Демоны порока

ОКРЕСТНОСТИ СТАМБУЛА

      Селим пальцем указал на точку на карте.       — Пусть отряд лучников займёт позицию здесь, на холме. Так мы сможем увидеть прибытие Оздемира и подготовиться, — шехзаде раздавал указания своим янычарам, что образовали круг вокруг деревянного стола с картой.       — Да, шехзаде, — приложив кулак к сердцу, командир лучников поклонился и вместе со своими людьми покинул своего господина.       Лагерь, который они образовали вместе с французскими солдатами, находился поодаль от столицы, севернее Кырмызы Кале главы Корпуса Охотников, Метина-Мирцеуса Оздемира. Человека, который почти за полгода возвысился от куббе-визиря до фактически влиятельнейшего человека в государстве, боялись и ненавидели примерно в той же степени, что и уважали, невзирая на его жестокость. Насилию валашского визиря находили всевозможные оправдания, но шёпотом — обсуждать фактического врага своих господ было чревато отрубленной головой. А ещё было чревато при шехзаде косо смотреть на французских солдат кронпринца Генриха де Валуа, бок о бок с которыми предстояло сражаться с собственными гражданами, пусть и охотниками.       Когда в ту злополучную ночь Баязид очнулся от странного сна, навеянного общими усилиями Фемы и польского предвестника Алеша, Селим посчитал, что жизнь его обратилась сплошным мраком, потому что Нурбану вслед за ним проснулась не сразу. Но как только веки его возлюбленной венецианки задрожали, а из её горла донёсся лёгкий вздох, рыжий шехзаде почувствовал, как к его заледеневшим ладоням и ступням понеслась тёплая кровь.       И затем, не прошло и получаса, что Нурбану провела в состоянии полубреда, пытаясь ответить на расспросы Алеша, как на Мэнор де Лис совершил набег не кто иной, как Метин Оздемир. И не успели Селим и Баязид как-то вмешаться, полуголую Нурбану вытащили из постели и силком потащили за руки и за ноги прочь из посольства. Глаза ей завязали, в рот вставили кляп, а руки предусмотрительно связали за спиной, чтобы предполагаемой ведьме было неповадно воспользоваться своими грязными силами. Они все оказались бессильны против той оравы фанатиков, что набросилась на них, словно коршуны.       Осознав, что случилось, Баязид молча взял свою верхнюю одежду, оружие и покинул Мэнор, ни с кем не обмолвившись ни словом. Наблюдавший за всем происходящим Генрих де Валуа тогда незамедлительно предложил помощь своих людей. Не просто так, разумеется: Селим хорошо понимал, что за эту услугу французский кронпринц собирался однажды потребовать оказание встречной любезности. Как он говорил, «иметь в должниках османскую семью — роскошь, которую сложно проигнорировать». И, разузнав вскоре с помощью разведки Генриха о планах Метина-Мирцеуса встретиться с кем-то очень важным к северу от Стамбула, французский и османский наследники покинули посольство. Встреча, судя по данным шпионов, собиралась пройти в условиях строжайшей тайны — и сам этот факт уже наталкивал на мысли, что любой узнанной во время этой встречи информацией можно было далее воспользоваться, чтобы вытащить Нурбану из плена валашского охотника. Селим понимал, что грубая сила в данной ситуации была бессмысленна, и собирался взять ситуацию под контроль привычной ему хитростью.       Эта зима была холоднее любой, что Селим мог вспомнить. Укутавшись в меха, он всё равно ощущал, что продрог до костей. Впрочем, такой же южанин, как и он, кронпринц Генрих ощущал себя не более комфортно на промёрзлом ветре, смешанном со снегом и дождём. Подойдя к рыжему шехзаде, Генрих изобразил улыбку на сморщенном от ветра лице.       — Ты ведь уже слышал, не так ли? — лукаво поинтересовался он, встав рядом. Селим, не обращая на француза внимания, напряжённо смотреть вдаль — туда, где они ожидали увидеть Метина Оздемира.       — О чём? О том, что мой брат стал падишахом? — равнодушно уточнил Селим, краем глаза взглянув на Генриха. — Слышал.       — А ваш отец? Тебе сообщили, что с ним сделают?       — Султан Сулейман Хан мёртв, — безапелляционно отозвался шехзаде, будто зачитал указ на главной площади Стамбула. — Теперь султан — мой брат Мехмед.       — Ясно, — кивнул с тонкой улыбкой Генрих, взгляд же его оставался пронзительным, Селим мог почувствовать это покрасневшим левым ухом, куда смотрел французский наследник. — И как ты смотришь на это?       Рыжий шехзаде не собирался, по всей видимости, идти на контакт. Впрочем, принц Генрих ценил это качество в людях — при французском дворе неболтливые были редкостью. Селим отвернулся от Генриха и зашагал в сторону шатров, оставив вопрос без ответа.       — Закон Фатиха суров… — туманно продолжал Валуа, не отрывая глаз от спины Селима. — Теперь твой брат по закону может отдать приказ о твоей казни, и судьи ваши будут на его стороне. Времена сейчас сложные.       Селим старался выглядеть безэмоциональным, но руки его выдавали: развязывая кожаные ремни, удерживающие меховой плащ на плечах, они раздражённо дёргались. Сбросив наконец ненавистный элемент одежды на спинку стула, Селим размял плечи и подошёл к своему столу с документами. Генрих всё ещё с любопытством за ним наблюдал.       — Но ведь не это тебя тревожит, правда, принц Селим? — та грань фамильярности и официальности, на которой они общались, прошивала воздух между ними странным напряжением. — Ты не беспокоишься ведь, что новым положением твоего брата захотят воспользоваться предатели из совета визирей?       Генрих Валуа сделал несколько шагов ближе к Селиму, по спине которого пробежались мурашки. Что-то пугающее было в дофине Франции — что-то, не поддававшееся никаким разумным объяснениям. Он уже встречался с чернокнижниками, ассасинами, предвестниками и охотниками — и сущность их всех Селим мог почувствовать, описать. Но человек, который сейчас стоял за его спиной и собирался возглавить в будущем огромное государство, почему-то натягивал его нервы до состояния необъяснимой тревоги.       — Я знаю это чувство слишком хорошо…       Наконец нервы Селима не выдержали, и он резко повернулся, чтобы тотчас вздрогнуть: принц Генрих находился перед ним на расстоянии двух вытянутых ладоней.       — Ощущение скорой погибели.       Слова эти были произнесены так тихо, что Селим едва мог уловить их и едва заметное шевеление губ де Валуа.       Селим был готов во всё горло кричать, что ему не было страшно, но что-то внутри него клокотало и билось, словно птица в тесной клетке. Это был страх, пронизывающий до костей, как какое-то до нелепости абсурдное предчувствие. Но Селим не боялся своего старшего брата, в этом не было никакого смысла — и, прислушиваясь к себе и своему сердцу, он ощущал лишь спокойствие. Но то было лишь относительно его брата Мехмеда.       Долго Генрих пристально вглядывался в лицо остолбеневшего рыжего шехзаде, водя чёрными глазами по его подрагивающим губам и двигающемуся гортанному хрящу, когда тот сглатывал от волнения слюну. Наконец он хищно улыбнулся и отошёл в сторону стола, где стояли два кубка и графин с горячим вином.       — Как поживает твой брат Баязид? — беззаботно поинтересовался Генрих, когда Селим почувствовал облегчение от расслабившихся мышц. Налив себе и шехзаде в кубок горячее вино, кронпринц с блаженным видом вдохнул пряный аромат полной грудью. — Glühwein. Ты, должно быть, никогда не пил горячего вина, принц Селим. Попробуй же, — Валуа медленно подошёл к рыжему шехзаде, протягивая ему кубок. — Карл, конечно, тот ещё ублюдок, но люди его придумали достойную вещь.       — Я не пью, — он снова сглотнул, и от проницательного Генриха движение гортани Селима в очередной раз не прошло незамеченным; он усмехнулся.       — Ты дрожишь. От холода ли, от страха ли — дело другое. Выпей, тебе полегчает. Да и оно не крепкое, уверяю тебя. — Взгляд его стал темнее. — Мне и моим людям ещё предстоит мёрзнуть на открытом холоде несколько часов, пока не заявится этот твой охотник. Мне нужен хороший собеседник. А ты человек неглупый, только больно малословный.       Селим с недоверием принял из рук кронпринца кубок и дождался, пока тот, неотрывно глядя на него, сделает глоток из своего. Затем и сам легко пригубил глинтвейн. Генрих облизал губы и улыбнулся.       — Ну, так как там твой дерзкий младший брат поживает, не расскажешь? — снова спросил он невинно.       Генрих умело изображал непринуждённость, расхаживая по шатру в высоких кожаных сапогах, чёрном дорожном дублете и меховом гамбезоне. Из-за его высокого роста, широких плеч и прямой осанки вкупе с той уверенностью, что он излучал, трудно было сказать, кто в этом шатре был настоящим османским наследником.       Селим глубоко вздохнул и покрутил жидкость в кубке, вдыхая пряный аромат. Благодаря горячему вину он и впрямь чувствовал себя более охотным на поболтать. Слегка. Никоим образом не рассеивая своего внимания — всё-таки перед ним был кронпринц чужой страны.       — Думаю, хорошо, — сухо ответил Селим, присев на край своего стола и скрестив руки на груди, всё ещё держа кубок тремя пальцами. Генрих встал к нему спиной, выглянув из шатра.       — После спасения мадам Сесильи вы так и не поговорили, не так ли?       — Нурбану, — поправил его Селим. — Её имя — Нурбану.       — Конечно-конечно, — кивнул Генрих, хмыкнув. — Мадам Нурбану. Что ж, надеюсь, вы с ним успели всё выяснить, прежде чем он вернулся к своим новым сородичам, ассасинам.       — Нечего выяснять, — голос рыжего шехзаде стал шершавее. — Здесь не может быть никакого спора: Нурбану — моя наложница, беременная моим ребёнком. Любые их дела закончились с тем, как Баязид спас ей жизнь. Это всё.       — Ты думаешь, он отправился в логово Франсуа Шерали, потому что соскучился по их беготне по крышам? — насмешливо спросил Генрих. — Ты либо плохо знаешь своего брата, либо в высшей степени наивен.       Конечно, глава французского Братства собирался что-то потребовать взамен от Баязида за ту помощь, что он думал предоставить ему в спасении Нурбану. В его намерениях решить дело силой Селим не сомневался — но душа его никак не могла успокоиться: в случае ошибки брата пострадать могла не только Нурбану, но и он сам. А лишиться сразу ещё двух членов своей семьи он попросту не сумел бы. Ему уже достаточно было отца, что в одночасье превратился в ребёнка, и исчезнувшей в подземельях Иншалоста матери.       Селим сделал большой глоток горячего вина, почти сразу почувствовав, как сдавливающая боль отступила от его грудной клетки.       — Братство выпьет все соки из твоего братца, — хмыкнув, подытожил Генрих Валуа и пригубил свой кубок, вторив жесту Селима. — А этот злосчастный любовный треугольник выпьет все соки из ваших братских чувств. Такая вот ирония.       — А ты? — более резко, чем следовало бы, парировал Селим, сведя брови на переносице. — Я наслышан о многоугольниках при твоём дворе. Твоя фаворитка… Диана де Пуатье, если мне не изменяет память, старше тебя более, чем на двадцать лет.       Генрих изогнул губы, выражая приятное удивление.       — Я поражён такой осведомлённостью о своей скромной личной жизни.       — Не такой и скромной, — Селим наклонил голову, взгляд его оставался нахальным. — Говорят, ты не сильно скрываешь, какое предпочтение отдаёшь своей любовнице в обход законной супруги, Катерины. Пока она рожает тебе детей, ты предаёшься утехам с другой. Даришь ей дворцы, сажаешь на приёмах ближе жены, что противоречит всем законам вашего этикета. Ты воспитываешь в своей супруге мстительного монстра, удушая в ней любую любовь к тебе, — и собираешься поучать меня?       Дофин Франции приложил пальцы к подбородку.       — Пожалуй, стоит посадить капитана контрразведки в Бастилию, — принц покачал головой с театральной досадой.       — Я назвал твою супругу мстительным монстром, и тебя это ничуть не задело?       Скучающий взгляд Генриха скользнул по лицу Селима. Кронпринц спрятал улыбку за кубком с глинтвейном.       — С чего меня должно задевать то, с чем я согласен? Катерина из рода Медичи, а они мстительные твари, — стоило Генриху заговорить о ненавистной ему семейке, как лицо его тотчас потеряло в своей насмешливости и приобрело сероватый оттенок. — Ты наверняка слышал о том, что как поступал со своими врагами её прадед, Лоренцо Великолепный: он пресёк враждебный род Пацци, повесив последних представителей этой фамилии за предательство на окнах палаццо Веккьо. Медичи всегда платят свои долги, определённо.       Селима это наблюдение заставило напрячь слух. Совершенно невозмутимого Генриха, по всей видимости, мало что могло так задеть, как что-то, связанное с этим загадочным флорентийским родом.       — Вижу, ты достаточно наслышан об этой семье, — вкрадчиво заговорил Селим после минутного молчания. — Ты знаком с ними лично? Помимо твоей дражайшей супруги.       — Я знал Папу Климента, в миру известном как Джулио де Медичи, — пожал плечами дофин Франции, отведя помрачневшие глаза. — Жестокий человек. К тому же, самодур, какого сыскать.       — По твоим рассказам, он был приёмным отцом Сандро? Или вернее, Алехандро де Медичи, — уточнил Селим. Он чувствовал, что под воздействием вина и соответствующего давления этот хитрый французский лис мог выдать ему некоторые важные детали касаемо чернокнижников.       Генрих тяжело наполнил воздухом лёгкими.                     

