей своей деловитой красе.       Рух привычно попытался цапнуть Надю при приближении.       — И тебе здравствуй, глупая ты птица.       — Вижу, вы очень дружны, — с задоринкой хмыкнул султан.       Подарив Рух хмурый взгляд, Фема недовольно забрала записку из его лапки. В ней, как и ожидалось, было короткое сообщение от Баязида.       — Что пишет мой брат? — обеспокоенно спросил Мехмед, заглядывая в текст записки через плечо Фемы.       — Что ему нужно срочно встретиться со мной.       Мехмед приподнял бровь.       — Что за скрытность? Это связано с Культом?       — Не сказано.       Рух с клёкотом взмыл в воздух, не забыв при этом легонько шлёпнуть кончиком крыльев Надю по волосам. Та злобно шикнула тому в ответ, принявшись приглаживать в очередной раз за день причёску.       — И, судя по тому, что птица улетела, не дожидаясь ответа, Баязид, как и всегда, не потерпит отказа, — с лёгкой улыбкой на губах подытожил Мехмед. — Что ж, не стоит заставлять его ждать.              Условленным Баязидом местом оказался заброшенный дом на окраине Стамбула, куда Надя успешно сумела выскользнуть из дворца незамеченной, постаравшись никоим образом не привлечь к себе внимание шпионов Культа или самих культистов. По округе бродили бездомные или потерявшие рассудок жертвы чернокнижия, иных лишних глаз Надя не наблюдала.       Натянув капюшон пониже к глазам, она сделала ещё несколько шагов к дому, оглядываясь в поисках Баязида, как внутри неё как будто что-то взорвалось. Взорвалось и разнесло к чертям окружённую тугими цепями выдержку.       Как на человека накатывает целый калейдоскоп воспоминаний, когда в нос ему ударяет давно забытый запах, так и сейчас знакомая колдовская энергия ударила по каждому нерву Фемы.       «Привет, Соловей».       От следующего шага в сторону дома её остановил раздавшийся за спиной знакомый голос, от которого Надя вздрогнула:       — Добралась ты без проблем, как я вижу.       — Ты слишком тихо подошёл. В другой раз вздрагиванием ты не обойдёшься, — мрачно заметила она, поворачивая голову к шехзаде.       Баязид выглядел гораздо крепче с того дня, как он покинул Мэнор де Лис, чтобы вернуться в Братство Ассасинов. Он шагал бесшумно даже перед ней, под стать своим сородичам. Но вот во взгляде что-то полностью перевернулось. До того момента, как она и Алеш погрузили сознание Баязида в сон Нурбану, в этих глазах блестели отвага и какая-то неудержимая импульсивность, сама жизнь. Теперь над глубокими чёрными кругами в глазах стояло холодное равнодушие.       Надя догадывалась, что произошло. Загнав себя тренировками в Братстве, чтобы стать сильнее и суметь, видимо, в одиночку вытащить Нурбану, Баязид полностью забыл о сне и каких-либо иных чувствах, кроме жажды мести.       — Меня этому и учат, — равнодушно отозвался он, пожав плечами, обошёл Надю и кивнул на дом. — Братство давно следит за этим местом. В последнее время здесь часто появлялся беловолосый человек, похожий на Ишкибала.       Не показалось.       Сердце яростно застучало, глаза её налились кровью.       — Мастер и Рука ещё не знают, я решил сообщить тебе. Нужно собрать твоих сородичей и…       — Он здесь, — прервала его предвестница.       Надя предприняла попытку зайти внутрь, но Баязид остановил её, вцепившись в капюшон.       — Не дури, Фема, — прошипел он натянутым от напряжения голосом. — Если он ещё там, это может быть ловушка. Слишком просто.       Дверь перед ними жалобно скрипнула, медленно отворяя им путь во тьму дома.       — Это не ловушка, — едва сохраняющая остатки своего хладнокровия Надя достала из-за пояса кинжал, обнажив его. — Скорее приглашение.       Внутри каждый их шаг отзывался глубоким пугающим эхом. Единственным источником света в большой комнате дома, где они оказались, был разожжённый камин. Свет от огня сделал тень человека, что стоял перед ним, угрожающе огромной.       — Ты пришла, Соловей. Принц Баязид. Вижу, вы подружились.       