ФЛОРЕНЦИЯ. ДЕКАБРЬ 1521 ГОДА ОТ Р.Х.

ПАЛАЦЦО МЕДИЧИ-РИККАРДИ

                    …Одиннадцатилетний мальчишка нёсся через весь палаццо, не разбирая дороги, и совершенно не обращал внимания на то, с каким жжением бились крохотные комочки воздуха в его лёгких. Он бежал и бежал, пока слёзы не застелили ему глаза настолько, что он не разглядел более узкую раму дверного проёма, ударился о неё и упал коленями на холодный мраморный пол. Образовавшиеся ранки на коленных чашечках тотчас закровоточили, пачкая узкие штанишки, но малыш только вытер тканью своего камзола сопли и слёзы, поднялся и побежал дальше, тяжело дыша.       Ему было смертельно страшно, но не за себя — он боялся за маму. Судя по грохоту, который он услышал там, внизу, с парадной залы палаццо, отец вернулся вместе с матерью. Он снова сумел найти её, предпринявшую очередную отчаянную попытку сбежать из той тюрьмы, в которую супруг-тиран её заточил. Хозяйка палаццо связывала из простынь трос, чтобы спуститься из своего окна на землю, платила слугам, переодевалась служанкой, травила своих охранников, приставленных мужем, но он всё равно спускал на неё собак и находил, где бы она ни пряталась.       Но в этот раз его отец искал маму дольше обычного, приложил очень много усилий — настолько, что тайна, что хранилась за стенами этого дома последние одиннадцать лет, едва не оказалась раскрыта.       Мальчик, едва не захлёбываясь слезами, врезался в последнее препятствие перед собой — дверь, ведущую в парадный зал, и распахнул её так, чтобы можно было видеть, что происходило за ней. Дыхание у него тотчас спёрло.       — Будешь ещё сбегать, грязная ты шлюха? Будешь? — размашистым движением отец ударил мать по лицу так, что её лицо отклонилось в сторону.       Но она даже не схватилась за щёку, не закричала — она была к этому привыкшей. Всякий раз она встречала избиение своим супругом при попытках побега. Безродная, никому не нужная, его несчастная мать долгие годы видела утешение только в своём ребёнке. После его рождения, как мальчик давно понял, его отец сообщил всем, что супруга его скончалась от послеродовой горячки. В действительности же он запер свою жену в одной из комнат западного крыла родового поместья и никого к ней не подпускал, кроме глухонемых слуг, верных ему до смерти.       Мальчик ненавидел своего отца.       Его падре грубо толкнул мать на ступени лестницы так, что та ударилась спиной о ледяной мрамор и застонала. Продолжал бить её, пока лицо её не расплылось перед глазами мальчика сплошным кровавым пятном. Истеричные слёзы боли и отчаянной беспомощности заставили малыша топнуть ногой от бессилия и гнева и снова зайтись тихим рыданием. Руки его вжались в деревянную дверь. Он ненавидел отца, ненавидел его всей душой.       Но больше всего он ненавидел себя — за то, что в этот раз, если бы не он, отец не нашёл бы маму.       Она скрывалась там, где он не мог её достать. И единственным средством манипуляции оставался её сын.       Когда падре засучивал перед его слезящимися глазами рукава, малыш, съёжившись в клубок перед ним, трясясь от страха, понимал: его ударят. Взяв в руки розги, отец, тяжело дыша, потряс ими перед его белым от ужаса лицом:       — Ты… вернёшь домой свою мать, — голос его был тихим, но грубым и отдавался в ушах мальчика замогильным скрежетом. — Ты пойдёшь туда, где она спряталась, скажешь ей, что я убью тебя, и заставишь её вернуться! Вернуться, маленький ублюдок! — последние слова отца резко загремели от злости так, что стена за спиной малыша завибрировала от его голоса.       «Ублюдок».       Отец никогда не считал его родным сыном, хотя дома его никто бастардом не называл. Мальчик никогда не понимал, почему отцу с детства был так омерзителен тот факт, что он дышал.       Не дождавшись ответа, отец, что в глазах ребёнка представлялся огромной тучной фигурой самого дьявола, размахнулся и ударил сына розгами по левой части тела, задев плечо и живот. Малыш заверещал от боли, слёзы брызнули из его глаз, и он захныкал, сжавшись в маленький шар в углу, куда его загнал отец. От следующего удара отца, возможно, остановил вид собственного ребёнка, что в страхе обнял себя руками, будто пытаясь оградиться от него из последних сил.       Тогда мальчик, испугавшись пыток отца, всё-таки направился в город. Отыскал место, о котором ему напоследок шепнула мать и в котором он узнал старый особняк двоюродного дяди, Лоренцо ди Пьеро де Медичи, внука Лоренцо Великолепного. Стоило его бедной матери показаться на улице, как люди отца тотчас схватили её и увезли куда-то прочь. Когда мать не показалась в родном палаццо в тот день, малыш подумал, что ей снова удалось сбежать.       Но услышав шум и крики этой ночью, понял, что в этот раз отец не собирался прощать предательского побега супруги. Откуда в нём было столько животной жестокости, мальчик не понимал. И более не собирался: стиснув зубы, он наблюдал, как мать мучилась под ударами отца, и думал только о том, как он собирался однажды убить его.       Глаза, застеленные слезами, прикрыла чья-то мягкая и тёплая ладонь.       — Не смотрите, мессир Алехандро, — в голосе, наполненном жалостью, мальчик узнал своего дворецкого Вивьена. — Не нужно вам этого видеть. Пойдёмте, мой юный господин, пойдёмте...       Вивьен де Буланже, француз по крови, был подарен другом отца Алехандро, королём Франциском, в качестве человека, которому можно было доверять все дела, что решались между Флоренцией и Францией. Человек, достойный того, чтобы называться искуснейшим в своём домоуправленческом ремесле, был также замечательным дипломатом и собеседником для главы дома Медичи. Однако характером он был мягким и чутким, в полную противоположность жестокому тирану в лице Джулио де Медичи, хозяина палаццо и отца Алехандро.       Послушно отойдя тогда на несколько шагов, крепко держа Вивьена за руку, Алехандро вдруг резко обернулся. Послышался грохот, за которым последовала пугающая тишина. Бросив дворецкого, наследник палаццо со всех ног пустился на источник шума. Дверь под его натиском едва не слетела с петель.       Симонетта да Коллавекьо, супруга Джулио де Медичи, одиннадцать лет считавшаяся для общества мёртвой, лежала в луже собственной крови на лестнице. Глаза её были широко распахнуты. На полностью гладком и прекрасном, несмотря на кровавые ссадины и следы от ударов, лице застыло выражение испуга.       Над Симонеттой возвышался отец. Увидев сына в дверях, он смерил его тем самым взглядом, который навсегда запечатлелся под веками юного Алехандро: этот сатанинский блеск, смешанный с жаждой насилия, такой тёмный, голодный, омерзительно-злой — Джулио де Медичи, кардинал Флоренции, в эту секунду показался ему самим дьяволом.       Подойдя к матери на негнущихся ногах, Алехандро с широко распахнутыми глазами опустился коленями прямо в лужу крови. Взяв мамину руку в свою, он зашептал её имя, призывая проснуться. Когда оглушительное осознание опустилось на голову ребёнка, Алехандро заверещал не своим голосом, обхватил испачканными кровью ладошками своё лицо и зарыдал.       Пытаясь оторвать сына от тела матери, Джулио и проклинал Алехандро, и бил его, но безуспешно — не по годам сильные руки отказывались отпускать платье горячо любимой мамы. За свои короткие одиннадцать лет жизни, когда юный Медичи мог проводить с матерью ограниченное время, она стала ему самым близким человеком на свете. Она читала ему книги, учила с ним Библию, иногда гуляла с ним по саду и зацеловывала почти до боли, когда любимый сын приходил с фехтования пораненный. Она обнимала его худыми руками, и Алехандро мог чувствовать непередаваемый запах её чёрных, как уголь, волос, такой родной и сладкий.       И его отец отнял её у него — отнял самое дорогое, что у него было на этой проклятой земле.       Джулио де Медичи не имел других детей, кроме него, поэтому оскорбительное «ублюдок» никогда не вырывалось из его уст за пределами палаццо Риккарди. Малыш Алехандро ещё много лет не мог понять природу такого презрительного отношения отца к себе и матери.       Смерть Симонетты не пришлось объяснять: она была официально мертва уже много лет. Алехандро не покидал комнату, где тело Симонетты готовили к погребению, двое суток. Малыш не ел и не спал, отказываясь отпускать руку матери, пока дворецкий Вивьен не принёс ребёнку чай со снотворным и не унёс потом его спящее тело в покои, где изнеможённый Алехандро проспал тайные похороны любимой матери.       Проснувшись, он понял, что случилось, и снова впал в угрюмое безмолвие. Он отказывался посещать занятия, еду ему приносил Вивьен и всякий раз слёзно умолял съесть хоть кусочек.       — Вы же так умрёте от голода, мессир, — жалобно взывал к нему дворецкий, протягивая ложку каши.       Голубые глаза, казавшиеся болезненно-яркими из-за бледности на лице и синих кругов под нижними веками, зажглись каким-то безумным огоньком.       — Если я умру, я отправлюсь к мадре, — прошептал он злобно.       Вивьен не знал, как разговаривать с маленьким господином, чтобы тот перестал упрямиться и злить отца — Джулио де Медичи совершенно не устраивало, что сын позорил его, не посещая занятия и ведя себя, как капризное дитя. В наказание он запретил Алехандро показываться на очередном светском приёме, который происходил в этот день прямо в саду палаццо.       Алехандро воспринимал это наказание как поощрение быть бунтарём и дальше.       — Мессир, не упрямьтесь так. Попросите прощения: у вашего падре не безграничное терпение.       — Плевал я на его терпение! — ругался Алехандро, скрестив руки на груди. — Он бьёт всегда — что есть у него терпение, что его нет. Когда я стану главой дома, я велю бить его головой о лестницу, пока он не умрёт так же, как моя мадре.       — Как можно так говорить, мессир! — шикнул на ребёнка Вивьен и затравленно огляделся. — Он же ваш отец!       Сын Медичи поднялся с места, поджав губы, и подошёл к окну, вид из которого выходил на сад палаццо, куда прибывали гости приёма.       — Тело моей мадре ещё не остыло в земле, а он устраивает пьянки, — звучало это слишком сухо и неестественно для одиннадцатилетнего мальчишки, но у месье Вивьена это не вызвало никакой насмешки.       Дворецкий встал рядом со своим подопечным, положив руку ему на плечо, стараясь будто удержать его от чего-то.       — Ваш дядя, Его Святейшество Папа Лев, нездоров, — объяснял Вивьен. — Этот приём — лишь прикрытие для обсуждения того, что делать дальше приорам, его поддерживающим.       Алехандро наблюдал за чванливыми аристократами, которых встречал его отец вместе со своими советниками из духовенства. Ввиду смерти прочих представителей ветви Медичи, кроме него, банком управляли люди кардинала Ипполито де Медичи, ближайшего соратника и племянника Джулио.       Внезапно внимание юного Алехандро привлекли новые гости отца. В окружении многочисленных слуг вышли несколько женщин. Впереди всех шла гордого вида пожилая дама, чьи волосы были убраны в чёрную траурную сетку, и на руках она несла ребёнка. Судя по светлым рюшам, это была девочка.       — Кажется, донна Орсини взяла с собой свою внучку, Катерину, — заметил Вивьен, приподняв подбородок. — Бедная малышка: мать её, донна Мадлен де ла Тур, умерла через две недели от послеродовой горячки, а её отец… — почему-то Вивьен сделал паузу на этом моменте. — Ваш двоюродный дядя, мессир Лоренцо, умер от сифилиса через несколько дней. Дитя осиротело, едва родившись. Всю опеку взяли на себя её бабушка, донна Альфонсина, и тётка. Кажется, она стоит рядом с донной Орсини.       Алехандро, не понимая, почему глумливая тревога так сковала его грудную клетку при виде этого ребёнка, приоткрыл оконную раму, чтобы услышать разговор.       Его отец, как и ожидалось, тотчас оказался рядом с дамой. Руку ему она не протянула, потому Джулио ограничился уважительным поклоном.       — Мадонна Орсини, — поздоровался он, оглядывая остальных дам. Голова его снова нагнулась, но голос стал заметно холоднее. — Мадонна Альбицци.       Алехандро сощурил глаза, пытаясь разглядеть, на кого же так презрительно взглянул отец.       — Не ожидал вас увидеть в подобной компании, мадонна Орсини, — заметил Джулио, выпрямившись и смерив пожилую аристократку пронзительным взглядом. — Мне казалось, вы никогда не выйдете в свет с теми, у кого в обществе нет своего места.       Заметив, как заинтересовался происходящим юный господин, дворецкий Вивьен решил ему объяснить, что происходит.       — Альбицци, старые враги Медичи, лишены дворянства во Флоренции. Больше нигде им места нет.       — А что они тут делают? — спросил, подумав, Алехандро.       — Супруг донны Альбицци, Витторио, скончался несколько месяцев назад. Его вдова решила вернуться во Флоренцию, чтобы просить вернуть себе титул и земли. А никто не сможет повлиять на совет приоров так, как мессир Джулио.       — Она пришла одна? — Алехандро крутил головой, чтобы среди дамских платьев разглядеть прочих спутников этой женщины.       Когда взгляд его поймал какое-то странное движущееся пятно за спинами всей свиты Альфонсины Орсини, сердце Алехандро необъяснимым образом замерло.       Маленькое угловатое существо, одетое в простое коричневое платье, сложило руки в замок перед собой и с рассеянным видом рассматривало пасмурное небо. Девочку хлопнула по плечу одна из дам, очевидно, призывая не отвлекаться, и та поспешно обратила взор обратно к своим господам.       — Кто она? — наследник Медичи ткнул пальцем в девочку.       Вивьен недоуменно проследил взглядом по направлению пальца своего господина и заметно озадачился.       — Может, дочка одной из придворных дам донны Орсини.       Алехандро прищурился, недоверчиво посмотрев сначала на Вивьена, затем и на саму девочку. На вид ей было не больше девяти-десяти лет, выглядела она, мягко сказать, не под стать тем, кого сопровождала. Да и шла она позади всех, как служанка, но Алехандро сомневался, чтобы в таком раннем возрасте девочку допускали до прислуживания высоким госпожам.       — Видимо, донна Орсини взяла донну Кэприсию Альбицци под свою протекцию, — задумчиво пробормотал Вивьен, важно приложив палец к гладко выбритому подбородку. — Чтобы обозначить свою неприязнь мессиру Джулио, несомненно.       Несмотря на свой возраст, Алехандро де Медичи умел складывать логические цепочки из той информации, до которой его допускали свита и учителя. Единственное, что он так и не мог понять к своим летам, это причины ненависти отца к себе и матери.       Но он собирался докопаться до истины, чего бы ему это ни стоило.       Тем временем девочка, почувствовав взгляд маленького наследника де Медичи, обратила свой взор наверх, к окнам, из которых тот неотрывно её разглядывал. Алехандро замер. Лицо этой девятилетней особы было почти как две капли воды похоже на лик его матери Симонетты. Колдовством ли это было или промыслом сатаны, Алехандро не знал — и к чертям посылал любые домыслы. Тот же угольный цвет волос, тот же аккуратный овал лица, большой лоб, густые чёрные брови, под которыми круглые глаза казались такими завлекающими. Алехандро незаметно для самого себя наклонился ближе к оконной раме так, что едва не выпал из неё. Месье Вивьен испуганно поддержал мальчика, всё ещё не понимая причины такого резкого его безмолвия. Юный Медичи обхватил двумя ладонями раму.       — Что с вами, мессир?       Алехандро не отвечал, пока не увидел, как свита Альфонсины Орсини вместе с остатками семейства Альбицци двинулась вместе с Джулио внутрь сада палаццо. Вздрогнув, мальчик проследил глазами, как они скрылись за поворотом, и резко побежал вон из своей комнаты.       — Мессир, куда же вы? — ахнул дворецкий, помчавшись за ребёнком.       — Я спущусь вниз, Вивьен, — важно отчеканил Алехандро, резво спускаясь по мраморным ступеням. Внутри него всё переворачивалось так, что он мог ощущать это физически.       Это было лицо его матери, он в этом не сомневался. Христос послал ему душу его матери в тело этой девочки. Это точно было лицо его десятилетней матери, и он должен был разглядеть его поближе. А потом сделать так, чтобы никто не посмел даже помыслить о том, чтобы ещё раз забрать её у него.       Выбежав через пустой парадный зал на кухню, а уже оттуда в сад, Алехандро осторожно осмотрелся, чтобы не попасться на глаза помощникам отца. Если простые слуги и кухарки ничего бы не сказали, то верные псы Джулио тотчас бы доложили о непослушании нерадивого наследника. И если позор в присутствии членов этой гнилой аристократии Алехандро мало волновал, то при мысли о побоях спина его неприятно холодела.       — Мессир, одумайтесь!.. — Вивьен оказался за спиной у ребёнка, схватив его за плечи. — Если ваш падре…       Фигура Джулио показалась неподалёку, и Алехандро, испугавшись, помчался в сторону дернового лабиринта. Спрятавшись в зелени, Алехандро начал переводить дух. Вивьен не успел сориентироваться и побежать за мальчишкой, как голос господина его остановил:       — Вивьен? Что ты тут делаешь? Где Алехандро?       Дворецкий замешкался, но вовремя, видимо, успел охладить свою тревожность. Через листья юный Медичи увидел, как его воспитатель выпрямился по струнке и выглядел вполне спокойно, словно ничего не случилось.       — Вышел спроситься, не нужно ли чего вашей милости, — он опустил голову в поклоне. — Мессир Алехандро у себя.       — Ты снова наказал его, Джулио? — хмыкнул кто-то слева. Алехандро немного сместился вбок, чтобы разглядеть спутников своего отца, которых он сначала и не заметил. — За что же на этот раз?       Подле Джулио де Медичи оказалось сразу трое человек. И только одно лицо было ему знакомым: то был кардинал Ипполито, вечно презрительно крививший губы при виде маленького Алехандро — так, будто он видел что-то омерзительное. Мужчина, что шёл по левую руку от Джулио, казался на вид не старше сорока лет, но облик у него был чванливее любого, кого Алехандро видел в своей жизни. Тёмно-русые волосы мужчины были убраны в хвост на затылке и украшены дорогой лентой, руки он манерно держал за спиной, а на шее у него был повязан белоснежный платок с драгоценным камнем.       Именно он задал вопрос Джулио. И, судя по дружескому фамильярному тону, они состояли в близких отношениях. Оттого он показался Алехандро крайне неприятным. Юноша, одетый в дорогую одежду и гордо следовавший за другими господами, был, скорее всего, сыном этого мужчины-с-платочком, как рассудил Алехандро.       Отпустив восвояси Вивьена, который напоследок сверкнул глазами в сторону укрытия Алехандро и скрылся, Джулио двинулся в сторону зелёного лабиринта. Наследник Медичи тотчас отбежал подальше, чтобы не привлечь к себе внимания.       — Причина прежняя: вздорный мальчишка горд и глуп, как и его отец, — фыркнул презрительно Джулио де Медичи.       Алехандро напряг слух. Неужели его падре мог так говорить о себе? Или же…       — Ах, да, — фальшиво вздохнул незнакомец. — Я слышал, что Лоренцо трагически погиб двумя годами ранее после рождения Катерины. Мои тебе соболезнования, друг мой.       Видимо, он говорил об отце Катерины, которую несла на руках донна Альфонсина — Лоренцо Втором, внуке Лоренцо Великолепного. Именно в его особняке решила скрыться Симонетта. Алехандро помнил, как много читал о своём великом предке, как лестно о нём отзывался обычно скупой на похвалы отец. Он почти боготворил ум и проницательность своего дяди, взявшего его на воспитание после гибели своего брата Джулиано де Медичи, отца Джулио.       — Благодарю, Франсуа, — со смешком отозвался глава дома Медичи. — Твои ассасины оказались искуснее, чем я предполагал. Представить отравление как смерть от сифилиса — настоящее мастерство, бесспорно.       — Может, отдашь своего бастарда в Братство? Сейчас самое время заняться его обучением.       — Нет, — жёстко отказался Джулио, в голосе его зазвенела сталь. — Я не собираюсь взращивать из мальчишки оружие, которое может однажды обратиться против меня.       — Это и вправду рискованно, месье Шерали, — поддакнул архиепископ Ипполито, обращаясь к Франсуа. — Если Алехандро узнает, что ваши ассасины убили его настоящего отца по приказу Джулио…       — Мальчишка, может, и погоревал бы да недолго, — подумав, заключил дон де Медичи, — он виделся с Лоренцо от силы пару раз. Но этот грязный бес, что сидит в нём, может однажды выйти из-под контроля, если ему вздумается мстить за свою мать.       Алехандро ощутил, как холодный комок натянулся в его животе.       — Бес? — брови неизвестного юноши поползли вверх. — Это фигура речи, мессир де Медичи?       — Это жестокая правда, Феликс, — ответил Джулио, обернувшись на сына Франсуа. — Мальчишка проклят, я могу поклясться в этом перед Господом, — кардинал Флоренции со злостью перекрестился. — Мой двоюродный брат, Пьеро, супруг Альфонсины, был слугой сатаны долгие годы, пока клирики не провели над ним обряд экзорцизма. Он с детства проявлял свой дурной и вздорный нрав, я это хорошо помню. И мальчишка, отродье Лоренцо, пошло в своего деда, несомненно.       — Пьеро ди Лоренцо практиковал колдовство? — ахнул Феликс Шерали. — Страшное пятно на светлой фамилии Медичи.       — Разумеется, — кивнул Франсуа. — В особенности, когда брат его, Джованни, собирался стать святейшим Папой Львом Десятым.       Джулио подвёл своих товарищей к мраморному изваянию Лоренцо Великолепного, расположенного в центре зелёного лабиринта. Оглушённый информацией, Алехандро продолжал тихо спрятаться неподалёку и вслушиваться в речи своих родственников.       — И он стал, — резюмировал Джулио де Медичи, — благодаря тому, что семья разумно решила вовремя избавиться от него. Руку с гангреной лучше отрезать, прежде чем гниль поразит всё тело.       Мудрость, вышедшая из уст Джулио, была воспринята одобрительным гулом со стороны его товарищей. Рассмотрев как следует мраморную статую Лоренцо Великолепного, они сделали несколько шагов в сторону, где прятался Алехандро.       — Если ты уверен в том, что в твоём сыне сидит та же нечестивщина, что и в Пьеро, почему бы тебе не избавиться от него?       Вопрос Франсуа Шерали прозвучал так легко и естественно, что внутри Алехандро забурлила чистая дистиллированная ненависть. Он сжал кулаки. Новость о том, что избивающий его падре был ему…       А кем он ему был? Фактическим родственником — безусловно. Если отцом Алехандро и вправду был Лоренцо Второй, то тогда Джулио де Медичи, племянник Лоренцо Великолепного, приходился ему… двоюродным дядей. Одиннадцатилетний наследник Медичи толком не знал, что чувствовал — настолько неприязнь и гнев перекрыли в его сердце любые другие чувства. Радовался ли он, что жестокое животное, в котором он видел отца, не было ему родным?       Радовался. Потому что так считал идею его убийства ещё притягательнее. Его не интересовали байки этих людей о проклятиях и сатанизме — Джулио де Медичи заслуживал смерти, и это было тем, в чём Алехандро теперь чувствовал полную уверенность.       И ещё этот человек, Франсуа Шерали, что оказался, по всей видимости, исполнителем воли его приёмного падре, убийцей его настоящего отца…       Мальчик кровожадно посмотрел сначала на лицо этого француза, столь чистое и напудренное, что хотелось плюнуть ему в него, а затем на его не менее вылизанного сына, и подумал, что им тоже не мешало бы последовать за Джулио де Медичи.       «Раз ты так легко говоришь о моём убийстве, однажды я лишу тебя твоего собственного сына».       Юный Медичи задержал эту мысль в своей голове на долгие годы.       К беседовавшим подбежал слуга палаццо. Передав Джулио какую-то записку, он с поклоном покинул их. Алехандро навострил уши: судя по побледневшему лицу отца, новость была не самая приятная.       — Мой кузен скончался, — произнёс он низким голосом, складывая письмо. — Папский престол опустел.       Франсуа и Феликс переглянулись. Архиепископ Ипполито перекрестился и начал читать молитву за упокой Папы Римского, Льва Десятого.       — Слишком рано, — помолчав, снова заговорил Джулио, взгляд его стал напряжённым. — Мы не успели отправить в Рим послание курии о поддержке Фарнезе.       Из рассказов своих учителей Алехандро знал эту фамилию. Джулио говорил о своём союзнике в Папской области, который обладал достаточными связями и знаниями для того, чтобы надеть тиару. Но, помнится, ещё дворецкий Вивьен вскользь упоминал, что Алессандро Фарнезе не любили в Римской курии из-за его чрезмерно независимого нрава.       — У Фарнезе симпатии нашего короля Франциска, — заметил Франсуа Шерали, рассматривая манжеты своей рубашки. — И он был близок с почившим Папой. Разве есть причины думать, что на Конклаве его не изберут, друг мой?       — Рим разрывается между симпатиями Франциска и Карла, — покачал головой Ипполито. — Габсбурги в последние годы уверенно расширяют свои территории. И сейчас, если выступить с порицаниями их экспансии, это может вылиться в войну. Рим этого не допустит.       Франсуа долго рассматривал архиепископа с ног до головы. Кажется, он был ему не так приятен, как Джулио де Медичи, и к словам его он относился с едва заметным пренебрежением.       — И что же Рим предпримет, на ваш взгляд?       — В Священной кардинальской коллегии есть иной кандидат, Адриан Буйенс, выходец из Нидерландов, — пояснил Ипполито. — Он был воспитателем короля Карла.       — Исключено, — доселе хранивший молчание Джулио резко помахал ладонью в воздухе. — Буйенс ни разу не был в Риме. Когда мой кузен под давлением Карла назначил его кардиналом, среди народа поднялось возмущение — человек, ни разу не бывший в Вечном городе, не мог представлять их волю перед Господом.       — Коллегии безразличен народ, Джулио, — парировал архиепископ. — Им нужен человек, которым будут довольны и Карл, и Франциск.       Франсуа Шерали презрительно поднял подбородок.       — Наш король не будет доволен избранием воспитателя Карла. Он не допустит, чтобы курия наполнилась габсбургскими выродками. Пусть в аббатстве тогда осядут и шлюхи Карла, чтобы композиция оказалась законченной.       — Месье Шерали, подумайте, — упрямо возразил Ипполито. — Кардинал Буйенс возглавлял Инквизицию Арагона: он человек холодный и принципиальный. Несмотря на свои связи с Карлом, он, по слухам, был довольно жёстким учителем для него. Они часто ссорились, он нередко доходил до суровых наказаний. Я уверен, что он не только не станет бездушной марионеткой в его руках, но и сумеет снизить его бдительность. И если мы заручимся его приязнью, то сможем наставить его на диалог с королём Франциском. Прибыв в Ватикан, он окажется чёрной овцой. Это сослужит нам хорошую службу.       Вдохновлённая тирада архиепископа Ипполито заставила французов задуматься. Джулио де Медичи хранил молчание, но, судя по его лицу, внимательно следящему за реакцией Франсуа, он больше был озабочен не своим мнением, а мнением своего друга.       — Моему королю потребуются гарантии, — Шерали вздохнул, жеманно потерев пальцы. — Если Франция допустит человека Карла на Папском престоле, мы должны увериться в том, что Флоренция, Папская область и прочие республики останутся на нашей стороне тогда, когда это понадобится.       — Дружба дома Медичи для тебя не гарантии, Франсуа? — Джулио изогнул губы в ухмылке.       — Гарантии для меня не эквивалентны гарантиям для Франции, mon cher ami.       — И что же будет хорошими гарантиями для Франции? Брак? — выгнул бровь дон де Медичи. Увидев одобрение на лице друга, Джулио задумался, лицо его стало мрачнее тучи. — Наша фамилия пережила множественные утраты за последние десятилетия. Кроме Алехандро, я предложить французской короне никого не могу. К тому же, я слышал, Франциск уже обручил свою старшую дочь Шарлотту с Карлом.       — Формально, разумеется. Этот брак вряд ли состоится.       — И тем не менее кандидатура он более выгодная для неё, чем мой сын.       — У короля год назад родилась дочка Мадлен, — напомнил Франсуа Шерали. — Она ещё не обручена. Я мог бы предложить кандидатуру твоего сына Его Величеству.       Глаза Джулио забегали по зелени вокруг. Его идея оторвать от себя не только наследника, но и просто опасного мальчишку определённо не радовала.       — Что ж, предложи, — наконец согласился он. — Выбор у меня невелик, очевидно.       Архиепископ Ипполито вздрогнул, что-то придумав.       — Медичи могли бы предложить королю Франциску двухлетнюю Катерину в качестве невесты его сыну Генриху. Они ровесники, и он ещё ни с кем не помолвлен.       Феликс Шерали одобрительно кивнул, поймав взгляд отца.       — Премилая девочка, отец. Послушная, спокойная. Когда она подрастёт, ты мог бы взять её к себе на воспитание. Во Флоренции у неё никакой родни не осталось, кроме бабки и тётки. Донне Орсини ничего не останется, как согласиться: эти условия выгоднее любых, которые ей могут предложить в будущем.       Идея отдать Катерину несказанно воодушевила Джулио. Он выпрямился в спине и озорно взглянул на задумавшегося Франсуа. Спустя мгновение Феликс нагнулся к уху отца и что-то тому зашептал. Глава Братства встретился взглядом с сыном и кивнул ему. Под всеобщие удивлённые взгляды юноша покинул дискуссию и скрылся за зеленью лабиринта.       — Что скажешь, vecchio amico mio?       — Я поговорю с Его Величеством, — сдался Шерали.       На лице Джулио засверкал триумф.       — Perfetto! К слову, я был бы счастлив наконец встретиться с Франциском спустя столько лет. Если бы он посетил со своей семьёй Флоренцию, в городе объявили бы праздник.       — Для начала я сообщу королю о решении Флоренции поддержать этого кардинала Буйенса, — Шерали выставил ладонь перед собой. — После предложу кандидатуру Катерины в невесты Его Высочеству, принцу Генриху. И от его реакции будет зависеть, состоится ли его дружеский визит в ваш город.       Джулио удовлетворительно кивнул, дежурно улыбаясь.       — Ты доволен службой Вивьена, друг мой? — француз выжидающе посмотрел на него.       Кардинал сложил руки за спиной.       — Вполне. Он следит за каждым шагом Алехандро. Если он заручится наконец доверием этого мальчишки, мне будет ещё проще контролировать его и всю ту грязь, что из него однажды выльется.       Когда Франсуа обозначил своё намерение покинуть Медичи, что-то его внезапно остановило. Замерев на месте на какое-то время, он вдруг внезапно резко посмотрел прямо на то место, откуда за происходящим наблюдал Алехандро. Покрывшись холодным потом от страха, мальчик попятился было назад, чтобы тихо покинуть своё укрытие и скрыться, как внезапно спиной он врезался в кого-то позади себя.       Повернувшись, он увидел сына Шерали. Липкий ужас пригвоздил Алехандро к земле и не позволил как-то быстро среагировать: Феликс схватил наследника Джулио за локоть и силком потащил прямо к остальным.       — Это те бесы, о которых ты нам говорил, Джулио? — выгнув бровь, спросил с ухмылкой Франсуа Шерали. Он всё ещё стоял в этой омерзительно жеманной позе, горделиво вытянув шею, окружённую платком, и сложив руки за спиной.       Судя по чёрным от ярости глазам Джулио де Медичи, никакого ответа присутствовавшим не требовалось. Видя, как стремительно начала приближаться к нему грузная туча в лице приёмного отца, Алехандро ощутил, как отчаяние, граничащие с сумасшедшим страхом, сковало холодными щупальцами горло мальчика. Когда тяжёлая ладонь отца со всей силы ударила его по лицу, Алехандро не сумел издать ни звука. И, судя по гневно вздымавшейся груди отца, эта оплеуха была только началом того, что он собирался с ним сделать сегодня, когда лишние глаза оставили бы их.       Страх и ненависть сжирали ребёнка изнутри, когда отец во второй раз замахнулся, чтобы ударить его, и Алехандро привычно сжался в комок на траве перед ним. Пред этим ненавистным ему дьяволом вся спесь сползала с Алехандро, как шелуха, и он оказывался так постыдно беззащитным перед ним. Всё, чего бы ему хотелось в этот момент, это умереть и не испытывать этой страшной боли и этого жуткого страха.       — Что за… — глухо прозвучало сверху.       Когда удара не последовало, Алехандро приоткрыл один глаз и со вздохом заметил, как взгляд отца стал рассеянным. Глаза его забегали так, словно покрылись какой-то пеленой, сквозь которую он не мог видеть. Инстинкты сыграли быстрее разума, и Алехандро, повинуясь им, воспользовался замешательством Джулио, поднялся с травы и понёсся наутёк в лабиринт.       — Это бесовщина! Колдовство! Маленький ублюдок, догоните его! — ревел отец откуда-то сзади, и спустя несколько секунд перепуганный Алехандро услышал быстрые и лёгкие шаги преследователей.       — Остановись, парень! — взывал к нему Феликс. — Тебе бежать некуда!       Алехандро были безразличны эти увещевания: он просто хотел сбежать из этого палаццо — куда угодно, но подальше от этого отродья сатаны, носящего одежды божьего слуги.       Ловко маневрируя в таком хорошо знакомом лабиринте, юный Медичи имел преимущество перед Феликсом Шерали, что отчаянно пытался догнать его. Но внезапно, в переходе почти перед самым выходом к фонтану палаццо, где собрались другие гости, перед его лицом выскочил Феликс. Видимо, он где-то по счастливой случайности срезал путь. Увидев беглеца, француз выставил руки, готовый ловить его, но отчаянный Алехандро, предупредив его действие, резко впился зубами в его руку, прежде чем он сомкнул объятия. Феликс, зашипев, потерял на секунду концентрацию, и маленький Медичи успел воспользоваться этим, чтобы прошмыгнуть мимо в сторону фонтана. Перед гостями Алехандро должен был оказаться в относительной безопасности.       Когда позади показались Джулио, Франсуа и Ипполито, мальчик уже стоял перед глубоким прудом, в центре которого был воздвижен фонтан. Злобно сверкнув глазами в сторону разъярённого отца, Алехандро поднялся на мраморное ограждение. Плавать он не умел и хорошо понимал, к чему должен был привести его прыжок.       Поняв намерения сына, Джулио де Медичи остолбенел. А поняв, что их окружали десятки глаз, быстро нацепил на лицо маску трогательной отцовской озабоченности.       — Сынок, спускайся… — мягко попросил он, выставив ладони перед собой. — Там нет твоей мадре. Не нужно убивать себя, сынок, прошу тебя, спустись…       Отец пытался сделать из него умалишённого, Алехандро сразу его раскусил. Злость и ненависть захлестнули его с головой, и он сделал ещё небольшой шажок в сторону воды.       Ипполито перекрестился, вторя игре своего дяди.       — Алехандро, mio figlio, позволь нам помочь тебе! Господь вылечит твою душу.       — Ты убийца! — не удержался Алехандро, закричав на оторопевшего отца. Тот начал озираться по сторонам, чтобы оценить реакцию гостей. — Ты одиннадцать лет держал мою мадре взаперти, а потом убил её! Ты чудовище!       Джулио, заметив, с какой жалостью на ребёнка смотрели его гости, немного успокоился: видимо, верили больше ему, чем глупому мальчишке, который, должно быть, помутился рассудком от давней потери матери.       — Сынок, твоя мадре много лет мертва. На её похоронах присутствовала половина наших гостей, — пытался «вразумить» его Джулио, медленно подходя ближе. — Тебе она мерещится.       Такая наглая и грязная ложь заставила Алехандро заплакать от злости. Ещё и присутствующие ему не верили. Эта жалость на их лицах, словно он был умалишённым, была отвратительна.       — Ты лжёшь! Ты лжёшь! Она была жива, а ты убил её!.. Не подходи! — увидев, как близко успели подобраться заговорщики, Алехандро предупредительно выставил перед собой руку и снова попятился назад.       Тонкая подошва на его туфлях заскользила по мокрому мрамору ограждения, и Алехандро в следующую секунду упал в пруд. Громкие испуганные вздохи гостей тотчас заглохли под кромкой воды. Мальчик выпустил из себя воздух, что огромными пузырями направились к поверхности, а сам закрыл глаза, готовый умереть здесь и сейчас. Грудь от недостатка кислорода охватили тугие спазмы, но ему это было безразлично: инстинкты его пытались воззвать к силе мышц, чтобы вытянуть хозяина на воздух, но отчаяние перекрыло их.       Отец не собирался его спасать, он знал это: его смерть стала бы его божьим даром, не иначе. А прочие гости слишком боялись испортить свой туалет, бросившись за ним, чтобы спасти. Им только и оставалось визжать и паниковать дальше. А пока стража или слуги добрались бы до пруда, жизнь уже успела бы покинуть юного наследника Медичи.       Когда последние мысли начали смешиваться в непонятную тарабарщину, а тело начали медленно сковывать судороги, чьи-то тонкие руки обхватили его за шею и потащили на поверхность.       Тугие надавливания на его грудную клетку заставили воду начать выходить из лёгких, и Алехандро, почувствовав нестерпимую боль в голове, испытал резкий приступ откашливания. Перевернувшись, он выпустил из себя остатки воды и открыл глаза, заволоченные пеленой. Звуки, доселе смешавшиеся в глухую какофонию, стали громче и чётче — жизнь возвращалась в тело Алехандро.       Последним, что он увидел перед тем, как сознание снова покинуло его, было мокрое перепуганное лицо той самой черноволосой девочки.             