В этой пугающей тишине, нарушаемой лишь треском поленьев в камине, тихо скрипнул выдвигающийся скрытый клинок Баязида.       Глядя на вечно молодого мужчину, в смерти которого она сейчас чувствовала свой смысл жизни, Надя едва помнила себя. Однако она не предприняла попытки тотчас накинуться на чернокнижника и вырвать ему сердце — она методично, с мазохистским удовольствием собирала внутри из маленьких капель своего гнева огромную стихийную волну, которую она собиралась обрушить в нужный миг.       Ишкибал продемонстрировал предвестнице и ассасину открытые руки.       — Нет нужды: я безоружен, и моя сила бесполезна, пока здесь предвестница. Ты же чувствуешь, что я пришёл один, Соловей. Убери кинжал, я хочу поговорить.       Волна набралась быстрее, чем она думала.       Его голос, его манерность, его отвратительное спокойствие; то, как он смел прямо на её глазах растягивать эту снисходительную улыбочку на тонких сухих губах — с которых срывались смешки над телами её близких, — всё это заставило её желать увидеть его смерть прямо здесь и сейчас.       Баязид снова едва успел удержать Фему, что словно фурия кинулась в сторону Ишкибала.       — О чем нам с тобой говорить, тварь?! Ты убил мою семью! — лицо её пылало от ярости.       — Тише, Надя, — пытался вразумить её Баязид — последний человек на свете, который в схожей ситуации бы последовал этому совету.       Ишкибал сохранял змеиное спокойствие, сложив руки на груди так, будто буднично разговаривал со старыми знакомыми.       — Ты поняла, что я пришёл один, — перечислял он методично. — Ты видела, что я не усмирил Михримах, и она жива и здорова. Сандро и Ксаны здесь нет. Значит, у меня есть что тебе предложить.       Тяжёлое и частное дыхание Нади урезонило отрезвляющее ощущение боли от того, как сжал её плечо шехзаде.       — У тебя минута... — с трудом произнесла она, проглотив свой гнев и прикрыв веки. Стало тошно от собственной слабости. — Одна минута, Ишкибал.       На мерзком худощавом лице проступило торжественное выражение.       — Год назад ты была под Константиновском. Во время нападения разбойников тебя спасли бояре Роман и Далмат Захарьины-Юрьевы. Они пригласили тебя к себе, обещали помочь найти нашего золотого мальчика Андрея, но причины их несказанной доброты ты не знала, ведь так? Помнишь же, что случилось после?       Она сжала и разжала кулак, крутя в другой ладони кинжал.       — Их отравили во время трапезы. Я сбежала. Что с того?       — Ты не знала, кем были эти люди, пока они не представились, — удовольствие, испытываемое Ишкибалом, постепенно росло. — Не интересовалась, отчего они так жаждали с тобой встретиться?       К чему он вообще вёл всю эту чушь, Надя не понимала. Но внутренне радовалась, что за этим несущественным трёпом не стояло ничего важного — так она могла скорее его убить.       — Минута заканчивается, Ишкибал. Клянусь, у меня чешутся руки.       Чернокнижник сделал шаг от камина в сторону своих «гостей». Широкая самодовольная улыбка коснулась его губ.       — Соловей, ты полукровка. Первая, известная нашему роду и нашей истории. Поэтому нам нужна была ты. Мы долго пытались понять, как такое возможно: чернокнижие не передаётся по наследству, но в тебе оказались смешаны две крови.       Надя, опустив подбородок, угрожающее сделала шаг навстречу Ишкибалу, Баязид всё ещё предупредительно держал её за локоть.       — И ты не знаешь главного, Соловей, — культист выдержал театральную паузу и наклонил лицо. — Ты не была рождена ни предвестницей, ни чернокнижницей.       Надя остановилась. Брови её хмуро сошлись на переносице, в красных от влаги и злости глазах сверкнуло сомнение.       — Что ты несёшь? — угрожающе прошипела она. — Я дочь предвестницы.       — Ты не часть их семьи, Соловей, — Ишкибал указал на неё пальцем. — Ты всегда была им чужой. В первые сорок дней твоей жизни, время, когда ребёнок уязвимее всего для внешнего воздействия, твоё тело было обагрено кровью чернокнижника и предвестника. Ты ведь думала, с чем было связано страстное желание русских бояр помочь тебе, не так ли? Они знали, на что шли, отказываясь от тебя и отсылая далеко за Дон. Ты…        Озверевшая от ярости, нахлынувшей на неё, Надя, словно смертоносный ураган, в пару мгновений сократила расстояние между собой и Ишкибалом и приставила нож к его глотке. Колдун, прижатый к каменному камину, почувствовав жар от огня, нахмурился. Ей доставило необыкновенное удовольствие увидеть на лице злейшего врага смесь озадаченности и хорошо скрываемого страха.       — Ты — грязный культист. Тебе нечего терять. Ты скажешь что угодно, чтобы запутать меня.       — Фема! — Баязид со всей своей реакцией не успел оттащить Надю от колдуна. Или же в глубине души и не хотел.       — Не лезь, Баязид, — выплюнула с ненавистью Надя, даже не повернувшись. Дыхание её обжигало бледное костлявое лицо, и она наслаждалась моментом. — Это моё дело. Моя семья жаждет твоей смерти, и я дам им то, что они хотят.       Вот он, этот момент, который снился ей столько времени. Неважно — неважным было всё, что он сказал ей. Все это — грязная ложь человека, что отчаянно пытался спасти свою жизнь, не более.       Ишкибал понимал, что фактически был бессилен перед предвестницей, на которую его колдовство, пусть и могущественное, не действовало. Глубоко в серых глазах засвербели страх и… смирение?       Ладонь Нади сильнее сжала кинжал и прислонила его лезвие ближе к ненавистной худой глотке.       — Надя!       Из темноты комнаты вышла крупная фигура в расшитом кафтане. Мужчина среднего роста, с растрёпанными неухоженными волосами и неаккуратной бородой озадаченно взирал на предвестницу, чернокнижника и ассасина, сжимая в левой руке железный меч.       Увидев холодное оружие в руках незнакомца, Баязид моментально среагировал, обнажив тонкий ятаган и встав в боевую стойку, готовый вступить в схватку.       — Кто ты такой?       Мужчина выставил перед собой правую ладонь, пренебрежительно ей махнув.       — Уйди, остолоп, не то руку оторву, — прогремел незнакомец. — Я пришёл поговорить со своей дочерью, — взгляд его смягчился, когда он посмотрел на Надю. — Дочерью, которую не видел двадцать два года. Которую помню пятинедельной крохой отроду. И которую Бог вырвал из моих рук.       Если Баязид не так много понимал из речи незнакомца и опирался только на угрожающий тон голоса, чтобы понять полностью смысл слов этого человека, то услышавшая родную речь Надя выглядела бледнее смерти.       — Видишь, Соловей? — прохрипел Ишкибал, посмотрев на профиль Фемы. — Я отнял у тебя одну семью... И взамен — даю тебе другую.       Сердце её сделало кульбит, и Надя пустила чернокнижнику первую кровь. Она не верила ему ни секунды, а ярость от обмана, что он бессовестно пытался провернуть, окончательно задушила её здравый смысл.       — Это бессмысленно. Твои игры бессмысленны, Ишкибал. Я знаю, кто я. Знаю, какой ты лжец. Ты мог выловить любого человека с улицы и завладеть его разумом. У тебя нет совести… — лезвие легонько погрузилось в прозрачную кожу шеи, отчего Ишкибал прерывисто вздохнул. — А у меня — терпения.       Незнакомец, представившийся родным отцом Нади, не собирался просто стоять и смотреть, бездействуя.       — Ни один бес не может управлять моим разумом! — рявкнул он, угрожающе сощурив глаза.       Сделав попытку подойти ближе к потенциальной дочери, он тотчас встретился с выставленным перед его горлом ятаганом. Мужчина ткнул пальцем в лезвие и бесстрашно отодвинул его от себя.       — Да убери ж ты свой ножик, пёс сутулый! — палец сменился целой ладонью, которая, невзирая на тотчас пущенную кровь, обхватила лезвие ятагана и опустила вниз. Баязид посчитал это угрозой и приготовился уже обезвреживать незнакомца, как отчаянный голос того остановил его: — Смотри! Смотри сюда, Надя! В день, когда в мой дом ворвались культисты, тебя ранили. Под твоим правым ребром остался шрам.       