ФЛОРЕНЦИЯ. ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ. АВГУСТ 1532 ГОДА ОТ Р.Х.

ПАЛАЦЦО МЕДИЧИ-РИККАРДИ

             Когда десять лет назад на Конклаве был избран кардинал Адриан Буйенс, понтификат его продлился всего лишь два года — дыхание Папы однажды ночью необъяснимым образом остановилось, и вскоре коллегия объявила кардинала Джулио де Медичи новым носителем Папской тиары. Вынужденный оставить Флоренцию на ненавистного приёмного сына Алехандро и племянника Ипполито, которого Папа возвёл в статус кардинала, Климент VII крепко взялся за европейскую политику. Пытаясь маневрировать между интересами Франциска I, Карла V и возвысившегося на военной арене Сулеймана I, он в итоге с треском проиграл натиску гегемонии Священной Римской Империи.       В тысяча пятьсот двадцать седьмом году солдаты воинственно настроенного Карла разграбили Рим, и Папа Климент трусливо покинул Ватикан. Когда об этом стало известно во Флоренции, горожане объединёнными усилиями подавили Медичи и заставили остатки этой семьи в лице Алехандро и Ипполито покинуть Флоренцию. Фактической монархии рода пришёл временный конец, и в государстве воцарилась республика, управляемая Сеньорией.       Желая вернуть Флоренцию во владение своей семьи, Папа Климент пошёл на сделку с королём Карлом — и в тысяча пятьсот тридцатом году в Риме с почестями короновал его императором Священной Римской Империи. Осознав свои проигрышные позиции, Франция во главе с Франциском вышла из войны, уступив Карлу влияние на итальянские земли. Взамен Габсбург освободил из заложников дофина Франции, кронпринца Франциска, и его младшего брата, Генриха де Валуа. Так Франциск и Климент вынуждены были склонить головы на некоторое время перед загребущими руками императора, и в конце концов яростное сопротивление Флорентийской республики и её Сеньории было сломлено.       В тысяча пятьсот тридцать втором году демократическая конституция республики была упразднена, и Карл Габсбург даровал Алехандро де Медичи титул первого герцога. Неурожайные года, пришедшие после возвращения рода Медичи во Флоренцию с благословения императора, были лишь малой толикой того, что заставляло горожан люто ненавидеть своего герцога. Обладавший деспотичным и вздорным нравом, он во много раз увеличил налоги с жителей, ужесточил процедуру выдачи кредитов и ссуд и окружил себя настоящими головорезами, которые устраивали бесчинства в герцогстве взамен на добросовестную его защиту от флорентийцев и вездесущих шпионов Папы Климента.       Алехандро устраивал показательные казни и порки, заковывал за самые мелкие нарушения в колодки, за оскорбления в свой адрес или сомнения в своём правлении — и вовсе казнил. При этом ко всему он относился с каким-то холодным садистским удовольствием, наслаждаясь каждым судебным процессом, до́лжным довести нарушителя до смерти.       Подданные герцога жаждали его смерти и страшились даже смотреть в сторону тех, кто всё ещё мечтал о возвращении истинной республики, завещанной мудрым предком Алехандро, Лоренцо Великолепным.       И настоящие волнения начали подниматься тогда, когда в городе поползли слухи о ворожбе любимой названной сестры Алехандро де Медичи, бывшей в его палаццо фактической затворницей, нелюдимой Клариче Альбицци.       До чудесного спасения жизни наследнику Джулио де Медичи маленькая угловатая Клариче была известна как «cotto Clara» — «уголёчек Клара» — и люди предполагали, что она была сиротой, дочерью умершей от оспы кухарки, которую после смерти матери удостоили за своё трудолюбие чести прислуживать вдове Витторио Альбицци, донне Кэприсии. Однако внезапно выяснилось, что маленькая Клариче оказалась бастардом Витторио, которую он в завещании препоручил своей супруге.       Кэприсия Альбицци, мечтавшая о возвращении земель и титула, удостоилась желаемого после подвига своей воспитанницы — и, вынужденный перед обществом выразить её семье благодарность за спасение единственного сына, Джулио де Медичи восстановил донну Альбицци в дворянстве и позволил ей и её двору вернуться в родной палаццо в Пизе.       Для всех стало неожиданностью настойчивое и необъяснимое требование молодого наследника Медичи оставить подле себя никому не нужную девятилетнюю сиротку Клариче. После своего спасения Алехандро убедительно притворился, что частично лишился памяти, а потому все разговоры своего приёмного отца и его товарищей, включая смерть матери, якобы канули в его голове в Лету — что и спасло ему жизнь.       Герцог Алехандро горячо любил Клариче, впрочем, придворные и слуги не раз шептались о непонятной природе этой любви: трогательная братская забота о жизни и здоровье черноволосой девушки, так похожей на покойную донну Симонетту, шла в контрасте со страстным желанием оградить свою названную сестру от любых злых глаз и животной ненавистью к любому, кто приближался к ней. Клариче мало кто когда-либо видел в лицо, и даже её собственные слуги были глухонемыми и неграмотными — неспособными никоим образом распространиться о её жизни.       Наступившие относительно мирные времена в Европе требовали скорейших перемен, и шевеления во Флоренции стали тому подтверждением.              Клариче Альбицци, несмотря на всю спорность и никчёмность своего происхождения, оказалась отнюдь не скромной сироткой, благодарной Христу за опеку рода Медичи. Избалованная обожанием герцога Флоренции, приязнью Папы Климента, непонятной и неожиданной даже для него самого, и протекцией их дома самого императора Карла, Клариче чувствовала себя настоящей герцогиней. Не склонная к капризам, она тем не менее, под стать названному брату, отличалась острым языком и доходящей порой до абсурда наглостью. Кто-то даже поговаривал, что она была ворожейкой — и именно поэтому получила расположение самого знатного дома итальянских земель.       И чутьё их не подводило: с самого детства с Клариче говорил странный голос — голос чего-то неземного и мистического, что под её веками имел облик любящей и строгой матери. Клариче всегда хотелось верить, что с ней так говорила родившая её женщина, которую она никогда не знала. А познакомившись с Библией, Клариче посчитала этот голос принадлежащим самой Богородице. У неё был тихий, едва слышный голос, но она шептала нужные слова, вела за руку туда, куда следовало, утешала в трудные минуты. И если бы не она, кто знает, как сложилась бы судьба никому не нужной сиротки. Ведомая завлекающим и заботливым голосом, Клариче сочиняла хорошие и плохие наговоры, придумывала самые разные отвары — но любимой частью её «ремесла» были яды. Богородица шептала ей, что так Клариче будет наказывать плохих людей. И именно на яды всегда был самый большой спрос, когда Клариче тайком покидала палаццо и искала тех, кому нужна была её помощь, в огромном городе.       Однажды, тремя годами ранее, когда Клариче и Алехандро пребывали в Риме, неспособные вернуться в бунтующую Флоренцию, Папа Римский и одновременно её приёмный отец, Джулио де Медичи, взял её с собой в поездку инкогнито в Стамбул. Именно там Клариче удостоилась чести познакомиться с женщиной, которую тоже называли колдуньей за то, как она прибрала к рукам султана Сулеймана. Их короткое знакомство закончилось тем, что она передала Роксолане яд, который должен был медленно истощить и убить её злейшего врага — так Клариче нашептал Голос, посоветовав не брать с султанши никакой платы.       Эту встречу она считала венцом своей тайной жизни. Святая Богородица называла её избранным ребёнком, и Клариче была уверена, что после своей смерти она бы в таком случае села рядом с Христом как послушная дочь его матери.       Сегодня Клариче Альбицци чувствовала, что никогда так не хотела испробовать один из своих ядов на своём брате, как в этот день. Алехандро битый час не покидал комнату, которую по какой-то извращённой причине расположил рядом с её собственной в западном крыле дворца и использовал как пыточную. Или как место для своих излюбленных извращений. Он мешал ей сосредоточиться на чтении важных алхимических фолиантов, которые она умело маскировала под талмуды по анатомии и травологии.       Устало потерев виски, потерявшая всякое терпение Клариче шумно захлопнула свой учебник и поднялась с места. Эти бесконечные стоны уже около получаса назад сменились истошными криками и, судя по всему, не собирались прекращаться. Клариче знала, что Алехандро нравилась сама мысль о том, что она всё это была вынуждена слушать: тотальный контроль «брата» над её жизнью не позволял ей даже в саду палаццо предаваться своим занятиям, вроде чтения, без его спроса.       Резко ворвавшись в пыточную без стука, Клариче брезгливо огляделась. Подвешенная над потолком девушка, вся исполосанная кровавыми следами от плётки, издала тихий болезненный стон — судя по её виду, она уже едва могла пребывать в сознании. На полу обнажёнными, в странных и неестественных позах, лежали ещё несколько девушек и даже один юноша. Наморщив нос, Клариче переступила через его тело и приблизилась к брату. Тот лениво посмотрел на неё из-за плеча: чёрные волосы были коротко стрижены, как у флорентийских солдат, и это придавало ему совсем неоперившийся вид. На двадцатидвухлетнем владыке Флоренции были надеты только узкие трико-кальцони.       — Клариче, душа моя, ты потерялась? — мягкий бархатистый голос Алехандро звучал, как тосканский ручеёк. Герцог провёл стеком плётки по телу несчастной девушки, которая тотчас задрожала от страха.       — Ты мне мешаешь, — голосом, не терпящим пререканий, заявила Клариче, и холодно посмотрела на Алехандро.       — Меня радует, что я отвлекаю тебя, — сладко пропел он в ответ и приподнял стеком лицо свой жертвы за подбородок. — Хотя мешает тебе тут она, а не я. Слишком громко кричит. Что же мне с тобой сделать, Лучиана, милая? Может, язычок тебе подрезать?       Девушка захныкала, понимая, что любые её слова будут бесполезны.       — Ну-ну, bellezza, давай не начинать сначала, — зашептал Алехандро ложно-успокаивающе. — Мы ведь с тобой договаривались: если я узнаю, что ты докладываешь о моих действиях этому щенку Ипполито — я тебя медленно убью и скормлю потом Леону.       Клариче изобразила на лице отвращение: Алехандро имел в виду ручного льва кардинала Ипполито, подаренного ему королём Франциском в честь восстановления власти Медичи во Флоренции. Зверь и кардинал не сумели найти общий язык, а потому Алехандро в конце концов забрал его себе.       — А эти что сделали? — Клариче кивнула на валявшихся на полу флорентийцев. В лице одной из них она вдруг узнала служанку с кухни, глаза её расширились. — Это Рене?       Алехандро изобразил горестное разочарование на лице, словно епископ на исповеди грешницы.       — Все коленки протёрла перед легатом моего отца, когда он заезжал в палаццо неделей ранее.       Климент всё ещё пытался следить за каждым шагом своего сына. Ипполито нечасто удавалось быть во Флоренции, несмотря на значительное количество полномочий в управлении герцогством, и с каждым разом ниточки его манипулирования Алехандро всё больше истончались и рвались. Климент посылал и официальных своих представителей, и шпионов, и всякий раз сын виртуозно и жестоко расправлялся с предателями и шептунами, не оставляя Папе никаких зацепок.       — А эти двое? — она кивнула в сторону оставшихся девушки и юноши.       — А они распускали о тебе нелепые слухи, душа моя, — улыбнулся ей Алехандро, и Клариче сощурилась. — Якобы видели, что ты колдуешь.       Альбицци издала смешок, показывая, что и сама относилась к этим слухам с пренебрежением. Алехандро отошёл от подвязанной к потолку девушки и встал напротив Клариче. Рука его убрала волосы ей за плечи, пальцы коснулись впалой щеки, вдавливая в кость кожу.       — Впрочем, я знаю, что ты ведьма.       По спине Клариче прошёлся холодок. Губы Алехандро коснулись её лба, невесомо целуя.       — Иначе как объяснить, что ты единственная, кого я так обожаю? — он запутался руками в угольно-чёрных волосах и нахмурился, недовольно покачав головой. — Надо бы заплести тебе косу.       Клариче вздохнула: Алехандро видел какой-то сакральный смысл в том, чтобы заниматься её причёсками. Порой она думала, что он любил её волосы даже больше, чем её саму. Она помнила, как однажды поцарапала своё лицо — и Алехандро тогда едва не озверел от гнева, спалив дверь, «которая поранила её». В его сумасшедшем желании видеть её живой и здоровой подле себя Клариче видела чистую манию — впрочем, за исключением безумия, чувства её к названному брату были схожими.       Когда она затуманила взор Клименту много лет назад силой своего намерения и потом вытащила Алехандро из пруда, она чувствовала, что он такой же избранный, как и она сама. И не ошиблась.       — Где сейчас Его Высокопреосвященство? — спросила она, мягко убирая от себя окровавленную ладонь герцога. — Надеюсь, не предаётся греху, упиваясь кагором?       — Папа запретил ему пить, — ухмыльнулся Алехандро. Бросив последний взгляд на свою жертву, он положил розги на стол и взял тряпку, чтобы вытереть руки. — Но я не сомневаюсь, что Ипполито плевать хотел на его запреты. Он лебезит перед моим святейшим падре, только когда тот находится в поле его зрения. Пару дней назад он снова приехал во Флоренцию после длительной прогулки по Европе с Карлом. Сидит в своём палаццо и боится нос оттуда казать, пока Папа не приедет. Ему только и остаётся, что собирать информацию со своих шептунов и передавать её потом отцу. Жалкий червяк.       Клариче Альбицци нервно вздохнула. Судьба человека, ненавидевшего всей душой её названного брата, сейчас волновала её как никогда раньше: судя из того, что она слышала, будучи в городе, Ипполито планировал устроить какую-то провокацию во время торжества двухлетия воцарения Медичи. Клариче понимала, что он в одиночку не решился бы на такое — следовательно, Папа был об этом осведомлён, и провокация должна была произойти с его благословения.       Алехандро предупреждать об этом Клариче не собиралась: она хорошо понимала, что её брат никогда бы хитростью не добрался до своего врага. Он бы спугнул Ипполито и его заговорщиков-республиканцев, ничего не добился и дал бы своим недоброжелателям — которых половина герцогства — повод себя сместить. Или убить, что вероятнее.       Да и она… жаждала наконец продемонстрировать себя во всей красе.       Ипполито де Медичи был не менее подозрителен и злопамятен, чем остальные члены этого рода.       Выйдя из своей пыточной, они наткнулись на одного из немых слуг герцога. Увидев своих господ, он низко поклонился.       — Убери тут всё, — бросил ему Алехандро. Закивав своему господину, он скрылся за дверьми. — Немые слуги — это замечательно. Если бы всей Флоренции вырвать языки, мы бы стали второй Священной Римской империей.       Алехандро что-то предвкушал. Старался это скрыть, но от проницательной Клариче это никак не укрывалось. Два года прошло с возвращения рода Медичи во Флоренцию и становлении республики герцогством. В ближайшие дни должен был состояться праздник, на который должны были приехать не самые приятные гости. Но герцог сохранял змеиное спокойствие.       Спустившись вниз, в парадный зал, герцог и его сестра встретились со своим старым воспитателем, дворецким Вивьеном. Одиннадцать лет, прошедшие с момента спасения Алехандро, сделали из чопорного француза поседевшего старика, хотя тому едва исполнилось пятьдесят девять. Узнав о том, что Вивьен был изначально приставлен к нему приёмным отцом для слежки, Алехандро решил переиграть это в свою пользу. Месье Вивьен много лет наблюдал за тем, как его подопечный растёт — и с каждым годом Алехандро видел в его глазах растущую тревогу.       — Светлейший мессир, — поклонился Вивьен, в руках у него было донесение, — у меня для вас письмо.       Алехандро со скучающим видом протянул руку, забрав запечатанную бумагу. На нём всё ещё были только кальцони, и Клариче заметила, с каким недовольством Вивьен оглядывал господина. Поймав многозначительный взгляд Альбицци, дворецкий с кивком удалился.       — Что там? — спросила Клариче, когда они с Алехандро оказались в кабинете.       Её порой раздражало, насколько несерьёзно названный брат относился к ней и её уму, не посвящая толком ни в какие политические темы. Он видел в ней ребёнка, хотя никаких тому предпосылок не было.       — Они в пути, — улыбка Алехандро заставила сердце Клариче забиться быстрее: она была острая, как лезвие тончайшего клинка. — Они приедут на celebrazione.       — Кто «они»? — теряла терпение Клариче, скрестив руки на груди. Ей хотелось вырвать бумагу из рук Алехандро — таким возбуждённым одна его давно не видела, а значит дело было особенным.       — Все, — выдохнул он с безумным блеском в глазах. Повернувшись к сестре, он заставил её почувствовать мурашки. — Отец. Шерали. Франциск. Его выродок, за которого мы сватаем Кэтиш. Они все будут здесь, Клариче, — он взял её за плечи. — Все наши враги будут здесь. Через три дня.       — И что ты собрался с этим делать? — выгнула бровь она, интуитивно чувствуя, что ответ ей не понравится.       Хитро улыбнувшись, Алехандро провёл острым уголком бумаги по щеке Клариче.       — Мы сделаем так, что наш отец возьмётся за руки со своими друзьями и отправится к тому, кому он поклялся служить, надевая рясу, — он нагнулся к её уху и трогательно прикрыл глаза. — К Богу.       Прозвучал тихий смешок, и Клариче ощутила, как по позвоночнику её проползла холодная змея тревоги.       — Что за чушь? — прошептала Альбицци, когда герцог прошёл к своему рабочему месту. В кабинете после стука показался дворецкий Вивьен с бордовым халатом в руках — любимым элементом одежды господина. — Алехандро, одумайся.       Она должна была успеть вразумить его, прежде чем Вивьен увёл бы его разбираться с делами подготовки к празднику.       — Отчего же ты так неспокойна, душа моя? — голос герцога сочился иронией. — Я ничуть не сомневаюсь в правильности своего выбора: торжество должно пройти на главной площади Флоренции, на глазах у всех. В конце концов, это праздник для каждого жителя герцогства.       Клариче раздражённо закатила глаза.       — Я передал на склады вашу волю, мессир, — уведомил Вивьен, помогая господину одеться. — Задействованы будут все люди в приготовлении блюд для празднования. Этот день будет объявлен выходным для всех подданных.       — Замечательно, — любезно поблагодарил дворецкого Алехандро. — И сообщи капитану моей стражи, чтобы на торжестве присутствовало как можно больше охраны: я не потерплю никаких выходок со стороны республиканцев.       — Но, мессир… люди недовольны, что в вашей охране сплошные наёмники. Папа и король Франциск будут недовольны.       — Оденьте их поприличнее, пусть сойдут за наших, — махнул рукой Алехандро.       — Как прикажете, — Вивьен опустил голову и замешкался, словно хотел что-то ещё сказать. — Мессир, маленькая донна Катерина…       Услышав имя кровной сестры, герцог мгновенно напрягся и пронзительно взглянул на дворецкого. Клариче знала, с какой необъяснимой неприязнью Алехандро относился к дочери своего биологического отца. Называя её иронично «Кэтиш» и демонстрируя приязнь, он издевался над ней всякий раз, когда видел.       — Что ей опять понадобилось?       — Она захворала, ваша светлость. У неё сыпь и жар. Лекари думают, что она не сможет присутствовать на торжестве.       — Делайте, что хотите, но поставьте её на ноги, — бросил равнодушно Алехандро. — На празднике случится её помолвка. Мне всё равно, если она не сможет петь и плясать, но стоять и улыбаться — обязательно.       Катерине де Медичи было тринадцать лет — по меркам Флоренции она вошла в идеальный возраст для брака. То, как город предвкушал её встречу с французским принцем, в значительной степени на время заглушило недовольства по поводу правления герцога Алехандро. Да и присутствие кардинала Ипполито, сохранившего негласно свою любовь к республике, отвлекло их внимание.       Когда месье Вивьен ушёл, Клариче с хмурым видом приблизилась к Алехандро, чтобы предостеречь его от необдуманных поступков, как тот внезапно сделал шаг назад.       — А-а, — покачал указательным пальцем он, останавливая её. — Я знаю, что ты скажешь, душа моя. Но слушать я это не стану: это дело не твоя забота. А теперь присядь вон туда, и я заплету тебя.       Клариче стиснула зубы, но послушно села в бержер, за спинку которого встал Алехандро с расчёской. Этот процесс успокаивал его, она это понимала, и предприняла последнюю попытку:       — Я хочу присутствовать на празднике.       Герцог задумался на мгновение.       — Не думаю, что это хорошая идея. К чему тебе глазеть на всё это действо? Кровь, рвота, дрязг обнажённых клинков — всё это не стоит твоего внимания, Клариче.       Рвота. Значит, он собирался отравить их. Алехандро было ведомо исключительно насилие — и в хитросплетениях осторожных и незаметных смертоубийств он ничего не понимал, в силу неопытности. Всю жизнь он лишь копил свою злость и ничего толком не предпринимал. А сейчас, когда в его руки попала такая сладкая возможность, как все враги в одном месте, он собирался допустить смертельную ошибку.       Глубоко вздохнув, Альбицци осторожно начала:       — Яд — дурная идея, Алехандро. Ты думаешь, люди Папы и Франциска не проверят всю еду по несколько раз?       — Зачем им это? — спросил он недоумённо. — Отец ограничивается шпионажем уже долгое время, но бдительность его давно ослабла. Думаю, он бы не согласился приехать вместе с королём Франциском и его детьми, если бы думал, что ему тут что-то угрожает.       Клариче повернулась к нему в кресле, чтобы посмотреть в глаза.       — И ты готов рискнуть? Не будь глупцом!       Герцог сжал в кулаке волосы сестры и наклонил её голову назад, тонко призывая ту не позволять себе слишком много. Клариче тихо зашипела от боли.       — Следи за словами, душа моя. Я уже сказал: это дело не твоя забота. Ты останешься в своих покоях, пока дело не будет закончено.       — И что потом? — взгляд её стал ледяным, она издала глумливый смешок. — Ты думаешь, что отравишь их и останешься затем в живых? Вся Флоренция обрушится на твою голову прежде, чем ты сумеешь выругаться. Люди только и ждут твоего промаха, чтобы нанести твою голову на пику.       Он снова дёрнул её за волосы, нагнувшись ближе к её лицу.       — Я не могу допустить, чтобы дичь вырвалась из моих сетей, Клариче. Они умрут здесь, на моей территории. Что станет потом со мной — мне безразлично.       — А я? — дерзко спросила она, вторив его низкому тону. Воздух между братом и сестрой опасно заискрил. — Ты не подумал, что станет со мной?       — А ты отправишься со мной, душа моя, как же иначе? Зачем тебе жить без меня? — он поцеловал сухими губами её нос. Альбицци прищурилась. — Кто ты без меня?       Её лицо побагровело от гнева. Да, она чувствовала всю ту болезненную привязанность, которую к ней испытывал Алехандро, чувствовала всю ту бурю эмоций, которая обуревала и её саму с того дня, как она увидела его в окнах этого палаццо одиннадцать лет назад. Да, глядя на него, она ощущала, что больше никого в этом свете у неё не было — мать она не знала, отец её был мёртв, а семья, чью фамилию она носила, и вовсе презирала её. Она выросла вместе с этим несчастным мальчишкой, который, окружённый предателями и ненавистниками, превратился в настоящего кровожадного и мстительного деспота, для которого не было ничего высокого и святого. Он жил и дышал ради своей мести, ради того, чтобы наконец убить отца, повинного в гибели его матери Симонетты.       И всё. После этого он более не видел для себя никакого смысла жизни. И собирался затянуть и её в эту пропасть.       Но всё это перекрывало другое её чувство: он никоим образом не прислушивался к ней. Он любил её совершенно непостижимой и непонятной любовью, смешанной с одержимостью, но никогда не воспринимал её как личность, как советника, как настоящую сестру — он запер её в этой клетке и следил, чтобы никто не вздумал позариться на неё, будто она какой-то трофей.       Одной Богоматери известно, сколько раз Клариче, живя в палаццо Риккарди, пыталась стать Алехандро по-настоящему ближе, заставить его прислушиваться к себе. Но он ставил себя выше — непостижимо выше для неё. И с этим она не могла ничего поделать. Она не хотела умирать так нелепо — только из-за глупости своего названного брата.       Не позволив Алехандро закончить своё дело, Клариче резко дёрнулась и поднялась с бержера.       — Куда ты? — голос герцога стал металлическим.       — Пойду переоденусь: ты меня запачкал кровью, — соврала она, брезгливо скривив губы. — Или ты мне и это запретишь?       — Клариче… — угрожающе начал Алехандро, но дверь за его сестрой уже закрылась. Пройдя несколько шагов, Альбицци услышала грохот в кабинете герцога.       Она не собиралась рыдать или биться головой о стену. Но и покорно склонять голову перед судьбой не собиралась.              В дни подготовки к празднику в честь возвращения Медичи шумела вся Флоренция. Палаццо стоял на ушах, встречая разных гостей из разных уголков соседних республик и герцогств, но окончательно всё зазвенело, когда в город раньше срока прибыл король Франциск со своими детьми, старшим сыном и дофином Франции, Франциском Бретонским, сыном Генрихом и девятилетней Маргаритой. Сопровождала его вторая супруга, вдова португальского короля, Элеонора Австрийская.       Клариче была счастлива, зная, что всё герцогство стояло на ногах, и у её брата не было возможности следить за каждым шагом своей младшей сестры. Когда в палаццо прибыл будущий супруг маленькой Кэтиш, Генрих, Алехандро и вовсе исчез из её вида, полностью сосредоточившись на французских гостях.       Едва солнце начало крениться к закату, Альбицци, выбравшись в город, сумела легко скрыться в толпе. После её последней встречи с клиенткой в городе, ей передали интересную записку. В ней Клариче приглашал встретиться человек, который был готов щедро заплатить ей за её «необычную» помощь. В послании её предупредили о том, что посредник, к которому должна будет обратиться Клариче, будет одет по-особенному — на нём будет ярко-красный шаперон и лютня в руках. Ей необходимо будет подойти к нему и спросить, будет ли он играть на торжестве или в саду у самих Медичи.       На площади люди бурно украшали здания перед празднеством. Клариче задумалась о том, что память людей становилась очень короткой, если их отвлекали шумной музыкой и разными забавами. Флорентийцы с таким удовольствием развешивали гирлянды и разноцветные ленты, устанавливая столы для грядущего фестиваля, будто совсем забыли, что ещё два года назад проливали кровь за то, чтобы люди, которые оплачивали этот праздник, больше никогда не ступили на земли Флоренции.       — Клариче? — внезапно позвал её девичий голос, и Альбицци похолодела: кто мог знать её?       Осторожно повернувшись, она увидела кровную сестру своего брата, Катерину, в сопровождении принца Франции, Генриха, и его стражников. Одеты они были максимально просто, чтобы, очевидно, не привлекать к себе излишнего внимания. Клариче понимала, что Кэтиш вряд ли была хорошо осведомлена о запретах их брата о свободном перемещении по городу, но всё же возжелала скрыться с её глаз как можно скорее.       — Мадонна де Медичи, — очаровательно улыбнулась Альбицци, склоняя голову в лёгком поклоне. Взгляд её упал на молодого принца. — Ваше Высочество.       Генрих не мог оторвать глаз от неё, и Клариче сумела разглядеть, как густо он покраснел, когда услышал её приветствие.       — Что ты тут делаешь? — звонким голосом спросила Катерина, всё же глядя на Альбицци с подозрением. Маленькая Медичи всегда отличалась проницательностью и острым умом, её хвалили все учителя, к которым она попадала.       — Гуляю, — легко ответила Клариче. Она заметила, что щёки Кэти были пунцовыми, и то ли так сказывалось лечение на скорую руку, то ли её так стесняло присутствие принца.       — Не замечала за тобой такой страсти раньше, — выгнула бровь девочка. — Мне казалось, ты предпочитаешь сидеть в палаццо и читать книги.       — Иногда своим привычкам можно и изменить в угоду особым случаям. Это торжество — в их числе.       — Вы сестра герцога де Медичи? — наконец подал чуть дрожащий голос Генрих.       Клариче снова посмотрела на юного принца, заметив, что для своих тринадцати лет он выглядел очень мужественно: не по годам высокий, с блестящими и хитрыми карими глазами, вьющимися бронзовыми кудрями и широкими плечами. На нём был простой дублет, кальцони и маленький короткий меч на поясе.       — Она не сестра ему, — Катерине явно не понравился такой интерес своего жениха к девушке старше его на семь лет и ниже её по положению. — Её приютил Папа, когда ей было девять. Она просто тут живёт.       Слова укололи Клариче, но она лишь снисходительно улыбнулась одним уголком губ: девчачья ревность забавляла её.       — Что ж, я желаю вам хорошей прогулки, мадонна. И вам, Ваше Высочество, — улыбнувшись обоим, Клариче Альбицци покинула детей и постаралась скрыться в толпе так, чтобы можно было разглядеть у лавки мясника мужчину в алом шапероне. К её сожалению, мужчин с лютней и алом шапероне оказалось больше, чем её таинственный клиент предполагал. Или же это была ловушка. Или проверка. Клариче интуитивно чувствовала, что клиент, кем бы он ни был, вряд ли собирался просить у неё мышьяк или средство от вздутия живота.       Вздохнув, Альбицци начала пристальнее рассматривать мужчин, похожих по описанию на того, кто был ей нужен.       Красный шаперон и лютня, рыжие волосы — шарф на шее, позолоченный пояс и слишком идиотский, чванливый вид для того, кто собирался воспользоваться её услугами. Судя по виду, он кого-то ожидал, но скорее это были кредиторы, чем травницы или ворожейки, вроде её.       Красный шаперон и лютня, черноволосый и низкого роста — но слишком придурковатый и пьяный вид, что тоже вряд ли подходило под описание таинственного клиента.       Клариче пересмотрела ещё несколько потенциальных вариантов, пока взгляд её не остановился на высоком худощавом мужчине, что стоял с совершенно безразличным и меланхоличным видом поодаль от площади. Прислонившись к каменной колонне пристройки ратуши, он вертел в руках красный шаперон. Лютня из светлого дерева стояла рядом с ним. Клариче нахмурилась: этот молодой человек был последним, кого она бы могла назвать музыкантом или поэтом. Светлые, почти белые, волосы были убраны в короткий хвост сзади; на плечах был выцветший пурпуэн, повидавший виды, на ногах — разноцветные чулки, типичные для итальянских лютнистов, и тканевые туфли с острым носком. Вид у него был потрёпанный, но выражение лица — именно оно так запутало Клариче.       Она двинулась навстречу музыканту. Подойдя к нему, Альбицци прочистила горло, отодвинув капюшон с головы. Лютнист что-то жевал, скрестив руки на груди. Увидев её, он лениво шевельнулся.       — Ты будешь играть на торжестве или в саду у самих Медичи?       — Где больше заплатят, — изобразил широкую белоснежную улыбку незнакомец, и Клариче снова задумалась о том, что потрёпанная одежда была лишь прикрытием: у бедных музыкантов не могло быть таких совершенных зубов. — Но я мог бы сыграть и для тебя, красавица.       И его акцент: он точно не был флорентийский — звуки из его уст высекались грубо, резко, словно он был немцем. И внешностью подходил. Правда, суть его ответов она не понимала.       Она ожидала услышать какие-то кодовые слова, ознаменовавшие о том, что она выбрала правильного человека.       — А почему ты обратилась именно ко мне, кренделёк? — похабно ухмыльнулся он: серые глаза блестели какой-то дьявольщиной. — Тут достаточно музыкантов, готовых развеселить тебя. Впрочем, нет, не говори, я могу тебя понять: таких очаровательных, как я, во Флоренции больше не сыскать.       — Ты вышел себе клиентов искать? — начала раздражаться Клариче. Судя по всему, она всё-таки ошиблась. — Бордель не на этой улице.       Уже предприняв попытку развернуться и уйти, она была остановлена изменившимся голосом лютниста:       — Я ищу себе не клиента, а исполнителя. Того, кто готов оказать мне небольшую услугу за щедрую плату, мадонна Альбицци.       Клариче медленно повернулась.       — Простите великодушно меня за этот небольшой спектакль, — он изобразил издевательский поклон, выставив руку с шапероном в сторону. — Я испытываю слабость к дешёвым комедиям. Моё имя — Ишкибал.       — Странное имя, — заметила Клариче, внимательно осматривая нового знакомого. — У вас не южная речь.       — Я северянин, родился в Шведском королевстве. Но разве стоит нам говорить об этом здесь, посреди грязной и шумной площади? Давайте поговорим в более уединённом месте.       Клариче не могла понять, как относиться к этому странному беловолосому человеку: она ещё никогда не встречала людей такой странной и холодной внешности, так ещё и его манера поведения загоняла её в тупик. На вид этот юноша был её возраста, но во взгляде его читался гораздо больший возраст — от него так и шла странная сила, которую Клариче не могла никак охарактеризовать. Он улыбался, но улыбка его резала ножом. Он говорил с усмешкой в голосе, но от него бегали мурашки по коже. Создавалось впечатление абсолютной неестественности, как если бы юноша перед ней имитировал всяческие эмоции. Её это отталкивало и одновременно интриговало. Она согласилась последовать за ним в таверну, расположившуюся неподалёку от главной площади.       Сев напротив Ишкибала, она откинула капюшон с головы, опасливо оглядываясь.       — Не бойся, за нами нет хвоста, — улыбнулся одним ртом беловолосый юноша. Кивнув хозяину таверны, он бросил: — Два вина сюда!       Ей было крайне неуютно рядом с этим человеком. И пить с ним она всё равно не собиралась.       — Итак, что вы от меня хотели? — деловым тоном спросила Клариче, когда трактирщик принёс напитки.       — Сразу к делу? Мне это нравится. Но мне казалось, нам следовало бы сначала несколько лучше узнать друг друга, не думаете?       — Зачем? Если только ваша сделка не подразумевает, что мы собираемся жениться, — саркастически заметила она, подняв брови. — Так что вам угодно, мессир? Раз вы меня нашли, то наверняка знаете, что я могу вам предложить.       Ишкибал наклонился ближе к Клариче, сложив руки шпилем. Взгляд его стал лукавым, как у лиса.       — Ваш приёмный отец, Джулио де Медичи, носит сейчас Папскую тиару, верно?       Клариче кивнула, не понимая, как это связано с ней.       — Нам необходимо получить доступ к некоторым рукописям, спрятанным в Ватиканской апостольской библиотеке. Особенно к тем, которые хранятся в запретной секции. Доступ туда есть только у Папы. А вы — его дочь, пусть и приёмная.       — Зачем это вам? — нахмурилась Альбицци.       — Вы же сами отказались узнать друг друга поближе, мадонна, — издевательски заметил Ишкибал, постукивая пальцами по подбородку. — А теперь задаёте вопросы.       — Неважно. Я не могу вам помочь, — покачала головой Клариче. — Не могу же я надеть его вещи и притвориться им. И он не доверяет мне настолько, чтобы пустить в самое сердце знаний Рима.       Ишкибал задумался на какое-то время, с ноткой светлой грусти рассматривая подрагивающие руки Клариче и её саму. От его взгляда ей становилось не по себе. В какой-то момент она почувствовала себя слишком незащищённой и пожалела, что высунулась из палаццо, где её самозабвенно охранял от подобных чувств Алехандро.       — До нас дошли определённые слухи, мадонна… Что ваш брат собирается отравить во время пиршества Папу Климента и всех своих оставшихся врагов.       Она остолбенела. Откуда он мог это знать? Кем вообще был этот швед? Мог ли он быть шпионом Папы?       — Откуда вы знаете? — она с трудом протолкнула комок в горле.       — Герцог заказал мышьяк у одного из наших… знакомых. Он убивает быстро и незаметно. Могу предположить, что ваш брат собирается им воспользоваться во время пира в своём палаццо.       Что за «знакомые» были у этих людей? Кровь Клариче застыла: неужели она всё-таки попала в ловушку кардинала Ипполито? Щенок Папы всегда отличался своей живучестью и хитростью — если он предположил, что Алехандро думал воспользоваться праздником, чтобы избавиться от всех врагов сразу, то…       — Не бойтесь, мадонна Клариче. Этот человек надёжен. О тайне вашего брата известно только нам. Однако я не могу не сказать, насколько отчаян и не обдуман этот шаг.       — И к чему вы ведёте? — хмуро спросила она, сжав руки в кулаки.       — Я предлагаю вам покинуть герцога и отправиться с нами в Рим. Ваши способности и связи с Папой нам наверняка пригодятся там. Я вижу, вы обеспокоены своей судьбой после того, как месть герцога Медичи наконец свершится. Он хочет умереть и забрать вас с собой, не так ли?       Клариче начала подозревать, что у палаццо Медичи были уши. Или же этот человек обладал каким-то колдовством. Она пыталась задать своему внутреннему Голосу вопрос об этом, но он оставался глух. Она не знала, что ответить этому человеку — она видела его впервые в жизни, но ещё час назад Клариче собиралась воспользоваться любым способом, чтобы сбежать из Флоренции.       Дверь таверны резко раскрылась, и в дверях показался Алехандро де Медичи. Кровь Клариче застыла и обратилась в лёд. Такого взгляда у него она никогда не видела.       — Это же герцог… — зашептались люди.       — Душегубец… — слышались издалека презрительные замечания.       — Ваша светлость, — хозяин таверны тотчас обошёл свою стойку и склонился в глубоком поклоне. — Какая честь…       — Я хочу, чтобы здесь стало пусто, — произнёс он почти ласково, но Клариче почувствовала, как в его голосе заревели черти. — Немедленно.       Тот ледяной гнев, что исходил от герцога, испугал посетителей настолько, что те, похватав свои вещи, тотчас покинули заведение. Алехандро сделал несколько медленных шагов в полной тишине, в которую погрузилась таверна. Звук его поступи зазвенел в голове Альбицци.       — Душа моя, подойди ко мне сюда. Не хочу, чтобы ты запачкалась.       Клариче поднялась с места и осторожно подошла к брату. Ей казалось, что ноги её не слушались: словно какая-то неведомая сила тянула её к нему по одной его воле. Посмотрев на Ишкибала, она заметила лишь, с какой потехой на лице он за всем происходящим наблюдал. Самоубийца, не иначе, подумалось ей, прежде чем она прикрыла веки, чтобы не наблюдать очередную резню.       — Впечатляюще, герцог Медичи, очень впечатляюще, — изобразив редкие аплодисменты, похвалил Ишкибал. Хлопки его ладоней в могильной тишине звучали угрожающе. — Рад нашей встрече.       Алехандро с пугающим спокойствием вытащил клинок из-за пояса.       — Боюсь, это не взаимно, — только и произнёс он, сделав шаг в сторону Ишкибала. — Впрочем, твоя радость от нашей встречи будет последним, что ты испытаешь.       Замахнувшись прямо над головой беловолосого шведа мечом, Алехандро внезапно замер. Ишкибал лукаво глядел на него снизу вверх, изображая едва скрываемую насмешку.       — Что происходит? — прошипел он, плохо сдерживая злость. напрягшись, он попытался сделать рубящий удар клинком, но руки его не слушались.       Ишкибал, издав смешок, поднялся с места. Протянув ладонь к герцогу, он отвёл её затем в сторону — и вместе с его движением рука Алехандро отбросила от себя меч. В следующий миг спазм отпустил его мышцы, и Медичи издал натужный выдох.       Казалось, продемонстрированная сила повлияла на герцога отрезвляюще — он смотрел на Ишкибала с меньшей агрессией.       — Кто ты, дьявол тебя раздери, такой?       — Моё имя — Ишкибал, — в очередной раз представился беловолосый мужчина, учтиво разведя руки в сторону. — С вашей прелестной «сестрой» мы уже успели познакомиться. Мы обсуждали очень важный вопрос.       Клариче, услышав о себе, заметно напряглась: плечи её окаменели. Алехандро оскалился, приводя дыхание в нормальный ритм.       — Я вижу перед собой щегла с мандолиной, который лез к моей Клариче, — процедил он, выпрямляя наконец спину. — Что такой выродок может важного с ней обсуждать?       — А вы присядьте и послушайте, — Ишкибал ладонью указал на скамью напротив себя. — Поверьте мне, мессир герцог, иногда дипломатия даёт больше, чем размахивание мечом. К тому же, мне действительно есть, что вам предложить.       Голос незнакомца звучал настолько убедительно, что даже Алехандро де Медичи, не без презрительного прищура, но последовал предложению, не забыв всё же поднять с пола свой меч. Клариче, шумно вздохнув, села рядом с братом.       — А ты выйди, — прошипел он. — Я с тобой поговорю по возвращении в палаццо.       Клариче не собиралась снова позволять себя затыкать, а потому смело вторила мимике и тону голоса своего брата.       — Остуди свой пыл, Алехандро. Этот человек изначально хотел поговорить со мной. Поэтому я останусь, покуда дело касается меня.       — Прошу вас, не ссорьтесь, — фальшиво улыбнулся Ишкибал, подложив ладонь под подбородок. — Мне известны ваши планы, мессир де Медичи.       Алехандро напрягся.       — О чём ты толкуешь?       — О том, что вы собираетесь отравить почти всю свою родню на торжестве в честь возвращения во Флоренцию своего дома, — будничный тон звучал паршиво. Ишкибал начал разглядывать свои ногти. — А также о том, что это в высшей степени безрассудная идея.       — Ты мне собрался указывать? — процедил герцог, сжав руку в кулак. Он стремительно терял едва обретённое терпение. — Лучше бы тебе говорить быстрее, пока я не приказал своим людям вздёрнуть тебя на пику.       Ишкибал выставил ладони в примирительном жесте.       — Сколь вы нетерпеливы, мессир герцог. Что ж, извольте, — голос его стал заискивающим. — Взамен на небольшую услугу, я готов предложить вам помощь своих людей в убиении неугодных вам.       — Ваших людей? — глаза Алехандро сощурились. — Каких людей?       — Мы являемся членами особого Культа, объединившего тех, кто… способен делать нечто большее, чем обычные люди. Мы чернокнижники.       Клариче замерла.       — Я думала, это миф, — возбуждённо прошептала она на выдохе. Алехандро мрачно посмотрел на неё, но Клариче этого и не заметила. Глаза её заблестели. — Значит, Голос мне не солгал.       — Голос? — переспросил Ишкибал, впрочем, на лице его удивления не было. — С вами общается Первородный, мадонна Альбицци?       — Я не знаю, кому принадлежит Голос, но он однажды сказал мне, что я встречу людей, похожих на меня. Что они найдут меня.       — Что за чертовщина, — выплюнул Алехандро. — Вы ожидаете, что я поверю во всю эту чушь? Я подвешу тебя над потолком и выбью всю эту грязь из тебя, пока она не польётся вместе с кровью из твоих жил.       Ишкибал внимательно наблюдал за тем, как в глазах Алехандро де Медичи перемешивались гнев, ревность и сомнение. Наконец он улыбнулся одним уголком губ и взял в руки свой кубок с вином. Медленно переведя взгляд с герцога на жидкость внутри бокала, он театрально провёл над горлышком второй ладонью и перевернул затем кубок вверх дном. Вино не вылилось — оно превратилось в лёд.       В глазах Клариче Альбицци загорелся безумный огонёк: она завороженно наблюдала за тем, что делал Ишкибал. Алехандро тоже не скрыл своего глухого удивления. Он слышал истории об отце своего биологического родителя, прозванного Пьеро Безумным, которого Лоренцо Великолепный убил за приверженность к колдовству. Если хотя бы часть этой истории о таинственных культистах была правдива, то тогда всё происходящее и впрямь обретало смысл.       Алехандро смотрел на действия Ишкибала и думал лишь о том, что он и его люди действительно могли сослужить ему хорошую службу.       — Что ты хочешь за свою помощь? — спросил Алехандро уже более спокойно. Жажда мести была сильнее той ревности и ярости, что он испытывал в ту минуту.       — Он хочет, чтобы мы помогли его людям проникнуть в запретную секцию Ватиканской библиотеки, — пояснила Клариче холодно. — Доступ туда есть только у твоего отца.       — Трудно вам будет туда проникнуть, если учесть, что я хочу убить его завтрашним вечером, когда состоится пир в палаццо, — мрачно заметил Алехандро, погладив пальцем свою щёку в задумчивом жесте.       — Вы его единственный наследник. Добыв его ключи, вы сможете проникнуть туда при желании. Разумеется, не без помощи золота и убеждения.       — Если вы так искусны в том, чего не умеют простые люди, то почему сами не можете туда проникнуть?       — Чернокнижие не фокусы, мессир герцог. У него есть сознание, законы и множество условностей. Не отягощайте себя ненужными знаниями, и просто поверьте, что, если бы проникнуть в место, защищённое Папской гвардией в лице госпитальеров, было так просто, мы бы давно это сделали. Нас мало, мы уязвимы физически и гонимы везде, где ни появляемся. Но с вашей помощью мы наконец сможем туда проникнуть и получить то, что нам нужно.       — И что же вы хотите получить там? — Алехандро стремительно набирал интерес к беседе.       — Это долгая история, мессир герцог. Если коротко, то в Ватиканской библиотеке хранится очень древний манускрипт, в котором записано местонахождение очень важного и ценного артефакта.       — Что за артефакт?       — Коготь Шабаша.       — Никогда не слышал.       — Разумеется, — издевательски хмыкнул беловолосый чернокнижник. — О нём известно в крайне узких кругах. Но он стоит тысячи флорентийских банков.       — И зачем он вам нужен? — спросила Клариче. — Продать?       — Мадонна, такие вещи не продаются, — хохотнул Ишкибал, и взгляд его наполнился самой настоящей тьмой, которая едва не поглотила его собеседников. — Коготь Шабаша подчиняет волю самой судьбы, делает из всех ваших богов рабов ваших желаний. Говорят, этот кинжал был создан первым последователем самого Первородного. Благодаря ему выигрывались самые проигрышные войны, побеждались неизлечимые болезни — и он многократно усиливал способности тех, кто им владел. По крайней мере, об этом говорят наши предшественники.       Медичи глубоко задумался, между бровей его залегла тень. В голубых же глазах заплясали огоньки предвкушения: слова беловолосого колдуна его впечатлили, очень впечатлили — как и его способности, которые Алехандро находил крайне полезными и завораживающими. Если бы он стал таким могущественным, каким его бы сделал этот артефакт или этот Культ, то сами небеса бы склонились перед ним.       Или же…       Он мог попытаться вернуть к жизни свою мать Симонетту. Где-то Алехандро слышал истории о таинственных некромантах, способных поднимать мёртвых. Если Коготь Шабаша склонял самих богов на твою сторону, то архангелы бы не помешали Алехандро вернуть душу матери из их царства.       Ему даже не пришлось бы выкапывать кости своей несчастной матери.       Взгляд Алехандро упал на Клариче Альбицци. Возбуждение и предвкушение взволновали его кровь.       — Мы поможем вам с поисками артефакта, — ухмыльнулся довольный герцог. — Если вы поможете нам.       — Безусловно, о том и шла речь, мессир герцог. Люди Культа будут на вашем празднике и позаботятся обо всём.       Ишкибал протянул ладонь, желая скрепить договор рукопожатием.       — Договорились, — Алехандро де Медичи протянул свою, с готовностью отвечая на взгляд беловолосого чернокнижника, в котором читался вызов.                     

ОКРЕСТНОСТИ СТАМБУЛА

                    После того, как принц Генрих вздохнул, ожидаемой истории семьи Медичи, которая бы объяснила Селиму причины его ненависти, не последовало. Дофин Франции лишь с каким-то мутным взглядом улыбнулся шехзаде уголком губ и кивком указал вернуться на холод.       Селим с озадаченным видом поставил кубок на стол и накинул на плечи меховой плащ. Выйдя наружу, шехзаде отметил, что никого из его солдат или солдат Генриха не было. Либо все попрятались по шатрам из-за усилившегося ветра, либо отправились на разведку.       Они встали чуть дальше от стратегического стола, оказавшись на возвышенности. В набирающую силу метель было непросто разглядеть что-то дальше полумили, но Генрих смотрел куда-то вниз, словно готовый точно кого-то там увидеть.       — Где солдаты? — спросил Селим, с подозрением оглядываясь. Обстановка ему совершенно не нравилась, но он не мог никак рационально понять причины своей тревоги.       — Отправились на разведку, остальные заняли свои позиции, — равнодушно ответил Генрих и кивком указал на то место, куда смотрел моментом ранее. — Вот и она.       Шехзаде прищурился, напрягая зрение, и глаза его затем расширились: спокойной походкой, словно пребывая на обычной прогулке, по снегу шествовала черноволосая женщина. Её длинные локоны доставали ей до поясницы, тело её было укутано в тяжёлые зимние одежды.       — Кто «она»? — спросил Селим недоумённо.       Генрих вздохнул, не отрывая глаз от незнакомки.       — С детства Клариче держали под замком. Почти на привязи. Её семья соперничала с Медичи, но однажды Клариче спасла жизнь их наследнику, и это сделало их должниками Альбицци.       — Зачем ты мне рассказываешь это? — Селим сделал шаг назад от принца. Внутренности его разъедала тревога: сердце скакало из стороны в стороны, сдавливая грудную клетку и не давая нормально дышать.       — Клариче и Алехандро выросли вместе, как брат и сестра, — продолжал Генрих, как ни в чём не бывало. — Он был не в ладах со своим отцом, как ты помнишь, а Клариче он держал при себе взаперти. В день, когда во Флоренции праздновали возвращение Медичи, Культ напал на Папу Климента и Франсуа Шерали. Пролилось много крови, но Климент и Франсуа выжили. Шерали лишился любимого сына. На Алехандро и Клариче открыли охоту.       Селим увидел, как женщина остановилась под высоким деревом.       — Клариче пыталась сбежать. Ей помог один её друг… Он спрятал её в одном месте, у хороших людей. А наутро их разбудили звуки бойни: люди, что приютили их, лежали в луже собственной крови, а над ними стоял Алехандро с культистами и беловолосым чернокнижником. Медичи вырезал всю эту семью и проследил, чтобы Клариче и её друг это видели. После он забрал её, и больше во Флоренции их никто не видел.       Глумливая и душная тишина рвала нервы шехзаде Селима, когда глухое осознание накатило на него.       — Ты знаешь её… — только и смог выдавить сквозь зубы Селим.       Когда женщина повернулась, и шехзаде, несмотря на расстояние, мог поклясться, как она пронзительно посмотрела прямо ему в глаза, сердце его едва не выпрыгнуло из груди. Пальцы его похолодели.       — Лучше, чем кого-либо в этой жизни, — выдохнул Генрих де Валуа и наконец посмотрел в глаза рыжему шехзаде.       Снег позади них тихо захрустел. Обернувшись, Селим увидел культистов.