Надя неотрывно смотрела на Ишкибала, не собираясь убирать кинжал от его горла. Но и убивать культиста она не торопилась, продолжая удерживать блокирующую его движения позицию.       — Его, похоже, видят все, кроме меня, — сухо произнесла она, вспомнив слова Нурбану. — Это мог узнать любой шпион Культа.       — А на пояснице у тебя родимое пятнышко. Маленькое, похожее на две ягодки вишни. Такое же, какое было у твоей покойной матери. — Понимая, что слова его не достигали дочери, мужчина миновал Баязида и подошёл к Феме, в отчаянии выхватив из кармана кафтана маленький овальный кулон. — Взгляни сюда, ребёнок, взгляни же! — он показал ей портрет в медальоне. — У тебя её глаза.       Сосущее и гнетущее чувство в её душе оглушило её, когда взгляд её опустился на изображение женщины в медальоне незнакомца. Тёплая волна странной нежности смешалась с давящей на её внутренние органы тоской, пустив из глаз непрошеные слёзы.       Не только глаза: черты, овал лица, даже то, как вились волосы этой женщины — всё это орало Наде прямо в сердце о том, что слова мужчины были правдивы.       На портрете была изображена её настоящая мать — любые сомнения с криком разбежались от свинцовой правды. Женщина, которую она никогда не знала, вырвала у Нади в следующий миг стон боли. Нервы её заныли. Она почувствовала, как что-то, так скрупулёзно выстраиваемое в течение этого года — или всей жизни, — начало осыпаться осколками.       Рука, державшая нож, ослабла, и она опустилась на колени, схватившись за голову. Фема чувствовала, как сходила с ума от непонимания и нахлынувшей нестерпимой головной боли. В её животе всё связалось в холодный тугой узел.              Данила Романович Захарьин-Юрьев, представившийся главой боярского рода после трагической гибели отца и среднего брата под Константиновском, стоял у почти прогнившего деревянного стола, за которым сидели по противоположные стороны Баязид и Ишкибал. Шехзаде держал скрытый клинок выпущенным и глаз не спускал с чернокнижника, контролируя каждый его вздох. Фема стояла у пыльного окна, через которое едва пробивались последние лучи холодного солнца.       — Ты была долгожданной дочерью моей первой жены, Аннушки, — низким голосом рассказывал Данила Романович. Меч его лежал в ножнах на столе: он также не собирался оставаться совсем без защиты. — Она родила тебя, когда мы с дружиной были в Новгороде. А едва воротились, в ту же ночь напали эти собачьи дети, культисты. Тебе было около трёх недель.       Надя доселе сохраняла скупое молчание, не поворачивая головы. На неё навалилось обжигающее осознание, что людьми, погибшими тогда год назад, были её родные дедушка и дядя. Услышав о нападении на свой дом, она наконец подала голос:       — Что им могло понадобиться от вас? — Надя растёрла свои похолодевшие предплечья. — Культ никогда не нападал на простых людей, не имея на то веской причины.       Боярин Данила выглядел внушительно, как огромный медведь, и даже в такой непростой ситуации сохранял серьёзный вид — но из того, как напряжены были его плечи, можно было догадаться, что он испытывал внутри.       — Они пришли за твоей молочной матерью, Далимирой. — Надя вздрогнула, услышав знакомое имя. — Она была предвестницей. Культисты хотели забрать её живой, Далимира сопротивлялась, и они смертельно ранили её. Задели тебя. И сбежали, — Данила Романович стиснул челюсти, рука его сжалась в кулак. — Я едва успел вырвать тебя из их рук.       На бледном лице Нади промелькнуло понимание.       — Далимира была сестрой-близнецом бабушки Присциллы… — тихо сказала она. — Так вот что с ней случилось.       — Спустя несколько дней Далимира скончалась. Именно она успела понять, что Культ проклял тебя, и сказала как можно быстрее спрятать подальше от людских глаз, отправить к её семье на Дон. Там тебя и приютили. Для нашего же дома ты была мертва — только мои братья и отец знали правду.       Всё вставало на свои места, в частности неприязнь, которую естественным образом испытывала её бабушка к ней — защищая её, Надю, погибла частичка её души.       — А моя родная мать? — спросила Фема, не в силах сопротивляться вопросу, что до крови расчёсывал ей все внутренние раны.       — Аннушка умерла от тяжёлого недуга спустя месяц после того, как тебя увезли, — ответил боярин, лицо его выразило мрачную скорбь.       — А она… знала?       Данила Романович понял без уточнений, что хотела узнать его дочь.       — Мы сказали ей, что ты умерла. Разлуки с тобою она бы не допустила.       Сердце Нади наполнилось болью, и она зажмурилась, сдерживая рвущиеся наружу чувства. Может, она умерла как раз от того, какую рану ей нанесла ложь её супруга о единственной дочери? Может, болезнь, о которой ей сказал боярин Данила, протекала бы не в сплошной пелене боли от утраты ребёнка?       Фема впилась ногтями в ладонь так, что костяшки побелели. Баязид, воспользовавшись воцарившейся тишиной, задал интересующий его вопрос:       — Я совершенно запутался в том, кто кому приходится здесь, но одного не понимаю: в чём твоя игра, культист? — глаза шехзаде свернули неприязнью на Ишкибала.       Услышав обращение к себе, он с какой-то едва уловимой ленью убрал палец от щеки и вздохнул. Порез на его шее затянулся, но запёкшаяся кровь смотрелась жутко.       — За предвестниками мои сородичи охотились с того дня, как они появились, — объяснял он менторским тоном. — Далимира была одной из ниточек, которая должна была привести к Донскому клану Присциллы. Но лишь недавно мы узнали о том, что среди дончан затесался полукровка, кто-то, смешавший кровь предвестника и чернокнижника, — холодные серые глаза посмотрели на Надину спину. — Соловей.       Фема шумно вздохнула, подавляя гнев. Ишкибал продолжал:       — Это было даже теоретически невозможно, противоречило всему, что мы знали, — чернокнижник сложил руки на столе. — Ксана решила, что это знание поможет нам раскрыть новые грани колдовства, доселе неведомые нашему роду. Мы должны были заполучить Соловья любой ценой.       — Вы сожгли её деревню, но не добрались до неё самой, — Баязид посмотрел на колдуна из-под тёмных бровей и пренебрежительно махнул рукой, призывая ускорить свою мысль. — Эту часть истории мы знаем. Что дальше?       — Человек Феодория Палеолога, называющий себя Йоргом, навёл меня и Сандро на новый след, который и добавил недостающие элементы головоломки. Если Ксана и Сандро узнают тайну способностей Соловья, это значительно перевесит чашу весов в их сторону. Никаких адептов, никакого обучения, истязаний, усмирений… Если они узнают, что существует возможность создать чернокнижников, обладающих способностью к защите от иного чёрного колдовства, просто похищая младенцев в первые сорок дней и обагривая их нужной кровью… Культ получит настоящую армию.       Надя повернулась, лицо её ожесточилось.       — Ни Культ, ни я не могли знать тайны моего рождения. Но мой родной отец знал, поскольку был там. Так вот в чём смысл этого воссоединения, — она издала циничный смешок, скрипнув зубами. — Ты предложил моему отцу меня в обмен на информацию? И что теперь? Преподнесёшь её на серебряном блюде своим хозяевам?       Эти слова заставили Ишкибала на некоторое время замолчать, тщательно обдумывая свой ответ.       — Сандро и Ксана зашли слишком далеко в этой бессмысленной бойне: они пошли против меня — наши пути разошлись. Эндшпиль, — ребро его ладони разрезало воздух, иллюстрируя его слова. — Внутри Культа зреет раскол, баланс сил вот-вот нарушится. Вы должны ударить первыми и закончить эту войну.       — Так в чём твоя выгода? — сощурился Баязид, крутя в руках кинжал Фемы, на котором ещё была кровь Ишкибала.       — Считайте это жестом примирения, — взгляд его стал лисьим, чернокнижник откинулся на стуле. — Я отнял у Соловья одну семью — и даю ей другую.       Прозвучало это цинично и отвратительно по-торгашески.       — Ты мерзок, — с отвращением процедила Надя. — Пытаешься выйти сухим из воды даже с клинком у своей глотки, — она отошла от окна и положила руки на стол, возвысившись над беловолосым чернокнижником мрачной тенью. — Уходи отсюда, Ишкибал. Считай это моим жестом благодарности. Но знай, что в следующий раз я закончу начатое.       Никому не было известно, чего стоило Наде затолкать всеми оставшимися силами свою агрессию в каменный сундук и окружить его закалёнными цепями. Каждое слово, что она выпустила из себя, проходило через её горло с жуткой болью.       Чернокнижник долгое время изучал лицо той, что ненавидела его всем своим существом, после чего молча поднялся и в полной тишине скрылся в тенях дома. Когда Надя почувствовала, что его давящая колдовская энергия исчезла, лёгкие её тяжело выпустили воздух. Спина её ссутулилась.       — Что теперь? — спросил Баязид, переводя хмурый взгляд на наконец воссоединившихся друг с другом родичей.       — Я заберу свою дочь домой, — боярин Данила каждым своим жестом показывал решимость поступить по-своему.       — Встань в очередь, — кивнул куда-то в сторону шехзаде, преградив Даниле дорогу к Феме. — Её уже поляки пытались забрать, ничего не вышло.       Отец Нади ладонью грубо отстранил Баязида, и тот, очевидно, сдержался от ответного жеста исключительно из уважения к стоявшей рядом Феме.       — Я сказал, что заберу свою дочь домой. И заберу. Я уже потерял её однажды — и более не бывать тому! Уйди, щегол, пока я тебе руку не отрубил!       Надя зажмурилась и шумно втянула носом воздух: препирания и споры, которые она слушала целыми днями, ей изрядно надоели.       — Хватит, — устало и раздражённо прошептала предвестница. Обессиленно опустив руки вдоль туловища, она выдохнула: — У тебя есть выбор, отец. Мой же был предопределён в день моего проклятия. Моя донская семья не отомщена, мой брат Андрей не найден, а Культ не уничтожен, — предвестница понизила голос. — Я закончу то, что начала.       Сопротивление дочери не понравилось Даниле Романовичу, но он, как оказалось, не принадлежал к числу неотёсанных мужланов, которые бы схватили непослушную дочь в охапку и унесли в светлицу. Он подошёл ближе к своему ребёнку и внимательно осмотрел её, словно пытаясь запомнить каждую черту лица. Мокрая прядь упала на его блестящие голубые глаза, и Надя почувствовала, как у неё непрошено сжалось сердце.       — Наденька, — отец очень осторожно положил руки ей на плечи, сжимая. Фема почувствовала, как у него дрожали пальцы. — Культ всё ещё ищет тебя. И не только он: Йорг, о котором говорил этот белобрысый сукин сын, — это Георгий Сабуров, старший брат нашего великого князя, Ивана Васильевича. Он пытался найти тебя, чтобы добраться до нас и убрать подальше от государя… Ты моя дочь, и до́лжно тебе быть подле меня, дабы я мог защитить тебя.       Она понимала его. Понимала, что он мыслил по-отечески. Но внутри её головы из всего того образовавшегося хаоса ясной она видела на данный момент только одну мысль:       — Батюшка, — мягко произнесла она, положив ладони на руки отца, что он держал на её плечах. — Двадцать два года я не знала тебя, не ведала о том, что чужая тем, кто кормил и растил меня всё это время. До́лжно мне сейчас исполнять свой долг.       На лице Данилы Романовича отразилась такая щемящая грусть, увлажнившая его суровые глаза, что Надя едва удержалась, чтобы не заплакать вместе с ним. Она чувствовала странный ворох противоречивых эмоций: она не знала этого человека, не знала его семью, но её так страшно тянуло к ним, что это желание рвалось перекрывать все её слова о долге.       О каком же долге могла идти речь, когда она в одночасье обрела настоящую семью?       Фема мысленно ответила себе на этот вопрос, закрыв глаза и опустив голову. Отец тотчас прижал её к своей тёплой груди, прижав щеку к её светлой макушке. Мягко закачал её влево-вправо, как малое дитя.       — Моим бы дружинникам твоей отваги, дочка.       Надя почувствовала, как к горлу её подступила истерика. Она впилась пальцами в кафтан отца. Сейчас, вдыхая его запах, она думала о том, что он казался ей таким знакомым, словно она навсегда запомнила его тогда, в свои первые недели жизни.       Она даже не смогла толком с ним попрощаться. В один момент она просто резко выскочила из тяжёлых объятий отца и, не оборачиваясь, выбежала из заброшенного дома. Баязид тотчас нагнал её. Она могла почувствовать затылком его обеспокоенный взгляд, но их необъяснимого интуитивного взаимопонимания, видимо, было достаточно, чтобы шехзаде понял, что с расспросами лучше сейчас к ней не лезть. Надя была ему за это очень благодарна. Скрываясь в тёмных частях улиц города, они достаточно быстро добрались до чёрного входа во дворец.       Сняв капюшон и обернувшись, чтобы попрощаться с шехзаде, она уже знала, что его не было рядом. И за это она была тоже очень благодарна.       — Ай, наша султанша вернулась, — с издёвкой пропела Севен-хатун, когда Надя показалась в гареме. — Где же вы шатались, ханым-эфенди?       — Кто тебя выпустил из дворца? — накинулась, вторя подруге, на Фему Тезай-хатун.       Они ещё что-то спросили, но в конце концов замолкли. И не только они — все девушки перестали шушукаться, почувствовав, что Турхан проходит по гарему, развязывая тесёмки плаща, совершенно никого не замечая. Взгляд икбал султана был направлен куда-то в пустоту перед собой, но хмурый вид явно не располагал к тому, чтобы упрямо пытаться получить её внимание. Плащ был равнодушно отброшен на подушку, где Севен-хатун держала свои перевязанные после фалаки стопы, и даже это не вызвало никакой ожидаемой реакции у «старшей икбал».       Ей всё было безразлично. Фема шла по дворцу, не разбирая дороги, и чувствовала лишь, что внутри неё наполнялась какая-то невидимая чаша — свинцовая, тяжёлая, — и каждая капля, падая в неё, отдавалась болезненными спазмами внутри.       Дон, Аксайские холмы, семья Яковлевых, бабушка Присцилла, мать Мирослава, отец Владислав, дедушка Витольд, брат Андрейка, кузены Маргарита и Милорад, тётки Агния и Собина…       Дядя Фёдор.       Горло сковала сухая боль.       Затем польский клан, Краков, родственники по сестре Присциллы, бабушке Астрид: Алеш, Лукаш, Зофияна, прочие предвестники, её сородичи… Чудом обретённая семья, пусть и не такая близкая, как донская. Семья, которая осталась с ней в Стамбуле, чтобы помочь.       А теперь каждое это слово в её голове было перечёркнуто красным «чужая». Почти безродная, брошенная собственной семьёй… даже во имя её собственного спасения… От кого? От культистов, что пришли бы за ней? Или от простого люда, который, прознав, что она была проклята, ворвались бы к ней в дом и утащили на костёр, как ведьму?       Надя вошла в открывшиеся двери.       Она совершенно запуталась в собственных чувствах и эмоциях. Чувство, что она не принадлежала ни к чему в этом мире, пугало её. Она не знала, кем была: Надей Яковлевой с Аксайских холмов, Фемой-предвестницей из донского клана, Соловьём-полукровкой или же Надеждой Захарьиной-Юрьевой, старшей дочерью московского боярина?       Сердце её было глухо: оно не знало ответа.       — Турхан? — голос Мехмеда вырвал её из воспоминаний, словно спасительные руки из болота, в котором она почти тонула.       Испуганно вздрогнув, Надя огляделась и поняла, что ноги сами привели её в покои султана Мехмеда. Тот сидел над документами, освещёнными светом свечей, и был не в состоянии сомкнуть глаза от уже знакомой ей бессонницы. Увидев её, Мехмед встал из-за своего стола и вмиг оказался перед ней.       Забыв даже о своей трости.       — Турхан? — повторил он более взволнованно. Очевидно, вид её крайне его озадачил. — Что с тобой? Что-то случилось?       Надя держала голову прямо, напряжённо, но ноги её всё же подкосились, и она едва не упала в руках Мехмеда. Падишах удержал её за плечи и помог дойти до дивана. Опустив Фему в него, он сел рядом, заглядывая ей в лицо.       — Что-то с Баязидом?       Отрицательный кивок. Мехмед, поняв, что Наде было тяжело говорить, поднялся с места и спустя некоторое время снова оказался рядом, протягивая Феме бокал с вином. Она с неприличной скоростью осушила его, поморщившись, и обжёгший горло алкоголь почти сразу разрушил каменную маску отрешённости на её лице. Обессиленно ссутулив спину, она упёрлась локтем в колено и уткнулась лицом в ладонь, плечи её задрожали.       — Расскажи мне… — деликатно предложил Мехмед, стараясь не давить на неё. — Станет легче.       Надя повернула голову налево и посмотрела в глаза султану. В них было столько тоски и непонимания, что эта картина окончательно сломала крохотные остатки её выдержки.       — Всю мою жизнь… я живу и не могу понять, кто я такая, на что годна. Ищу, ищу… и не нахожу. Дом на Дону, семья, часть которой смотрит на меня с холодом, часть же жалеет… Способности, столь никчёмные по меркам моего клана… — слова лились почти бессвязным потоком, но Наде было это безразлично. — И во всей этой кутерьме я, пытающаяся занять там своё место. И затем я всё теряю в один миг. Остаюсь одна, никому не нужная, но встречаю твою семью — и у меня появляется цель… — она прерывисто вздохнула: лёгкие отказывались полностью наполняться воздухом, причиняя боль. — Появляются друзья, которые не судят меня за прошлые грехи, не жалеют и не используют, как вещь. Затем в мою жизнь врываются родственники из Кракова, и я понимаю, что осталась не одна в этом мире. У меня появляется надежда на будущее. Но и они тянут меня туда не как Надю Яковлеву, а как предвестницу, как… оружие, которое не должно попасть в руки врага. Я засыпаю и просыпаюсь, с трудом укладывая в голове новый мир, в котором живу… И внезапно… Рушится даже он.       Мехмед слушал очень внимательно, не отрывая глаз от лица Нади. Взгляд её стал рассеянным, потерянным: казалось, она смотрела не на Мехмеда, а куда-то сквозь него.       — Этот ублюдок Ишкибал… — голубые глаза потемнели. — Мразь, убившая всю мою семью… Привёл ко мне моего отца. Родного отца. Вот так просто.       — Как это?.. — переспросил султан. — Твоя донская семья… тебе не родная?       — Они приютили меня по просьбе моей родной семьи. А моя родная семья — это бояре, о которых я тебе сама прямо здесь рассказывала несколько часов назад, — смешок, вырвавшийся из её горла, вышел глухим и наполненным болью. — Что за чувство юмора у жизни…       Плечи Нади задрожали сильнее. Первые слёзы показались в уголках её глаз: не в силах их сдерживать, она зажмурилась и стиснула зубы, заплакав.       — Так почему же ты плачешь? — Мехмед погладил Надю по спине, как ребёнка. Голос его наполнился трогательным сочувствием. — Разве ты не рада узнать, что твоя семья жива?       — Я его не знаю… — оправдывалась она, немного раздражённо вытирая слёзы, будто стыдясь их. — Никого из них не знаю… Вся моя жизнь оказалась ложью. Всё, что я знала… Всех, кого я знала… Всего этого не существовало. То, что я выстраивала скрупулёзно из ничего все эти месяцы, ради чего я решила дышать, в чём видела смысл, обратилось в пепел. И мой родной отец… даже он хочет забрать меня к себе домой не как Надю Яковлеву, а как... Надю какой-то другой фамилии. Для него я — плод любви с его первой женой, память о ней. Ни для кого в этом мире не существует… меня. Мне нет места нигде.       Боль, сдерживаемая столько лет, смешавшись с пережитыми трагедиями, из-за которых она не разрешала себе плакать, вырвалась наконец наружу. Надя начала погружаться в истерику. Мехмед не знал, как вести себя с плачущей Турхан, но память о былых днях, когда у него на плече рыдала младшая сестра, помогла хотя бы не спугнуть предвестницу. В такой ситуации, он понимал, слова вразумления были бессильны, а потому султан просто обнял Надю за плечи и притянул её голову к своей груди.       — Поплачь, выпусти всю боль из себя. Не сдерживай её.       Надя вцепилась пальцами в его кремового цвета рубашку, стянула её в ладонях, рыдая всё громче, выпуская весь накопившийся страх, всю ярость, всё отчаяние.       — Рассвет придёт, Турхан. Обязательно.